Пушкин на Басманке
Пушкин в пугачевской клетке Басманного суда.
Гусарская вечеринка у Воиныча была в самом разгаре. Гусары, ментики, кивера. Все дела. Варили жженку. Шампанское лилось рекой. Приехал Пушкин. Настроение его сразу поднялось, как только он увидел любимые разгоряченные родные русские лица. И он забыл про преследовавшие его последнее время тоскливые воспоминания о гаданиях кишиневской цыганки: "Ждет тебе, изумрудный мой, казенный дом и долгая дорога".
- Пушкин! Пушкин! - заорали хмельные гусары. - Брат, прочитай нам про черную шаль.
Пушкин не заставил себя долго упрашивать, кровь ударила ему в голову, и он вскочил на стул. Гусары притихли. На стенах заметались сполохи от свечей. Бокал в руке замершего Воиныча наклонился, шампанское капало на паркет. Голос Пушкина зазвенел:
Гляжу, как безумный, на черную шаль,
И хладную душу терзает печаль.
Когда легковерен и молод я был,
Младую гречанку я страстно любил;
Прелестная дева ласкала меня,
Но скоро я дожил до черного дня.
Однажды я созвал веселых гостей;
Ко мне постучался презренный еврей;
«С тобою пируют (шепнул он) друзья;
Тебе ж изменила гречанка твоя».
Я дал ему злата и проклял его
И верного позвал раба моего.
Мы вышли; я мчался на быстром коне;
И кроткая жалость молчала во мне.
Едва я завидел гречанки порог,
Глаза потемнели, я весь изнемог...
В покой отдаленный вхожу я один...
Неверную деву лобзал армянин.
Не взвидел я света; булат загремел...
Прервать поцелуя злодей не успел.
Безглавое тело я долго топтал
И молча на деву, бледнея, взирал.
Я помню моленья... текущую кровь...
Погибла гречанка, погибла любовь!
С главы ее мертвой сняв черную шаль,
Отер я безмолвно кровавую сталь.
Мой раб, как настала вечерняя мгла,
В дунайские волны их бросил тела.
С тех пор не целую прелестных очей,
С тех пор я не знаю веселых ночей.
Гляжу, как безумный, на черную шаль,
И хладную душу терзает печаль.
- Браво, Пушкин! - закричали гусары.- Ты - король Парнаса. Баловень Эрато и Мельпомены.
Успех был неимоверный. Пушкин почивал на лаврах.
Расходились уже под утро.
- Я велю подать тебе карету,- утирая слезы, рыдал на плече Пушкина Воиныч.
К крыльцу подкатила черная карета. Лакей в джинсах и черной бейсболке распахнул дверцу. Пушкин легко запрыгнул внутрь. И удивился, что лакей в джинсах и бейсболке уселся с ним рядом. Слева оказался его двойник. Они прижали Пушкина с боков.
- Слышь ты, курчавый, а чо эт ты там читал? "Презренный еврей", "проклял его", армянина и неверную гречанку почикал, а трупы сбросил в реку? - сказал лакей, сидевший справа. А тот, что слева, кивнул бейсболкой.
- Это стиховорение "Черная шаль". Любимое произведение гусаров,- гордо ответствовал Пушкин.
- Угу-угу,- кивнул лакей. - С гусарами по поручению верховного мы еще разберемся. А ты нам ответишь за "презренного еврея" и все расскажешь про почиканного армянина и гречанку.
- Кто вы такие, черт побери? - взвился Пушкин. - Я вызову вас на дуэль.
- Сиди не трепыхайся,- сказал лакей, что слева, и они одновременно ударили Пушкина локтями по почками.
Пушкин ойкнул. Заныло под ложечкой. "Жандармы",- подумал он,- новая форма, синие джинсы и черные бейсболки. Бенкендорф, как всегда, старается."
- Куда вы меня везете? - голос Пушкина задрожал.
- А и точно, Карлыч, куда мы его? - спросил жандарм, что слева.
- Давай сразу на Басманку, Христофорыч,- предложил жандарм, что справа. - Повезем его к Наталье Мушниковой. Надо арест оформить. А потом уже доложим начальству и за гонораром.
Он стукнул кучеру и проорал:
- На Басманку!
"Басманка,- промелькнуло в голове Пушкина,- суд, кандалы, "оковы тяжкие", "темницы сырые". Нет, не хочу."
- Везите меня на Басманку к дяде моему, Василию Львовичу,- нашелся Пушкин.
- А сколько он даст? - поинтересовался Карлыч.
- Тысячу золотом,- отчеканил Пушкин.
- Мало,- вздохнул Христофорыч. - Успеем еще Василия Львовича пощипать. Сначала заглянем к Мушниковой.
Черная карета уже мчалась по Старой Басманной. Пушкин увидел очертания знакомого дома дяди.
- На все вопросы отвечай - да,- предупредил Пушкина Карлыч. - А не то отвезем тебя в Тайную канцелярию и прикажем выпороть. Веди себя прилично.
Вот и суд. Христофорыч накинул на голову Пушкина пыльный мешок. Вдвоем с Карлычем, взяв Пушкина под белы рученьки, они поволокли его по коридору в зал суда.
Заведя Пушкина в зал суда, они посадили его в пугачевскую клетку и связали руки за спиной.
- Кто это у вас, ребята? - удивилась судья Наталья Мушникова.
- Да вот - тип,- отвечал Карлыч и протянул судье Наталье Мушниковой папочку с материалами. - Некий Пушкин. Наговорил на 282-ю. И самопризнание еще в двойном убийстве гречанки и армянина.
- Пушкин, Пушкин,- бормотала судья Наталья Мушникова и листала документы. - Фамилия что-то знакомая. Фашист, значит. О-о! "Презренный еврей"? "Проклял еврея"? Да он тут на пятерик наговорил по 282-ой. Еще и мокруха. Армянин, небось, адвокатом был, а гречанка - журналисткой? Так-так-так. Избавился от трупов методом утопления в дунайских волнах. Э-э, ребята, Дунай это в Румынии. Я точно знаю. Нас, судей, сейчас хорошо учат. Прошли времена слепого штампования приговоров. Давайте подредактируем: "в днепровские волны их бросил тела". Да, и мы, судьи, недаром хлеб едим. Самопризнание - царица доказательств. А что это он у вас в мешке?
- Это наше, так сказать, ноу-хау,- ответил Христофорыч,- действует очень устрашающе на фашистов всех мастей. Моментально признаются во всех висяках.
- Апчхи! - чихнул Пушкин, страдавший от аллергии в пыльном мешке.
- Что он говорит? - не расслышала судья Наталья Мушникова.
- Подтверждает показания, данные на предварительном следствии,- растолковал Карлыч.
- Да-а, соколик,- протянула судья Наталья Мушникова,- раскрутился ты на срок. Головой надо было думать, а не языком чушь молоть. Куда вы его, ребята? В Потьму?
- Пока не знаем,- ответил Карлыч.- Обычно мы таких нациков в Туруханский край упекаем. Но у него дядя какой-то богатый есть тут, в Немецкой слободе, если подмажет, куда-нибудь поближе поместим. Первоход.
- Нате, вот, держите приговор, проштамповала,- судья Мушникова протянула жандармам бумагу. - До встречи. Хорошо работаете. И ноу-хау ваше мне понравилось. Мы теперь этих фашиков душить и душить будем.
- Пошли, болезный,- толкнул Пушкина в бок Христофорыч, и они вдвоем подхватили осужденного под белы рученьки.
Из-под мешка раздавались всхлипывания. "И черт меня догадал с умом и талантом родиться в России,- пробурчал Пушкин. - Нагадала сволочь, цыганка. Надо было Ивану Ивановичу Зурину сказать, чтобы и ее почикал." В нос его забилась пыль и ворсинки от мешка. Он заплакал.