(no subject)
Из книги Рона Визнера, ч. 2 (перевод мой):
----
Когда мы начали записывать «Триллер» весной 1982 года, я виделся с Майклом каждый день. Мы почти всегда встречались в его доме, поскольку (а) я жил в паре кварталов от него, и (б) он не водил машину. Мы ехали в студию, где он часами работал над какими-то музыкальными отрывками, которые чаще всего так и не увидели свет. Через 10-12-15 часов в студии мы снова садились в мою машину, в которой была превосходная аудиосистема, и слушали кассеты с плодами его дневных трудов. Чаще всего, прослушав что-то, над чем он работал весь день, он говорил «мне не нравится», и на следующий день начинал с нуля. Мало кому удавалось увидеть в нем этот перфекционизм. Именно поэтому он долгое время был величайшим артистом мира. Потому что для этого нужно усиленно трудиться. Майкл Джексон пахал как проклятый, чтобы этого добиться.
Небольшая ремарочка: иногда Майкл приезжал в студию с огромной сумкой из мешковины и кидал ее на микшерный пульт. Внутри сумки лежал его толстенный питон, Маслз. Когда Куинси или кто-то из звукоинженеров пытался убрать рептилию с пульта, Маслз шипел как сумасшедший. Куинси потворствовал выходкам Майкла - он считал, что личная идиосинкразия может привести к созданию гениальной музыки, но звукоинженеры не разделяли его мнение. Один из них говорил - «опять эта гребаная змея», и у Майкла срывало крышу, но не потому, что кто-то оскорбил его питомца, а потому, что они сделали это в непристойных выражениях. Видите ли, в присутствии Майкла ругаться было нельзя - это выводило его из себя. Он никогда не ругался. Если ему нужно было в туалет, он никогда бы не сказал «мне надо отлить», о, нет, он говорил «мне надо пи-пи». А уж если кто-то ругался матом - забудьте об этом. Он зажимал руками уши, зажмуривался и шептал: «не-надо-не-надо-не-надо-не-надо!»
В 1984 году, когда локомотив по имени «Триллер» все еще несся вперед на всех парах, меня пригласили в Хейвенхерст на очередное собрание. Когда я прибыл, Майкл, Джо и братья все сидели на диване в гостиной… и все братья были в темных очках. Блин, подумал я, очередное чертово собрание в очках. А за диваном стоял самый скользкий промоутер за всю историю шоу-бизнеса - Дон Кинг, с самой дерьмовой улыбочкой, которую только можно было вообразить. Мне не стоило удивляться. Джо и Дон могли бы быть братьями по крови. Джо сразу взял с места в карьер:
- Я собрал вас всех, чтобы объявить о нашем новом ааааафигительном денежном проекте. Сейчас мой партнер вам все расскажет подробно, - он указал на Кинга, но прежде чем тот раскрыл рот, Джо продолжил: - У нас будет самый грандиозный тур за всю историю. Не самый грандиозный черный тур. Не самый грандиозный белый. Просто самый грандиозный. И все уже подписались, даже Майкл.
Моей первой мыслью было: Джо впечатляюще все провернул, даже не дал Кингу вставить свои пять копеек. А моей второй мыслью было: как им удалось затащить в это Майкла? Я знал, что братья сразу подпишутся на это, но мне казалось, что Майкл к этому времени поумнел. Теоретически, предполагал я, Кинг мог дать каждому из них, включая Джо, пачку налички - может, сто кусков, может, миллион, кто знает - и потом сказать, что им нужно всего-то уговорить Майкла поехать в этот тур, тогда они смогут заработать еще больше. Кинг знал, что без Майкла ничего не будет. Даже они не были настолько тупыми, чтобы поверить, что кто-нибудь заплатит сотни баксов, чтоб посмотреть на Джексонов без Майкла.
Как по мне, для Майкла это была ужасная идея. Этот проект, хоть и денежный, будет отнимать у него время и силы, которые он мог бы потратить на свои проекты. Я был уверен, что промоутеры этого тура - шарлатаны, как и все приятели Джо. А Кинг притащит еще парочку со своей стороны. И все это плохо отразится на имидже Майкла. С учетом всех действующих лиц, этот тур будет кошмаром любого специалиста по логистике.
Но как они уговорили на это Майкла? Уговорили его отказаться от проекта, благодаря которому он становился международной легендой? Опять же, чисто теоретически, я предполагал, что против него применили и психологические, и физические методы давления. Я буквально видел, как братья говорят ему, какой он отвратительный брат, если предпочел карьеру родной крови. Я видел, как Джо задвигает его в угол, нависает над ним и орет: «ты, мать твою, делай, что я говорю, а не то…» И я видел, что Майкл - самый известный человек на земле - не решается дать им отпор.
Мы с Майклом не упоминали этот тур до следующего дня. Он позвонил мне через пару часов после этой встречи, но по какому-то другому вопросу, а я ждал, заговорит ли он об этом или нет. Он не заговорил. Когда мы сидели в его студии, я отважился отговорить его от этой затеи:
- Майк, если ты поедешь в этот тур, это будет самой большой твоей ошибкой. Ты уже сделал пятнадцать шагов вперед, а если свяжешься с этой катастрофой, то тебя отбросит на пятнадцать сотен шагов назад. Посмотри, чего ты добился. Не надо этим рисковать. Я знаю, ты хочешь поддержать братьев, но ты не можешь позволить им и Джо управлять твоей жизнью. Тебе нужно набраться смелости и дать им отпор. Они уничтожат все, что ты с таким трудом построил. Это будет конец твоей империи. Ты должен отстаивать свое мнение. И, Майкл, дело не во мне. У меня нет никаких интересов в этом, мне без разницы, поедешь ты или нет. Я говорю тебе это как друг. И я сделаю все, что смогу, чтобы помочь тебе разобраться с Джо и братьями.
Но, как всегда, если Майкл Джексон принял какое-то решение - хоть убей, он не отступится. Если бы я увидел хоть намек на то, что он сомневается - я бы нашел способ закрыть Виктори-тур еще до начала. Я бы провел расследование и узнал, кому где подмажут и сколько положат в клювик до, во время и после тура. Я бы показал Майклу, сколько денег у него вытащат из карманов. Я бы нарисовал ему целую гребаную схему и расписал бы подробно, как его отымеют с этим туром. Но я знал, что все это не стоит ни моего времени, ни усилий, ни денег… Да, мне бы такое расследование влетело в копеечку, но я был готов пойти на это ради Майкла. Готов был заплатить за это свои собственные деньги. Но я знал, что его страх перед Джо и чувство долга перед братьями затмевает и факты, и логику.
Я никогда не узнаю, как Джо удалось убедить его уволить меня. Может, он обрисовал ему какой-то план развития карьеры, который Майкл счел удачным. Может, он сказал что-то про то, как мы, белые евреи, крадем его деньги. Может, он просто отдубасил его как следует. Я не знаю, как это случилось, и, честно говоря, мне неинтересно выяснять. Психический ущерб, нанесенный Майклу родным отцом, случился так давно и залегал так глубоко, что даже целая команда гениальных специалистов не сумела бы ни определить, что не так, ни исправить это.
На следующее утро я получил письмо об увольнении. Все было очень прямолинейно: меня уволили, но я буду получать свою долю от всех проектов, над которыми работал. Был ли я разочарован? Еще бы. Зол? О, да. Удивлен? Ни капельки. Меня все это крайне расстроило, ведь я отдал этому парню все, что у меня было. Я сражался за него. Я плакал вместе с ним, я праздновал его победы вместе с ним, я постоянно прибегал по первому требованию. Я был с ним все время. Да любой на моем месте впал бы в депрессию. Мне надо было с ним поговорить. Мне не хотелось, чтобы наши отношения вот так закончились.
Я говорил с Майклом по телефону по 20 раз на дню, и он никогда не игнорировал мой звонок. У него было три номера: личный, очень личный и очень-очень личный. Он всегда отвечал на мои звонки, всегда. Я позвонил по личному номеру: «Набранный номер не обслуживается». Я бросил трубку.
Я позвонил по очень личному номеру: «Набранный номер не…» Я бросил трубку.
Я позвонил по очень-очень личному номеру: «Набранный номер…» Я бросил трубку.
В какой-то момент после нашего последнего разговора он отключил все три своих номера, просто чтобы не говорить со мной. Я знал, что ехать к нему домой бессмысленно. Если он прячется от меня по телефону, то лично тем более говорить не станет. Вот так все и закончилось между мной и Майклом Джексоном. По крайней мере, на тот момент.
Через год я был за кулисами Shrine Auditorium, на одной из тысяч церемоний награждений, происходивших в Лос Анджелесе каждый год. Я шел по длинному коридору, ведшему к гримерным, и увидел начальника личной охраны Майкла, Билла Брэя. Я позвал его: «Эй, привет, Билл, как дела?»
Он небрежно махнул мне рукой, затем повернулся и зашел в одну из гримерных. Понятия не имею, что он сказал Майклу. Может: «Роб Визнер здесь, он придет разбираться, так что никуда не ходи без меня». Или: «Роб Визнер здесь, может, вам стоит поздороваться?» Или: «Рон Визнер здесь. Хочешь, чтобы я отметелил его?»
Мне некогда было думать об этом, поскольку мне нужно было в одну из гримерных в конце коридора. Но когда я проходил мимо двери Майкла, дверь открылась. На пороге стоял Билл. И я решил рискнуть:
- Майк здесь?
- Да, заходи.
Я шагнул через порог, и вот он, мой старый приятель, Король поп-музыки. Без какого-либо приветствия я заявил ему:
- Знаешь что, парень? Ты самый творческий человек, которого я когда-либо знал. Но яйца ты так и не отрастил.
А затем я повернулся и вышел.
Через два дня у меня зазвонил телефон.
- Алло.
- Рон, мне так жаль. Я не хотел, чтобы все так случилось.
- Ну, все так случилось, Майк. И случилось потому, что ты сам это спровоцировал. Так что не надо мне тут рассказывать. Это твоя вина. Ты не сумел разобраться со своим стариком, а заплатить за это пришлось мне.
Через секунду он повторил:
- Мне очень жаль.
- Мне тоже есть о чем жалеть, Майк.
Он еще что-то бормотал пару минут, не говоря ничего конкретного, затем повесил трубку. И с тех пор явно хотел, чтобы я вернулся. Откуда я знаю? Потому что он снова звонил мне по 20 раз в день. Иногда спрашивал совета, иногда ставил мне какой-то музыкальный отрывок, а иногда звонил просто поздороваться. Я отвечал на все его звонки, и наши беседы всегда были цивилизованными, но глубины в этом взаимодействии уже не было, потому что я так хотел. Я мог дружить с ним, но если он не хочет извиниться, не может встать и быть мужиком - то ни о каком возвращении былых отношений не может быть и речи. И для него это было огромным несчастьем, потому что, можете мне поверить, ему нужен был хороший советчик. И ничего этого он не получил от человека, которым заменил меня. Фрэнк Дилео был хороший, талантливый малый с обширными связями, но явно не тот человек, который будет холить и лелеять Майкла. А Майклу это было крайне необходимо.
Видите ли, когда я был его менеджером, его жизнь была продуктивной и относительно беспроблемной, потому что я заботился о том, чтобы он получал безусловную поддержку, и заодно служил детектором дерьма. Все его самые большие проблемы касались его эксцентричности - пластических операций и т.д., но после моего ухода все покатилось по наклонной плоскости. Ранчо «Неверленд», на котором он жил с 1988 по 2005 год, было настоящей денежной ямой. 3000 акров, огромный зоопарк и аттракционы - это был мини-Диснейленд. Зная его отношение к Диснейленду, разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы уговорить его отказаться от этого. А ведь следовало бы. Одно только содержание этого дома - черт, это даже не дом, это целый город! - обходилось ему в миллион долларов в неделю. Его затраты тоже вышли из-под контроля, и никто не мог сказать, что именно он покупал. Это была просто… всякая ерунда. У него были хранилища по всему Лос Анджелесу, доверху набитые всякой всячиной, обломками его карьеры: рекламные щиты, сценические декорации и прочий хлам. Он был плюшкиным еще до того, как в мире появились плюшкины. Содержание всех этих хранилищ стоило шестизначную сумму в месяц. Это миллион долларов в год.
Ближе к финалу он все больше и больше отгораживался от общества. Он перестал доверять кому-либо и все больше отдалялся от людей, которым он был небезразличен. Ему был нужен кто-то вроде Куинси, кто мог бы направлять его творческую энергию в позитивное русло, обратить ее на созидание чего-то прекрасного. А еще ему был нужен кто-то (уж простите, если это прозвучит эгоистично) вроде меня - у кого достаточно храбрости обрисовать ему истинное положение вещей, сказать ему, что весь мир воспринимает его уже не просто немного эксцентричным, сказать ему, что его отец - денежная пиявка. В конце концов, просто велеть ему собраться и взять себя в руки, мать твою!
Но этой страховочной сетки у него больше не было, и он пустился в свободное плавание. Он стал отшельником и позволил себе все глубже и глубже погружаться в странный, депрессивный и токсичный мир.
Я поддерживал с ним связь до самого конца, регулярно заезжал к нему, и там он ставил мне треки, которые записывал у себя в домашней студии. Но в тот момент он редко что-либо доводил до конца. Коротенькая мелодия, инструментальный припев, басовая партия или даже парочка, но полноценных, законченных песен уже не было. Впрочем, у него всегда было что послушать, потому что он оставался творческой динамо-машиной. Возможно, он уже не был так одержим музыкой, как в восьмидесятых, но он работал, даже когда был нездоров (а нездоров он был почти постоянно).
Если бы он достаточно заботился о себе, если бы не расшвыривал деньги во все стороны, если бы не сжег все мосты в отношениях с такими людьми, как Куинси - он по-прежнему создавал бы музыку, которая была бы не хуже (а то и лучше) Off the Wall и Thriller, и по качеству, и по уровню продаж. Я верю, что если бы он просто нормально питался, принимал витамины, избегал некорректно прописанных медикаментов и общался с людьми, которые видели в нем человека, а не банкомат, он бы все еще был здесь. Да взять хотя бы Брюса Спрингстина. Он на 9 лет старше Майкла, и он здоров как бык, активно работает на сцене и в студии, потому что хорошо питается, занимается спортом, упорно трудится и не отвлекается на ерунду. Все просто. Но Майкл и слышать ничего не хотел.
За две недели до его смерти, когда он готовился к туру This Is It, до меня начали доходить шепотки, что дело пахнет керосином - и все гораздо хуже, чем обычно. Говорили, что он ужасно выглядит, куда ужаснее, чем когда-либо, но AEG, компания, рекламировавшая тур, не собиралась отменять концерты, чтобы дать ему время выздороветь. Они наняли доктора, Конрада Мюррея, который должен был помочь ему восстановиться, что в данном случае означало накачивать его всякими бодрящими препаратами. На самом деле это был коктейль смерти, и если бы AEG (а) наняли настоящего врача и/или (б) отменили тур, бедняга, возможно, был бы жив. Но, по мнению компании, Мюррей должен был обеспечить работоспособность Майкла, потому что шоу должно продолжаться (предварительные продажи билетов уже принесли им миллионы долларов, пятьдесят концертов были распроданы за считанные минуты).
За несколько дней до смерти Майкл позвонил мне и предложил встретиться. Я приехал к нему в Staples Center, где проходили репетиции. Он очень давно не выглядел по-настоящему здоровым, но то, что я увидел, выходило за всякие рамки приличий. Когда я увидел его, моей первой мыслью было: да он же выглядит как гребаный военнопленный! В принципе, он всегда был худощавым, но сейчас похудел еще больше; я прикинул, что он весил от силы 45 кило. Я знал, что он действительно хочет дать эти концерты, и я надеялся, что он сможет их отработать, потому что это помогло бы ему чисто психологически. Но когда я увидел, как он, едва передвигая ноги, бродит по сцене, я понял, что до Лондона он не дотянет. Никак.
Собственно, уже тогда я знал, что вижу его в последний раз.
В его глазах застыло это хорошо знакомое мне выражение - выражение полного смирения с неизбежностью. Его глаза говорили «это конец», и это разбило мне сердце, потому что до начала 2000-х, когда все полетело в тартарары, у него было все. Мы все знаем, как он великолепно поет и танцует, но мало кто знает, что он был бесстрашен. Он бы попробовал что угодно - что угодно! - чтобы развлечь толпу, и неважно, сколько их там, 100 или 100 000.
Он сражался с демонами, о которых никогда не говорил мне, но даже если бы и сказал, я бы, наверное, ничего не понял. Мы происходили из совершенно разных миров, но несколько лет мы вполне продуктивно работали в команде. В его жизни было множество эпизодов, о которых я вообще ничего не знаю - я никогда не сую нос в личную жизнь клиентов, и тот Майкл Джексон, которого я знал, просто хотел создавать лучшую музыку в мире, музыку, которую будет слушать множество самых разных людей. Поэтому меня бесконечно угнетает тот факт, что многие запомнят его трагический, мрачный конец, а не его яркое, живое начало и все то, что он сделал, чтобы изменить правила этого бизнеса.
----
Когда мы начали записывать «Триллер» весной 1982 года, я виделся с Майклом каждый день. Мы почти всегда встречались в его доме, поскольку (а) я жил в паре кварталов от него, и (б) он не водил машину. Мы ехали в студию, где он часами работал над какими-то музыкальными отрывками, которые чаще всего так и не увидели свет. Через 10-12-15 часов в студии мы снова садились в мою машину, в которой была превосходная аудиосистема, и слушали кассеты с плодами его дневных трудов. Чаще всего, прослушав что-то, над чем он работал весь день, он говорил «мне не нравится», и на следующий день начинал с нуля. Мало кому удавалось увидеть в нем этот перфекционизм. Именно поэтому он долгое время был величайшим артистом мира. Потому что для этого нужно усиленно трудиться. Майкл Джексон пахал как проклятый, чтобы этого добиться.
Небольшая ремарочка: иногда Майкл приезжал в студию с огромной сумкой из мешковины и кидал ее на микшерный пульт. Внутри сумки лежал его толстенный питон, Маслз. Когда Куинси или кто-то из звукоинженеров пытался убрать рептилию с пульта, Маслз шипел как сумасшедший. Куинси потворствовал выходкам Майкла - он считал, что личная идиосинкразия может привести к созданию гениальной музыки, но звукоинженеры не разделяли его мнение. Один из них говорил - «опять эта гребаная змея», и у Майкла срывало крышу, но не потому, что кто-то оскорбил его питомца, а потому, что они сделали это в непристойных выражениях. Видите ли, в присутствии Майкла ругаться было нельзя - это выводило его из себя. Он никогда не ругался. Если ему нужно было в туалет, он никогда бы не сказал «мне надо отлить», о, нет, он говорил «мне надо пи-пи». А уж если кто-то ругался матом - забудьте об этом. Он зажимал руками уши, зажмуривался и шептал: «не-надо-не-надо-не-надо-не-надо!»
В 1984 году, когда локомотив по имени «Триллер» все еще несся вперед на всех парах, меня пригласили в Хейвенхерст на очередное собрание. Когда я прибыл, Майкл, Джо и братья все сидели на диване в гостиной… и все братья были в темных очках. Блин, подумал я, очередное чертово собрание в очках. А за диваном стоял самый скользкий промоутер за всю историю шоу-бизнеса - Дон Кинг, с самой дерьмовой улыбочкой, которую только можно было вообразить. Мне не стоило удивляться. Джо и Дон могли бы быть братьями по крови. Джо сразу взял с места в карьер:
- Я собрал вас всех, чтобы объявить о нашем новом ааааафигительном денежном проекте. Сейчас мой партнер вам все расскажет подробно, - он указал на Кинга, но прежде чем тот раскрыл рот, Джо продолжил: - У нас будет самый грандиозный тур за всю историю. Не самый грандиозный черный тур. Не самый грандиозный белый. Просто самый грандиозный. И все уже подписались, даже Майкл.
Моей первой мыслью было: Джо впечатляюще все провернул, даже не дал Кингу вставить свои пять копеек. А моей второй мыслью было: как им удалось затащить в это Майкла? Я знал, что братья сразу подпишутся на это, но мне казалось, что Майкл к этому времени поумнел. Теоретически, предполагал я, Кинг мог дать каждому из них, включая Джо, пачку налички - может, сто кусков, может, миллион, кто знает - и потом сказать, что им нужно всего-то уговорить Майкла поехать в этот тур, тогда они смогут заработать еще больше. Кинг знал, что без Майкла ничего не будет. Даже они не были настолько тупыми, чтобы поверить, что кто-нибудь заплатит сотни баксов, чтоб посмотреть на Джексонов без Майкла.
Как по мне, для Майкла это была ужасная идея. Этот проект, хоть и денежный, будет отнимать у него время и силы, которые он мог бы потратить на свои проекты. Я был уверен, что промоутеры этого тура - шарлатаны, как и все приятели Джо. А Кинг притащит еще парочку со своей стороны. И все это плохо отразится на имидже Майкла. С учетом всех действующих лиц, этот тур будет кошмаром любого специалиста по логистике.
Но как они уговорили на это Майкла? Уговорили его отказаться от проекта, благодаря которому он становился международной легендой? Опять же, чисто теоретически, я предполагал, что против него применили и психологические, и физические методы давления. Я буквально видел, как братья говорят ему, какой он отвратительный брат, если предпочел карьеру родной крови. Я видел, как Джо задвигает его в угол, нависает над ним и орет: «ты, мать твою, делай, что я говорю, а не то…» И я видел, что Майкл - самый известный человек на земле - не решается дать им отпор.
Мы с Майклом не упоминали этот тур до следующего дня. Он позвонил мне через пару часов после этой встречи, но по какому-то другому вопросу, а я ждал, заговорит ли он об этом или нет. Он не заговорил. Когда мы сидели в его студии, я отважился отговорить его от этой затеи:
- Майк, если ты поедешь в этот тур, это будет самой большой твоей ошибкой. Ты уже сделал пятнадцать шагов вперед, а если свяжешься с этой катастрофой, то тебя отбросит на пятнадцать сотен шагов назад. Посмотри, чего ты добился. Не надо этим рисковать. Я знаю, ты хочешь поддержать братьев, но ты не можешь позволить им и Джо управлять твоей жизнью. Тебе нужно набраться смелости и дать им отпор. Они уничтожат все, что ты с таким трудом построил. Это будет конец твоей империи. Ты должен отстаивать свое мнение. И, Майкл, дело не во мне. У меня нет никаких интересов в этом, мне без разницы, поедешь ты или нет. Я говорю тебе это как друг. И я сделаю все, что смогу, чтобы помочь тебе разобраться с Джо и братьями.
Но, как всегда, если Майкл Джексон принял какое-то решение - хоть убей, он не отступится. Если бы я увидел хоть намек на то, что он сомневается - я бы нашел способ закрыть Виктори-тур еще до начала. Я бы провел расследование и узнал, кому где подмажут и сколько положат в клювик до, во время и после тура. Я бы показал Майклу, сколько денег у него вытащат из карманов. Я бы нарисовал ему целую гребаную схему и расписал бы подробно, как его отымеют с этим туром. Но я знал, что все это не стоит ни моего времени, ни усилий, ни денег… Да, мне бы такое расследование влетело в копеечку, но я был готов пойти на это ради Майкла. Готов был заплатить за это свои собственные деньги. Но я знал, что его страх перед Джо и чувство долга перед братьями затмевает и факты, и логику.
Я никогда не узнаю, как Джо удалось убедить его уволить меня. Может, он обрисовал ему какой-то план развития карьеры, который Майкл счел удачным. Может, он сказал что-то про то, как мы, белые евреи, крадем его деньги. Может, он просто отдубасил его как следует. Я не знаю, как это случилось, и, честно говоря, мне неинтересно выяснять. Психический ущерб, нанесенный Майклу родным отцом, случился так давно и залегал так глубоко, что даже целая команда гениальных специалистов не сумела бы ни определить, что не так, ни исправить это.
На следующее утро я получил письмо об увольнении. Все было очень прямолинейно: меня уволили, но я буду получать свою долю от всех проектов, над которыми работал. Был ли я разочарован? Еще бы. Зол? О, да. Удивлен? Ни капельки. Меня все это крайне расстроило, ведь я отдал этому парню все, что у меня было. Я сражался за него. Я плакал вместе с ним, я праздновал его победы вместе с ним, я постоянно прибегал по первому требованию. Я был с ним все время. Да любой на моем месте впал бы в депрессию. Мне надо было с ним поговорить. Мне не хотелось, чтобы наши отношения вот так закончились.
Я говорил с Майклом по телефону по 20 раз на дню, и он никогда не игнорировал мой звонок. У него было три номера: личный, очень личный и очень-очень личный. Он всегда отвечал на мои звонки, всегда. Я позвонил по личному номеру: «Набранный номер не обслуживается». Я бросил трубку.
Я позвонил по очень личному номеру: «Набранный номер не…» Я бросил трубку.
Я позвонил по очень-очень личному номеру: «Набранный номер…» Я бросил трубку.
В какой-то момент после нашего последнего разговора он отключил все три своих номера, просто чтобы не говорить со мной. Я знал, что ехать к нему домой бессмысленно. Если он прячется от меня по телефону, то лично тем более говорить не станет. Вот так все и закончилось между мной и Майклом Джексоном. По крайней мере, на тот момент.
Через год я был за кулисами Shrine Auditorium, на одной из тысяч церемоний награждений, происходивших в Лос Анджелесе каждый год. Я шел по длинному коридору, ведшему к гримерным, и увидел начальника личной охраны Майкла, Билла Брэя. Я позвал его: «Эй, привет, Билл, как дела?»
Он небрежно махнул мне рукой, затем повернулся и зашел в одну из гримерных. Понятия не имею, что он сказал Майклу. Может: «Роб Визнер здесь, он придет разбираться, так что никуда не ходи без меня». Или: «Роб Визнер здесь, может, вам стоит поздороваться?» Или: «Рон Визнер здесь. Хочешь, чтобы я отметелил его?»
Мне некогда было думать об этом, поскольку мне нужно было в одну из гримерных в конце коридора. Но когда я проходил мимо двери Майкла, дверь открылась. На пороге стоял Билл. И я решил рискнуть:
- Майк здесь?
- Да, заходи.
Я шагнул через порог, и вот он, мой старый приятель, Король поп-музыки. Без какого-либо приветствия я заявил ему:
- Знаешь что, парень? Ты самый творческий человек, которого я когда-либо знал. Но яйца ты так и не отрастил.
А затем я повернулся и вышел.
Через два дня у меня зазвонил телефон.
- Алло.
- Рон, мне так жаль. Я не хотел, чтобы все так случилось.
- Ну, все так случилось, Майк. И случилось потому, что ты сам это спровоцировал. Так что не надо мне тут рассказывать. Это твоя вина. Ты не сумел разобраться со своим стариком, а заплатить за это пришлось мне.
Через секунду он повторил:
- Мне очень жаль.
- Мне тоже есть о чем жалеть, Майк.
Он еще что-то бормотал пару минут, не говоря ничего конкретного, затем повесил трубку. И с тех пор явно хотел, чтобы я вернулся. Откуда я знаю? Потому что он снова звонил мне по 20 раз в день. Иногда спрашивал совета, иногда ставил мне какой-то музыкальный отрывок, а иногда звонил просто поздороваться. Я отвечал на все его звонки, и наши беседы всегда были цивилизованными, но глубины в этом взаимодействии уже не было, потому что я так хотел. Я мог дружить с ним, но если он не хочет извиниться, не может встать и быть мужиком - то ни о каком возвращении былых отношений не может быть и речи. И для него это было огромным несчастьем, потому что, можете мне поверить, ему нужен был хороший советчик. И ничего этого он не получил от человека, которым заменил меня. Фрэнк Дилео был хороший, талантливый малый с обширными связями, но явно не тот человек, который будет холить и лелеять Майкла. А Майклу это было крайне необходимо.
Видите ли, когда я был его менеджером, его жизнь была продуктивной и относительно беспроблемной, потому что я заботился о том, чтобы он получал безусловную поддержку, и заодно служил детектором дерьма. Все его самые большие проблемы касались его эксцентричности - пластических операций и т.д., но после моего ухода все покатилось по наклонной плоскости. Ранчо «Неверленд», на котором он жил с 1988 по 2005 год, было настоящей денежной ямой. 3000 акров, огромный зоопарк и аттракционы - это был мини-Диснейленд. Зная его отношение к Диснейленду, разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы уговорить его отказаться от этого. А ведь следовало бы. Одно только содержание этого дома - черт, это даже не дом, это целый город! - обходилось ему в миллион долларов в неделю. Его затраты тоже вышли из-под контроля, и никто не мог сказать, что именно он покупал. Это была просто… всякая ерунда. У него были хранилища по всему Лос Анджелесу, доверху набитые всякой всячиной, обломками его карьеры: рекламные щиты, сценические декорации и прочий хлам. Он был плюшкиным еще до того, как в мире появились плюшкины. Содержание всех этих хранилищ стоило шестизначную сумму в месяц. Это миллион долларов в год.
Ближе к финалу он все больше и больше отгораживался от общества. Он перестал доверять кому-либо и все больше отдалялся от людей, которым он был небезразличен. Ему был нужен кто-то вроде Куинси, кто мог бы направлять его творческую энергию в позитивное русло, обратить ее на созидание чего-то прекрасного. А еще ему был нужен кто-то (уж простите, если это прозвучит эгоистично) вроде меня - у кого достаточно храбрости обрисовать ему истинное положение вещей, сказать ему, что весь мир воспринимает его уже не просто немного эксцентричным, сказать ему, что его отец - денежная пиявка. В конце концов, просто велеть ему собраться и взять себя в руки, мать твою!
Но этой страховочной сетки у него больше не было, и он пустился в свободное плавание. Он стал отшельником и позволил себе все глубже и глубже погружаться в странный, депрессивный и токсичный мир.
Я поддерживал с ним связь до самого конца, регулярно заезжал к нему, и там он ставил мне треки, которые записывал у себя в домашней студии. Но в тот момент он редко что-либо доводил до конца. Коротенькая мелодия, инструментальный припев, басовая партия или даже парочка, но полноценных, законченных песен уже не было. Впрочем, у него всегда было что послушать, потому что он оставался творческой динамо-машиной. Возможно, он уже не был так одержим музыкой, как в восьмидесятых, но он работал, даже когда был нездоров (а нездоров он был почти постоянно).
Если бы он достаточно заботился о себе, если бы не расшвыривал деньги во все стороны, если бы не сжег все мосты в отношениях с такими людьми, как Куинси - он по-прежнему создавал бы музыку, которая была бы не хуже (а то и лучше) Off the Wall и Thriller, и по качеству, и по уровню продаж. Я верю, что если бы он просто нормально питался, принимал витамины, избегал некорректно прописанных медикаментов и общался с людьми, которые видели в нем человека, а не банкомат, он бы все еще был здесь. Да взять хотя бы Брюса Спрингстина. Он на 9 лет старше Майкла, и он здоров как бык, активно работает на сцене и в студии, потому что хорошо питается, занимается спортом, упорно трудится и не отвлекается на ерунду. Все просто. Но Майкл и слышать ничего не хотел.
За две недели до его смерти, когда он готовился к туру This Is It, до меня начали доходить шепотки, что дело пахнет керосином - и все гораздо хуже, чем обычно. Говорили, что он ужасно выглядит, куда ужаснее, чем когда-либо, но AEG, компания, рекламировавшая тур, не собиралась отменять концерты, чтобы дать ему время выздороветь. Они наняли доктора, Конрада Мюррея, который должен был помочь ему восстановиться, что в данном случае означало накачивать его всякими бодрящими препаратами. На самом деле это был коктейль смерти, и если бы AEG (а) наняли настоящего врача и/или (б) отменили тур, бедняга, возможно, был бы жив. Но, по мнению компании, Мюррей должен был обеспечить работоспособность Майкла, потому что шоу должно продолжаться (предварительные продажи билетов уже принесли им миллионы долларов, пятьдесят концертов были распроданы за считанные минуты).
За несколько дней до смерти Майкл позвонил мне и предложил встретиться. Я приехал к нему в Staples Center, где проходили репетиции. Он очень давно не выглядел по-настоящему здоровым, но то, что я увидел, выходило за всякие рамки приличий. Когда я увидел его, моей первой мыслью было: да он же выглядит как гребаный военнопленный! В принципе, он всегда был худощавым, но сейчас похудел еще больше; я прикинул, что он весил от силы 45 кило. Я знал, что он действительно хочет дать эти концерты, и я надеялся, что он сможет их отработать, потому что это помогло бы ему чисто психологически. Но когда я увидел, как он, едва передвигая ноги, бродит по сцене, я понял, что до Лондона он не дотянет. Никак.
Собственно, уже тогда я знал, что вижу его в последний раз.
В его глазах застыло это хорошо знакомое мне выражение - выражение полного смирения с неизбежностью. Его глаза говорили «это конец», и это разбило мне сердце, потому что до начала 2000-х, когда все полетело в тартарары, у него было все. Мы все знаем, как он великолепно поет и танцует, но мало кто знает, что он был бесстрашен. Он бы попробовал что угодно - что угодно! - чтобы развлечь толпу, и неважно, сколько их там, 100 или 100 000.
Он сражался с демонами, о которых никогда не говорил мне, но даже если бы и сказал, я бы, наверное, ничего не понял. Мы происходили из совершенно разных миров, но несколько лет мы вполне продуктивно работали в команде. В его жизни было множество эпизодов, о которых я вообще ничего не знаю - я никогда не сую нос в личную жизнь клиентов, и тот Майкл Джексон, которого я знал, просто хотел создавать лучшую музыку в мире, музыку, которую будет слушать множество самых разных людей. Поэтому меня бесконечно угнетает тот факт, что многие запомнят его трагический, мрачный конец, а не его яркое, живое начало и все то, что он сделал, чтобы изменить правила этого бизнеса.