...and it finally arrived
Сегодня будут осенние истории
истории родом из августа-сентября. это особенное время. период подготовки к трансформации, удушающей свободы (да, я знаю, как это звучит, и, тем не менее, это так); время одевать картонные крылья (теперь вы, надеюсь, понимаете, что свобода может быть удушающей?), очень точно сформулированное кем-то, кто знает меня слишком хорошо: ты же знаешь, что в это время года с тобой каждый раз случается одно и то же; у тебя сходит старая кожа, тебе хочется все разломать, но, даст бог, в этот раз обойдётся точно так же, как и в прошлый; о позапозапрошлых разах вспоминать не будем.
после утреннего занятия (я встаю в семь утра, и это волшебно, хотя кофе приходится откладывать на после, и в душе приходится стоять с закрытыми глазами, пока не проснешься) я почти всегда иду на рынок
прежде всего, овощной рынок в старой части города - это что-то из реалий французских романов начала 20го века: шум, общительные торговки (вы бы меня прямо не узнали, я совершенно перестаю быть букой), влажные базилик руккола шпинат кинза укроп в букетах, словно цветы, солнечные помидоры, янтарные тыквы, сливочные грибы, цуккини и виноград разных цветов и оттенков сладости, и всякая старается впихнуть ну вот еще один огурчик в пупырышки, еще лучка, и я почти всегда не против (я наслаждаюсь процессом), рынок всегда преподносит сюрпризы: вот, внезапно, охапка перечной мяты, у нее запах, который не отыскать в магазинах, или долго ищешь идеальные персики, и у той же женщины покупаешь к огромной своей радости еще пять роскошных инжирин, в общем, я как ребенок в диснейленде без очередей
ты как-то сказал мне, что очень хочешь однажды встретить меня утреннюю - другую. Не сонную, спешащую уйти, уехать, сварить кофе на своей кухне и окунуться в прохладную воду (стояла августовская жара) в своей ванне, завернуться в свою простыню-как-в-тогу, а - спешащую куда-то, проснувшуюся, доброжелательно-снисходительную, готовую остановиться поболтать из вежливости. и вот твое желание осуществилось (люди уходят, желания остаются), спустя столько времени, и у тебя не нашлось ничего, кроме «так вот какого цвета у тебя волосы на самом деле» - ты, блистательный собеседник, готовый заткнуть любого, потому что они все несут какую-то чушь
старое кладбище бывает страшным не оттого, что оно кладбище (кого могут потревожить мертвые? кому могут помешать давно похороненные христовы невесты по имени Винсента, Бенедикта, Каролина?), а оттого, что место это древнее, деревья там повыше, чем в ином лесу; папоротники, до которых не добрались садовники (наводят лоск ради туристов), доходят мне до пояса, мох пахнет доисторическими колдуньями; неосвещенные дорожки (освещаются только главные аллеи) как будто сошли с иллюстраций к готическим романам, и все время кажется, будто оно дышит, словно спящий монстр, и шум, исходящий от всего-навсего (и не сметь думать иначе) маленьких копошащихся зверьков (белок, ежей, собак, летучих мышей) ощущается как неопределенныешорохитьмы. после заката там нужно держаться за руки и смотреть под ноги, если, конечно, вы пришли не как туристы. зато туман там сладок, а воздух хорош
бог свидетель, все знают, для чего мужчине нужна женщина, - чтобы в ней раствориться и потерять себя, чтобы почувствовать себя сначала хозяином, а потом, ближе к завершению, маленьким ребенком. беда в том, что это не всегда помогает. И ничто - даже женщина - не поможет тебе справиться с тем, что взрослая жизнь, увы, всегда оказывается совершенно не тем, чего от нее ждали. Если ты не застрял в вечных 19-ти, ты знаешь, что я имею в виду. Никакого тебе вечного праздника - ни у вас, живущих по раз и навсегда расписанному плану, ни у нас, живущих на самом деле тоже по плану, просто тебе он кажется лодкой без весла. я никогда бы не смогла стать твоим спасением, даже если б захотела, потому что выхода нет. можно либо жить, либо утонуть в беззаконии/углубиться в собственное подсознание/уйти прочь от реальности только для того, чтобы она острыми зубами схватила-таки тебя за задницу/превратить в свою жизнь в бесконечную вечеринку - но ты знаешь, как бывает, когда вечеринка заканчивается, и ты возвращаешься домой, где все так же приходится смывать грим, снимать платье, становиться под душ и думать о том, какой длинный список дел на завтра, а силы у тебя закончились уже сегодня. но все хорошо, и все нормально, это жизнь, детка, у нее масса своих плюсов, и, кроме того, у тебя же есть это самое умение жить, о котором мечтают многие, так что нужно просто продолжать, планировать что-то на следующий сентябрь, находить новые увлечения, снимать стресс при помощи разумных доз алкоголя, ведь воздух все еще почти прозрачен и способен пропускать солнечные лучи, а значит, в конце мы все просто умрем
эта невидимая демаркационная линия, которая отделяет прилежных студенток и приличных горожанок от женщин в отчаянно коротких юбках, с отчаянно блестящими тенями на веках, в крикливых чулках, узоры на которых напоминают о кровавых подтёках и ожогах, с безнадежно устаревшими прическами, похожими на покосившиеся башни, или просто повисшими волосами нелепых цветов (всякий цвет здесь кажется нелепым, даже естественный), женщин в поисках господина и повелителя (вещь ищет хозяина), и кто посмеет их за это винить. эта линия материальна, хотя и невидима
истории родом из августа-сентября. это особенное время. период подготовки к трансформации, удушающей свободы (да, я знаю, как это звучит, и, тем не менее, это так); время одевать картонные крылья (теперь вы, надеюсь, понимаете, что свобода может быть удушающей?), очень точно сформулированное кем-то, кто знает меня слишком хорошо: ты же знаешь, что в это время года с тобой каждый раз случается одно и то же; у тебя сходит старая кожа, тебе хочется все разломать, но, даст бог, в этот раз обойдётся точно так же, как и в прошлый; о позапозапрошлых разах вспоминать не будем.
после утреннего занятия (я встаю в семь утра, и это волшебно, хотя кофе приходится откладывать на после, и в душе приходится стоять с закрытыми глазами, пока не проснешься) я почти всегда иду на рынок
прежде всего, овощной рынок в старой части города - это что-то из реалий французских романов начала 20го века: шум, общительные торговки (вы бы меня прямо не узнали, я совершенно перестаю быть букой), влажные базилик руккола шпинат кинза укроп в букетах, словно цветы, солнечные помидоры, янтарные тыквы, сливочные грибы, цуккини и виноград разных цветов и оттенков сладости, и всякая старается впихнуть ну вот еще один огурчик в пупырышки, еще лучка, и я почти всегда не против (я наслаждаюсь процессом), рынок всегда преподносит сюрпризы: вот, внезапно, охапка перечной мяты, у нее запах, который не отыскать в магазинах, или долго ищешь идеальные персики, и у той же женщины покупаешь к огромной своей радости еще пять роскошных инжирин, в общем, я как ребенок в диснейленде без очередей
ты как-то сказал мне, что очень хочешь однажды встретить меня утреннюю - другую. Не сонную, спешащую уйти, уехать, сварить кофе на своей кухне и окунуться в прохладную воду (стояла августовская жара) в своей ванне, завернуться в свою простыню-как-в-тогу, а - спешащую куда-то, проснувшуюся, доброжелательно-снисходительную, готовую остановиться поболтать из вежливости. и вот твое желание осуществилось (люди уходят, желания остаются), спустя столько времени, и у тебя не нашлось ничего, кроме «так вот какого цвета у тебя волосы на самом деле» - ты, блистательный собеседник, готовый заткнуть любого, потому что они все несут какую-то чушь
старое кладбище бывает страшным не оттого, что оно кладбище (кого могут потревожить мертвые? кому могут помешать давно похороненные христовы невесты по имени Винсента, Бенедикта, Каролина?), а оттого, что место это древнее, деревья там повыше, чем в ином лесу; папоротники, до которых не добрались садовники (наводят лоск ради туристов), доходят мне до пояса, мох пахнет доисторическими колдуньями; неосвещенные дорожки (освещаются только главные аллеи) как будто сошли с иллюстраций к готическим романам, и все время кажется, будто оно дышит, словно спящий монстр, и шум, исходящий от всего-навсего (и не сметь думать иначе) маленьких копошащихся зверьков (белок, ежей, собак, летучих мышей) ощущается как неопределенныешорохитьмы. после заката там нужно держаться за руки и смотреть под ноги, если, конечно, вы пришли не как туристы. зато туман там сладок, а воздух хорош
бог свидетель, все знают, для чего мужчине нужна женщина, - чтобы в ней раствориться и потерять себя, чтобы почувствовать себя сначала хозяином, а потом, ближе к завершению, маленьким ребенком. беда в том, что это не всегда помогает. И ничто - даже женщина - не поможет тебе справиться с тем, что взрослая жизнь, увы, всегда оказывается совершенно не тем, чего от нее ждали. Если ты не застрял в вечных 19-ти, ты знаешь, что я имею в виду. Никакого тебе вечного праздника - ни у вас, живущих по раз и навсегда расписанному плану, ни у нас, живущих на самом деле тоже по плану, просто тебе он кажется лодкой без весла. я никогда бы не смогла стать твоим спасением, даже если б захотела, потому что выхода нет. можно либо жить, либо утонуть в беззаконии/углубиться в собственное подсознание/уйти прочь от реальности только для того, чтобы она острыми зубами схватила-таки тебя за задницу/превратить в свою жизнь в бесконечную вечеринку - но ты знаешь, как бывает, когда вечеринка заканчивается, и ты возвращаешься домой, где все так же приходится смывать грим, снимать платье, становиться под душ и думать о том, какой длинный список дел на завтра, а силы у тебя закончились уже сегодня. но все хорошо, и все нормально, это жизнь, детка, у нее масса своих плюсов, и, кроме того, у тебя же есть это самое умение жить, о котором мечтают многие, так что нужно просто продолжать, планировать что-то на следующий сентябрь, находить новые увлечения, снимать стресс при помощи разумных доз алкоголя, ведь воздух все еще почти прозрачен и способен пропускать солнечные лучи, а значит, в конце мы все просто умрем
эта невидимая демаркационная линия, которая отделяет прилежных студенток и приличных горожанок от женщин в отчаянно коротких юбках, с отчаянно блестящими тенями на веках, в крикливых чулках, узоры на которых напоминают о кровавых подтёках и ожогах, с безнадежно устаревшими прическами, похожими на покосившиеся башни, или просто повисшими волосами нелепых цветов (всякий цвет здесь кажется нелепым, даже естественный), женщин в поисках господина и повелителя (вещь ищет хозяина), и кто посмеет их за это винить. эта линия материальна, хотя и невидима
Click to view