***
Эта неделя у меня выдалась наполненной творчеством, размышлениями и чувствами.
Даже стихи опять начала писать, и читать.
К моим стихам, может быть, вернемся, а пока вот вам
Николай Гумилев:
Когда я был влюблен (а я влюблен
Всегда - в идею, женщину иль запах),
Мне захотелось воплотить свой сон
Причудливей, чем Рим при папах.
Я нанял комнату с одним окном,
Приют швеи, иссохшей за машинкой,
Где, верно, жил облезлый старый гном,
Питавшийся оброненной сардинкой.
Я стол к стене придвинул, на комод
Рядком поставил альманахи «Знанье»,
Открытки - так, чтоб даже готтентот
В священное пришел негодованье.
Она вошла, спокойно и светло,
Потом остановилась изумленно.
От ломовых в окне тряслось стекло.
Будильник тикал злобно-однотонно.
И я сказал: «Царица, вы одни
Сумели воплотить всю роскошь мира;
Как розовые птицы, ваши дни,
Влюбленность ваша - музыка клавира.
Ах, бог любви, заоблачный поэт,
Вас наградил совсем особой меткой,
И нет таких, как вы...» Она в ответ
Задумчиво кивала мне эгреткой.
Я продолжал (и тупо за стеной
Звучал мотив надтреснутой шарманки):
«Мне хочется увидеть вас иной,
С лицом забытой богом гувернантки.
И чтоб вы мне шептали: «Я твоя»,
Или еще: «Приди в мои объятья».
О, сладкий холод грубого белья,
И слезы, и поношенное платье.
А уходя, возьмите денег: мать
У вас больна, вам нужны наряды…
Как скучно все, мне хочется играть
И вами, и собою, без пощады»
Она, прищурясь, поднялась в ответ;
В глазах светилась злоба и страданье:
«Да, это очень тонко, вы поэт,
Но я к вам на минуту, до свиданья».
Прелестницы, теперь я научен,
Попробуйте прийти, и вы найдете
Духи, цветы, старинный медальон,
Обри Бердслея в строгом переплете.
Весна 1911
Сонет
Я верно болен: на сердце туман,
Мне скучно все, и люди, и рассказы,
Мне снятся королевские алмазы
И весь в крови широкий ятаган.
Мне чудится (и это не обман),
Мой предок был татарин косоглазый,
Свирепый гунн... Я веяньем заразы,
Через века дошедшей, обуян.
Молчу, томлюсь, и отступают стены:
Вот океан весь в клочьях белой пены,
Закатным солнцем залитый гранит,
И город с голубыми куполами,
С цветущими жасминными садами,
Мы дрались там... Ах да! я был убит.
1911
Даже стихи опять начала писать, и читать.
К моим стихам, может быть, вернемся, а пока вот вам
Николай Гумилев:
Когда я был влюблен (а я влюблен
Всегда - в идею, женщину иль запах),
Мне захотелось воплотить свой сон
Причудливей, чем Рим при папах.
Я нанял комнату с одним окном,
Приют швеи, иссохшей за машинкой,
Где, верно, жил облезлый старый гном,
Питавшийся оброненной сардинкой.
Я стол к стене придвинул, на комод
Рядком поставил альманахи «Знанье»,
Открытки - так, чтоб даже готтентот
В священное пришел негодованье.
Она вошла, спокойно и светло,
Потом остановилась изумленно.
От ломовых в окне тряслось стекло.
Будильник тикал злобно-однотонно.
И я сказал: «Царица, вы одни
Сумели воплотить всю роскошь мира;
Как розовые птицы, ваши дни,
Влюбленность ваша - музыка клавира.
Ах, бог любви, заоблачный поэт,
Вас наградил совсем особой меткой,
И нет таких, как вы...» Она в ответ
Задумчиво кивала мне эгреткой.
Я продолжал (и тупо за стеной
Звучал мотив надтреснутой шарманки):
«Мне хочется увидеть вас иной,
С лицом забытой богом гувернантки.
И чтоб вы мне шептали: «Я твоя»,
Или еще: «Приди в мои объятья».
О, сладкий холод грубого белья,
И слезы, и поношенное платье.
А уходя, возьмите денег: мать
У вас больна, вам нужны наряды…
Как скучно все, мне хочется играть
И вами, и собою, без пощады»
Она, прищурясь, поднялась в ответ;
В глазах светилась злоба и страданье:
«Да, это очень тонко, вы поэт,
Но я к вам на минуту, до свиданья».
Прелестницы, теперь я научен,
Попробуйте прийти, и вы найдете
Духи, цветы, старинный медальон,
Обри Бердслея в строгом переплете.
Весна 1911
Сонет
Я верно болен: на сердце туман,
Мне скучно все, и люди, и рассказы,
Мне снятся королевские алмазы
И весь в крови широкий ятаган.
Мне чудится (и это не обман),
Мой предок был татарин косоглазый,
Свирепый гунн... Я веяньем заразы,
Через века дошедшей, обуян.
Молчу, томлюсь, и отступают стены:
Вот океан весь в клочьях белой пены,
Закатным солнцем залитый гранит,
И город с голубыми куполами,
С цветущими жасминными садами,
Мы дрались там... Ах да! я был убит.
1911