Порочная спираль. Ответ политолога.
Мой друг, политолог из Германии, прислал свой развернутый ответ на вопросы, заданные мной в предыдущей записи http://k-alex10.livejournal.com/12245.html
Как же должны были немцы ненавидеть англичан, американцев, русских и иже с ними, убивавших их отцов и братьев, детей и жен, разрушавших их прекрасные города и т.д.? Но, насколько я могу судить, этого не произошло. У подавляющего большинства немцев нет ненависти...
Талантливые и достойные люди, писатели, художники, историки начали переосмысливать историю своей страны, искать не подлости противников, а ошибки и преступления своих отцов. Что их толкнуло? И процесс этот распространился на миллионы "простых людей". Как удалось этого добиться?
С разрешения друга, выкладываю его текст.[Spoiler (click to open)]
Ты, по-моему, прав, когда подчеркиваешь абсолютное ясное для немцев их поражение во Второй Мировой войне. Напротив, после Первой Мировой Войны была возможность говорить о победах на фронте вплоть до последнего момента, - не все понимают стратегическую картину событий, тактические отдельные успехи в сознании обывателя экстраполируются в неиспользованный потенциал. Отсюда возникла легенда «удара кинжалом в спину» („Dolchstoss“) со стороны пятой колонны, тех, кто, якобы, на фронте не был, социалистов, естественно евреев. Грани.ру привело недавно этот абзац из «Майн Кампфа» для сравнения с пассажем из речи Путина по поводу открытия памятника жертвам Первой Мировой войны: победа была де украдена у России, ведь были же успехи в 1916 году… Поэтому часто, думая о результатах Первой Мировой Войны, о стратегических ее уроках многие предполагают (так было у нас в Naval War College на отделении стратегии), что было ошибкой победителей не пройтись парадом по Берлину. Группы ветеранов из небольших рангов типа Гитлера взошли, как тесто, на этой легенде после войны.
Тогдашний климат интеллектуальный в Германии похож на тот, который окружает Путина в его сознании (слава богу, что западный мир не ведется в прошлое на путинском направлении, задним умом Запад еще крепок). - Интерпретация именно «Запада» со стороны Германии (Франции и Великобритании в том числе) как мира «цивилизации», который якобы лишь технический, поверхностный, мир «чистогана», индивидуальной наживы по сравнению с миром «культуры» (немецкого), якобы настоящим, народным и глубоким, аутентичным. Потеря немецких территорий после войны легла на интерпретацию социального дарвинизма, игры с «нулевой суммой», джунглей геополитики. Псевдонаучная гипотеза «изначальных» германских качеств, уникального (неисторического) «генетического кода» противопоставила всех «не таких», не «наших» настоящему «германцу», - желательно с севера и из крестьян. Накануне Первой Мировой Войны существовали даже гражданские организации, которые помогали таким «настоящим германцам» искать себе партнеров соответствующей «чистоты» для заведения семьи и правильного потомства. Ясно, что на этом фоне евреи особенно казались чуждыми таким «фундаменталистам», несмотря на Железные Кресты полученные ими на фронте, например, таким был замечательный нем. писатель Карл Цукмайер (Carl Zuckmayer), полуеврей, он был таким ветераном с Железным Крестом. Он оказался в университете рядом с Геббельсом и др. начинающими нацистами, дико их высмеивал, зато попал одним из первых в черный список по приходе нацистов к власти и бежал «последним поездом» через Австрию, «ослепив» своим Крестом - наградой и бойким словом молодого офицера, требовавшего у него документов. «Русский Мир», военные «реконструкторы», «Новороссия» - все это из той же оперы «воображаемого сообщества» („Imagened Community, - Benedict Andersen) из Прохановского воображения .
Поэтому победить нацизм надо было не только на поле боя, но и демонтировать и заместить соответствующую мифологию другой, неразрушительной. Философ Платон говорит еще о мифе правдоподобном, таком который образно лишь упрощает сложную идею, но не противоречит ей, - для не простых, не ученых людей.
Говоря о Германии, здесь надо избежать упрощения, которое делали в Штатах при Буше младшем: мол мы в Ираке, как в Германии, дадим шанс для демократии, убрав тирана. Я сейчас читаю много немецких мыслителей поколения учителей Макса Вебера (известного своим тезисом «протестантской этики» и социологией модернизации). - Сам Вебер ради свой оригинальности не всегда честно говорил о том, скольким он обязан этим своим учителям. Например, Jhering, Jellinek, Kniess. Я поражен их блестящим уровнем, очень плодотворно их перечитывать, зная, что было напридумано после них. Вторая половина 19 века через призму их личностей показывает, что они еще знали глубоко немецкую философию начала века, уже имели строгий критерий научного знания второй половины этого века, были свободны от фиксирования «измов», открыты всем импульсам тогдашнего общественного мышления, в том числе и мыслям Маркса, в смысле морали сочувствия положению бедных классов. Их прочное положения профессуры позволяло им писать спокойно книги по 500 - 700 страниц, хорошего плодотворного размышления во имя служения истине. Однако, одновременно с ними и параллельно гуляли идеи народности и т.п. мифотворчества. Строительство нации в субъективном воображении захватывало порою и умных писателей: так Томас Манн, например, радовался единству своих патриотических чувств с «простым народом» в начале Первой Мировой Войны, а потом стыдился этого.
Короткое сравнительно время Гитлера не уничтожило, а лишь оттеснило в тень такого рода альтернативных интеллектуалов, поэтому было что восстанавливать после войны. Замечательные юристы-философы смогли написать наиболее умную и практичную конституцию послевоенной Германии. Сознание совершившейся катастрофы повернуло мысль немцев интеллектуалов в самую глубину истоков Западной цивилизации, например, у эмигранта Лео Страусса (Leo Strauss), основавшего в Штатах в Чикаго школу политической философии (при университете). Одним словом, никакого сравнения с Ираком, немцам было из чего выбирать альтернативно. Вместо противопоставления себя Западу, Германия после войны вошла в новую единую Европу, особенно европейские аристократы (полиглоты и переженившиеся друг с другом в истории) напирали на «восстановление» европейского единства.
Но одно дело поворот интеллектуалов, а среди них было тоже много сумасбродных фантазий при Гитлере, возьмем, к примеру Хайдеггера с его мистической идеей преображения «быта в бытие» с помощью национал-социалистов, где он был бы главным философом (ты знаешь, несмотря на это, Ханна Арендт сохраняла к нему особо почтительные чувства, даже после войны в Америке). Другое дело поворот сознания массы. Одним из наследий национал-социализма была нелюбовь к капитализму (царству эгоизма и индивидуалистического чистогана против «народа»). Это надо было тоже демонтировать. Здесь тонко поступили американцы. Они через якобы независимые рекламные агентства гоняли просветительские ролики перед фильмами в кинотеатрах, где один мальчик, скажем, объяснял другому пацану, как его папа работает на благо страны и себя: нашли терминологию «социального рынка», так она в Германии и закрепилась. Причем американцы дали все авторство Людвигу Эрхарду, за которым и закрепилось создание новой экономики, а сами ушли в тень. Тоже возили людей, особенно менеджеров в Америку посмотреть на функционирование экономики. Домохозяек соблазняли эргономической конструкцией кухни по американской моде. Опросы показывали, что после нескольких лет такой интенсивной «рекламы» народ стал относится к рыночной системе положительно, а в начале даже пара земель хотела социализм закрепить в конституции этих земель, но американцы «попросили» переголосовать. Кроме того, традиции социального страхования шли еще от Бисмарка, уже Энгельс не видел смысла в революции, потому что социал-демократы были в парламенте, социальная традиция солидарности была старее, чем Гитлер. Законодательство Германии поощряло налогами жилье в собственность, - владельцы не делают революций.
Школьное образование стало строиться, исходя из новых принципов: общеевропейскость (а не противопоставление «Западу»), трактовка времени Гитлера, как трагического выбора ложного пути, безусловное признание того, что стали потом называть Холокостом. Добавим, что Америка стала привлекательной страной экзотики для дальних странствий для немцев. Солдаты «Ами», военные базы - были отличными клиентами, на которых счастливчики бизнесмены сделали свои миллионы. После одного года американской оккупации (а немцы тогда умирали и от голода), когда еще «братание» было запрещено, политика Маршалла повернулась навстречу Германии, - Франции не разрешили «мстить», деньги плана Маршалла были даны странам только на условии совместной работы Франции с Германией (это стало началом экономического единства Европы). Из эмиграции приезжали или возвращались эмигранты, которые привозили новые горизонты ориентации против местечкового узкого мифотворчества прошедшего периода.
Чтобы понять, насколько существовал этот альтернативный «космополитический» капитал в Германии и Австрии перед войной и Гитлером, и который надо было только оживить и модернизировать, достаточно взглянуть на мемуары Стефана Цвейга, написанные перед его самоубийством в изгнании, или книгу его друга Йозефа Рота (Joseph Roth „Марш Радецкого»), обе книги - это гимн цивилизации старой габсбургской Австрии, которая давала жить (у Померанцева на Свободе я слышал то же как-то о Черновцах, части австрийского мира). Оба писателя - евреи, оба бежали, Рот особенно был кристально ясен относительно катастрофичности Гитлера с самого его прихода.
То есть, делая новую историю, было из чего вынимать другую, положительную ниточку традиции.
Добавим к этому «экономическое чудо» послевоенных лет Германии. Опять-таки, на мой взгляд, уникально сложившаяся индустриализация Германии в конце 19 века тащит ее до сих пор. - Уже в малых землях Германии начала 19 века, наука и инфраструктура с искусством хорошей администрации заложили хорошие базовые институты, которые дали толчок развитию объединившейся страны при ликвидации искусственных барьеров (так на Ближнем Востоке могло бы быть экономически при ликвидации ненужных барьеров, если была бы безопасность для этого). Сегодня может показаться, что Германия всегда была страной консенсусной культуры подобно Скандинавской (когда долго все разговаривают, зато быстро воплощают принятое решения в реальность после согласия). На деле, опять-таки Германия вспомнила наилучшее из своей глубокой, в том числе, юридической традиции, и после катастрофы фашизма, на опыте поняла, что договариваться между собой надо. -Это ее отличие от Франции, где Холланд полуобманом - моя вольная интерпретация -(«диалектикой» ) протаскивает непопулярные реформы для повышения конкурентоспособности страны: французы склонны к быстрым баррикадам, поэтому они отстали в реформах лет на двадцать, успокоившись на достигнутых привилегиях.
Итак, в отличие от Ирака, после свержения тирана Германии было из чего выбирать. Старый миф был разрушен, поражение было очевидно, в победителе было много привлекательных черт, экономический прогресс с каждым годом вбирал в себя все энергии, изголодавшегося по нормальной жизни населения. Моральные дискуссии были отложены до 60х годов. Вначале союзники боялись касаться личности Гитлера иначе чем патологического примера, глубина обсуждения была невозможна, американцы бы ее не поняли, сказали бы, что пошло понимание-оправдание. Люстрация была не полной, - идеалисты были разочарованы, но кто-то должен был работать в пост-тоталитарной стране. Отложенные дискуссии дали себя знать в позднейшей поляризации в полемике на фоне «пропущенного» идеализма. Генрих Бель может быть иллюстрацией этого климата (террористы «Фракции Красной Армии», например). - Жажда идеалов не исчезает, не ей можно задать разные поля приложений. Сегодня Берлин - модный город для космополитической молодежи мира, с его легкостью начинать бизнес, творчество, дерзать, старт-апс.
Если пофантазировать из моего далека насчет географической ситуации в твоем примере, то первый мощный барьер мифа врага, это, на мой взгляд - фундаменталистская религиозная интерпретации, которая видит Бога Богом своей победы. После Тридцатилетней Войны в ничью Европа переосмыслила сущность религии, оттеснила ее во внутренний мир, ушла от ее «короткого замыкания» на политику. Цена - политика стала популярно считаться «грязным делом», потому что лишенным, якобы, явного высшего религиозного идеала. В свою очередь, протестантизм был заделом этого поворота, политически разрешили скепсис (в Англии против протестантов крайнего толка, «энтузиастов» - „too emotional“), тогда выходит сочинение Локка «О терпимости» в положительном смысле, до этого терпимость приравнивалась к равнодушию (хотя Локк еще хотел казнить атеистов, - как Достоевский боялся, что без религии «все позволено»).
Может быть, война суннитов и шиитов станет подобным поворотом, для этого надо будет разрешить политически индивидуально переинтерпретировать религию в соответствии с разумом, чего власть имеющие не хотят, чтобы не получить себе критику на голову. - Так в Советском Союзе индивидуальная интерпретация Марксизма была запрещена, как это не кажется странным сегодня, - подумаешь, вызов! Вообще, магическое мышление сосуществует с рациональным, это отмечают в Америке интеллектуалы. Лишь бы оно не распространялось на «чудо быстрой победы», иначе договариваться невозможно. Здесь то информационное измерение, которое в школе определяет ментальный мир будущего взрослого, выходит на первый план, на мой взгляд. В антитеррористическом центре в Герцлии я видел, какой бред с ненавистью доносится до палестинцев по телевизору и в школах. Сегодня подобный бред - в России против украинцев. Картинка мира из телевизора переходит в голову. В Германии победители строго следили за тем, чтобы интерпретация событий не пошла сумасшедшим путем опять.
Другим мифотворческим препятствие служит на мой взгляд культурный детерминизм: люди склонны терять историческую перспективу, говоря о ментальности. Длительная протяженность („Long Duree“ по Фернанду Броделю) видна историкам изменяющейся ментальности народа, но не обывателям, хотя любой знает, что поколение детей думает по-другому. Здесь камень преткновения: „Orientalism“ (Ориентализм) и „Okzidentalismus“ - Avishai Margalit («Окцидентализм» - книга замечательного израильского политического философа), направленные друг против друга, - один предполагает вечно отсталый Восток («Сингапур» - противоположный пример), другой - вечно агрессивный индивидуалистический декадентский Запад. Характер - это среднестатистическая тенденция больших чисел, имеет место, но человек может менять свой характер, народы - тоже (монголы, например: воинственные в прошлом, пацифистские буддисты к началу 20го века, мужское население уходило в буддистские монастыри).
Для примирения надо, на мой взгляд, выдвинуть проект оптимального государства современного типа с защитой от коррупции с помощью независимого суда и т.п. (Украина делает это сейчас). Как я понимаю, палестинцы выбрали на выборах в первый раз Хамас прежде всего, потому что он не был настоль коррумпированы как Фатах, а в придачу получили политических фундаменталистов. Когда западная правовая система лишь прикрывает коррупцию, то народ начинает мечтать об утопическом периоде золотой справедливости при Магомете, о шариате (пока они его не попробовали, как в Египте недавно), - то же на Кавказе.
Если поставить целью такого рода честное («Веберовское») государство - «современный велосипед», к нему приложить адаптацию на культурную почву наилучшего из своей традиции, а для этого «вынуть» из традиционных альтернатив самое лучшее в свете поставленной цели (например, арабскую философию, любовь к честности и смелость морального сопротивлении несправедливому тирану, кстати, так полемизируют своими стереотипами шииты против суннитов), то можно искать точки соприкосновения. - Библейский мир для ислама совсем не чужд. Иными словами надо взять идеал социальной современной справедливости, объединить его с идеей «воображаемого сообщества» для продолжения строительства своей нации по новому и универсальному пути. В истории нет линейного прогресса, скорее (как это говорили в старые времена) - магазин альтернатив, многие из которых привлекательны для индивидуальной гордости, но смертельны для государственного здоровья. Прошлую историю надо всегда проверять в свете нынешнего знания на мудрость прошлых выборов путей развития из данных на тот момент возможностей перед глазами: избегать видеть в свободе выбора задним числом какого-либо закона, детерминизма, при этом нельзя впадать в анахронизм: требовать от тогдашних людей того, чего и на горизонте тогда не было. Люди учатся на ошибках, если хотят. Подобный дух истории, выбор путей развития должен царить в школах, на мой взгляд. У меня перед уходом на пенсию была одна «студентка» из Македонии, она писала работу на тему, как совместить несовместимые в традиционном знании истории албанской и славянской общин для того, чтобы жить вместе мирно и вместе ходить в школу, - они на волосок удержались от гражданской войны в время югославского кризиса.
Сказанное пожелание разумной переинтерпретации истории в терминах выбора пути к просвещенному будущему относится, вероятно, к обеим сторонам конфликта, хотя и в разной мере. Шарон заставил поселенцев уйти из Газы. Я не вижу, как можно договориться с такими фундаменталистами, которые ментально, но политически активно живут в воображаемой политике библейского мира. Они живут чудом сегодняшнего дня. Их стратегия - это стратегия чудесного ожидания вопреки текущим событиям. Если это на уровне духовного мира, то это верность вечности вызывает восхищение, но, если это на древнем уровне использования бога для территориальной победы, то это - проблема для цивилизованных политиков. Но демократия Израиля не может не терпеть и таких своих граждан (которые часто приехали из Штатов, впрочем).
Наконец, методически есть два взаимно дополняющих подхода к политической реальности: социология и политическая философия. Надо осознавать их методологические ограничения: социология исходит из того, что индивидуум есть продукт среды. Так вор сообразно с этим подходом вор потому, что его социальная среда была таковой, родители, образование и т.п. Другой подход со стороны политической философии: человек выбирает из альтернатив, поэтому мы судим вора, даже делая скидку на обстоятельства. Индивидуальный выбор происходит на фоне этического горизонта индивидуума, индивидуум поэтому вынужден давать обществу отчет в том, почему он пошел таким-то путем. И право, и приличие, и вежливость, и обычай, и мораль - все это предполагает давление общества на индивидуума при нарушении принятых правил, при выборе «неправильного» пути, несмотря ни на какой индивидуализм, но можно постепенно менять сами эти коллективные правила в лучшую сторону в перспективе. И этика, и социология вместе определяют жизнь человека и народа. - Чего Путину взбрело на ровном месте устроить войну между родственными народам, попадется он - будет отвечать за свой выбор в Гааге, как бы он не ссылался на социологию геополитических козней империалистов. Часто эти два направления, социология и этика, спорят мимо друг друга, поскольку игнорируют подход другой стороны. Да, среда, неграмотность способствуют фундаментализму, но часто именно интеллектуалы играют в «войнушку», переходя мысленно черту применения насилия во имя утопии. Среду надо учитывать при анализе, а свободу выбора подчеркивать в просвещении. А журналистам для просвещения народа хорошо бы видеть обе стороны вместе (например, не оправдывать Путина русской паранойей Натовского окружения; Путин сам дурак, что воспитался на КГБшных принципах, выбрал Большой Дом для карьеры, начитавшись «Щит и Меч», нечего его извинять, у русских были другие образцы, Ахматова, например, против Большого Дома, для воспитания). Но культура журналистов, как прилив, поднимает все лодки вместе с общей культурой населения, - спираль: «курица - яйцо».
Вот Алик, извини за общие места, если таковых слишком много.
Как же должны были немцы ненавидеть англичан, американцев, русских и иже с ними, убивавших их отцов и братьев, детей и жен, разрушавших их прекрасные города и т.д.? Но, насколько я могу судить, этого не произошло. У подавляющего большинства немцев нет ненависти...
Талантливые и достойные люди, писатели, художники, историки начали переосмысливать историю своей страны, искать не подлости противников, а ошибки и преступления своих отцов. Что их толкнуло? И процесс этот распространился на миллионы "простых людей". Как удалось этого добиться?
С разрешения друга, выкладываю его текст.[Spoiler (click to open)]
Ты, по-моему, прав, когда подчеркиваешь абсолютное ясное для немцев их поражение во Второй Мировой войне. Напротив, после Первой Мировой Войны была возможность говорить о победах на фронте вплоть до последнего момента, - не все понимают стратегическую картину событий, тактические отдельные успехи в сознании обывателя экстраполируются в неиспользованный потенциал. Отсюда возникла легенда «удара кинжалом в спину» („Dolchstoss“) со стороны пятой колонны, тех, кто, якобы, на фронте не был, социалистов, естественно евреев. Грани.ру привело недавно этот абзац из «Майн Кампфа» для сравнения с пассажем из речи Путина по поводу открытия памятника жертвам Первой Мировой войны: победа была де украдена у России, ведь были же успехи в 1916 году… Поэтому часто, думая о результатах Первой Мировой Войны, о стратегических ее уроках многие предполагают (так было у нас в Naval War College на отделении стратегии), что было ошибкой победителей не пройтись парадом по Берлину. Группы ветеранов из небольших рангов типа Гитлера взошли, как тесто, на этой легенде после войны.
Тогдашний климат интеллектуальный в Германии похож на тот, который окружает Путина в его сознании (слава богу, что западный мир не ведется в прошлое на путинском направлении, задним умом Запад еще крепок). - Интерпретация именно «Запада» со стороны Германии (Франции и Великобритании в том числе) как мира «цивилизации», который якобы лишь технический, поверхностный, мир «чистогана», индивидуальной наживы по сравнению с миром «культуры» (немецкого), якобы настоящим, народным и глубоким, аутентичным. Потеря немецких территорий после войны легла на интерпретацию социального дарвинизма, игры с «нулевой суммой», джунглей геополитики. Псевдонаучная гипотеза «изначальных» германских качеств, уникального (неисторического) «генетического кода» противопоставила всех «не таких», не «наших» настоящему «германцу», - желательно с севера и из крестьян. Накануне Первой Мировой Войны существовали даже гражданские организации, которые помогали таким «настоящим германцам» искать себе партнеров соответствующей «чистоты» для заведения семьи и правильного потомства. Ясно, что на этом фоне евреи особенно казались чуждыми таким «фундаменталистам», несмотря на Железные Кресты полученные ими на фронте, например, таким был замечательный нем. писатель Карл Цукмайер (Carl Zuckmayer), полуеврей, он был таким ветераном с Железным Крестом. Он оказался в университете рядом с Геббельсом и др. начинающими нацистами, дико их высмеивал, зато попал одним из первых в черный список по приходе нацистов к власти и бежал «последним поездом» через Австрию, «ослепив» своим Крестом - наградой и бойким словом молодого офицера, требовавшего у него документов. «Русский Мир», военные «реконструкторы», «Новороссия» - все это из той же оперы «воображаемого сообщества» („Imagened Community, - Benedict Andersen) из Прохановского воображения .
Поэтому победить нацизм надо было не только на поле боя, но и демонтировать и заместить соответствующую мифологию другой, неразрушительной. Философ Платон говорит еще о мифе правдоподобном, таком который образно лишь упрощает сложную идею, но не противоречит ей, - для не простых, не ученых людей.
Говоря о Германии, здесь надо избежать упрощения, которое делали в Штатах при Буше младшем: мол мы в Ираке, как в Германии, дадим шанс для демократии, убрав тирана. Я сейчас читаю много немецких мыслителей поколения учителей Макса Вебера (известного своим тезисом «протестантской этики» и социологией модернизации). - Сам Вебер ради свой оригинальности не всегда честно говорил о том, скольким он обязан этим своим учителям. Например, Jhering, Jellinek, Kniess. Я поражен их блестящим уровнем, очень плодотворно их перечитывать, зная, что было напридумано после них. Вторая половина 19 века через призму их личностей показывает, что они еще знали глубоко немецкую философию начала века, уже имели строгий критерий научного знания второй половины этого века, были свободны от фиксирования «измов», открыты всем импульсам тогдашнего общественного мышления, в том числе и мыслям Маркса, в смысле морали сочувствия положению бедных классов. Их прочное положения профессуры позволяло им писать спокойно книги по 500 - 700 страниц, хорошего плодотворного размышления во имя служения истине. Однако, одновременно с ними и параллельно гуляли идеи народности и т.п. мифотворчества. Строительство нации в субъективном воображении захватывало порою и умных писателей: так Томас Манн, например, радовался единству своих патриотических чувств с «простым народом» в начале Первой Мировой Войны, а потом стыдился этого.
Короткое сравнительно время Гитлера не уничтожило, а лишь оттеснило в тень такого рода альтернативных интеллектуалов, поэтому было что восстанавливать после войны. Замечательные юристы-философы смогли написать наиболее умную и практичную конституцию послевоенной Германии. Сознание совершившейся катастрофы повернуло мысль немцев интеллектуалов в самую глубину истоков Западной цивилизации, например, у эмигранта Лео Страусса (Leo Strauss), основавшего в Штатах в Чикаго школу политической философии (при университете). Одним словом, никакого сравнения с Ираком, немцам было из чего выбирать альтернативно. Вместо противопоставления себя Западу, Германия после войны вошла в новую единую Европу, особенно европейские аристократы (полиглоты и переженившиеся друг с другом в истории) напирали на «восстановление» европейского единства.
Но одно дело поворот интеллектуалов, а среди них было тоже много сумасбродных фантазий при Гитлере, возьмем, к примеру Хайдеггера с его мистической идеей преображения «быта в бытие» с помощью национал-социалистов, где он был бы главным философом (ты знаешь, несмотря на это, Ханна Арендт сохраняла к нему особо почтительные чувства, даже после войны в Америке). Другое дело поворот сознания массы. Одним из наследий национал-социализма была нелюбовь к капитализму (царству эгоизма и индивидуалистического чистогана против «народа»). Это надо было тоже демонтировать. Здесь тонко поступили американцы. Они через якобы независимые рекламные агентства гоняли просветительские ролики перед фильмами в кинотеатрах, где один мальчик, скажем, объяснял другому пацану, как его папа работает на благо страны и себя: нашли терминологию «социального рынка», так она в Германии и закрепилась. Причем американцы дали все авторство Людвигу Эрхарду, за которым и закрепилось создание новой экономики, а сами ушли в тень. Тоже возили людей, особенно менеджеров в Америку посмотреть на функционирование экономики. Домохозяек соблазняли эргономической конструкцией кухни по американской моде. Опросы показывали, что после нескольких лет такой интенсивной «рекламы» народ стал относится к рыночной системе положительно, а в начале даже пара земель хотела социализм закрепить в конституции этих земель, но американцы «попросили» переголосовать. Кроме того, традиции социального страхования шли еще от Бисмарка, уже Энгельс не видел смысла в революции, потому что социал-демократы были в парламенте, социальная традиция солидарности была старее, чем Гитлер. Законодательство Германии поощряло налогами жилье в собственность, - владельцы не делают революций.
Школьное образование стало строиться, исходя из новых принципов: общеевропейскость (а не противопоставление «Западу»), трактовка времени Гитлера, как трагического выбора ложного пути, безусловное признание того, что стали потом называть Холокостом. Добавим, что Америка стала привлекательной страной экзотики для дальних странствий для немцев. Солдаты «Ами», военные базы - были отличными клиентами, на которых счастливчики бизнесмены сделали свои миллионы. После одного года американской оккупации (а немцы тогда умирали и от голода), когда еще «братание» было запрещено, политика Маршалла повернулась навстречу Германии, - Франции не разрешили «мстить», деньги плана Маршалла были даны странам только на условии совместной работы Франции с Германией (это стало началом экономического единства Европы). Из эмиграции приезжали или возвращались эмигранты, которые привозили новые горизонты ориентации против местечкового узкого мифотворчества прошедшего периода.
Чтобы понять, насколько существовал этот альтернативный «космополитический» капитал в Германии и Австрии перед войной и Гитлером, и который надо было только оживить и модернизировать, достаточно взглянуть на мемуары Стефана Цвейга, написанные перед его самоубийством в изгнании, или книгу его друга Йозефа Рота (Joseph Roth „Марш Радецкого»), обе книги - это гимн цивилизации старой габсбургской Австрии, которая давала жить (у Померанцева на Свободе я слышал то же как-то о Черновцах, части австрийского мира). Оба писателя - евреи, оба бежали, Рот особенно был кристально ясен относительно катастрофичности Гитлера с самого его прихода.
То есть, делая новую историю, было из чего вынимать другую, положительную ниточку традиции.
Добавим к этому «экономическое чудо» послевоенных лет Германии. Опять-таки, на мой взгляд, уникально сложившаяся индустриализация Германии в конце 19 века тащит ее до сих пор. - Уже в малых землях Германии начала 19 века, наука и инфраструктура с искусством хорошей администрации заложили хорошие базовые институты, которые дали толчок развитию объединившейся страны при ликвидации искусственных барьеров (так на Ближнем Востоке могло бы быть экономически при ликвидации ненужных барьеров, если была бы безопасность для этого). Сегодня может показаться, что Германия всегда была страной консенсусной культуры подобно Скандинавской (когда долго все разговаривают, зато быстро воплощают принятое решения в реальность после согласия). На деле, опять-таки Германия вспомнила наилучшее из своей глубокой, в том числе, юридической традиции, и после катастрофы фашизма, на опыте поняла, что договариваться между собой надо. -Это ее отличие от Франции, где Холланд полуобманом - моя вольная интерпретация -(«диалектикой» ) протаскивает непопулярные реформы для повышения конкурентоспособности страны: французы склонны к быстрым баррикадам, поэтому они отстали в реформах лет на двадцать, успокоившись на достигнутых привилегиях.
Итак, в отличие от Ирака, после свержения тирана Германии было из чего выбирать. Старый миф был разрушен, поражение было очевидно, в победителе было много привлекательных черт, экономический прогресс с каждым годом вбирал в себя все энергии, изголодавшегося по нормальной жизни населения. Моральные дискуссии были отложены до 60х годов. Вначале союзники боялись касаться личности Гитлера иначе чем патологического примера, глубина обсуждения была невозможна, американцы бы ее не поняли, сказали бы, что пошло понимание-оправдание. Люстрация была не полной, - идеалисты были разочарованы, но кто-то должен был работать в пост-тоталитарной стране. Отложенные дискуссии дали себя знать в позднейшей поляризации в полемике на фоне «пропущенного» идеализма. Генрих Бель может быть иллюстрацией этого климата (террористы «Фракции Красной Армии», например). - Жажда идеалов не исчезает, не ей можно задать разные поля приложений. Сегодня Берлин - модный город для космополитической молодежи мира, с его легкостью начинать бизнес, творчество, дерзать, старт-апс.
Если пофантазировать из моего далека насчет географической ситуации в твоем примере, то первый мощный барьер мифа врага, это, на мой взгляд - фундаменталистская религиозная интерпретации, которая видит Бога Богом своей победы. После Тридцатилетней Войны в ничью Европа переосмыслила сущность религии, оттеснила ее во внутренний мир, ушла от ее «короткого замыкания» на политику. Цена - политика стала популярно считаться «грязным делом», потому что лишенным, якобы, явного высшего религиозного идеала. В свою очередь, протестантизм был заделом этого поворота, политически разрешили скепсис (в Англии против протестантов крайнего толка, «энтузиастов» - „too emotional“), тогда выходит сочинение Локка «О терпимости» в положительном смысле, до этого терпимость приравнивалась к равнодушию (хотя Локк еще хотел казнить атеистов, - как Достоевский боялся, что без религии «все позволено»).
Может быть, война суннитов и шиитов станет подобным поворотом, для этого надо будет разрешить политически индивидуально переинтерпретировать религию в соответствии с разумом, чего власть имеющие не хотят, чтобы не получить себе критику на голову. - Так в Советском Союзе индивидуальная интерпретация Марксизма была запрещена, как это не кажется странным сегодня, - подумаешь, вызов! Вообще, магическое мышление сосуществует с рациональным, это отмечают в Америке интеллектуалы. Лишь бы оно не распространялось на «чудо быстрой победы», иначе договариваться невозможно. Здесь то информационное измерение, которое в школе определяет ментальный мир будущего взрослого, выходит на первый план, на мой взгляд. В антитеррористическом центре в Герцлии я видел, какой бред с ненавистью доносится до палестинцев по телевизору и в школах. Сегодня подобный бред - в России против украинцев. Картинка мира из телевизора переходит в голову. В Германии победители строго следили за тем, чтобы интерпретация событий не пошла сумасшедшим путем опять.
Другим мифотворческим препятствие служит на мой взгляд культурный детерминизм: люди склонны терять историческую перспективу, говоря о ментальности. Длительная протяженность („Long Duree“ по Фернанду Броделю) видна историкам изменяющейся ментальности народа, но не обывателям, хотя любой знает, что поколение детей думает по-другому. Здесь камень преткновения: „Orientalism“ (Ориентализм) и „Okzidentalismus“ - Avishai Margalit («Окцидентализм» - книга замечательного израильского политического философа), направленные друг против друга, - один предполагает вечно отсталый Восток («Сингапур» - противоположный пример), другой - вечно агрессивный индивидуалистический декадентский Запад. Характер - это среднестатистическая тенденция больших чисел, имеет место, но человек может менять свой характер, народы - тоже (монголы, например: воинственные в прошлом, пацифистские буддисты к началу 20го века, мужское население уходило в буддистские монастыри).
Для примирения надо, на мой взгляд, выдвинуть проект оптимального государства современного типа с защитой от коррупции с помощью независимого суда и т.п. (Украина делает это сейчас). Как я понимаю, палестинцы выбрали на выборах в первый раз Хамас прежде всего, потому что он не был настоль коррумпированы как Фатах, а в придачу получили политических фундаменталистов. Когда западная правовая система лишь прикрывает коррупцию, то народ начинает мечтать об утопическом периоде золотой справедливости при Магомете, о шариате (пока они его не попробовали, как в Египте недавно), - то же на Кавказе.
Если поставить целью такого рода честное («Веберовское») государство - «современный велосипед», к нему приложить адаптацию на культурную почву наилучшего из своей традиции, а для этого «вынуть» из традиционных альтернатив самое лучшее в свете поставленной цели (например, арабскую философию, любовь к честности и смелость морального сопротивлении несправедливому тирану, кстати, так полемизируют своими стереотипами шииты против суннитов), то можно искать точки соприкосновения. - Библейский мир для ислама совсем не чужд. Иными словами надо взять идеал социальной современной справедливости, объединить его с идеей «воображаемого сообщества» для продолжения строительства своей нации по новому и универсальному пути. В истории нет линейного прогресса, скорее (как это говорили в старые времена) - магазин альтернатив, многие из которых привлекательны для индивидуальной гордости, но смертельны для государственного здоровья. Прошлую историю надо всегда проверять в свете нынешнего знания на мудрость прошлых выборов путей развития из данных на тот момент возможностей перед глазами: избегать видеть в свободе выбора задним числом какого-либо закона, детерминизма, при этом нельзя впадать в анахронизм: требовать от тогдашних людей того, чего и на горизонте тогда не было. Люди учатся на ошибках, если хотят. Подобный дух истории, выбор путей развития должен царить в школах, на мой взгляд. У меня перед уходом на пенсию была одна «студентка» из Македонии, она писала работу на тему, как совместить несовместимые в традиционном знании истории албанской и славянской общин для того, чтобы жить вместе мирно и вместе ходить в школу, - они на волосок удержались от гражданской войны в время югославского кризиса.
Сказанное пожелание разумной переинтерпретации истории в терминах выбора пути к просвещенному будущему относится, вероятно, к обеим сторонам конфликта, хотя и в разной мере. Шарон заставил поселенцев уйти из Газы. Я не вижу, как можно договориться с такими фундаменталистами, которые ментально, но политически активно живут в воображаемой политике библейского мира. Они живут чудом сегодняшнего дня. Их стратегия - это стратегия чудесного ожидания вопреки текущим событиям. Если это на уровне духовного мира, то это верность вечности вызывает восхищение, но, если это на древнем уровне использования бога для территориальной победы, то это - проблема для цивилизованных политиков. Но демократия Израиля не может не терпеть и таких своих граждан (которые часто приехали из Штатов, впрочем).
Наконец, методически есть два взаимно дополняющих подхода к политической реальности: социология и политическая философия. Надо осознавать их методологические ограничения: социология исходит из того, что индивидуум есть продукт среды. Так вор сообразно с этим подходом вор потому, что его социальная среда была таковой, родители, образование и т.п. Другой подход со стороны политической философии: человек выбирает из альтернатив, поэтому мы судим вора, даже делая скидку на обстоятельства. Индивидуальный выбор происходит на фоне этического горизонта индивидуума, индивидуум поэтому вынужден давать обществу отчет в том, почему он пошел таким-то путем. И право, и приличие, и вежливость, и обычай, и мораль - все это предполагает давление общества на индивидуума при нарушении принятых правил, при выборе «неправильного» пути, несмотря ни на какой индивидуализм, но можно постепенно менять сами эти коллективные правила в лучшую сторону в перспективе. И этика, и социология вместе определяют жизнь человека и народа. - Чего Путину взбрело на ровном месте устроить войну между родственными народам, попадется он - будет отвечать за свой выбор в Гааге, как бы он не ссылался на социологию геополитических козней империалистов. Часто эти два направления, социология и этика, спорят мимо друг друга, поскольку игнорируют подход другой стороны. Да, среда, неграмотность способствуют фундаментализму, но часто именно интеллектуалы играют в «войнушку», переходя мысленно черту применения насилия во имя утопии. Среду надо учитывать при анализе, а свободу выбора подчеркивать в просвещении. А журналистам для просвещения народа хорошо бы видеть обе стороны вместе (например, не оправдывать Путина русской паранойей Натовского окружения; Путин сам дурак, что воспитался на КГБшных принципах, выбрал Большой Дом для карьеры, начитавшись «Щит и Меч», нечего его извинять, у русских были другие образцы, Ахматова, например, против Большого Дома, для воспитания). Но культура журналистов, как прилив, поднимает все лодки вместе с общей культурой населения, - спираль: «курица - яйцо».
Вот Алик, извини за общие места, если таковых слишком много.