Петербург без дяди Миши...
В инете разнеслась весть о смерти моего старого приятеля
Михаила Ивановича Тюменцева - дяди Миши, уличного питерского трубача.
Последний раз я с ним пересекся год назад
в простой, для пенсионеров, народной Териокской бане,
куда он на своем велодрандулете прикатил из своего Репино вместе с трубою,
чтобы поиграть именно в бане специально
для другого градского сумашедшего - дедульки kalakazo.
Великий русский самородок, и как осиротеет ныне Невской
без своего вельего чудика, дяди Миши.
Мое ветхое днями эссе о Михаиле Ивановиче:
Минорныя речитативы
4 января, 2007
"В какой красотище Вы живёте!" -
приговаривают мне мои гости.
Навещают они меня, по обычаю,
в белые ночи
и говорят обо всём с патетикой,
и я им, впрочем
после долгой паузы,
вторю: "Да-да-да,
но если б Вы знали,
что с ноября по март
"наш городок"
совсем не приспособлен для проживания!"
Я красочно всегда рисую
хлюпающую жижу под ногами,
склизоту и гололёдец,
метровые сосульки,
с грохотом вонзающиеся в тротуар,
бледно-иссиния физиономии
и расплаcтанно-сумеречные
январские деньки
с моросящей хандрой и
меланхалическим бесприютом.
На что мои заморския гости
из какой-нибудь вечно солнечной Калифорнии
всегда возражают
примерно одинаковыми словами:
"Но красота ведь скрашивает и смягчает?"...
И вот сегодня,
чтобы хоть как-то скрасить и смягчить
свою изнурительную уже
бессоницу,
в четвёртом часу утра
выбираюсь побродить.
Мой "золотой треугольник" -
Невский-Нева-Фонтанка,
когда-то "вот тебе и весь Петербург", -
вполне сносно освещён и иллюминирован,
я с ним сжился и приспособился,
и только в нём возникает ощущение
"дома" и безопасности.
Бреду чередой сплошной
всё ещё шумных ресторанов и кабаков,
вглядываюсь
в воды Екатерининского канала
на зыблющееся отражение Спаса на Крови,
долго выстаиваю у васнецовского распятия,
затем уже Мойкой
следую анфиладой особнячных фасадов.
Всматриваюсь в окна орбелиевской квартиры:
в роковые для Эрмитажа
тридцатые
в кабинете именитого директора
по ночам горел свет,
где своим калиграфным почерком
Иосиф Абгарович
старательно очерчивал в характеристиках
"буржуазную подкладку"
в уже заарестованных соработниках...
В проёме между эрмитажными атлантами,
у каковых,
как это всегда случалось в детстве,
"пальчиком" прощупываю венозныя "прожилки"
на гранитных ступнях
и созерцаю купол Иссакия...
А у Монферрановой колонны,
как это часто бывает именно в это время,
одинокая фигура Михал Иваныча -
сумашедшего трубача,
и стелющееся по пустынной площади
его мелизматическое,
для себя только и Господа,
музицирование.
Этот гениальный чудак
попал даже в западные книги рекордов,
поскольку 40-ю симфонию Моцарта
лихо выдувает,
стоя на голове.
Круглый сирота,
выходец из детского дома,
он научился говорить и общаться
с окружающими на трубе,
сам став её продолжением,
и когда ему явственно не хватает слов,
он приговаривает: "Счас!" -
и невыговаренные чувства
выдувает на своём инструменте.
Живёт он в Репино,
где, странствуя по свету,
выдул основательный особняк,
и до первой электрички,
в какую он должен вскорости
утомлённо погрузится,
брожу вокруг да около кругами,
настраиваясь на его минорныя речитативы..."
http://kalakazo.livejournal.com/48521.html
strogaleva
Он стоит на высоком, около метра, складном табурете. По вечерам - около Пика на Сенной или - на углу Грибоедова и Невского. Маленького роста, 50-60-ти летний бодрый мужичок, с охрипшим голосом и громким смехом. В черной меховой ушанке. Под дождями, которые льют этот месяц. Конечно, он смеется вместе с 15-летними девчонками - чересчур громко, показно, как плохой клоун или актер, думая, наверное, что так его заметят и, может быть, дадут денег. Это дядя Миша. Он трубач. Он виртуозный трубач, который играет все - от сопок Манчжурии до пусть бегут неуклюже. На трубе. Труба - когда она звучит одна вне оркестра в тяжелом сыром воздухе на Сенной, она перекрывает любой шансон, несущийся из палаток. Это даже не скасофонист на Дворцовой - туристическо-романтический сюжет. Это Сенная, полная южан, палаток, воров, молодежи, бомжей. Над ней несется труба. Иногда что-то попсовое, иногда - прекрасное, но всегда, сворачивая с Грибоедова на Сенную, можно уловить отзвуки трубы. Это радует. Значит, жив, курилка. Очень полюбила дядю Мишу. Человеческая жизнь, запечетленная в звуке трубы. Живи долго, дядя Миша.
kalakazo: "Дядя Миша" живет в Репино.
Он детдомовец, самоучка и играет всегда на память и на слух, без нот.
По молодости, он мог играть 40-ю Моцарта, стоя на голове.
Дружба с ним, и его уникальность,
были весьма значимыми для его соседа - Вениамина Ефимовича Баснера...
http://strogaleva.livejournal.com/191215.html
http://nevsky-prospect.livejournal.com/2202.html
Михаила Ивановича Тюменцева - дяди Миши, уличного питерского трубача.
Последний раз я с ним пересекся год назад
в простой, для пенсионеров, народной Териокской бане,
куда он на своем велодрандулете прикатил из своего Репино вместе с трубою,
чтобы поиграть именно в бане специально
для другого градского сумашедшего - дедульки kalakazo.
Великий русский самородок, и как осиротеет ныне Невской
без своего вельего чудика, дяди Миши.
Click to viewМое ветхое днями эссе о Михаиле Ивановиче:
Минорныя речитативы
4 января, 2007
"В какой красотище Вы живёте!" -
приговаривают мне мои гости.
Навещают они меня, по обычаю,
в белые ночи
и говорят обо всём с патетикой,
и я им, впрочем
после долгой паузы,
вторю: "Да-да-да,
но если б Вы знали,
что с ноября по март
"наш городок"
совсем не приспособлен для проживания!"
Я красочно всегда рисую
хлюпающую жижу под ногами,
склизоту и гололёдец,
метровые сосульки,
с грохотом вонзающиеся в тротуар,
бледно-иссиния физиономии
и расплаcтанно-сумеречные
январские деньки
с моросящей хандрой и
меланхалическим бесприютом.
На что мои заморския гости
из какой-нибудь вечно солнечной Калифорнии
всегда возражают
примерно одинаковыми словами:
"Но красота ведь скрашивает и смягчает?"...
И вот сегодня,
чтобы хоть как-то скрасить и смягчить
свою изнурительную уже
бессоницу,
в четвёртом часу утра
выбираюсь побродить.
Мой "золотой треугольник" -
Невский-Нева-Фонтанка,
когда-то "вот тебе и весь Петербург", -
вполне сносно освещён и иллюминирован,
я с ним сжился и приспособился,
и только в нём возникает ощущение
"дома" и безопасности.
Бреду чередой сплошной
всё ещё шумных ресторанов и кабаков,
вглядываюсь
в воды Екатерининского канала
на зыблющееся отражение Спаса на Крови,
долго выстаиваю у васнецовского распятия,
затем уже Мойкой
следую анфиладой особнячных фасадов.
Всматриваюсь в окна орбелиевской квартиры:
в роковые для Эрмитажа
тридцатые
в кабинете именитого директора
по ночам горел свет,
где своим калиграфным почерком
Иосиф Абгарович
старательно очерчивал в характеристиках
"буржуазную подкладку"
в уже заарестованных соработниках...
В проёме между эрмитажными атлантами,
у каковых,
как это всегда случалось в детстве,
"пальчиком" прощупываю венозныя "прожилки"
на гранитных ступнях
и созерцаю купол Иссакия...
А у Монферрановой колонны,
как это часто бывает именно в это время,
одинокая фигура Михал Иваныча -
сумашедшего трубача,
и стелющееся по пустынной площади
его мелизматическое,
для себя только и Господа,
музицирование.
Этот гениальный чудак
попал даже в западные книги рекордов,
поскольку 40-ю симфонию Моцарта
лихо выдувает,
стоя на голове.
Круглый сирота,
выходец из детского дома,
он научился говорить и общаться
с окружающими на трубе,
сам став её продолжением,
и когда ему явственно не хватает слов,
он приговаривает: "Счас!" -
и невыговаренные чувства
выдувает на своём инструменте.
Живёт он в Репино,
где, странствуя по свету,
выдул основательный особняк,
и до первой электрички,
в какую он должен вскорости
утомлённо погрузится,
брожу вокруг да около кругами,
настраиваясь на его минорныя речитативы..."
http://kalakazo.livejournal.com/48521.html
strogaleva
Он стоит на высоком, около метра, складном табурете. По вечерам - около Пика на Сенной или - на углу Грибоедова и Невского. Маленького роста, 50-60-ти летний бодрый мужичок, с охрипшим голосом и громким смехом. В черной меховой ушанке. Под дождями, которые льют этот месяц. Конечно, он смеется вместе с 15-летними девчонками - чересчур громко, показно, как плохой клоун или актер, думая, наверное, что так его заметят и, может быть, дадут денег. Это дядя Миша. Он трубач. Он виртуозный трубач, который играет все - от сопок Манчжурии до пусть бегут неуклюже. На трубе. Труба - когда она звучит одна вне оркестра в тяжелом сыром воздухе на Сенной, она перекрывает любой шансон, несущийся из палаток. Это даже не скасофонист на Дворцовой - туристическо-романтический сюжет. Это Сенная, полная южан, палаток, воров, молодежи, бомжей. Над ней несется труба. Иногда что-то попсовое, иногда - прекрасное, но всегда, сворачивая с Грибоедова на Сенную, можно уловить отзвуки трубы. Это радует. Значит, жив, курилка. Очень полюбила дядю Мишу. Человеческая жизнь, запечетленная в звуке трубы. Живи долго, дядя Миша.
kalakazo: "Дядя Миша" живет в Репино.
Он детдомовец, самоучка и играет всегда на память и на слух, без нот.
По молодости, он мог играть 40-ю Моцарта, стоя на голове.
Дружба с ним, и его уникальность,
были весьма значимыми для его соседа - Вениамина Ефимовича Баснера...
http://strogaleva.livejournal.com/191215.html
http://nevsky-prospect.livejournal.com/2202.html