Я вернулся в мой город, знакомый до слез...
«Я вернулся в мой город, знакомый до слез...» - писал в начале прошлого века Мадельштам, «...До прожилок, до детских припухших желез...» - подхватывала Алла Борисовна через полвека, «...у меня еще есть адреса, по которым найду мертвецов голоса» - крутилось у меня в голове почти сто лет спустя, когда после полутора лет отсутствия я ненадолго приехал в свой родной город - город шумный, город нарядный, город праздничный; город красивой архитектуры, красивой природы, красивых людей.
Я приехал, но не все телефоны ответили, и не по всем адресам нашлись те, кого хотел услышать, то, что хотел увидеть. Умирают не только люди: умирают дома, парки, магазины, кафе. Грустно было ходить теми местами, которые уже не узнать, где бывал с людьми, которых уже нет, где любовался видами, теперь уже застроенными, заслоненными, загороженными.
Я старался избегать этих центральных улиц, площадей, проспектов, где каждый булыжник мостовой, каждая подворотня, каждое парадное и пустое место, на котором когда-то рос теперь спиленный каштан или клен, отзывались внутри меня эхом счастливых и беззаботных времен, ушедших безвозвратно. И я пошел туда, где раньше почти не бывал: в тот старый околоток, куда и не мыслил ходить, живя в городе. Я видел его из окон автобусов и трамваев, а позже - своего автомобиля, но погулять по тем плохо асфальтированным улицам и переулкам мне не приходило в голову. Теперь он стал моим спасением. Я открыл его для себя - мой провинциальный Харьков. В этом городе от столичного блеска до сонной провинциальности всегда было рукой подать да улицу перейти.
Шагая вниз от центра города, я пристальней всматривался в фасады зданий: многоэтажки сменялись одно-двухэтажной застройкой стилей всевозможных: эклектики, русского классицизма, модерна, конструктивизма...
Там, в стороне от шумной жизни Первой столицы, сохранились почти в первозданном виде окна, двери, портики, барельефы. Я пожалел, что у меня не было с собой фотоаппарата, но даже с его помощью я бы не смог сберечь "на потом" то состояние спокойного умиротворения, в которое я погрузился, бродя по тихим провинциальным улочкам моего большого столичного города.
Скрепя сердце я достал телефон с камерой и начал снимать. Для себя, на память, просто так.
Я приехал, но не все телефоны ответили, и не по всем адресам нашлись те, кого хотел услышать, то, что хотел увидеть. Умирают не только люди: умирают дома, парки, магазины, кафе. Грустно было ходить теми местами, которые уже не узнать, где бывал с людьми, которых уже нет, где любовался видами, теперь уже застроенными, заслоненными, загороженными.
Я старался избегать этих центральных улиц, площадей, проспектов, где каждый булыжник мостовой, каждая подворотня, каждое парадное и пустое место, на котором когда-то рос теперь спиленный каштан или клен, отзывались внутри меня эхом счастливых и беззаботных времен, ушедших безвозвратно. И я пошел туда, где раньше почти не бывал: в тот старый околоток, куда и не мыслил ходить, живя в городе. Я видел его из окон автобусов и трамваев, а позже - своего автомобиля, но погулять по тем плохо асфальтированным улицам и переулкам мне не приходило в голову. Теперь он стал моим спасением. Я открыл его для себя - мой провинциальный Харьков. В этом городе от столичного блеска до сонной провинциальности всегда было рукой подать да улицу перейти.
Шагая вниз от центра города, я пристальней всматривался в фасады зданий: многоэтажки сменялись одно-двухэтажной застройкой стилей всевозможных: эклектики, русского классицизма, модерна, конструктивизма...
Там, в стороне от шумной жизни Первой столицы, сохранились почти в первозданном виде окна, двери, портики, барельефы. Я пожалел, что у меня не было с собой фотоаппарата, но даже с его помощью я бы не смог сберечь "на потом" то состояние спокойного умиротворения, в которое я погрузился, бродя по тихим провинциальным улочкам моего большого столичного города.
Скрепя сердце я достал телефон с камерой и начал снимать. Для себя, на память, просто так.