"Это не просто не-Церковь..."
Другой мой возражатель, достопочтенейший priestal, про мои писания
отозвался совсем даже уже страстно и негодующе:
"Да я знать не хочу такой "духовности".... И знать не хочу всех этих "крестьянкиных", которые уродство на "волю Божью" списывают. Это секта сатанинская в чистом виде. Почище всех тех, что премудрые "сектоведы" поотыскивали. Это скопище дьявольское. Назвал меня "дедулька" неофитом да церковным романтиком... Да, буду вечным неофитом и романтиком, пусть смешон, но не хочу я такой "мудрости, чтоб считать все это г..., отношение ко Христу имеющим."
http://priestal.livejournal.com/346393.html
Ещё более мне удивительно и для дедулькиной головушки обидно,
что ж в поведении Синодальной церковности,
да ещё и канонизированной и причисленной лику святых,
такого уж и отличного от наших славных времён?!
Привожу воспоминания о Филарете Дроздове
другого знаменитого историка Евгения Евсигнеича Голубинского:
"Роста (Филарет) был маленького (именно маленького, а не малого); из лица не был безобразен; но нельзя сказать, чтобы был и привлекательно благообразен. Глаза у него были круглые, смотревшие как-то инквизиторски, как бы хотевшие проникнуть в того человека, на которого были обращены. Нос у него был что называется башмаком, рот очень большой. Голос у него был глухой и несколько гнусавый...Филарет был гениальным человеком. Но если признавать гениальным такого человека, в груди которого, по греческим представлениям, сидел гений (отсюда и название гениальный), который возбуждал в нем неудовольствие против недостатков современной действительности в той или другой области жизни и побуждал его к возможному устранению этих недостатков, то в этом смысле митрополит Филарет вовсе и решительным образом не был гениальным человеком. Недостатки существующей действительности нисколько не возбуждали его против себя и нисколько не побуждали стремиться к их устранению, напротив, несомненно, что всякого другого человека, который бы поднимал голос против этих недостатков и стремился к устранению их, он признавал бы за беспокойного агитатора, которого следует унимать, усмирять. Все заботы его в этом отношении заключались в том, что он старался закрывать недостатки существующей действительности от толпы. Московская консистория времени Филарета стояла, можно сказать, во главе всех консисторий в отношении к взяткам и всяким мерзостям. Митрополит Филарет, несомненно, очень хорошо знал это и никаких мер к обузданию консистории не предпринимал; напротив, обрушивался всем своим гневом на людей, вольным или невольным образом приподнимавших завесу этих мерзостей.
Был такой случай. Один священник имел в консистории какое-то очень большое дело, по которому он часто ходил в нее с приношениями чиновникам, ведавшим это дело. Наконец, переносивши всё что мог, он пришел в консисторию без приношения, о чем и доложил чиновнику, ведавшему дело. Чиновник этот подошел к нему, взял его у груди за полы рясы, раскрыл грудь и, указывая на бывший у священника богато вышитый широкий пояс, сказал: «Потрудитесь снять его». Снятый пояс чиновники кому-то заложили, а деньги пропили. Когда этот случай огласился в Москве, то произвел необыкновеннейший соблазн. Митрополит Филарет ничего не сделал за этот грабеж чиновникам, но призвал священника и за то, что он не утаил этого случая, страшнейшим образом разругал его.
Другой случай из монастырской жизни. В монастыре, находившемся в одном из уездных городов Московской губернии, послушник зарезал свою любовницу. Игумен монастыря поехал докладывать о деле митрополиту. Выслушав доклад, митрополит спросил игумена: «А знают ли о деле в городе?» Игумен в простоте души отвечал, что весьма знают и что просто звонят о нем в городе. Тогда митрополит во всю мочь отругал игумена за то, что он не сумел скрыть дела.
Митрополит Филарет наделен был чрезвычайно властным и деспотичным нравом. Поэтому, как начальник своих подчиненных, он являлся грозным повелителем, пред которым они трепетали и повергались ниц. Священников и вообще причетников, в чем-нибудь провинявшихся пред ним, он страшным образом ругал. Один священник, человек очень хороший и заслуживавший полной веры, рассказывал мне, что раз он провинился в чем-то пред митрополитом. Митрополит вызвал его к себе, ужасно ругал его, а священник растянулся перед ним в ноги. Досыта наругавшись, митрополит пнул его ногой в голову с словами: «Вставай, мерзавец!»
Будучи человеком безупречной нравственности и не будучи сумасбродом, Филарет не позволял себе деяний намеренно беззаконных и каких-нибудь неладных и несуразных. Но как деспотический администратор он не избежал укоров с нравственной стороны и именно был укоряем в непотизме и в подчинении недолжному влиянию. Герцен в своем «Колоколе» укорял митрополита Филарета за то, что он будто бы все лучшие священнические места в Москве занял своими родственниками. Насколько это правда, не могу сказать, но что митрополит Филарет заботился о своих родственниках, обеспечивая их не деньгами, а местами или же и деньгами и местами, это не подлежит никакому сомнению. Под недолжным влиянием разумеется влияние знаменитой в свое время Анны Ксенофонтовны. Анна Ксенофонтовна, вдова его брата, была женщина очень умная и с характером, и так как у нее жила мать Филарета, которой она умела отлично угождать, то по этой причине она имела на Филарета большое влияние. Говорили, что многие, искавшие хороших священнических мест в Москве, обращались к Анне Ксенофонтовне с поклоном и с приложением поклонного. А она с своей стороны ходатайствовала пред митрополитом, причем, как говорили, главным аргументом в пользу лиц, за которых она ходатайствовала, служило то, что они-де были более или менее родственниками митрополита Филарета. Так что будто бы Филарет не один раз спрашивал Анну Ксенофонтовну
Будучи человеком безупречной нравственности и не будучи сумасбродом Филарет был человеком в высшей степени славолюбивым и самолюбивым и как будто хотел заставить людей верить, что он единственный выдающийся человек в русской церкви. Стремление своих подчиненных, пытавшихся выдвигаться из толпы, он вовсе не поощрял. Рассказывают, что несколько московских священников представляли ему свои сочинения для испрошения его благословения на печатание. Он читал, черкал их и возвращал с резолюцией: «не годится». О людях выдающихся, не состоявших под его начальством и выдвинувшихся без спроса у него, он отзывался весьма неважно. О знаменитом Иннокентии Херсонском2 он отзывался как о человеке посредственном. Когда вышло «Введение в догматическое богословие» Макария3, произведшее чрезвычайный шум и сразу создавшее славу автору, то Филарет будто бы отозвался о нем, что он не дал бы за него и банки из-под помады.
К памятникам истории митрополит Филарет относился варварски, с своей точки зрения оправдываясь в их истреблении тем, что они могли бы приносить вред. В библиотеке Вифанской семинарии есть раскольничья рукопись, представленная митрополиту Платону. На переднем белом листе митрополит Платон сделал замечание о том, что православному богослову трудно бороться с раскольничьими учителями, так как они смотрят на предмет с разных точек зрения. Филарет уничтожил этот лист, причем заметка Платона сохранилась на отдельном листке, который записал по памяти И.А.Вениаминов. Напечатана она еще у Снегирева6 в «Жизни митрополита Платона»...
На публичных экзаменах в Академии митрополит изредка обрушивался на профессоров своею бранью, при чем иногда дело бывало так, что подвергались брани люди невиноватые. Я был свидетелем сильной брани, которой он осыпал покойного П.А.Смирнова, бывшего потом председателя Учебного комитетаВообще сильно чувствовался тот гнет, который производил митрополит Филарет на служащих в Академии. Помню, когда носился слух о тяжкой болезни митрополита, я стоял у конторки и писал свой «Краткий очерк». (За несколько месяцев перед тем я окончил исследование о Константине и Мефодии). Вдруг ударили в большой лаврский колокол. Я понял, что это возвещение о смерти митрополита, и невольно перекрестился, сказав про себя: «Гора свалилась с плеч». Исследование о Константине и Мефодии я подавал потом на Уваровскую премию, и мне ее присудили полностью. Если бы дело было при митрополите Филарете, то нельзя было бы помимо его подавать сочинение на премию; а если бы я подал без ведома Филарета, то тягчайший гнев его постиг бы меня. А если бы послать Филарету на тот свет мою Историю русской церкви, то он пришел бы в истинную ярость (а А.В.Горский непременно бы расплакался)...
http://www.golubinski.ru/golubinski/filaret.htm
отозвался совсем даже уже страстно и негодующе:
"Да я знать не хочу такой "духовности".... И знать не хочу всех этих "крестьянкиных", которые уродство на "волю Божью" списывают. Это секта сатанинская в чистом виде. Почище всех тех, что премудрые "сектоведы" поотыскивали. Это скопище дьявольское. Назвал меня "дедулька" неофитом да церковным романтиком... Да, буду вечным неофитом и романтиком, пусть смешон, но не хочу я такой "мудрости, чтоб считать все это г..., отношение ко Христу имеющим."
http://priestal.livejournal.com/346393.html
Ещё более мне удивительно и для дедулькиной головушки обидно,
что ж в поведении Синодальной церковности,
да ещё и канонизированной и причисленной лику святых,
такого уж и отличного от наших славных времён?!
Привожу воспоминания о Филарете Дроздове
другого знаменитого историка Евгения Евсигнеича Голубинского:
"Роста (Филарет) был маленького (именно маленького, а не малого); из лица не был безобразен; но нельзя сказать, чтобы был и привлекательно благообразен. Глаза у него были круглые, смотревшие как-то инквизиторски, как бы хотевшие проникнуть в того человека, на которого были обращены. Нос у него был что называется башмаком, рот очень большой. Голос у него был глухой и несколько гнусавый...Филарет был гениальным человеком. Но если признавать гениальным такого человека, в груди которого, по греческим представлениям, сидел гений (отсюда и название гениальный), который возбуждал в нем неудовольствие против недостатков современной действительности в той или другой области жизни и побуждал его к возможному устранению этих недостатков, то в этом смысле митрополит Филарет вовсе и решительным образом не был гениальным человеком. Недостатки существующей действительности нисколько не возбуждали его против себя и нисколько не побуждали стремиться к их устранению, напротив, несомненно, что всякого другого человека, который бы поднимал голос против этих недостатков и стремился к устранению их, он признавал бы за беспокойного агитатора, которого следует унимать, усмирять. Все заботы его в этом отношении заключались в том, что он старался закрывать недостатки существующей действительности от толпы. Московская консистория времени Филарета стояла, можно сказать, во главе всех консисторий в отношении к взяткам и всяким мерзостям. Митрополит Филарет, несомненно, очень хорошо знал это и никаких мер к обузданию консистории не предпринимал; напротив, обрушивался всем своим гневом на людей, вольным или невольным образом приподнимавших завесу этих мерзостей.
Был такой случай. Один священник имел в консистории какое-то очень большое дело, по которому он часто ходил в нее с приношениями чиновникам, ведавшим это дело. Наконец, переносивши всё что мог, он пришел в консисторию без приношения, о чем и доложил чиновнику, ведавшему дело. Чиновник этот подошел к нему, взял его у груди за полы рясы, раскрыл грудь и, указывая на бывший у священника богато вышитый широкий пояс, сказал: «Потрудитесь снять его». Снятый пояс чиновники кому-то заложили, а деньги пропили. Когда этот случай огласился в Москве, то произвел необыкновеннейший соблазн. Митрополит Филарет ничего не сделал за этот грабеж чиновникам, но призвал священника и за то, что он не утаил этого случая, страшнейшим образом разругал его.
Другой случай из монастырской жизни. В монастыре, находившемся в одном из уездных городов Московской губернии, послушник зарезал свою любовницу. Игумен монастыря поехал докладывать о деле митрополиту. Выслушав доклад, митрополит спросил игумена: «А знают ли о деле в городе?» Игумен в простоте души отвечал, что весьма знают и что просто звонят о нем в городе. Тогда митрополит во всю мочь отругал игумена за то, что он не сумел скрыть дела.
Митрополит Филарет наделен был чрезвычайно властным и деспотичным нравом. Поэтому, как начальник своих подчиненных, он являлся грозным повелителем, пред которым они трепетали и повергались ниц. Священников и вообще причетников, в чем-нибудь провинявшихся пред ним, он страшным образом ругал. Один священник, человек очень хороший и заслуживавший полной веры, рассказывал мне, что раз он провинился в чем-то пред митрополитом. Митрополит вызвал его к себе, ужасно ругал его, а священник растянулся перед ним в ноги. Досыта наругавшись, митрополит пнул его ногой в голову с словами: «Вставай, мерзавец!»
Будучи человеком безупречной нравственности и не будучи сумасбродом, Филарет не позволял себе деяний намеренно беззаконных и каких-нибудь неладных и несуразных. Но как деспотический администратор он не избежал укоров с нравственной стороны и именно был укоряем в непотизме и в подчинении недолжному влиянию. Герцен в своем «Колоколе» укорял митрополита Филарета за то, что он будто бы все лучшие священнические места в Москве занял своими родственниками. Насколько это правда, не могу сказать, но что митрополит Филарет заботился о своих родственниках, обеспечивая их не деньгами, а местами или же и деньгами и местами, это не подлежит никакому сомнению. Под недолжным влиянием разумеется влияние знаменитой в свое время Анны Ксенофонтовны. Анна Ксенофонтовна, вдова его брата, была женщина очень умная и с характером, и так как у нее жила мать Филарета, которой она умела отлично угождать, то по этой причине она имела на Филарета большое влияние. Говорили, что многие, искавшие хороших священнических мест в Москве, обращались к Анне Ксенофонтовне с поклоном и с приложением поклонного. А она с своей стороны ходатайствовала пред митрополитом, причем, как говорили, главным аргументом в пользу лиц, за которых она ходатайствовала, служило то, что они-де были более или менее родственниками митрополита Филарета. Так что будто бы Филарет не один раз спрашивал Анну Ксенофонтовну
Будучи человеком безупречной нравственности и не будучи сумасбродом Филарет был человеком в высшей степени славолюбивым и самолюбивым и как будто хотел заставить людей верить, что он единственный выдающийся человек в русской церкви. Стремление своих подчиненных, пытавшихся выдвигаться из толпы, он вовсе не поощрял. Рассказывают, что несколько московских священников представляли ему свои сочинения для испрошения его благословения на печатание. Он читал, черкал их и возвращал с резолюцией: «не годится». О людях выдающихся, не состоявших под его начальством и выдвинувшихся без спроса у него, он отзывался весьма неважно. О знаменитом Иннокентии Херсонском2 он отзывался как о человеке посредственном. Когда вышло «Введение в догматическое богословие» Макария3, произведшее чрезвычайный шум и сразу создавшее славу автору, то Филарет будто бы отозвался о нем, что он не дал бы за него и банки из-под помады.
К памятникам истории митрополит Филарет относился варварски, с своей точки зрения оправдываясь в их истреблении тем, что они могли бы приносить вред. В библиотеке Вифанской семинарии есть раскольничья рукопись, представленная митрополиту Платону. На переднем белом листе митрополит Платон сделал замечание о том, что православному богослову трудно бороться с раскольничьими учителями, так как они смотрят на предмет с разных точек зрения. Филарет уничтожил этот лист, причем заметка Платона сохранилась на отдельном листке, который записал по памяти И.А.Вениаминов. Напечатана она еще у Снегирева6 в «Жизни митрополита Платона»...
На публичных экзаменах в Академии митрополит изредка обрушивался на профессоров своею бранью, при чем иногда дело бывало так, что подвергались брани люди невиноватые. Я был свидетелем сильной брани, которой он осыпал покойного П.А.Смирнова, бывшего потом председателя Учебного комитетаВообще сильно чувствовался тот гнет, который производил митрополит Филарет на служащих в Академии. Помню, когда носился слух о тяжкой болезни митрополита, я стоял у конторки и писал свой «Краткий очерк». (За несколько месяцев перед тем я окончил исследование о Константине и Мефодии). Вдруг ударили в большой лаврский колокол. Я понял, что это возвещение о смерти митрополита, и невольно перекрестился, сказав про себя: «Гора свалилась с плеч». Исследование о Константине и Мефодии я подавал потом на Уваровскую премию, и мне ее присудили полностью. Если бы дело было при митрополите Филарете, то нельзя было бы помимо его подавать сочинение на премию; а если бы я подал без ведома Филарета, то тягчайший гнев его постиг бы меня. А если бы послать Филарету на тот свет мою Историю русской церкви, то он пришел бы в истинную ярость (а А.В.Горский непременно бы расплакался)...
http://www.golubinski.ru/golubinski/filaret.htm