А старец-то смердит
Перечитываю "Тайна святых".
Это двухтомное введение в Апокалипсис
написал Пётр Иванов.
Доживал он одиноким эмигрантом,
в 20 - 30-х, подрабатывая шофером.
Тесал он свой труд долго и упорно,
продираясь скозь тяжеловесие и непрозрачность
собственного же текста,
и, собственно, и оставил после себя
только последнюю редакцию
так и необработанного черновика.
В Париже где он умер,
я когда-то искал,
но так и не нашёл
возможных его приятелей
или хотя бы знакомых.
Удивителен его труд
по дилетанству и самоуверенности.
Несколько раз в жизни,
мне приходилось разбирать рукописныя простыни
кустарей одиночек,
с какой-нибудь очередной "станции Зима",
какие в таёжной глуши
брали да и придумывали собственные,
так ни на что не похожия и
в никакие ворота не влезающие,
философские изъяснения мира.
Подобное получилось и у этого
парижского самоучки.
Рядышком с ним ещё цвело и пахло
Сергиевское богословствование,
Николай Бердяев издавал свой шумный журнал,
отец Сергий Булгаков гремел,
читая лекции
для завсегда разлюбезной публики,
а Пётр Иванов, о том даже,
скорее всего, и не ведая
и затворнически сидючи
под раскалённой крышей в скворешнике
и тазом заместо "туалета",
скорняжил и лепил
свой дикарски нелепый наряд...
Когда я лет сорок назад
напал на него в самиздате,
помню и ту ночь, высиженную
перед блёклой машинописью,
и как долго я потом "задыхался",
и всё подталкивало меня,
тогда навсегда уже повязанного с Православием,
выпростаться из него,
выбраться "на свежий воздух",
как это описывалось в тогдашних
атеистичных повестушках.
Отец Иоанн Крестьянкин,
в те же самые времена
ознакомившись с этим пухлыи фолиантом
и отмечая правдивость выговоренного Ивановым,
чадом своим категорично запрещал касаться
этих горечных листов.
Леймотив Иванова - "дух антихристов
издавно нашёл себе прибежище
и в истории России, и
в самой Церкви,
так что вытеснил из них и самого Христа",
мог казаться нелепым и спорным,
ежели бы за нашей спиной не зияла
революционна пробоина,
и из неё бы не сквозило
апокалипсно промозглым запахом тления:
"А старец-то ведь уже смердит".
И этот смрад внутрицерковный и тогда уже
не возможно было перебить ни запахом ладана,
ни богослужебным боголепием.
И иногда мне казалось,
что несмотря на всё позолоту облачений
и осколки того синодального партесу,
каким торжественно продолжали тянуть
величания Христу - Спасу,
мы так и продолжаем волочить
повязанного с нами
в соборной общей сцепке
засмердевшего мервеца...
Это двухтомное введение в Апокалипсис
написал Пётр Иванов.
Доживал он одиноким эмигрантом,
в 20 - 30-х, подрабатывая шофером.
Тесал он свой труд долго и упорно,
продираясь скозь тяжеловесие и непрозрачность
собственного же текста,
и, собственно, и оставил после себя
только последнюю редакцию
так и необработанного черновика.
В Париже где он умер,
я когда-то искал,
но так и не нашёл
возможных его приятелей
или хотя бы знакомых.
Удивителен его труд
по дилетанству и самоуверенности.
Несколько раз в жизни,
мне приходилось разбирать рукописныя простыни
кустарей одиночек,
с какой-нибудь очередной "станции Зима",
какие в таёжной глуши
брали да и придумывали собственные,
так ни на что не похожия и
в никакие ворота не влезающие,
философские изъяснения мира.
Подобное получилось и у этого
парижского самоучки.
Рядышком с ним ещё цвело и пахло
Сергиевское богословствование,
Николай Бердяев издавал свой шумный журнал,
отец Сергий Булгаков гремел,
читая лекции
для завсегда разлюбезной публики,
а Пётр Иванов, о том даже,
скорее всего, и не ведая
и затворнически сидючи
под раскалённой крышей в скворешнике
и тазом заместо "туалета",
скорняжил и лепил
свой дикарски нелепый наряд...
Когда я лет сорок назад
напал на него в самиздате,
помню и ту ночь, высиженную
перед блёклой машинописью,
и как долго я потом "задыхался",
и всё подталкивало меня,
тогда навсегда уже повязанного с Православием,
выпростаться из него,
выбраться "на свежий воздух",
как это описывалось в тогдашних
атеистичных повестушках.
Отец Иоанн Крестьянкин,
в те же самые времена
ознакомившись с этим пухлыи фолиантом
и отмечая правдивость выговоренного Ивановым,
чадом своим категорично запрещал касаться
этих горечных листов.
Леймотив Иванова - "дух антихристов
издавно нашёл себе прибежище
и в истории России, и
в самой Церкви,
так что вытеснил из них и самого Христа",
мог казаться нелепым и спорным,
ежели бы за нашей спиной не зияла
революционна пробоина,
и из неё бы не сквозило
апокалипсно промозглым запахом тления:
"А старец-то ведь уже смердит".
И этот смрад внутрицерковный и тогда уже
не возможно было перебить ни запахом ладана,
ни богослужебным боголепием.
И иногда мне казалось,
что несмотря на всё позолоту облачений
и осколки того синодального партесу,
каким торжественно продолжали тянуть
величания Христу - Спасу,
мы так и продолжаем волочить
повязанного с нами
в соборной общей сцепке
засмердевшего мервеца...