Отец Г.
Церковный Златоуст №1 священник Константин Пархоменко
предлагает в пасхальные дни своим читателям
"Мои заметки о времени обучения в Духовной Семинарии".
Вот заметка сего выдающегося бытописателя самых последних времен
о преподавателе Нового Завета
честном протопопе Георгии Тельписе:
священник Константин Пархоменко: "Отец Г.
Протоиерей Г., преподаватель строгий и жесткий. Уроки у него проходят так: Отец Г. сидит за столом, или прогуливается между парт и читает свои лекции. Мы должны записывать сказанное им на одной стороне раскрытой тетради, слева. Страница справа остается чистой. Так за пару уроков (а иногда бывают и две пары подряд) мы исписываем убористым почерком пять-восемь страниц. И чем больше мы пишем, тем тоскливее становится… Дело в том, что чистые листы - правые страницы разворота - мы должны заполнить самостоятельно, до следующего урока. Мы должны в книгах найти информацию по пройденной теме, ту информацию, которая была опущена в лекции, и записать на свободной странице. На заполнение этих восьми страниц у меня лично требовалось не менее 5 часов.
Следующий урок начинался с того, что о. Г. вызывал студентов (обычно 3-4) к доске. Студент выходил с тетрадью, и о.Г. смотрел, записаны ли его лекции и заполнена ли чистая сторона. Потом он начинал «гонять» по своим лекциям. Семинарист сбивался, путался, отец протоиерей поправлял очки и задавал вопросы, нарочно сбивающие с толку… Наконец, красный, взмокший, совсем запутавшийся семинарист отсылался на свое место. Получал в лучшем случае тройку. В самом лучшем - четверку. Часто двойку. Вопроса о пятерке, по-моему, даже не стояло.
Если тетрадь не была заполнена или были пропуски, студент отсылался на место с двойкой сразу.
Если бы у нас был только этот предмет, разговоров не было бы… Но это был один из десяти наших предметов. Кроме того, послушания, которые у нас порой отнимали не только все свободное время, но и данное на подготовку к урокам... Отбой в 23, после которого свет гасился и что-либо делать было запрещено, совсем лишал нас возможности нагнать время для занятий, если оно было упущено.
Словом, мы физически не успевали заполнять пустую часть тетрадки.
Порой это напоминало рулетку: сидишь с незаполненной частью и думаешь: только бы вызвали не тебя… Во всем этом был момент запугивания и манипулирования.
Отец Г. объявил: «На экзамен приходим с конспектом, без конспекта к экзамену не допускаются…» Мы хранили эти конспекты пуще зеницы ока. По сути, вопрос о твоей учебе в Семинарии зависел именно от этого конспекта. Отец Г. очень не любил тех, кто провалил экзамен. Таковые едва ли имели шанс его пересдать в августе. История знала немало случаев, когда именно из-за о. Г. из Семинарии навсегда вылетали студенты.
Но если конспект был - пусть даже ты «плаваешь», ты получишь свою тройку, а то и четверку.
И вот примерно в марте, после напряженнейшего учебного периода (осень-зима), мой конспект пропал. Я в ужасе десять раз перерыл все вещи, обежал всех семинаристов, может, кому дал переписать?.. Нет, и всё!..
Я погрузился в уныние и стал прощаться с Семинарией. Создать заново этот фундаментальный труд было почти невероятно. Во-первых, на это нет времени. Но даже, если бы я это время нашел, кто бы дал мне тетрадь на такое время? А потом ковыряйся в чужом почерке, понимай каракули и сокращения… эти сотни 2-3 рукописных страниц…
Помню, как я молился в академическом храме, а сердце щемило: это последние мои службы, выхода нет.
Конечно, я молился, чтобы Господь помог мне как-то выйти из этой ситуации.
Мои братья (так мы, семинаристы, называли друг друга) сочувствовали мне, но помочь ничем не могли.
Однажды, примерно через неделю, мне приснился сон. Во сне я вижу, как к моей тумбочке подходит наш сокурсник. Это А., довольно скользкий тип, который не гнушается стучать администрации и который открыто заявляет, что пошел в Семинарию, чтобы зарабатывать деньги. «Моя мечта: большой дом, машина и телка с ногами от груди…» После этих слов общаться с ним я перестал.
…На первом курсе, в сентябре, когда мы шли на полдник, А. обгонял всех - он в прямом смысле мчался. Мы заходим в трапезную. У всех накрыты столы: для каждого чашка чая и бутерброд с маслом и сыром.
Хлеб отдельно, масло и сыр на других тарелках, все по количеству сидящих за столом. И вот этот А., прибегая первым, хватал 5-8 ломтиков сыра, клал их на хлеб и откусывал. «Кто успел, тот и съел», -- хохотал он. На обеде он вбегал первым и, хватая половник, из кастрюли, стоящей за столом, вычерпывал себе в тарелку мясо.
Через месяц наше терпение лопнуло. Мы пришли в комнату к А., и Мариан, обхватив его шею, нежно пригнул его голову к своей мощной груди.
- Что такое?.. - просипел А.
- Не делай так больше…
- Братья, я же шутил… Вы что, шуток не понимаете… - сипел А.
- Братья так не поступают, ты понял?..
А. притих и перестал наглеть. Но взамен он начал активно стучать. Администрация его и презирала, и пользовалась его услугами. Наш курс с А. старался не общаться.
И вот мне снится сон: А. подходит к моей тумбочке и, нырнув туда, достает мою тетрадь. Озираясь, уносит ее к себе в комнату. Отпирает тумбочку и кладет тетрадь на нижнюю полку, под свои конспекты.
Я проснулся. Сердце колотилось. Я хлопал не привыкшими к темноте глазами, а в сознании проносилось окончание сна: А. запирает тумбочку на замок.
Утром я рассказал все соседям по комнате.
- Господь открыл, - припечатал Мариан.
- Бред, бред кликуши! - заметался по комнате Андрей Попов. - Но выяснить надо…
Но как выяснить? Не скажешь ведь А.: «Отопри свою тумбочку, мы думаем, что ты вор…»
После многих размышлений пришли вот к чему: А. куда-то позовут и там задержат. А в это время Мариан, Андрей, я и еще один семинарист проникаем в его комнату и вскрываем тумбочку. Открыть замок вызвался Андрей. «Я таких замков тыщу открыл…», - заявил он, как бывалый медвежатник, и мы сразу ему поверили.
И вот он, момент истины. А. куда-то вызвали (как мы разыграли), и он убежал, а мы кинулись в его комнату. На все - пять, от силы десять минут. Андрей согнутой скрепкой ковыряется в замке. Замок не поддается. Все нервничают. Вдруг, клац - и замок открылся.
Открываем чужую тумбочку. Ощущение не из приятных - залезать в чужие вещи. Я - под стопку конспектов. Там моя тетрадь. На том самом месте, как я увидел во сне. Прижимаю ее к себе. Мариан тянется к целлофановому пакету, мерцающему сквозь полиэтиленовую пленку золотыми боками каких-то предметов: «А это что такое?»
- Э-э… - Мариан достает пакет, в котором - с десяток наручных часов, пропавших у нас в последние полгода. Мариан роется... «Так, это Колины, это Митькины… Э-э! - рычит он. - Мои, спецназ…» Эти часы Мариан получил от командования в армии и очень дорожил ими… пока они не пропали.
- Я его убью…
- Тихо, Марьян, сиди… - шипит Андрей. - Костя, дай сюда тетрадку.
- Не дам!
Ладно, это святое…
- Мариан, давай сюда часы..
Мариан прижимает часы к себе:
- Не отдам.
- Давай сюда...
Андрей забирает у Мариана часы и кладет в пакет. Потом защелкивает замок. Мы, взмокшие, вываливаемся в коридор.
Что делать?
Что так оставлять это нельзя, ясно всем. Надо вызволять наши сокровища и как-то решать вопрос с вором и стукачом А.
- Побить, - предлагает Мариан.
- Ты чего? - изумляется Андрей. - Он тут же побежит и настучит, и нас отчислят. И кто окажется в дураках?
Мы еще час ломали голову и наконец пришли к единственному разумному, хоть немного и позорному, решению: мы решили сдать А. администрации. Да, его же оружием…
Мы отправились к отцу Инспектору, который жил во флигеле при Семинарии. Отец Инспектор вышел в брюках и рубашке: «Так сказать, кто посмел тревожить?..»
- У нас, отец Инспектор, исключительный случай.
- Фарс мажор, - вставил Андрей Попов.
Что-что, а инспекция у нас действовала, как часы, вернее, как НКВД. Оперативно и беспощадно.
- Так-так, - нервно сказал отец Инспектор, выслушав нас. - Какие молодцы, залезли к брату в тумбочку… Нет, чтобы администрации сообщить.
Мы, потупившись, молчали. Через минуту облачился в рясу, поверх надел неизменный металлический крест с фиолетовой эмалью, и наша процессия поспешила в общежитие.
- Открывай! - потребовал Инспектор у А., размашисто войдя в комнату.
Тот, дрожа, стал ковыряться в замке.
- Быстрее.
Замок упал. На свет Божий были явлены пакет с часами и еще какая-то мелочь, утащенная у братьев.
А., покрывшись красными пятнами, стоял, потупив глаза. Инспектор забрал все это с собой, чтобы потом выдать потерпевшим. От порога повернулся:
- Можешь собирать вещи…
Утром на экстренно собранном Воспитательском совещании его исключили, а потом он исчез, и больше я про А. никогда ничего не слышал. Стал он священником? А, может быть, пошел в бизнес да сгинул в лихие 90-е?.. Хочется верить, что потом изменился и стал нормальным человеком.
…Но мы продолжали свою учебу у о. Г.
В Великом Посту, когда богослужений прибавилось, а время для подготовки убавилось, мы практически все не могли успевать заполнять вторую страницу. Посыпались двойки.
Однажды, в начале очередного урока, когда преподаватель отметил присутствующих и отсутствующих, Мариан, староста нашего класса, встал:
- Отец Г. мы хотели бы поговорить с вами.
- Поговорить? А о чем мне с вами разговаривать?
- Почему вы унижаете нас?
- Я?! - задохнулся от возмущения о. Г. - Я вам знания даю…
- Вы издеваетесь над нами. Как вы можете носить крест и унижать нас? Вызываете нас к доске и радуетесь, когда мы не можем ответить. Мы уже просто не можем заполнять эту вашу вторую страницу, у нас нет ни времени, ни сил, а вы только этого и ждете… Мы больше не можем это терпеть…
- Я! Меня крестом попрекать! Да как вы смеете?..
Отец Г. вскочил, побагровел и бросился из аудитории. Все сидели притихшие.
В этот день он не вернулся. Не пришел никто и из администрации, так что создавалось впечатление, что о. Г. никому об этом ЧП не доложил.
На следующий день он пришел, как всегда.
- Помолимся.
Мы спели молитву Святому Духу и сели за парты.
Отец Г. отметил отсутствующих, а потом сказал, как ни в чем не бывало:
- Можете не заполнять вторую страницу, а теперь продолжаем… На чем мы остановились?
На экзамене о. Г. наши конспекты не смотрел, просто спрашивал по билету.
Отец Г. преподает и сегодня. Тот же предмет. Так же строг и требователен. Но последние 18 лет семинаристы не пишут эту проклятую вторую страницу! И не знают, кому они обязаны своим спасением".
отсюда
предлагает в пасхальные дни своим читателям
"Мои заметки о времени обучения в Духовной Семинарии".
Вот заметка сего выдающегося бытописателя самых последних времен
о преподавателе Нового Завета
честном протопопе Георгии Тельписе:
священник Константин Пархоменко: "Отец Г.
Протоиерей Г., преподаватель строгий и жесткий. Уроки у него проходят так: Отец Г. сидит за столом, или прогуливается между парт и читает свои лекции. Мы должны записывать сказанное им на одной стороне раскрытой тетради, слева. Страница справа остается чистой. Так за пару уроков (а иногда бывают и две пары подряд) мы исписываем убористым почерком пять-восемь страниц. И чем больше мы пишем, тем тоскливее становится… Дело в том, что чистые листы - правые страницы разворота - мы должны заполнить самостоятельно, до следующего урока. Мы должны в книгах найти информацию по пройденной теме, ту информацию, которая была опущена в лекции, и записать на свободной странице. На заполнение этих восьми страниц у меня лично требовалось не менее 5 часов.
Следующий урок начинался с того, что о. Г. вызывал студентов (обычно 3-4) к доске. Студент выходил с тетрадью, и о.Г. смотрел, записаны ли его лекции и заполнена ли чистая сторона. Потом он начинал «гонять» по своим лекциям. Семинарист сбивался, путался, отец протоиерей поправлял очки и задавал вопросы, нарочно сбивающие с толку… Наконец, красный, взмокший, совсем запутавшийся семинарист отсылался на свое место. Получал в лучшем случае тройку. В самом лучшем - четверку. Часто двойку. Вопроса о пятерке, по-моему, даже не стояло.
Если тетрадь не была заполнена или были пропуски, студент отсылался на место с двойкой сразу.
Если бы у нас был только этот предмет, разговоров не было бы… Но это был один из десяти наших предметов. Кроме того, послушания, которые у нас порой отнимали не только все свободное время, но и данное на подготовку к урокам... Отбой в 23, после которого свет гасился и что-либо делать было запрещено, совсем лишал нас возможности нагнать время для занятий, если оно было упущено.
Словом, мы физически не успевали заполнять пустую часть тетрадки.
Порой это напоминало рулетку: сидишь с незаполненной частью и думаешь: только бы вызвали не тебя… Во всем этом был момент запугивания и манипулирования.
Отец Г. объявил: «На экзамен приходим с конспектом, без конспекта к экзамену не допускаются…» Мы хранили эти конспекты пуще зеницы ока. По сути, вопрос о твоей учебе в Семинарии зависел именно от этого конспекта. Отец Г. очень не любил тех, кто провалил экзамен. Таковые едва ли имели шанс его пересдать в августе. История знала немало случаев, когда именно из-за о. Г. из Семинарии навсегда вылетали студенты.
Но если конспект был - пусть даже ты «плаваешь», ты получишь свою тройку, а то и четверку.
И вот примерно в марте, после напряженнейшего учебного периода (осень-зима), мой конспект пропал. Я в ужасе десять раз перерыл все вещи, обежал всех семинаристов, может, кому дал переписать?.. Нет, и всё!..
Я погрузился в уныние и стал прощаться с Семинарией. Создать заново этот фундаментальный труд было почти невероятно. Во-первых, на это нет времени. Но даже, если бы я это время нашел, кто бы дал мне тетрадь на такое время? А потом ковыряйся в чужом почерке, понимай каракули и сокращения… эти сотни 2-3 рукописных страниц…
Помню, как я молился в академическом храме, а сердце щемило: это последние мои службы, выхода нет.
Конечно, я молился, чтобы Господь помог мне как-то выйти из этой ситуации.
Мои братья (так мы, семинаристы, называли друг друга) сочувствовали мне, но помочь ничем не могли.
Однажды, примерно через неделю, мне приснился сон. Во сне я вижу, как к моей тумбочке подходит наш сокурсник. Это А., довольно скользкий тип, который не гнушается стучать администрации и который открыто заявляет, что пошел в Семинарию, чтобы зарабатывать деньги. «Моя мечта: большой дом, машина и телка с ногами от груди…» После этих слов общаться с ним я перестал.
…На первом курсе, в сентябре, когда мы шли на полдник, А. обгонял всех - он в прямом смысле мчался. Мы заходим в трапезную. У всех накрыты столы: для каждого чашка чая и бутерброд с маслом и сыром.
Хлеб отдельно, масло и сыр на других тарелках, все по количеству сидящих за столом. И вот этот А., прибегая первым, хватал 5-8 ломтиков сыра, клал их на хлеб и откусывал. «Кто успел, тот и съел», -- хохотал он. На обеде он вбегал первым и, хватая половник, из кастрюли, стоящей за столом, вычерпывал себе в тарелку мясо.
Через месяц наше терпение лопнуло. Мы пришли в комнату к А., и Мариан, обхватив его шею, нежно пригнул его голову к своей мощной груди.
- Что такое?.. - просипел А.
- Не делай так больше…
- Братья, я же шутил… Вы что, шуток не понимаете… - сипел А.
- Братья так не поступают, ты понял?..
А. притих и перестал наглеть. Но взамен он начал активно стучать. Администрация его и презирала, и пользовалась его услугами. Наш курс с А. старался не общаться.
И вот мне снится сон: А. подходит к моей тумбочке и, нырнув туда, достает мою тетрадь. Озираясь, уносит ее к себе в комнату. Отпирает тумбочку и кладет тетрадь на нижнюю полку, под свои конспекты.
Я проснулся. Сердце колотилось. Я хлопал не привыкшими к темноте глазами, а в сознании проносилось окончание сна: А. запирает тумбочку на замок.
Утром я рассказал все соседям по комнате.
- Господь открыл, - припечатал Мариан.
- Бред, бред кликуши! - заметался по комнате Андрей Попов. - Но выяснить надо…
Но как выяснить? Не скажешь ведь А.: «Отопри свою тумбочку, мы думаем, что ты вор…»
После многих размышлений пришли вот к чему: А. куда-то позовут и там задержат. А в это время Мариан, Андрей, я и еще один семинарист проникаем в его комнату и вскрываем тумбочку. Открыть замок вызвался Андрей. «Я таких замков тыщу открыл…», - заявил он, как бывалый медвежатник, и мы сразу ему поверили.
И вот он, момент истины. А. куда-то вызвали (как мы разыграли), и он убежал, а мы кинулись в его комнату. На все - пять, от силы десять минут. Андрей согнутой скрепкой ковыряется в замке. Замок не поддается. Все нервничают. Вдруг, клац - и замок открылся.
Открываем чужую тумбочку. Ощущение не из приятных - залезать в чужие вещи. Я - под стопку конспектов. Там моя тетрадь. На том самом месте, как я увидел во сне. Прижимаю ее к себе. Мариан тянется к целлофановому пакету, мерцающему сквозь полиэтиленовую пленку золотыми боками каких-то предметов: «А это что такое?»
- Э-э… - Мариан достает пакет, в котором - с десяток наручных часов, пропавших у нас в последние полгода. Мариан роется... «Так, это Колины, это Митькины… Э-э! - рычит он. - Мои, спецназ…» Эти часы Мариан получил от командования в армии и очень дорожил ими… пока они не пропали.
- Я его убью…
- Тихо, Марьян, сиди… - шипит Андрей. - Костя, дай сюда тетрадку.
- Не дам!
Ладно, это святое…
- Мариан, давай сюда часы..
Мариан прижимает часы к себе:
- Не отдам.
- Давай сюда...
Андрей забирает у Мариана часы и кладет в пакет. Потом защелкивает замок. Мы, взмокшие, вываливаемся в коридор.
Что делать?
Что так оставлять это нельзя, ясно всем. Надо вызволять наши сокровища и как-то решать вопрос с вором и стукачом А.
- Побить, - предлагает Мариан.
- Ты чего? - изумляется Андрей. - Он тут же побежит и настучит, и нас отчислят. И кто окажется в дураках?
Мы еще час ломали голову и наконец пришли к единственному разумному, хоть немного и позорному, решению: мы решили сдать А. администрации. Да, его же оружием…
Мы отправились к отцу Инспектору, который жил во флигеле при Семинарии. Отец Инспектор вышел в брюках и рубашке: «Так сказать, кто посмел тревожить?..»
- У нас, отец Инспектор, исключительный случай.
- Фарс мажор, - вставил Андрей Попов.
Что-что, а инспекция у нас действовала, как часы, вернее, как НКВД. Оперативно и беспощадно.
- Так-так, - нервно сказал отец Инспектор, выслушав нас. - Какие молодцы, залезли к брату в тумбочку… Нет, чтобы администрации сообщить.
Мы, потупившись, молчали. Через минуту облачился в рясу, поверх надел неизменный металлический крест с фиолетовой эмалью, и наша процессия поспешила в общежитие.
- Открывай! - потребовал Инспектор у А., размашисто войдя в комнату.
Тот, дрожа, стал ковыряться в замке.
- Быстрее.
Замок упал. На свет Божий были явлены пакет с часами и еще какая-то мелочь, утащенная у братьев.
А., покрывшись красными пятнами, стоял, потупив глаза. Инспектор забрал все это с собой, чтобы потом выдать потерпевшим. От порога повернулся:
- Можешь собирать вещи…
Утром на экстренно собранном Воспитательском совещании его исключили, а потом он исчез, и больше я про А. никогда ничего не слышал. Стал он священником? А, может быть, пошел в бизнес да сгинул в лихие 90-е?.. Хочется верить, что потом изменился и стал нормальным человеком.
…Но мы продолжали свою учебу у о. Г.
В Великом Посту, когда богослужений прибавилось, а время для подготовки убавилось, мы практически все не могли успевать заполнять вторую страницу. Посыпались двойки.
Однажды, в начале очередного урока, когда преподаватель отметил присутствующих и отсутствующих, Мариан, староста нашего класса, встал:
- Отец Г. мы хотели бы поговорить с вами.
- Поговорить? А о чем мне с вами разговаривать?
- Почему вы унижаете нас?
- Я?! - задохнулся от возмущения о. Г. - Я вам знания даю…
- Вы издеваетесь над нами. Как вы можете носить крест и унижать нас? Вызываете нас к доске и радуетесь, когда мы не можем ответить. Мы уже просто не можем заполнять эту вашу вторую страницу, у нас нет ни времени, ни сил, а вы только этого и ждете… Мы больше не можем это терпеть…
- Я! Меня крестом попрекать! Да как вы смеете?..
Отец Г. вскочил, побагровел и бросился из аудитории. Все сидели притихшие.
В этот день он не вернулся. Не пришел никто и из администрации, так что создавалось впечатление, что о. Г. никому об этом ЧП не доложил.
На следующий день он пришел, как всегда.
- Помолимся.
Мы спели молитву Святому Духу и сели за парты.
Отец Г. отметил отсутствующих, а потом сказал, как ни в чем не бывало:
- Можете не заполнять вторую страницу, а теперь продолжаем… На чем мы остановились?
На экзамене о. Г. наши конспекты не смотрел, просто спрашивал по билету.
Отец Г. преподает и сегодня. Тот же предмет. Так же строг и требователен. Но последние 18 лет семинаристы не пишут эту проклятую вторую страницу! И не знают, кому они обязаны своим спасением".
отсюда