Работа с ужасом-2. История моих мучений. Отец.
В моем восприятии отец - это такая странная фигура. Фактически этот человек поучаствовал только в двух процессах, происходящих с моей душой, - процесс прихода в явный мир, и процесс понимания собственной значимости, процесс формирования ощущения собственной ценности. И если первое прошло не слишком травматично для меня, то второе - это был абсолютный ад. И поэтому я пока не могу его простить и чувствовать благодарность, чтобы до этого дойти, нужно очень много всего убрать и перепрожить. И, кстати, не факт, что я смогу его чистосердечно простить: насильников скорее можно отпустить с тем, что они сделали, рана рубцуется, но рубец не проходит. Да и не нужно ему моего прощения, я для него не существую как человек, к сожалению. И теперь, поняв это, пропустив через себя, прочувствовав, я честно завершаю эти отношения, которые уже не наладить. Увы. Но от этого понимания и принятия решения мне стало гораздо легче. Сила перестала утекать в пустоту.
Пока я была милым карапузом, было все в порядке - у него была такая вот милая кукла, с которой, в общем-то, можно было делать все, что ему было угодно, потому что он чувствовал себя большим и могучим. Например, мной можно было хвастать друзьям и знакомым, как большим своим достижением. Неприятно и больно хватать меня за нос, одновременно усмехаясь и говоря какой-нибудь «комплимент» в стиле «ах ты, мартышка». Хватание за нос - это проявление нежности, если кто не понял. С возрастом, кстати, это не прошло - в последний раз я слышала такой комплимент в свою сторону в аккурат перед беременностью - в 28 лет. Когда я была маленькая, он мог схватить меня и щекотать-щекотать-щекотать, пока я уже не взмаливалась о пощаде, то есть, когда мне уже становилось откровенно плохо и страшно. Одним из любимых его развлечений было серьезно смотреть мне в глаза, нести при этом всякую несусветную чушь, а, убедившись, что я поверила, тут же начать мерзко хихикать или совсем откровенно ржать, и издеваться над моей доверчивостью. Часто это случалось прилюдно - среди родственников, которые поддерживали эту кошмарную комедию веселым смехом надо мной, а мне тогда хотелось провалиться сквозь землю от стыда, потому что я снова поверила - а меня снова вдруг прилюдно высмеяли. Какую беспомощность и чувство собственной «плохости» я испытывала каждый раз в таких ситуациях, мне трудно описать. Последний случай такого вранья мне запомнился особо - на нем-то как раз доверие и сломалось окончательно. Как-то он пообещал, что свозит ребятню в кафе (меня с сестрами). Для меня тогда кафе было пределом детского счастья - мне рисовались картины всяких вкусностей и веселого смеха. Но условием было «если будет хорошая погода». Я мало чего в жизни ждала с таким нетерпением и предвкушением - и, как это и понятно, никто никуда не поехал, хотя погода в тот день стояла прерасная. И чуть позже я поняла, что надо мной просто поглумились. Но дальше началось еще хуже.
Когда я вошла в подростковый возраст, у нас начались нешуточные конфликты. Однажды во время ссоры уже не помню из-за чего, я послала его на йух, а он залепил мне пощечину - и это было не столько больно, сколько унизительно и обидно. Я не разговаривала с ним около 3 месяцев, а мать меня постоянно подзуживала - ну ты прости отца, он переживает больше, чем ты. Конечно, сам отец сделал вид, что ничего не было, и конечно, никаких извинений. Какие извинения могут быть перед мартышкой? В итоге я сдалась, конечно, ведь даже мать подразумевает, что я виновата, наверное, так и есть. И всегда, когда отец себе позволял оскорбительные комментарии, унизительное поведение в мою сторону - всегда мать была на его стороне и убеждала меня «не обижаться, потому что «ну он же отец». Потом у меня было отравление медикаментами - довольно сознательный суицид. После того как меня откачали в больнице и я вернулась домой, я узнала, что такое настоящий ад: отец за каждое мое слово, за каждое мое действие напоминал о том, что я неблагодарная тварь, знал, видел, что мне очень плохо физически и плохо морально - давил на это, издевался, унижал, заставлял чувствовать себя виноватой в том, что «мать из-за тебя чуть в психушку опять не попала!», «ты как посмела так над нами с матерью издеваться?!», «а о нас матерью ты подумала, когда таблеточки доставала?!», «в больничке-то, небось, лучше, чем с нами, да?», «опозорила нас на весь подъезд, все соседи тут сбежались на тебя полудохлую посмотреть», «ты как могла вообще - у матери вон ноги отнялись из-за твоих идиотских выходок!», «совсем стыд потеряла!». Это была настоящая травля и бомбардировка чувством вины, рпичем не только от отца, а еще и от тех родственников, которые невольно оказались свидетелями этого. Мать еле ходила - от шока у нее заклинило спину, страдальчески вздыхая, посматривая на меня с немым укором, и периодически слышалось в мою сторону - да за что же мне такая дочь?! Я чувствовала себя настолько ужасно, что искренне сожалела о том, что выжила. Я была кругом виновата, унижена, пристыжена и мне пришлось стать немного мертвой, чтобы хоть как-то жить дальше. Я повесила себе над столом бумажку с надписью «я должна (жить)», и, кажется, она меня чуть-чуть спасла от этого всего.
Издевательства и оскорбления - это отдельная, очень красочная часть наших отношений с отцом. Все проявления моей женственности, точнее, все рпизнаки взросления и принадлежности к женскому полу подвергались нападкам и издевательствам. Однажды я купила себе разноцветные чулки выше колена, в красно-белую полоску, такие гетры с пяткой. Надела их - это увидел отец и сказал «вырядилась - так только проститутки ходят». Конечно, носить их я не стала. Иногда он изображал мою походку, намеренно гипертрофируя мою чуть косящую в сторону ногу - и показывал, как я выгляжу со стороны, «идет такая краля косолапая - посмотри, на что это похоже, хаха!», «ножки-то кривенькие, а все туда же - платформы огромные нацепила и поползла на полусогнутых, хаха!» Однажды я случайно забыла убрать из ванной использованную прокладку, акккуратно свернутую трубочкой, - мать потом меня стыдила, делая страшные глаза «как ты могла оставить ЭТО - отец же терпеть не может такого!», а сам отец молча изображал такую брезгливость и презрение, как будто там в ванной у нас авгиевы конюшни нашел, не меньше. О моей манере одеваться, о стиле я слышала только «вырядилась» и «нацепила», «на панель собралась?» и потом постепенно женские вещи ушли из моего гардероба, я стала предпочитать черный цвет, а потом и вовсе джинсы и огромные свитера/рубахи, чтобы скрыть свою «несуразность». Отец беспрестанно критиковал мои музыкальные вкусы, литературные предпочтения, умственные способности - и снова издевался, заставляя чувствовать себя абсолютным уродом. То, что не совпадало с его музыкальными пристрастиями было нещадно высмеяно, издевательски изображено передо мной (он стал гадким голосом подпевать моему любимому тогда Лагутенко, в итоге мне пришлось просто перестать это слушать, когда отец переступал порог дома), часто, когда звучало то, что было неугодно его чувству прекрасного, выносился вердикт «это только дебилы слушают, хаха» с последующими завываниями, оскорблениями самого певца/певицы, и требованием «выключи сейчас же эту дрянь». Когда я поступила в НГУ, он, зная, каких усилий мне это стоило, сказал: «выдумала тут, самая умная нашлась, хаха! Пошла бы в техникум и получила профессию, а то вот институты ей подавай!» Кажется, в тот момент мне впервые захотелось его убить. Однажды он обвинил меня в воровстве - что я взяла деньги из общей шкатулки, и потом долго издевался надо мной за это. Я не брала. Потом мать мне сказала, что он сам взял эти деньги, но, конечно, ему это вранье сошло с рук, и конечно, никакого возмещения морального вреда в качестве извинений мне не последовало. Ему вообще очень многое сходило с рук просто так, поэтому он с каждым годом вел себя все хуже и все безнравственнее. Он всегда был склонен приврать, и нередко мои слова и действия переворачивал так, что я просто захлебывалась от удивления и неожиданности - я же говорила и делала совсем другое! Конечно, его интерпретация слов и событий была не пользу оппонента. Апофеоз был вот недавно, когда мы с ним договорились встретиться на даче для разговора, и когда я, приехав, там его не обнаружила и позвонила узнать, где он, он совершенно на голубом глазу переврал нашу договоренность так, что я чуть не разбила телефон от злости. Но елси раньше я думала, что это со мной что-то не так, то теперь я точно знаю, что это отец вдет себя по-свински, поэтому я накричала и нагрубила: я действительно не позволю больше так со мной. Хватит.
Запугивания тоже были обязательной частью этого маскарада. Однажды мы жили на даче, и я одна гуляла по лесу, лет мне было как раз 12. И я никогда не забуду это жуткое ощущение страха, когда отец меня поймал для «беседы», в которой тыкал мне в криминальную хронику и красочно рассказывал, как меня «подвесят за ноги, потом - того», «изнасилуют да и все» и еще много разных кошмарных подробностей, что со мной могут сделать в лесу. Некоторое время после этого разговора я очень плохо спала, и с тех пор любую лесополосу я старалась обходить стороной. Заботливый такой папаша, однако. Но однажды, когда мне было лет 9-10, он привел домой какого-то лысого неприятного мужика и оставил меня с ним (!) одну (!!) в квартире (!!!) примерно часа на полтора, сам уходил по каким-то делам. Я лежала на диване, закутавшись в одеяло, только что проснувшись, а этот мужик сидел рядом в кресле, и мы вместе смотрели телевизор. Это были очень страшные полтора часа. Мне хотелось в туалет, умыться, поесть, но я вынуждена была еще глубже зарываться в одеяло. Хорошо хоть этот мужик молчал, и явно чувствовал себя не в своей тарелке, чтои понятно. Я тогда еще не поняла, чем может обернуться такое «соседство», просто было очень страшно, потому что рядом сидит чужой мужик. В этой ситуации мой отец почему-то не подумал, что «изнасилуют да и все». Потом я слышала, как мать ему парой слов и страшными глазами дала понять, ЧТО могло произойти, он не на шутку испугался и больше так не делал. Но это очень странно, что для взрослого мужчины абсолютно нормально оставить подросшую дочь с кем-то незнакомым. Потом, когда ко мне стал проявлять странный интерес взрослый родсвтенник - почему-то мысль об изнасиловании тоже не пришла в его «заботливую» голову. Мое взросление пришлось на лихие 90-е, расцветала наркомания, и иногда даже хоронили кого-нибудь из школы от передоза. Профилактическую работу на эту тему со мной отец провел резко и точно: «узнаю, что ты пробовала наркотики - убью. Я не шучу, у меня много друзей-бандитов, возьму у них пистолет и пристрелю нахрен, чо лыбишься?» Хотя я вроде в «трудных подростках» никогда не значилась, наркотики меня не интересовали совершенно, и во время этого унизительного словесного пассажа я вся сжалась от ужаса, а не «лыбилась».
Потом я как-то незаметно выросла, и отец вдруг стал относиться ко мне «по взрослому». Видимо, признаками взрослости в нашей семье считались курение, употребление алкоголя и мата. Я начала курить и пить лет с 13, и это было так заманчиво, во-первых, отец это сам всегда делал, во-вторых, это действительно делало меня в своих глазах «круче». Девчонки, с которыми я общалась, курили и пили, и я делала то же самое, хотя я помню, как мне это не нравилось, и был противен вкус сигарет, и пьяные подростки... В нашем доме ничего не запрещалось, поэтому ко мне любили ходить подружки: у меня можно было безопасно курить и пить, и отец даже к нам иногда присоединялся. Позже он стал выходить со мной покурить на площадку, ругаться при мне матом, приставать с разговорами, когда напьется, - поначалу я слушала это все, потому что мне казалось, что я важна для него. Наутро после этих задушевных разговоров он просыпался с больной головой и, конечно, его отношение ко мне не менялось, хотя вечером мне правда казалось, что он меня любит. Потом я поняла, что ему, в сущности, без разницы кому рассказывать о начальниках-козлах и несправедливости жизни, эта бесконечная песня стала меня раздражать и я перестала поддерживать эту видимость контакта. К 50 годам он стал надираться в такое дерьмо, что неоднократно травмировался - падал спиной в бане на горячую печь, просто обжигался, ломал руку, портил и терял вещи (однажды сломал унитаз в туалете, ломал кровать). Во время очередного запоя, он садился в туалет и начинал звонить всем подряд из записной книжки и мог так общаться часами. Мне до сих пор любопытно, что это были за люди, кто готов был выслушивать его пьяный бред по ночам.
Когда я выросла и стала уже как-то аргументировать свою точку зрения в редких разговорах с ним, снова начинались издевательства и обесценивания: снисходительный взгляд свысока и «ну, мы университетов не кончали», «ты тут у нас самая умная нашлась, да? Склифосовский? Хаха!», «чему там тебя научили в твоих институтах», к матери: «вот воспитала выдергу - теперь расхлебывай!», и все это сдабривалось довольно большой порцией гадостей в зависимости от ситуации. Когда я поступила в универ, он стал еще больше пить, а я перестала практически бывать дома, мы перестали общаться вообще, даже здоровались через раз. Когда я вышла замуж, наше общение прекратилось совершенно к моей радости - мне больше не приходилось выслушивать гадости в свой адрес, и это было реальное избавление. Здесь я написала только о том, что запомнилось хорошо, потому что слишком болезненно ударило, а сколько мелких гадостей, оскорблений исподтишка, дебильных комментариев, снисходительных и не очень оценок, обижающих сравнений («ты как тетя Таня - такая же (дура)»), ехидных замечаний, язвительных насмешек и пьяных «я тебе честно скажу...» сыпалось на меня 30 лет - пожалуй, трудно перечесть. Я вынуждена была отморозиться, потому что постоянное насилие невыносимо. Любопытно, что мне не приходило в голову как-то защищаться, даже когда я выросла - потому что я искренне считала это нормой. Я не знала, что бывает по-другому. И я до сих пор не знаю, как отец может любить свою дочь - такого образа у меня нет совсем. Однажды мать купила мне платье и сказала, что это «тебе папа подарил». Я сначала не могла понять, почему мне так невыносимо больно и тоскливо было, почему так хотелось плакать, когда я смотрела на это платье, а потом поняла: да потому что она врет, и отец к этому «подарку» не имеет никакого отношения. Он никогда ничего мне не дарил. Отец мне покупал только пиво и сигареты, если попросить. Хотя нет, когда я была беременна его внуком (что он считал почему-то своим большим достижением и хвастал о том, что он скоро станет дедом всем, кто был в радиусе меньше метра), он подарил мне букет тюльпанов на 8 марта. Но это было сделано «за компанию», так что тут я не заблуждаюсь.
Конечно, при таких отношениях о том, чтобы меня защищать, не могло быть даже и речи. Все эти пафосные «пристрелю» и «подвесят за ноги» не имеют ничего общего с защитой, я надеюсь, это понятно. Недавно, когда мой муж вступился за сына на детской площадке, у нас вышел конфликт, а после он сказал, что я веду себя так, как будто меня никто никогда не защищал. И ведь это действительно так: меня никто никогда не защищал, я не знаю, что такое «быть в безопасности». Однажды в школе учительница по русскому языку нашла сзади в моей тетради стихи с матом, и родителей вызвали к завучу. Так как стихи были написаны мной и моими подругами, вызвали еще и их родителей. Матери моих подруг сумели защитить их перед лицом завуча и от них отстали, а меня вызвали на педсовет, где куча теток долго сидели и поливали меня грязью. Рядом сидел отец, который краснел-синел-багровел от стыда за меня, а потом дома попытался устроить мне разнос на тему «кого мы вырастили». Я это помню очень отрывочно: здесь мне реально пришлось отморозиться, потому что мне было ОЧЕНЬ ПЛОХО, стыдно и безумно больно. А еще однажды меня поймала в подъезде дворовая гопоть, зажали в угол и обстреливали пластиковыми пульками по колготкам (это очень больно, если кто не в курсе). Удивительно, но мне даже не пришло в голову убежать - я просто замерла и терпела, пока надо мной издевалась группа малолетних садистов. Думаете, кто-то потом пошел разбираться и защищать меня, когда я приползла домой, вся в слезах и соплях от боли, обиды и унижения? Конечно, нет: мать сказала «не обращай внимания», отец почесал яйца и залег дальше смотреть свой зомбоящик. Зато когда у моего младшего брата эта же дворовая гопоть попыталась отжать кроссовки, мать послала отца разбираться - как это так, вещь пропадает! На меня могла запросто наорать и оскорбить соседка, потому что сигаретный дым мешает ей жить, или просто день не задался - а мать сразу начинала перед ней лебезить, заглядывать в глаза, и быть преувеличенно дружелюбной. И вот теперь, чтобы защитить сына, мне приходится каждый раз совершать подвиг. Я специально изучала и до сих пор изучаю способы, как это можно делать, потому что я тупо не знаю и не умею. Но я горжусь такими моментами, хоть мне это и очень трудно дается. Я очень хочу вырастить человека, который будет уверен в том, что у него есть защитники, и он не останется один против всего мира, преданный самыми близкими людьми.
Продолжение следует
Пока я была милым карапузом, было все в порядке - у него была такая вот милая кукла, с которой, в общем-то, можно было делать все, что ему было угодно, потому что он чувствовал себя большим и могучим. Например, мной можно было хвастать друзьям и знакомым, как большим своим достижением. Неприятно и больно хватать меня за нос, одновременно усмехаясь и говоря какой-нибудь «комплимент» в стиле «ах ты, мартышка». Хватание за нос - это проявление нежности, если кто не понял. С возрастом, кстати, это не прошло - в последний раз я слышала такой комплимент в свою сторону в аккурат перед беременностью - в 28 лет. Когда я была маленькая, он мог схватить меня и щекотать-щекотать-щекотать, пока я уже не взмаливалась о пощаде, то есть, когда мне уже становилось откровенно плохо и страшно. Одним из любимых его развлечений было серьезно смотреть мне в глаза, нести при этом всякую несусветную чушь, а, убедившись, что я поверила, тут же начать мерзко хихикать или совсем откровенно ржать, и издеваться над моей доверчивостью. Часто это случалось прилюдно - среди родственников, которые поддерживали эту кошмарную комедию веселым смехом надо мной, а мне тогда хотелось провалиться сквозь землю от стыда, потому что я снова поверила - а меня снова вдруг прилюдно высмеяли. Какую беспомощность и чувство собственной «плохости» я испытывала каждый раз в таких ситуациях, мне трудно описать. Последний случай такого вранья мне запомнился особо - на нем-то как раз доверие и сломалось окончательно. Как-то он пообещал, что свозит ребятню в кафе (меня с сестрами). Для меня тогда кафе было пределом детского счастья - мне рисовались картины всяких вкусностей и веселого смеха. Но условием было «если будет хорошая погода». Я мало чего в жизни ждала с таким нетерпением и предвкушением - и, как это и понятно, никто никуда не поехал, хотя погода в тот день стояла прерасная. И чуть позже я поняла, что надо мной просто поглумились. Но дальше началось еще хуже.
Когда я вошла в подростковый возраст, у нас начались нешуточные конфликты. Однажды во время ссоры уже не помню из-за чего, я послала его на йух, а он залепил мне пощечину - и это было не столько больно, сколько унизительно и обидно. Я не разговаривала с ним около 3 месяцев, а мать меня постоянно подзуживала - ну ты прости отца, он переживает больше, чем ты. Конечно, сам отец сделал вид, что ничего не было, и конечно, никаких извинений. Какие извинения могут быть перед мартышкой? В итоге я сдалась, конечно, ведь даже мать подразумевает, что я виновата, наверное, так и есть. И всегда, когда отец себе позволял оскорбительные комментарии, унизительное поведение в мою сторону - всегда мать была на его стороне и убеждала меня «не обижаться, потому что «ну он же отец». Потом у меня было отравление медикаментами - довольно сознательный суицид. После того как меня откачали в больнице и я вернулась домой, я узнала, что такое настоящий ад: отец за каждое мое слово, за каждое мое действие напоминал о том, что я неблагодарная тварь, знал, видел, что мне очень плохо физически и плохо морально - давил на это, издевался, унижал, заставлял чувствовать себя виноватой в том, что «мать из-за тебя чуть в психушку опять не попала!», «ты как посмела так над нами с матерью издеваться?!», «а о нас матерью ты подумала, когда таблеточки доставала?!», «в больничке-то, небось, лучше, чем с нами, да?», «опозорила нас на весь подъезд, все соседи тут сбежались на тебя полудохлую посмотреть», «ты как могла вообще - у матери вон ноги отнялись из-за твоих идиотских выходок!», «совсем стыд потеряла!». Это была настоящая травля и бомбардировка чувством вины, рпичем не только от отца, а еще и от тех родственников, которые невольно оказались свидетелями этого. Мать еле ходила - от шока у нее заклинило спину, страдальчески вздыхая, посматривая на меня с немым укором, и периодически слышалось в мою сторону - да за что же мне такая дочь?! Я чувствовала себя настолько ужасно, что искренне сожалела о том, что выжила. Я была кругом виновата, унижена, пристыжена и мне пришлось стать немного мертвой, чтобы хоть как-то жить дальше. Я повесила себе над столом бумажку с надписью «я должна (жить)», и, кажется, она меня чуть-чуть спасла от этого всего.
Издевательства и оскорбления - это отдельная, очень красочная часть наших отношений с отцом. Все проявления моей женственности, точнее, все рпизнаки взросления и принадлежности к женскому полу подвергались нападкам и издевательствам. Однажды я купила себе разноцветные чулки выше колена, в красно-белую полоску, такие гетры с пяткой. Надела их - это увидел отец и сказал «вырядилась - так только проститутки ходят». Конечно, носить их я не стала. Иногда он изображал мою походку, намеренно гипертрофируя мою чуть косящую в сторону ногу - и показывал, как я выгляжу со стороны, «идет такая краля косолапая - посмотри, на что это похоже, хаха!», «ножки-то кривенькие, а все туда же - платформы огромные нацепила и поползла на полусогнутых, хаха!» Однажды я случайно забыла убрать из ванной использованную прокладку, акккуратно свернутую трубочкой, - мать потом меня стыдила, делая страшные глаза «как ты могла оставить ЭТО - отец же терпеть не может такого!», а сам отец молча изображал такую брезгливость и презрение, как будто там в ванной у нас авгиевы конюшни нашел, не меньше. О моей манере одеваться, о стиле я слышала только «вырядилась» и «нацепила», «на панель собралась?» и потом постепенно женские вещи ушли из моего гардероба, я стала предпочитать черный цвет, а потом и вовсе джинсы и огромные свитера/рубахи, чтобы скрыть свою «несуразность». Отец беспрестанно критиковал мои музыкальные вкусы, литературные предпочтения, умственные способности - и снова издевался, заставляя чувствовать себя абсолютным уродом. То, что не совпадало с его музыкальными пристрастиями было нещадно высмеяно, издевательски изображено передо мной (он стал гадким голосом подпевать моему любимому тогда Лагутенко, в итоге мне пришлось просто перестать это слушать, когда отец переступал порог дома), часто, когда звучало то, что было неугодно его чувству прекрасного, выносился вердикт «это только дебилы слушают, хаха» с последующими завываниями, оскорблениями самого певца/певицы, и требованием «выключи сейчас же эту дрянь». Когда я поступила в НГУ, он, зная, каких усилий мне это стоило, сказал: «выдумала тут, самая умная нашлась, хаха! Пошла бы в техникум и получила профессию, а то вот институты ей подавай!» Кажется, в тот момент мне впервые захотелось его убить. Однажды он обвинил меня в воровстве - что я взяла деньги из общей шкатулки, и потом долго издевался надо мной за это. Я не брала. Потом мать мне сказала, что он сам взял эти деньги, но, конечно, ему это вранье сошло с рук, и конечно, никакого возмещения морального вреда в качестве извинений мне не последовало. Ему вообще очень многое сходило с рук просто так, поэтому он с каждым годом вел себя все хуже и все безнравственнее. Он всегда был склонен приврать, и нередко мои слова и действия переворачивал так, что я просто захлебывалась от удивления и неожиданности - я же говорила и делала совсем другое! Конечно, его интерпретация слов и событий была не пользу оппонента. Апофеоз был вот недавно, когда мы с ним договорились встретиться на даче для разговора, и когда я, приехав, там его не обнаружила и позвонила узнать, где он, он совершенно на голубом глазу переврал нашу договоренность так, что я чуть не разбила телефон от злости. Но елси раньше я думала, что это со мной что-то не так, то теперь я точно знаю, что это отец вдет себя по-свински, поэтому я накричала и нагрубила: я действительно не позволю больше так со мной. Хватит.
Запугивания тоже были обязательной частью этого маскарада. Однажды мы жили на даче, и я одна гуляла по лесу, лет мне было как раз 12. И я никогда не забуду это жуткое ощущение страха, когда отец меня поймал для «беседы», в которой тыкал мне в криминальную хронику и красочно рассказывал, как меня «подвесят за ноги, потом - того», «изнасилуют да и все» и еще много разных кошмарных подробностей, что со мной могут сделать в лесу. Некоторое время после этого разговора я очень плохо спала, и с тех пор любую лесополосу я старалась обходить стороной. Заботливый такой папаша, однако. Но однажды, когда мне было лет 9-10, он привел домой какого-то лысого неприятного мужика и оставил меня с ним (!) одну (!!) в квартире (!!!) примерно часа на полтора, сам уходил по каким-то делам. Я лежала на диване, закутавшись в одеяло, только что проснувшись, а этот мужик сидел рядом в кресле, и мы вместе смотрели телевизор. Это были очень страшные полтора часа. Мне хотелось в туалет, умыться, поесть, но я вынуждена была еще глубже зарываться в одеяло. Хорошо хоть этот мужик молчал, и явно чувствовал себя не в своей тарелке, чтои понятно. Я тогда еще не поняла, чем может обернуться такое «соседство», просто было очень страшно, потому что рядом сидит чужой мужик. В этой ситуации мой отец почему-то не подумал, что «изнасилуют да и все». Потом я слышала, как мать ему парой слов и страшными глазами дала понять, ЧТО могло произойти, он не на шутку испугался и больше так не делал. Но это очень странно, что для взрослого мужчины абсолютно нормально оставить подросшую дочь с кем-то незнакомым. Потом, когда ко мне стал проявлять странный интерес взрослый родсвтенник - почему-то мысль об изнасиловании тоже не пришла в его «заботливую» голову. Мое взросление пришлось на лихие 90-е, расцветала наркомания, и иногда даже хоронили кого-нибудь из школы от передоза. Профилактическую работу на эту тему со мной отец провел резко и точно: «узнаю, что ты пробовала наркотики - убью. Я не шучу, у меня много друзей-бандитов, возьму у них пистолет и пристрелю нахрен, чо лыбишься?» Хотя я вроде в «трудных подростках» никогда не значилась, наркотики меня не интересовали совершенно, и во время этого унизительного словесного пассажа я вся сжалась от ужаса, а не «лыбилась».
Потом я как-то незаметно выросла, и отец вдруг стал относиться ко мне «по взрослому». Видимо, признаками взрослости в нашей семье считались курение, употребление алкоголя и мата. Я начала курить и пить лет с 13, и это было так заманчиво, во-первых, отец это сам всегда делал, во-вторых, это действительно делало меня в своих глазах «круче». Девчонки, с которыми я общалась, курили и пили, и я делала то же самое, хотя я помню, как мне это не нравилось, и был противен вкус сигарет, и пьяные подростки... В нашем доме ничего не запрещалось, поэтому ко мне любили ходить подружки: у меня можно было безопасно курить и пить, и отец даже к нам иногда присоединялся. Позже он стал выходить со мной покурить на площадку, ругаться при мне матом, приставать с разговорами, когда напьется, - поначалу я слушала это все, потому что мне казалось, что я важна для него. Наутро после этих задушевных разговоров он просыпался с больной головой и, конечно, его отношение ко мне не менялось, хотя вечером мне правда казалось, что он меня любит. Потом я поняла, что ему, в сущности, без разницы кому рассказывать о начальниках-козлах и несправедливости жизни, эта бесконечная песня стала меня раздражать и я перестала поддерживать эту видимость контакта. К 50 годам он стал надираться в такое дерьмо, что неоднократно травмировался - падал спиной в бане на горячую печь, просто обжигался, ломал руку, портил и терял вещи (однажды сломал унитаз в туалете, ломал кровать). Во время очередного запоя, он садился в туалет и начинал звонить всем подряд из записной книжки и мог так общаться часами. Мне до сих пор любопытно, что это были за люди, кто готов был выслушивать его пьяный бред по ночам.
Когда я выросла и стала уже как-то аргументировать свою точку зрения в редких разговорах с ним, снова начинались издевательства и обесценивания: снисходительный взгляд свысока и «ну, мы университетов не кончали», «ты тут у нас самая умная нашлась, да? Склифосовский? Хаха!», «чему там тебя научили в твоих институтах», к матери: «вот воспитала выдергу - теперь расхлебывай!», и все это сдабривалось довольно большой порцией гадостей в зависимости от ситуации. Когда я поступила в универ, он стал еще больше пить, а я перестала практически бывать дома, мы перестали общаться вообще, даже здоровались через раз. Когда я вышла замуж, наше общение прекратилось совершенно к моей радости - мне больше не приходилось выслушивать гадости в свой адрес, и это было реальное избавление. Здесь я написала только о том, что запомнилось хорошо, потому что слишком болезненно ударило, а сколько мелких гадостей, оскорблений исподтишка, дебильных комментариев, снисходительных и не очень оценок, обижающих сравнений («ты как тетя Таня - такая же (дура)»), ехидных замечаний, язвительных насмешек и пьяных «я тебе честно скажу...» сыпалось на меня 30 лет - пожалуй, трудно перечесть. Я вынуждена была отморозиться, потому что постоянное насилие невыносимо. Любопытно, что мне не приходило в голову как-то защищаться, даже когда я выросла - потому что я искренне считала это нормой. Я не знала, что бывает по-другому. И я до сих пор не знаю, как отец может любить свою дочь - такого образа у меня нет совсем. Однажды мать купила мне платье и сказала, что это «тебе папа подарил». Я сначала не могла понять, почему мне так невыносимо больно и тоскливо было, почему так хотелось плакать, когда я смотрела на это платье, а потом поняла: да потому что она врет, и отец к этому «подарку» не имеет никакого отношения. Он никогда ничего мне не дарил. Отец мне покупал только пиво и сигареты, если попросить. Хотя нет, когда я была беременна его внуком (что он считал почему-то своим большим достижением и хвастал о том, что он скоро станет дедом всем, кто был в радиусе меньше метра), он подарил мне букет тюльпанов на 8 марта. Но это было сделано «за компанию», так что тут я не заблуждаюсь.
Конечно, при таких отношениях о том, чтобы меня защищать, не могло быть даже и речи. Все эти пафосные «пристрелю» и «подвесят за ноги» не имеют ничего общего с защитой, я надеюсь, это понятно. Недавно, когда мой муж вступился за сына на детской площадке, у нас вышел конфликт, а после он сказал, что я веду себя так, как будто меня никто никогда не защищал. И ведь это действительно так: меня никто никогда не защищал, я не знаю, что такое «быть в безопасности». Однажды в школе учительница по русскому языку нашла сзади в моей тетради стихи с матом, и родителей вызвали к завучу. Так как стихи были написаны мной и моими подругами, вызвали еще и их родителей. Матери моих подруг сумели защитить их перед лицом завуча и от них отстали, а меня вызвали на педсовет, где куча теток долго сидели и поливали меня грязью. Рядом сидел отец, который краснел-синел-багровел от стыда за меня, а потом дома попытался устроить мне разнос на тему «кого мы вырастили». Я это помню очень отрывочно: здесь мне реально пришлось отморозиться, потому что мне было ОЧЕНЬ ПЛОХО, стыдно и безумно больно. А еще однажды меня поймала в подъезде дворовая гопоть, зажали в угол и обстреливали пластиковыми пульками по колготкам (это очень больно, если кто не в курсе). Удивительно, но мне даже не пришло в голову убежать - я просто замерла и терпела, пока надо мной издевалась группа малолетних садистов. Думаете, кто-то потом пошел разбираться и защищать меня, когда я приползла домой, вся в слезах и соплях от боли, обиды и унижения? Конечно, нет: мать сказала «не обращай внимания», отец почесал яйца и залег дальше смотреть свой зомбоящик. Зато когда у моего младшего брата эта же дворовая гопоть попыталась отжать кроссовки, мать послала отца разбираться - как это так, вещь пропадает! На меня могла запросто наорать и оскорбить соседка, потому что сигаретный дым мешает ей жить, или просто день не задался - а мать сразу начинала перед ней лебезить, заглядывать в глаза, и быть преувеличенно дружелюбной. И вот теперь, чтобы защитить сына, мне приходится каждый раз совершать подвиг. Я специально изучала и до сих пор изучаю способы, как это можно делать, потому что я тупо не знаю и не умею. Но я горжусь такими моментами, хоть мне это и очень трудно дается. Я очень хочу вырастить человека, который будет уверен в том, что у него есть защитники, и он не останется один против всего мира, преданный самыми близкими людьми.
Продолжение следует