Как бы обо мне...
Первый критический отзыв на роман Дмитрия Саввина
от достопочтенного pretre_philippe:
"Как бы обо мне... В романе Превыше всего.
Я уже писал недавно о cвежевыпущенном издательством ЭКСМО романе Дмитрия Саввина "Превыше всего" (по ссылке доступно чтение он-лайн). Автор, уроженец Читы, описывает церковную жизнь конца 1990-х - начала 2000-х, которой отчасти сам был свидетелем, пусть еще весьма молодым тогда, но в гораздо большей степени разные слухи, а то и откровенные сплетни, послужили материалом для его романа. Нельзя сказать, что там многое не соответствует действительности - есть вполне верно подмеченные детали. Но те из местных читинцев, кто будут узнавать под вымышленными именами реальных либо бывших, либо до сих пор служащих там священников, намек на которых более чем прозрачен, поймут, что тут много или преувеличенного, или вообще сочиненного. Впрочем, от художественного произведения нельзя требовать фактической точности. Но поскольку намеки на многих лиц все-таки довольно прозрачны, то волей-неволей придется сделать некоторые акценты, для иллюстрации того, насколько художественный персонаж соответствует реальному прототипу.
Я там выведен как отец Филимон Тихиков.
Что верно в отношении меня?
""Этот священник не был монахом, Филимоном его назвали родители, он родился и вырос в Москве. Будучи студентом биофака МГУ, он увлекся книгами Александра Меня и стал прихожанином одного из московских храмов. После МГУ он поступил в Свято-Тихоновский богословский институт и по окончанию оного ждал рукоположения во священники."" В общем верно.
Что сочинено и непонятно зачем?
Что я "подложил свинью" своему собрату-сослужителю, отлынув от командировки с архиереем, сославшись на болезнь, в результате чего бедному отцу Ярославу пришлось ехать вместо меня при непростых жизненных обстоятельствах. Но поскольку я был "любимчиком" архиерея, епископа "Евграфа" (которого потом "в Вену" перевели), то мне все сходило с рук и прощалось.
""Рукополагать его в Москве меж тем не спешили. И тогда он отправился в Мангазейск"". Это верно. А дальше:
""Дело в том, что в годы юности, делая только первые шаги на своем церковном пути, будущий епископ Евграф познакомился с матерью Филимона, бывшей тогда активной прихожанкой в одной из московских церквей. Не то чтобы ее советы ему очень помогли, но он сохранил о ней память как о человеке добром и честном. И это определяло особое отношение к ее сыну. Чем сын и не преминул воспользоваться.
Сообразив, что в Москве и Московской области ему ничего не светит, Филимон созвонился с Евграфом и попросился к нему. Вскоре после прибытия в Мангазейск он был рукоположен в священники и, как и ожидал, стал любимцем Евграфа - в том смысле, что ему, как «интеллектуалу» и сыну старой знакомой, епископ спускал с рук то, чего ни одному другому попу никогда бы не спустил"".
Непонятно, зачем надо было сочинить именно так (верно только, что я созвонился и попросился, помня, что еще за год до того получал такое предложение). Моя мать всегда была далека от церковной жизни, к которой так и не приобщилась. Естественно, что почти всё поэтому высосано из пальца. Впрочем, епископа знал мой духовник прот. Георгий, действительно, познакомившись с ним, когда тот делал первые шаги, через небезызвестного Андрея Зубова. Я с "Евграфом" и познакомился в храме, где прот. Георгий настоятельствовал в 1990-е. От командировок по епархии я никогда не отлынивал - более того, наоборот, всегда на них с радостью соглашался, поскольку в кафедральном храме, где архиерей служил довольно часто, не только по воскресным и праздничным дням, да еще другие священники служили, мне своих литургий не хватало, и я с радостью служил сам где-нибудь в отъезде. Кстати, еп. "Евграф" обычно брал с собой кого-то из диаконов, а священников как раз не брал.
Дальше целый пассаж как бы про меня ближе к середине романа.
""Взаимоотношения отца Филимона и епископа Евсевия начали портиться едва ли не с момента их знакомства. Еще в первый день, когда новый архиерей только прибыл на кафедру, Тихиков произвел на него тревожное впечатление. Вроде бы все как обычно, и как у всех: кланяется, благословляется… Но выглядит странно. Борода не просто короткая, а подстриженная машинкой, этакая модная длинная щетина. При этом и от этой кастрированной бороды, и от рясы пахнет то ли каким-то модным одеколоном, то ли духами.
«Голубой?» - с опаской подумал Евсевий. И в течение какого-то времени, месяца два-три, внимательно наблюдал за отцом Филимоном. И по итогам наблюдений сделал вывод, с точки зрения самого Евсевия, ненамного более утешительный: «Не голубой, но москвич. Великий столичный богослов!»
Наверное, если бы он так назвал отца Филимона вслух, в глаза, тот бы с ним охотно согласился, безо всякой лишней скромности. Ибо он и сам считал себя выдающимся интеллектуалом и ученым богословом. А иронию по отношению к себе он почти не замечал, и именно это свойство было причиной множества его удивительных приключений.
Начались они еще при Владыке Евграфе. Договорившись с ним насчет хиротонии, он прилетел в Мангазейск из Москвы, после чего сразу же встал вопрос о его трудоустройстве и размещении. С первым разобрались немедленно: как раз в это время старый регент собора, дама весьма почтенных лет, заболела, и Филимона назначили на ее место (благо, навыки чтения и пения у него были). С этого момента Тихикова можно было часто видеть вблизи Свято-Воскресенского храма, в джинсах и разноцветной рубашке, с CD-плеером, прикрепленным на поясе. Местное население, как церковное, так нецерковное, взирало на него с крайним удивлением: верное советским и зэковским традициям, оно предпочитало неяркие, темные цвета. А ценные вещи, к числу которых, несомненно, относился и CD-плеер, если и носили, то максимально незаметно, из вечного и не всегда рационального страха быть обворованными или ограбленными. Внешний вид Тихикова явно выдавал в нем человека не местного, что вызывало любопытство, смешанное с недоверием и иногда - глухим, неявным почтением.""
Никогда не имел привычки употреблять духи или дезодоранты. Тем более, никаких плееров не носил, как и к джинсам к тому времени интерес потерял, и в разноцветное-пестрое никогда не одевался. Дальше тоже вымысла полно:
""Что же касается второго пункта, то Филимона решено было подселить в квартиру к молодому, недавно женившемуся и недавно же рукоположенному священнику, отцу Аркадию Котову. Комнат в квартире было две, и впоследствии, даже спустя годы, отец Аркадий не мог вспоминать то время без внутреннего содрогания.
Из всех священников Мангазейской епархии Котов был самым мирным и кротким от природы. Вечно погруженный в себя, послушный и архиерею, и собственной молодой супруге - девушке, в сущности, тоже очень мягкой, но его фоне выглядящей некой железной леди - Филимона Тихикова он воспринял по-доброму. Конечно, не хотелось делить с кем-то квартиру, куда они недавно въехали вместе с молодой женой. Но выбора все равно не было - жилье находилось в собственности епархии. Кроме того, Котову, уроженцу одного из райцентров Мангазейской области, было интересно пообщаться с москвичом, выпускником Свято-Тихоновского богословского института.
Именно об этом он ему и сказал в первый же день их знакомства, не догадываясь, что сам выбирает себе казнь.
- Здравствуйте! - смущенно сказал он Тихикову, который прибыл к нему на квартиру в сопровождении алтарника. Сумка с вещами была всего одна, однако Евграф специально распорядился относительно сопровождающего, дабы дорогой московский переселенец не надорвался и не заплутал.
- А у вас тут хорошо! - вместо приветствия сказал Филимон, оглядывая нищенски обставленную прихожую с наполовину ободранными обоями. - Честно говоря, я ожидал худшего.
Котов смущенно улыбался.
- Благословите! - вспомнив, наконец, об отце Аркадии, сказал ему Тихиков. Тот поспешно благословил, целовать руку, переволновавшись от смущения, не дал.
- Где я могу расположиться? - спросил Тихиков.
- Вот в этой комнате, пожалуйста… - сказал Котов, вежливо подхватывая сумку с вещами нового постояльца. - Рад знакомству! Очень о вас наслышан…
- Правда? - заинтересовано спросил Филимон.
- Да, давно уже говорили о вас…
- Не знал, не знал! - с удивлением ответил Тихиков, при этом явно польщенный масштабом своей славы.
- У нас ведь, знаете, очень мало образованного духовенства, выпускников Духовных академий почти нет… - продолжал говорить Котов, помогая новообретенному соседу разобраться с сумкой (Филимон забыл, где у нее находится замок-молния, и теперь сосредоточенно ее искал).
- Да, в провинциальных епархиях это очень большая проблема, - с искренним сочувствием сахиба, прибывшего из метрополии на каторжную службу темным сынам земли, сказал Тихиков.
Котов кротко улыбнулся.
- Честно сказать, я еще и потому рад нашему знакомству, что всегда теперь будет у кого спросить… Если вопрос возникнет из пастырской практики или по какой-то богословской дисциплине… Если, конечно, вам не в тягость будет, - поспешно добавил отец Аркадий.
- Нет, не в тягость! - с миссионерским милосердием ответил Филимон. - Мне самому будет очень интересно пообщаться с практикующим священником. Может, и я чему-нибудь научусь.
И очень скоро Тихиков начал свою миссионерскую деятельность. Он регулярно затаривался в иконной лавке и местном книжном всеми свежими изданиями богословской, церковно-исторической и публицистической направленности. Днем он был занят, и потому приобретенную литературу читал по вечерам.
В это время отец Аркадий в своей комнате, после очередного суматошного дня (литургия, требы, поездка в какую-нибудь воинскую часть или встреча со студентами в университете, или работа на Пастырских курсах, и много другое) наконец-то оставался наедине со своей супругой. Жена была молода, да и сам батюшка тоже был молод. И потому супруги были совсем не против уединиться. И все бы хорошо, но где-то в час ночи, без стука и вообще какого-либо предупреждения, дверь в их комнату широко распахивалась и на пороге появлялся Филимон Тихиков.
- Отец Аркадий! - радостно сообщал он ему с порога. - А я и не знал, что на русском языке вышло новое издание Тейяра де Шардена!
- Интересно, - жалобно отвечал Котов.
- Его «Феномен человека» издавали еще в советское время, - тоном лектора продолжал Филимон. - Но тогда многие вещи, сами понимаете, цензурировались. В частности, там не было заключительной главы: «Феномен христианства»!
- Да?
- Я читал фрагменты на английском - я ведь говорил, что я свободно читаю по-английски?
- Да, конечно…
- Вот, смотрите, какая замечательная идея: «Поистине, это высшая форма “пантеизма”, лишенная примешивающейся отравы и уничтожающего искажения; это упование на вхождение в совершенное единство, в котором каждый элемент, как и вся Вселенная, найдет свое завершение».
Отцу Аркадию становилось совсем неловко от того, что он никак не поддерживает разговор - и он для вежливости говорил какую-нибудь фразу, относящуюся к обозначенной теме:
- Любопытно, конечно… Но вот термин «пантеизм»…
- О, тут нет ничего такого, что бы противоречило православию! - с жаром отвечал Тихиков. - Он ведь здесь употреблен в совсем особом смысле. К тому же речь идет об очень интересной богословской логике, которая является продолжением логики эволюционизма…
Котов грустно моргал, глядя на Филимона очами жертвенного агнца.
- Наверное, мне проще понять, потому что у меня - я говорил? - не только богословское, но естественнонаучное образование…
И далее Тихиков продолжал пытаться объяснить отцу Аркадию, а заодно и его супруге, всю глубину мысли иезуита и археолога Тейяра де Шардена. Не позднее чем через сорок минут Филимон, сполна насладившись собственными монологами, уходил в свою комнату. А чета Котовых начинала готовиться ко сну, судорожно дергаясь от каждого шороха в коридоре.""
На самом деле о богословских проблемах никаких диалогов не велось, Тейяра я так и не осилил и им не особенно-то интересовался. А женатого священника подселили в ту квартиру, где я жил, еще до его рукоположения, а после к нему переехала его жена. И тут вскоре стало понятно, что вместе в "двушке" долго не прожить, и лучше кому-то съезжать и отделяться - архиерею, уже новому к тому времени, вообще не было дела до всего этого, а мне одна из прихожанок предложила комнату в своей двухкомнатной... Туда я переселился, там я и прожил оставшееся время до отъезда из епархии.
""Однако нужно сказать, что в Мангазейске иерей Тихиков сумел приобрести и вполне искренних почитателей. Несмотря на все «прекрасные» стороны своей натуры, он действительно был хорошо образован, умел быть вежливым и интересным собеседником. По крайней мере, его обходительности, интеллектуальных мощностей и одеколона вполне хватало для приходских теток, многие из которых привязались к нему всей душой и восторженно повторяли:
- Какой батюшка! Какой замечательный батюшка!
А некоторые добавляли:
- Будущий архиерей!
Отец Филимон принимал все эти дифирамбы благосклонно, никогда не говоря ни слова против.
Но все изменилось сразу же после того, как Владыку Евграфа перевели из Мангазейска в Вену.
Во-первых, с этого времени сдерживать недовольных попов, а особенно благочинного, стало некому. Что же до отца Василия, то он теперь не без удовольствия шпынял Тихикова - и по делу, и без дела.
Во-вторых - и вот это было уже серьезно - выяснилось, что в мировоззренческом отношении отца Филимона и нового мангазейского Преосвященного разделяла пропасть. Владыка Евсевий был человеком, имевшим весьма слабое светское образование, да и в духовных школах он учился хоть и неплохо, но особых высот никогда не достигал. Его семья также была, что называется, простой. Отец - колхозный зоотехник, мать - сельская учительница. Сразу после окончания семинарии (а точнее, уже на последних ее курсах) Евсевий начал жить исключительно в монастырях, и послушания, которые он там выполнял, редко пересекались с какой-то интеллектуальной деятельностью.
Любимым чтением Евсевия стали патриотические и церковно-фольклорные книжицы - о старцах и старицах, чудесах и знамениях нашего времени. Конечно, главными его ориентирами в церковной жизни были патриаршие указы и официальные разъяснения из «Журнала Московской Патриархии». Но ровно настолько, насколько можно было отклониться от предначертанной Чистым переулком линии, он отклонялся в сторону митрополита Иоанна (Снычева), Олега Платонова (с его творчеством, впрочем, он был знаком лишь в пересказе своих духовных чад) и других похожих авторов.
Очередная смена идеологического вектора в епархии произошла почти молниеносно.
- Простите, отче, - обратился к отцу Игнатию в конце мая 2001 года один из «курсантов» (слушателей Пастырских курсов) после очередной лекции по истории Русской Церкви. - Но вот то, что вы про Иоанна Грозного и митрополита Филиппа рассказали - это не так было.
Отец Игнатий, по обыкновению уже летевший черным вихрем к выходу из аудитории, резко остановился. Его преподавательский авторитет впервые поставили под сомнение.
- Ага, - сказал иеромонах. - А как же было?
- Нам Владыка рассказывал… - начал «курсант». Архиерей на первых порах активно общался с учащимися на Пастырских курсах, навещая их один-два раза в неделю. И беседы их иногда длились часами.
- И что же? - нетерпеливо спросил отец Игнатий.
- Что не было никакого убийства митрополита Филиппа. А Иоанн Грозный был благочестивый русский царь, которого оклеветали потом.
- Гм, - сказал отец Игнатий. - Ну а кто тогда убил святителя Филиппа Московского?
- Ну-у, - немного нерешительно начал учащийся. - Он сам… просто умер. К нам Владыка приходил, рассказывал.
- А, ну если Владыка рассказывал!.. - отец Игнатий даже не попытался скрыть иронии, которую его собеседник, впрочем, не заметил. - Тогда конечно!
Иерей Филимон Тихиков сильно по-другому понимал православие. Он был страстным поклонником покойного Александра Меня, Георгия Кочеткова, любил ходить в гости к местным римокатоликам и неопятидесятникам и выступал за перевод богослужения с церковнославянского на современный русский. Воззрений своих отец Филимон не скрывал, и очень скоро архиерей, идентифицировавший его как инородное московское тело, зачислил его в еретики.
Примерно после четвертого выговора Тихиков сообразил, что ситуация развивается как-то не так. И принял единственно правильное для него решение: начал бомбардировать письмами и (если получалось) телефонными звонками епископа Евграфа, к тому времени уже освоившегося в Вене. Бомбардировка увенчалась успехом, и вскоре от Венской епархии пришел официальный запрос в Мангазейск с просьбой отправить к ним иерея Филимона Тихикова, а заодно и его личное дело.""
Кстати, с новым епископом по-началу у меня складывались очень даже неплохие отношения. Ни в какой "ереси" он меня не уличал, и целый год под его начальством прошел более-менее благополучно, даже камилавку я получил в 2001 году. Но всё больше и больше общая ситуация начинала напрягать, когда епископ стал "закручивать гайки", уже после полугода своего пребывания. Когда мне сам позвонил "Евграф", а вовсе не я ему, предложив послужить на новом месте, поскольку священников не хватало там, я не сразу согласился, ответив, что мне надо подумать. Неделю думал, и ни до чего не додумался, просто кинув жребий, что выпадет. Выпало - соглашаться и уезжать. Как это в будущем оказалось промыслительным, я понял уже совсем скоро, дослуживая последние месяцы в Чите! А отпустил "Евсевий" меня достаточно легко, да (все-таки ОВЦС был задействован). Ни с кем другим такого не было больше.
Ну в общем, роман-то художественный, поэтому отклонения от реальных прототипов вполне могут быть в этом жанре. Но тогда автору надо было и сделать их как-то искуснее, без всех этих более чем прозрачных намеков! А то получается не столько художественный роман, сколько карикатурный пасквиль. И касается это, конечно, не только меня, но практически всех других действующих лиц, за немногими исключениями. Иеромонах "Игнатий" в романе получился куда более симпатичнее, чем в действительности (а с ним у меня были в самом деле напряженные отношения, что верно, то верно). С Александром Сергеевичем "Шинкаренко" меня вообще ничего не связывало и никаких диалогов, приведенных здесь в романе, в принципе быть не могло. Ну и так далее..."
отсюда
от достопочтенного pretre_philippe:
"Как бы обо мне... В романе Превыше всего.
Я уже писал недавно о cвежевыпущенном издательством ЭКСМО романе Дмитрия Саввина "Превыше всего" (по ссылке доступно чтение он-лайн). Автор, уроженец Читы, описывает церковную жизнь конца 1990-х - начала 2000-х, которой отчасти сам был свидетелем, пусть еще весьма молодым тогда, но в гораздо большей степени разные слухи, а то и откровенные сплетни, послужили материалом для его романа. Нельзя сказать, что там многое не соответствует действительности - есть вполне верно подмеченные детали. Но те из местных читинцев, кто будут узнавать под вымышленными именами реальных либо бывших, либо до сих пор служащих там священников, намек на которых более чем прозрачен, поймут, что тут много или преувеличенного, или вообще сочиненного. Впрочем, от художественного произведения нельзя требовать фактической точности. Но поскольку намеки на многих лиц все-таки довольно прозрачны, то волей-неволей придется сделать некоторые акценты, для иллюстрации того, насколько художественный персонаж соответствует реальному прототипу.
Я там выведен как отец Филимон Тихиков.
Что верно в отношении меня?
""Этот священник не был монахом, Филимоном его назвали родители, он родился и вырос в Москве. Будучи студентом биофака МГУ, он увлекся книгами Александра Меня и стал прихожанином одного из московских храмов. После МГУ он поступил в Свято-Тихоновский богословский институт и по окончанию оного ждал рукоположения во священники."" В общем верно.
Что сочинено и непонятно зачем?
Что я "подложил свинью" своему собрату-сослужителю, отлынув от командировки с архиереем, сославшись на болезнь, в результате чего бедному отцу Ярославу пришлось ехать вместо меня при непростых жизненных обстоятельствах. Но поскольку я был "любимчиком" архиерея, епископа "Евграфа" (которого потом "в Вену" перевели), то мне все сходило с рук и прощалось.
""Рукополагать его в Москве меж тем не спешили. И тогда он отправился в Мангазейск"". Это верно. А дальше:
""Дело в том, что в годы юности, делая только первые шаги на своем церковном пути, будущий епископ Евграф познакомился с матерью Филимона, бывшей тогда активной прихожанкой в одной из московских церквей. Не то чтобы ее советы ему очень помогли, но он сохранил о ней память как о человеке добром и честном. И это определяло особое отношение к ее сыну. Чем сын и не преминул воспользоваться.
Сообразив, что в Москве и Московской области ему ничего не светит, Филимон созвонился с Евграфом и попросился к нему. Вскоре после прибытия в Мангазейск он был рукоположен в священники и, как и ожидал, стал любимцем Евграфа - в том смысле, что ему, как «интеллектуалу» и сыну старой знакомой, епископ спускал с рук то, чего ни одному другому попу никогда бы не спустил"".
Непонятно, зачем надо было сочинить именно так (верно только, что я созвонился и попросился, помня, что еще за год до того получал такое предложение). Моя мать всегда была далека от церковной жизни, к которой так и не приобщилась. Естественно, что почти всё поэтому высосано из пальца. Впрочем, епископа знал мой духовник прот. Георгий, действительно, познакомившись с ним, когда тот делал первые шаги, через небезызвестного Андрея Зубова. Я с "Евграфом" и познакомился в храме, где прот. Георгий настоятельствовал в 1990-е. От командировок по епархии я никогда не отлынивал - более того, наоборот, всегда на них с радостью соглашался, поскольку в кафедральном храме, где архиерей служил довольно часто, не только по воскресным и праздничным дням, да еще другие священники служили, мне своих литургий не хватало, и я с радостью служил сам где-нибудь в отъезде. Кстати, еп. "Евграф" обычно брал с собой кого-то из диаконов, а священников как раз не брал.
Дальше целый пассаж как бы про меня ближе к середине романа.
""Взаимоотношения отца Филимона и епископа Евсевия начали портиться едва ли не с момента их знакомства. Еще в первый день, когда новый архиерей только прибыл на кафедру, Тихиков произвел на него тревожное впечатление. Вроде бы все как обычно, и как у всех: кланяется, благословляется… Но выглядит странно. Борода не просто короткая, а подстриженная машинкой, этакая модная длинная щетина. При этом и от этой кастрированной бороды, и от рясы пахнет то ли каким-то модным одеколоном, то ли духами.
«Голубой?» - с опаской подумал Евсевий. И в течение какого-то времени, месяца два-три, внимательно наблюдал за отцом Филимоном. И по итогам наблюдений сделал вывод, с точки зрения самого Евсевия, ненамного более утешительный: «Не голубой, но москвич. Великий столичный богослов!»
Наверное, если бы он так назвал отца Филимона вслух, в глаза, тот бы с ним охотно согласился, безо всякой лишней скромности. Ибо он и сам считал себя выдающимся интеллектуалом и ученым богословом. А иронию по отношению к себе он почти не замечал, и именно это свойство было причиной множества его удивительных приключений.
Начались они еще при Владыке Евграфе. Договорившись с ним насчет хиротонии, он прилетел в Мангазейск из Москвы, после чего сразу же встал вопрос о его трудоустройстве и размещении. С первым разобрались немедленно: как раз в это время старый регент собора, дама весьма почтенных лет, заболела, и Филимона назначили на ее место (благо, навыки чтения и пения у него были). С этого момента Тихикова можно было часто видеть вблизи Свято-Воскресенского храма, в джинсах и разноцветной рубашке, с CD-плеером, прикрепленным на поясе. Местное население, как церковное, так нецерковное, взирало на него с крайним удивлением: верное советским и зэковским традициям, оно предпочитало неяркие, темные цвета. А ценные вещи, к числу которых, несомненно, относился и CD-плеер, если и носили, то максимально незаметно, из вечного и не всегда рационального страха быть обворованными или ограбленными. Внешний вид Тихикова явно выдавал в нем человека не местного, что вызывало любопытство, смешанное с недоверием и иногда - глухим, неявным почтением.""
Никогда не имел привычки употреблять духи или дезодоранты. Тем более, никаких плееров не носил, как и к джинсам к тому времени интерес потерял, и в разноцветное-пестрое никогда не одевался. Дальше тоже вымысла полно:
""Что же касается второго пункта, то Филимона решено было подселить в квартиру к молодому, недавно женившемуся и недавно же рукоположенному священнику, отцу Аркадию Котову. Комнат в квартире было две, и впоследствии, даже спустя годы, отец Аркадий не мог вспоминать то время без внутреннего содрогания.
Из всех священников Мангазейской епархии Котов был самым мирным и кротким от природы. Вечно погруженный в себя, послушный и архиерею, и собственной молодой супруге - девушке, в сущности, тоже очень мягкой, но его фоне выглядящей некой железной леди - Филимона Тихикова он воспринял по-доброму. Конечно, не хотелось делить с кем-то квартиру, куда они недавно въехали вместе с молодой женой. Но выбора все равно не было - жилье находилось в собственности епархии. Кроме того, Котову, уроженцу одного из райцентров Мангазейской области, было интересно пообщаться с москвичом, выпускником Свято-Тихоновского богословского института.
Именно об этом он ему и сказал в первый же день их знакомства, не догадываясь, что сам выбирает себе казнь.
- Здравствуйте! - смущенно сказал он Тихикову, который прибыл к нему на квартиру в сопровождении алтарника. Сумка с вещами была всего одна, однако Евграф специально распорядился относительно сопровождающего, дабы дорогой московский переселенец не надорвался и не заплутал.
- А у вас тут хорошо! - вместо приветствия сказал Филимон, оглядывая нищенски обставленную прихожую с наполовину ободранными обоями. - Честно говоря, я ожидал худшего.
Котов смущенно улыбался.
- Благословите! - вспомнив, наконец, об отце Аркадии, сказал ему Тихиков. Тот поспешно благословил, целовать руку, переволновавшись от смущения, не дал.
- Где я могу расположиться? - спросил Тихиков.
- Вот в этой комнате, пожалуйста… - сказал Котов, вежливо подхватывая сумку с вещами нового постояльца. - Рад знакомству! Очень о вас наслышан…
- Правда? - заинтересовано спросил Филимон.
- Да, давно уже говорили о вас…
- Не знал, не знал! - с удивлением ответил Тихиков, при этом явно польщенный масштабом своей славы.
- У нас ведь, знаете, очень мало образованного духовенства, выпускников Духовных академий почти нет… - продолжал говорить Котов, помогая новообретенному соседу разобраться с сумкой (Филимон забыл, где у нее находится замок-молния, и теперь сосредоточенно ее искал).
- Да, в провинциальных епархиях это очень большая проблема, - с искренним сочувствием сахиба, прибывшего из метрополии на каторжную службу темным сынам земли, сказал Тихиков.
Котов кротко улыбнулся.
- Честно сказать, я еще и потому рад нашему знакомству, что всегда теперь будет у кого спросить… Если вопрос возникнет из пастырской практики или по какой-то богословской дисциплине… Если, конечно, вам не в тягость будет, - поспешно добавил отец Аркадий.
- Нет, не в тягость! - с миссионерским милосердием ответил Филимон. - Мне самому будет очень интересно пообщаться с практикующим священником. Может, и я чему-нибудь научусь.
И очень скоро Тихиков начал свою миссионерскую деятельность. Он регулярно затаривался в иконной лавке и местном книжном всеми свежими изданиями богословской, церковно-исторической и публицистической направленности. Днем он был занят, и потому приобретенную литературу читал по вечерам.
В это время отец Аркадий в своей комнате, после очередного суматошного дня (литургия, требы, поездка в какую-нибудь воинскую часть или встреча со студентами в университете, или работа на Пастырских курсах, и много другое) наконец-то оставался наедине со своей супругой. Жена была молода, да и сам батюшка тоже был молод. И потому супруги были совсем не против уединиться. И все бы хорошо, но где-то в час ночи, без стука и вообще какого-либо предупреждения, дверь в их комнату широко распахивалась и на пороге появлялся Филимон Тихиков.
- Отец Аркадий! - радостно сообщал он ему с порога. - А я и не знал, что на русском языке вышло новое издание Тейяра де Шардена!
- Интересно, - жалобно отвечал Котов.
- Его «Феномен человека» издавали еще в советское время, - тоном лектора продолжал Филимон. - Но тогда многие вещи, сами понимаете, цензурировались. В частности, там не было заключительной главы: «Феномен христианства»!
- Да?
- Я читал фрагменты на английском - я ведь говорил, что я свободно читаю по-английски?
- Да, конечно…
- Вот, смотрите, какая замечательная идея: «Поистине, это высшая форма “пантеизма”, лишенная примешивающейся отравы и уничтожающего искажения; это упование на вхождение в совершенное единство, в котором каждый элемент, как и вся Вселенная, найдет свое завершение».
Отцу Аркадию становилось совсем неловко от того, что он никак не поддерживает разговор - и он для вежливости говорил какую-нибудь фразу, относящуюся к обозначенной теме:
- Любопытно, конечно… Но вот термин «пантеизм»…
- О, тут нет ничего такого, что бы противоречило православию! - с жаром отвечал Тихиков. - Он ведь здесь употреблен в совсем особом смысле. К тому же речь идет об очень интересной богословской логике, которая является продолжением логики эволюционизма…
Котов грустно моргал, глядя на Филимона очами жертвенного агнца.
- Наверное, мне проще понять, потому что у меня - я говорил? - не только богословское, но естественнонаучное образование…
И далее Тихиков продолжал пытаться объяснить отцу Аркадию, а заодно и его супруге, всю глубину мысли иезуита и археолога Тейяра де Шардена. Не позднее чем через сорок минут Филимон, сполна насладившись собственными монологами, уходил в свою комнату. А чета Котовых начинала готовиться ко сну, судорожно дергаясь от каждого шороха в коридоре.""
На самом деле о богословских проблемах никаких диалогов не велось, Тейяра я так и не осилил и им не особенно-то интересовался. А женатого священника подселили в ту квартиру, где я жил, еще до его рукоположения, а после к нему переехала его жена. И тут вскоре стало понятно, что вместе в "двушке" долго не прожить, и лучше кому-то съезжать и отделяться - архиерею, уже новому к тому времени, вообще не было дела до всего этого, а мне одна из прихожанок предложила комнату в своей двухкомнатной... Туда я переселился, там я и прожил оставшееся время до отъезда из епархии.
""Однако нужно сказать, что в Мангазейске иерей Тихиков сумел приобрести и вполне искренних почитателей. Несмотря на все «прекрасные» стороны своей натуры, он действительно был хорошо образован, умел быть вежливым и интересным собеседником. По крайней мере, его обходительности, интеллектуальных мощностей и одеколона вполне хватало для приходских теток, многие из которых привязались к нему всей душой и восторженно повторяли:
- Какой батюшка! Какой замечательный батюшка!
А некоторые добавляли:
- Будущий архиерей!
Отец Филимон принимал все эти дифирамбы благосклонно, никогда не говоря ни слова против.
Но все изменилось сразу же после того, как Владыку Евграфа перевели из Мангазейска в Вену.
Во-первых, с этого времени сдерживать недовольных попов, а особенно благочинного, стало некому. Что же до отца Василия, то он теперь не без удовольствия шпынял Тихикова - и по делу, и без дела.
Во-вторых - и вот это было уже серьезно - выяснилось, что в мировоззренческом отношении отца Филимона и нового мангазейского Преосвященного разделяла пропасть. Владыка Евсевий был человеком, имевшим весьма слабое светское образование, да и в духовных школах он учился хоть и неплохо, но особых высот никогда не достигал. Его семья также была, что называется, простой. Отец - колхозный зоотехник, мать - сельская учительница. Сразу после окончания семинарии (а точнее, уже на последних ее курсах) Евсевий начал жить исключительно в монастырях, и послушания, которые он там выполнял, редко пересекались с какой-то интеллектуальной деятельностью.
Любимым чтением Евсевия стали патриотические и церковно-фольклорные книжицы - о старцах и старицах, чудесах и знамениях нашего времени. Конечно, главными его ориентирами в церковной жизни были патриаршие указы и официальные разъяснения из «Журнала Московской Патриархии». Но ровно настолько, насколько можно было отклониться от предначертанной Чистым переулком линии, он отклонялся в сторону митрополита Иоанна (Снычева), Олега Платонова (с его творчеством, впрочем, он был знаком лишь в пересказе своих духовных чад) и других похожих авторов.
Очередная смена идеологического вектора в епархии произошла почти молниеносно.
- Простите, отче, - обратился к отцу Игнатию в конце мая 2001 года один из «курсантов» (слушателей Пастырских курсов) после очередной лекции по истории Русской Церкви. - Но вот то, что вы про Иоанна Грозного и митрополита Филиппа рассказали - это не так было.
Отец Игнатий, по обыкновению уже летевший черным вихрем к выходу из аудитории, резко остановился. Его преподавательский авторитет впервые поставили под сомнение.
- Ага, - сказал иеромонах. - А как же было?
- Нам Владыка рассказывал… - начал «курсант». Архиерей на первых порах активно общался с учащимися на Пастырских курсах, навещая их один-два раза в неделю. И беседы их иногда длились часами.
- И что же? - нетерпеливо спросил отец Игнатий.
- Что не было никакого убийства митрополита Филиппа. А Иоанн Грозный был благочестивый русский царь, которого оклеветали потом.
- Гм, - сказал отец Игнатий. - Ну а кто тогда убил святителя Филиппа Московского?
- Ну-у, - немного нерешительно начал учащийся. - Он сам… просто умер. К нам Владыка приходил, рассказывал.
- А, ну если Владыка рассказывал!.. - отец Игнатий даже не попытался скрыть иронии, которую его собеседник, впрочем, не заметил. - Тогда конечно!
Иерей Филимон Тихиков сильно по-другому понимал православие. Он был страстным поклонником покойного Александра Меня, Георгия Кочеткова, любил ходить в гости к местным римокатоликам и неопятидесятникам и выступал за перевод богослужения с церковнославянского на современный русский. Воззрений своих отец Филимон не скрывал, и очень скоро архиерей, идентифицировавший его как инородное московское тело, зачислил его в еретики.
Примерно после четвертого выговора Тихиков сообразил, что ситуация развивается как-то не так. И принял единственно правильное для него решение: начал бомбардировать письмами и (если получалось) телефонными звонками епископа Евграфа, к тому времени уже освоившегося в Вене. Бомбардировка увенчалась успехом, и вскоре от Венской епархии пришел официальный запрос в Мангазейск с просьбой отправить к ним иерея Филимона Тихикова, а заодно и его личное дело.""
Кстати, с новым епископом по-началу у меня складывались очень даже неплохие отношения. Ни в какой "ереси" он меня не уличал, и целый год под его начальством прошел более-менее благополучно, даже камилавку я получил в 2001 году. Но всё больше и больше общая ситуация начинала напрягать, когда епископ стал "закручивать гайки", уже после полугода своего пребывания. Когда мне сам позвонил "Евграф", а вовсе не я ему, предложив послужить на новом месте, поскольку священников не хватало там, я не сразу согласился, ответив, что мне надо подумать. Неделю думал, и ни до чего не додумался, просто кинув жребий, что выпадет. Выпало - соглашаться и уезжать. Как это в будущем оказалось промыслительным, я понял уже совсем скоро, дослуживая последние месяцы в Чите! А отпустил "Евсевий" меня достаточно легко, да (все-таки ОВЦС был задействован). Ни с кем другим такого не было больше.
Ну в общем, роман-то художественный, поэтому отклонения от реальных прототипов вполне могут быть в этом жанре. Но тогда автору надо было и сделать их как-то искуснее, без всех этих более чем прозрачных намеков! А то получается не столько художественный роман, сколько карикатурный пасквиль. И касается это, конечно, не только меня, но практически всех других действующих лиц, за немногими исключениями. Иеромонах "Игнатий" в романе получился куда более симпатичнее, чем в действительности (а с ним у меня были в самом деле напряженные отношения, что верно, то верно). С Александром Сергеевичем "Шинкаренко" меня вообще ничего не связывало и никаких диалогов, приведенных здесь в романе, в принципе быть не могло. Ну и так далее..."
отсюда