Записки советского химика
A.М. Шкроб
Всему свое время
Государственный союзный экспериментальный завод красителей - так пышно он назывался - был построен на окраине подмосковного городка Долгопрудный. То ли просто так, то ли по репарациям мы вывезли из Германии кучу оборудования, патентов и рецептов с заводов "Агфа", выпускавших цветную пленку, и здесь все это возродилось к новой жизни. Собственно пленку на ГСЭЗК не делали, но зато в небольших и по-своему уютных цехах варили великое множество разных веществ, которые добавляют в фотографические эмульсии, чтобы сделать их чувствительными, цветными, хорошо смачивающими подложку и т.д. Вы даже не представляете, сколько всяких добавок и присадок - очень сложных органических соединений - нужно синтезировать, чтобы в семейном альбоме появилось цветное фото любимой киски.
Мало того, этот набор непрерывно расширялся и обновлялся, подчас в дикой спешке, и ни заводские лаборатории, ни опекавший завод НИИ органических полупродуктов и красителей (НИОПИК) не успевали разрабатывать оптимальные технологии. В результате затраты сырья и времени были неоправданно велики, а выходы продуктов столь же неоправданно малы. Совершенствовать успевали только многотоннажные производства, да и там находилось, что улучшить. Положение усугублялось тем, что регламенты, спускаемые из НИОПИКа, часто поражали своей химической безграмотностью и технологической беспомощностью.
Декабрьским вечером 1957 года завод притих и опустел. Стоял мороз, но не из-за него обезлюдели обсаженные елями и березами дорожки и проезды. Как по команде, у всех женщин в тот день заболели детишки. Правдами и неправдами увильнула от выхода на работу добрая половина вечерней смены. Заводское начальство еще до обеда слиняло по неизвестным адресам. Предстоял запуск "атома"...
За два-три года до этого заводу поручили изготовить 6-метоксихинолин - исходное вещество для синтеза новых цианиновых фотосенсибилизаторов. Как положено, пришел технологический регламент из НИОПИКа, его проверили в лаборатории и спустили в цех. А цех тут же взлетел на воздух. Взрыв был сильный, но люди уцелели, только один из рабочих потерял глаз, к счастью, стеклянный (ей-Богу!). Еще раз проверили в ЦЗЛ регламент, аппарат вытащили во двор и врыли в землю, придав ему некоторый уклон, чтобы направить осколки мимо цехов. Действительно, в день следующего пуска полутонная крышка, минуя цеха, пролетела над забором и наискось врезалась в железнодорожную насыпь. А мешалка, говорили, просвистела над электричкой и наповал уложила козу на пустыре.
Заводской фольклор сохранил забавные детали последовавших разборок. Взрывы совпали со скандалом по поводу некоего бурного романа, подвергнутого анализу и осуждению на партсобрании. Вот фрагмент выступления директора, воспроизведенного в ходившей по рукам поэме:
На подчиненном мне заводе
Любое дело о разводе
Является не личным делом,
А делом коллектива в целом!
Вы завели завод в прорыв,
И в результате страшный взрыв.
Товарищи, оставьте смех,
Не колба взорвалась, а цех...
Отказаться от заказа завод не мог, потому что сенсибилизатор из 6-метоксихинолина требовался для очень хитрых фотопленок. Потянулась цепочка событий, которой предстояло завершиться сегодня вечером. На этот раз пусковую кнопку нажму я.
"Атомную" установку смонтировали на отшибе, в щелястом сарае. Он был окутан облаком пара, который стравливали, чтобы не заморозить протянутые на живую нитку коммуникации. Оседая на окружающих деревьях, влага причудливо украсила их ледяными фестонами. С высокого столба косо бил луч прожектора, придавая картине фееричность. Казалось, того и гляди из сарая вылетит межконтинентальная ракета.
За полчаса до пуска аппаратчик Саша Воробьев, отчаянный парень, опасавшийся только тещи, почувствовал острую боль в животе и эвакуировался на заводской санитарке в местную лечебницу. Со мной остался начальник электроцеха Исаак Ефимович Шенцис, который не мог удрать, потому что отвечал за измерительные приборы и автоматику. Но Шенцис и не старался удрать - он отчаянно трусил, но лица не терял. Беда лишь в том, что толку от него будет мало: щупленький Исаак был примерно одного роста с многопудовыми бутылями и барабанами.
Я-то знаю, что вся суматоха и паника абсолютно безосновательна. Никогда больше эта штука не взорвется, даже если очень настаивать. Впрочем, я не слишком стараюсь разъяснять это окружающим: мне лестны кличка "камикадзе" и пугливое любопытство посетителей сарая. Хоть я и числюсь сменным мастером, но с восьми до восьми сижу здесь или в ЦЗЛ, а захочу - могу вообще не приезжать. Могу потребовать любую деталь, призвать лучших слесарей и сварщиков, попроси - мне бы и бабу привели, так нужен 6-метоксихинолин, и не позже конца декабря.
Оба взрыва прогремели как салют венскому химику Зденко Скраупу. Именно он в 1880 году открыл реакцию, которая сегодня повторится в подмосковном сарае. Эту реакцию проводит на практикуме каждый студент-органик, и каждого студента предупреждают - бери колбу объемом до половины литра, заполняй ее не более, чем на четверть, и грей крайне осторожно, голым коптящим пламенем горелки. Грей до первого пузырька, не дольше, иначе будешь отскабливать синтез с потолка. Потому и нагревают голым пламенем, чтобы мгновенно убрать источник тепла. Студентов наставляют, но потолки все-таки частенько приходится скрести... Так какой же умник затеял проводить реакцию Скраупа в кубовом аппарате, да к тому же пуская пар в рубашку краном, расположенным за сто метров? Проще было заложить толовую шашку - возни меньше, а результат тот же. Вот когда бабахнуло два раза подряд, тогда почесали затылки, посмотрели литературу и обнаружили, что давным-давно был предложен относительно безопасный вариант скраупирования, при котором реагенты смешиваются не сразу, а постепенно.
Лабораторные испытания этого варианта я застал, когда проходил преддипломную практику. Все было хорошо, но ничто не мешало аппаратчику открыть кран пошире, и тогда... Опасность взрыва нужно было искоренить полностью. А сделать это нетрудно: реакционную смесь следует разбить на капли, плавающие в кипящей инертной жидкости, - тогда выделяющееся тепло будет максимально быстро отводиться, расходуясь на парообразование. При этом нагрев выше температуры кипения принципиально невозможен. Подумав, я сообразил, что такой метод сулит еще и другие преимущества. Последним штрихом была идея использовать кипящий растворитель для удаления воды из сферы реакции (химики называют это азеотропной отгонкой).
Попробовал в кафедральной лаборатории - получилось прекрасно. Начальник взлетевшего некогда цеха Дольберг, выслушав меня, рискнул провести испытание в десятилитровом аппарате. Опытный технолог, он сразу понял, что мой метод тем выгодней, чем больше объем. Все удалось как нельзя лучше, а выход продукта вырос на четверть. С таким результатом я закончил практику, о нем рассказали Малькову, и в итоге я очутился в ночном промороженном сарае. Никто на заводе не пытался воспрепятствовать этому, никто не заявил, что рискованно поручать столь, скажем так, щекотливую задачу вчерашнему студенту... Все с облегчением отошли в сторону, когда Дольберг и Климкович приняли решение. Что там план, третий взрыв - верная тюрьма!
Ну что ж, пора начинать. Начали мы с Исааком с того, что, кряхтя и матерясь, втащили тяжеленные сосуды с сернягой и глицерином на помост. Потом, пока Исаак не отдышался, я учинил местное короткое замыкание, дабы умертвить никому не нужную автоматику. Увы, при этом отключился электрический термометр. Пришлось вывинтить гильзу с термопарой и воткнуть вместо нее старый добрый ртутный градусник, пропущенный сквозь резиновую пробку. Через два часа все было кончено.
До первой электрички далеко, спать не хотелось, и мы решили с разгона провести вторую операцию. Вот тут и случилась забавная история. Я задел локтем термометр, и его разнесла вдребезги скоростная мешалка. В реакционную смесь попала ртуть... Не вдаваясь в подробности, скажу, что она в принципе могла вызвать очень нежелательные события. Продолжать или остановиться? Я отправился к дежурному по заводу, где стоял московский телефон. "Шенцис жив?" - вскочив, хрипло крикнул дежурный. Я разбудил звонком Зарецкого, опытного химика из ЦЗЛ, первым делом успокоил его и попросил совета. Тот дать совет наотрез отказался: "Ты меня не впутывай! Сам натворил - сам отвечай!" Он еще что-то визжал, но я положил трубку. Так вот, впоследствии Зарецкий категорически отрицал, что я ему звонил. Наверно уснул снова и забыл...
Я так разозлился, что решил продолжить процесс. Когда последний литр был перегружен из аппарата в бутыль, за забором прогудела электричка. Мы с Исааком поняли, что великое приключение уже позади и можно расслабиться. Он отправился домой, а я завалился на диванчик в кабинетике Бориса Ильича. Проснулся уже в середине дня сам - будить меня не стали. Домой же попал только через неделю, потому что выделить 6-метоксихинолин из сваренной нами вонючей бурды (сиречь реакционной массы) было делом долгим, а времени осталось очень мало. А на вахту в сарае заступил оправившийся Саша Воробьев.
К утру 30 декабря на столе выстроились рядком большие банки с чуть желтоватой маслянистой жидкостью. Воздух напоен специфическим ароматом - это был запах победы. Хинолина было ровно столько, сколько нужно, грамм в грамм. Работница ОТК при мне намочила кальку, обтянула ею крышки банок, перевязала их веревочкой и укрепила пломбы. Точка!
Меня поздравили и отпустили домой в Москву. Я поел и лег отмокать в ванну, но тут раздался стук, скрип входной двери, и стенания соседки: "Да оставьте вы человека в покое!" За мной с завода прислали санитарку. Шофер не знал, что именно там стряслось, но в энергических выражениях описал состояние начальства. Ехать было не близко, и под вой включенной сирены успел перебрать множество гипотез. Но не угадал!
Случилось маленькое чудо. Запломбированные банки, переместившиеся в директорский кабинет, теперь заполняло не масло, а белая твердая масса. 6-Метоксихинолин впервые на этой планете перешел в кристаллическое состояние! Так бывает - чем больше вещества, тем лучше оно очищается, а чем оно чище, тем легче кристаллизуется. Подобное событие - подарок для химика, а тут главный инженер вопит, что я жулик и авантюрист, а начальник ОТК демонстративно рвет акт о приемке, ссылаясь на технические условия, где черным по белому записано, что продукт - жидкость. И за оставшиеся несколько часов необходимо обоих убедить, что я не верблюд.
Без поддержки Дольберга никогда не удалось бы уговорить обезумевших администраторов заглянуть в учебник и поверить, что хинолины можно идентифицировать по температуре плавления их пикратов - солей пикриновой кислоты. За этой кислотой на завывающей санитарке пришлось сгонять в Менделеевку. Ну ладно, с этой проблемой я справлюсь, а как быть с дуболомом из ОТК? Простейшее решение - поставить банки в кастрюлю с горячей водой и расплавить кристаллы - пришлось отбросить. Сейчас зима, и пока банки приедут к заказчику в Казань, товар снова затвердеет. А в Казани другой дуболом тоже учинит скандал и отпишет рекламацию. Я тупо уставился в скверно отпечатанный текст ТУ и вдруг заметил удивительную, восхитительную, чудесную строчку. Там было написано, что чистота продукта должна быть не меньше ВОСЬМИДЕСЯТИ процентов.
Сломя голову я понесся через весь завод к Борису Ильичу. Чудный старик, он соображал мгновенно... Прямо из цеха Дольберг умудрился связаться с казанскими химиками и обо всем с ними договорился. Короче, я разбавил хинолин бензолом. Жалко было нарушать дивную чистоту, но зато продукт стал-таки жидким, а завод благодаря этой нехитрой операции перевыполнил план по 6-метоксихинолину. На целых двадцать процентов! То-то была радость.
После Нового Года меня на заводе встретили как именинника. Мало того, что уцелел, так еще всем премию заработал! Даже Ванька стал здороваться, и только главный инженер источал ненависть. Надо сказать, что тут была и моя вина. Однажды он зашел в "атомный" сарай, когда Воробьев смешивал в мернике серную кислоту, глицерин и анизидин. Закончив, он выключил мешалку, и тут раздался крик главного: "Немедленно включи, а то взорвется!" Позвали меня, а по молодости не сдержался, заржал и сказал какую-то ядовитую гадость. Так до конца моей заводской карьеры он и ненавидел меня, но серьезно навредить не мог - с того декабрьского вечера я стал для него неуязвим.
Впрочем, по мелочам он пакостил, и, в частности, долго отказывался подписывать многажды подсовываемые ему приказы о моем переводе в ЦЗЛ. Это стало заводским анекдотом - когда главный инженер отправлялся на обход, секретарша директора звонила Климковичу и предупреждала: прячьте Шкроба. Шутник и балагур, Климкович высовывал голову в коридор и радостно вопил: "Саша, место!" И я под общий хохот брал книжку и скрывался в дамском сортире. Там даже стоял на этот случай специальный стульчик.
Когда я уходил с завода в аспирантуру, главный инженер долго мытарил меня с характеристикой. Кадровичка пришла ко мне жаловаться: "Как быть? Он все требует, чтобы я сделала ее хуже, а и так хуже некуда!" Я предложил ей свои услуги и написал, что, мол, Шкроб, будучи беспартийным евреем (без запятой!), от работы в цехе и общественной деятельности отлынивал, а вместо этого сидел в лаборатории. "Ты с ума сошел, кто ж тебя возьмет такого", - засмеялась она, но бумажку прихватила. Кстати, от общественной работы я вовсе не отлынивал, наоборот, ахнуть не успел, как очутился в заводском комитете комсомола. Мне поручили следить за так называемой политсетью, и я честно обошел многочисленные политкружки, записывая в блокнот наиболее колоритные идиотизмы ведущих. Потом на партбюро подробно отчитался, сказав в заключение, что везде было очень скучно. Меня отпустили, сухо заметив, что политсеть - не цирк, и больше никогда и никто по комсомольским делам на заводе ко мне не обращался.
На следующий день главный меня вызвал. "Мы долго совещались в дирекции, думали, что бы доброе о вас написать, но уж не обессудьте..." - и он протянул мне аккуратно перепечатанный знакомый текст. Я только того и ждал. У меня была заготовлена справка о всех разработках, рацпредложениях и т.п. с указанием выгоды для завода и моих премиальных по каждому пункту. Помянули даже грамоту за ударный труд, которую под расписку мне выдали в ЦК ВЛКСМ. Справку эту уже подписали директор, главбух и даже секретарь парткома. Она была мне совершенно не нужна, но кайф я словил. Как же нехотя он расписался в положенном месте.
Всему свое время
Государственный союзный экспериментальный завод красителей - так пышно он назывался - был построен на окраине подмосковного городка Долгопрудный. То ли просто так, то ли по репарациям мы вывезли из Германии кучу оборудования, патентов и рецептов с заводов "Агфа", выпускавших цветную пленку, и здесь все это возродилось к новой жизни. Собственно пленку на ГСЭЗК не делали, но зато в небольших и по-своему уютных цехах варили великое множество разных веществ, которые добавляют в фотографические эмульсии, чтобы сделать их чувствительными, цветными, хорошо смачивающими подложку и т.д. Вы даже не представляете, сколько всяких добавок и присадок - очень сложных органических соединений - нужно синтезировать, чтобы в семейном альбоме появилось цветное фото любимой киски.
Мало того, этот набор непрерывно расширялся и обновлялся, подчас в дикой спешке, и ни заводские лаборатории, ни опекавший завод НИИ органических полупродуктов и красителей (НИОПИК) не успевали разрабатывать оптимальные технологии. В результате затраты сырья и времени были неоправданно велики, а выходы продуктов столь же неоправданно малы. Совершенствовать успевали только многотоннажные производства, да и там находилось, что улучшить. Положение усугублялось тем, что регламенты, спускаемые из НИОПИКа, часто поражали своей химической безграмотностью и технологической беспомощностью.
Декабрьским вечером 1957 года завод притих и опустел. Стоял мороз, но не из-за него обезлюдели обсаженные елями и березами дорожки и проезды. Как по команде, у всех женщин в тот день заболели детишки. Правдами и неправдами увильнула от выхода на работу добрая половина вечерней смены. Заводское начальство еще до обеда слиняло по неизвестным адресам. Предстоял запуск "атома"...
За два-три года до этого заводу поручили изготовить 6-метоксихинолин - исходное вещество для синтеза новых цианиновых фотосенсибилизаторов. Как положено, пришел технологический регламент из НИОПИКа, его проверили в лаборатории и спустили в цех. А цех тут же взлетел на воздух. Взрыв был сильный, но люди уцелели, только один из рабочих потерял глаз, к счастью, стеклянный (ей-Богу!). Еще раз проверили в ЦЗЛ регламент, аппарат вытащили во двор и врыли в землю, придав ему некоторый уклон, чтобы направить осколки мимо цехов. Действительно, в день следующего пуска полутонная крышка, минуя цеха, пролетела над забором и наискось врезалась в железнодорожную насыпь. А мешалка, говорили, просвистела над электричкой и наповал уложила козу на пустыре.
Заводской фольклор сохранил забавные детали последовавших разборок. Взрывы совпали со скандалом по поводу некоего бурного романа, подвергнутого анализу и осуждению на партсобрании. Вот фрагмент выступления директора, воспроизведенного в ходившей по рукам поэме:
На подчиненном мне заводе
Любое дело о разводе
Является не личным делом,
А делом коллектива в целом!
Вы завели завод в прорыв,
И в результате страшный взрыв.
Товарищи, оставьте смех,
Не колба взорвалась, а цех...
Отказаться от заказа завод не мог, потому что сенсибилизатор из 6-метоксихинолина требовался для очень хитрых фотопленок. Потянулась цепочка событий, которой предстояло завершиться сегодня вечером. На этот раз пусковую кнопку нажму я.
"Атомную" установку смонтировали на отшибе, в щелястом сарае. Он был окутан облаком пара, который стравливали, чтобы не заморозить протянутые на живую нитку коммуникации. Оседая на окружающих деревьях, влага причудливо украсила их ледяными фестонами. С высокого столба косо бил луч прожектора, придавая картине фееричность. Казалось, того и гляди из сарая вылетит межконтинентальная ракета.
За полчаса до пуска аппаратчик Саша Воробьев, отчаянный парень, опасавшийся только тещи, почувствовал острую боль в животе и эвакуировался на заводской санитарке в местную лечебницу. Со мной остался начальник электроцеха Исаак Ефимович Шенцис, который не мог удрать, потому что отвечал за измерительные приборы и автоматику. Но Шенцис и не старался удрать - он отчаянно трусил, но лица не терял. Беда лишь в том, что толку от него будет мало: щупленький Исаак был примерно одного роста с многопудовыми бутылями и барабанами.
Я-то знаю, что вся суматоха и паника абсолютно безосновательна. Никогда больше эта штука не взорвется, даже если очень настаивать. Впрочем, я не слишком стараюсь разъяснять это окружающим: мне лестны кличка "камикадзе" и пугливое любопытство посетителей сарая. Хоть я и числюсь сменным мастером, но с восьми до восьми сижу здесь или в ЦЗЛ, а захочу - могу вообще не приезжать. Могу потребовать любую деталь, призвать лучших слесарей и сварщиков, попроси - мне бы и бабу привели, так нужен 6-метоксихинолин, и не позже конца декабря.
Оба взрыва прогремели как салют венскому химику Зденко Скраупу. Именно он в 1880 году открыл реакцию, которая сегодня повторится в подмосковном сарае. Эту реакцию проводит на практикуме каждый студент-органик, и каждого студента предупреждают - бери колбу объемом до половины литра, заполняй ее не более, чем на четверть, и грей крайне осторожно, голым коптящим пламенем горелки. Грей до первого пузырька, не дольше, иначе будешь отскабливать синтез с потолка. Потому и нагревают голым пламенем, чтобы мгновенно убрать источник тепла. Студентов наставляют, но потолки все-таки частенько приходится скрести... Так какой же умник затеял проводить реакцию Скраупа в кубовом аппарате, да к тому же пуская пар в рубашку краном, расположенным за сто метров? Проще было заложить толовую шашку - возни меньше, а результат тот же. Вот когда бабахнуло два раза подряд, тогда почесали затылки, посмотрели литературу и обнаружили, что давным-давно был предложен относительно безопасный вариант скраупирования, при котором реагенты смешиваются не сразу, а постепенно.
Лабораторные испытания этого варианта я застал, когда проходил преддипломную практику. Все было хорошо, но ничто не мешало аппаратчику открыть кран пошире, и тогда... Опасность взрыва нужно было искоренить полностью. А сделать это нетрудно: реакционную смесь следует разбить на капли, плавающие в кипящей инертной жидкости, - тогда выделяющееся тепло будет максимально быстро отводиться, расходуясь на парообразование. При этом нагрев выше температуры кипения принципиально невозможен. Подумав, я сообразил, что такой метод сулит еще и другие преимущества. Последним штрихом была идея использовать кипящий растворитель для удаления воды из сферы реакции (химики называют это азеотропной отгонкой).
Попробовал в кафедральной лаборатории - получилось прекрасно. Начальник взлетевшего некогда цеха Дольберг, выслушав меня, рискнул провести испытание в десятилитровом аппарате. Опытный технолог, он сразу понял, что мой метод тем выгодней, чем больше объем. Все удалось как нельзя лучше, а выход продукта вырос на четверть. С таким результатом я закончил практику, о нем рассказали Малькову, и в итоге я очутился в ночном промороженном сарае. Никто на заводе не пытался воспрепятствовать этому, никто не заявил, что рискованно поручать столь, скажем так, щекотливую задачу вчерашнему студенту... Все с облегчением отошли в сторону, когда Дольберг и Климкович приняли решение. Что там план, третий взрыв - верная тюрьма!
Ну что ж, пора начинать. Начали мы с Исааком с того, что, кряхтя и матерясь, втащили тяжеленные сосуды с сернягой и глицерином на помост. Потом, пока Исаак не отдышался, я учинил местное короткое замыкание, дабы умертвить никому не нужную автоматику. Увы, при этом отключился электрический термометр. Пришлось вывинтить гильзу с термопарой и воткнуть вместо нее старый добрый ртутный градусник, пропущенный сквозь резиновую пробку. Через два часа все было кончено.
До первой электрички далеко, спать не хотелось, и мы решили с разгона провести вторую операцию. Вот тут и случилась забавная история. Я задел локтем термометр, и его разнесла вдребезги скоростная мешалка. В реакционную смесь попала ртуть... Не вдаваясь в подробности, скажу, что она в принципе могла вызвать очень нежелательные события. Продолжать или остановиться? Я отправился к дежурному по заводу, где стоял московский телефон. "Шенцис жив?" - вскочив, хрипло крикнул дежурный. Я разбудил звонком Зарецкого, опытного химика из ЦЗЛ, первым делом успокоил его и попросил совета. Тот дать совет наотрез отказался: "Ты меня не впутывай! Сам натворил - сам отвечай!" Он еще что-то визжал, но я положил трубку. Так вот, впоследствии Зарецкий категорически отрицал, что я ему звонил. Наверно уснул снова и забыл...
Я так разозлился, что решил продолжить процесс. Когда последний литр был перегружен из аппарата в бутыль, за забором прогудела электричка. Мы с Исааком поняли, что великое приключение уже позади и можно расслабиться. Он отправился домой, а я завалился на диванчик в кабинетике Бориса Ильича. Проснулся уже в середине дня сам - будить меня не стали. Домой же попал только через неделю, потому что выделить 6-метоксихинолин из сваренной нами вонючей бурды (сиречь реакционной массы) было делом долгим, а времени осталось очень мало. А на вахту в сарае заступил оправившийся Саша Воробьев.
К утру 30 декабря на столе выстроились рядком большие банки с чуть желтоватой маслянистой жидкостью. Воздух напоен специфическим ароматом - это был запах победы. Хинолина было ровно столько, сколько нужно, грамм в грамм. Работница ОТК при мне намочила кальку, обтянула ею крышки банок, перевязала их веревочкой и укрепила пломбы. Точка!
Меня поздравили и отпустили домой в Москву. Я поел и лег отмокать в ванну, но тут раздался стук, скрип входной двери, и стенания соседки: "Да оставьте вы человека в покое!" За мной с завода прислали санитарку. Шофер не знал, что именно там стряслось, но в энергических выражениях описал состояние начальства. Ехать было не близко, и под вой включенной сирены успел перебрать множество гипотез. Но не угадал!
Случилось маленькое чудо. Запломбированные банки, переместившиеся в директорский кабинет, теперь заполняло не масло, а белая твердая масса. 6-Метоксихинолин впервые на этой планете перешел в кристаллическое состояние! Так бывает - чем больше вещества, тем лучше оно очищается, а чем оно чище, тем легче кристаллизуется. Подобное событие - подарок для химика, а тут главный инженер вопит, что я жулик и авантюрист, а начальник ОТК демонстративно рвет акт о приемке, ссылаясь на технические условия, где черным по белому записано, что продукт - жидкость. И за оставшиеся несколько часов необходимо обоих убедить, что я не верблюд.
Без поддержки Дольберга никогда не удалось бы уговорить обезумевших администраторов заглянуть в учебник и поверить, что хинолины можно идентифицировать по температуре плавления их пикратов - солей пикриновой кислоты. За этой кислотой на завывающей санитарке пришлось сгонять в Менделеевку. Ну ладно, с этой проблемой я справлюсь, а как быть с дуболомом из ОТК? Простейшее решение - поставить банки в кастрюлю с горячей водой и расплавить кристаллы - пришлось отбросить. Сейчас зима, и пока банки приедут к заказчику в Казань, товар снова затвердеет. А в Казани другой дуболом тоже учинит скандал и отпишет рекламацию. Я тупо уставился в скверно отпечатанный текст ТУ и вдруг заметил удивительную, восхитительную, чудесную строчку. Там было написано, что чистота продукта должна быть не меньше ВОСЬМИДЕСЯТИ процентов.
Сломя голову я понесся через весь завод к Борису Ильичу. Чудный старик, он соображал мгновенно... Прямо из цеха Дольберг умудрился связаться с казанскими химиками и обо всем с ними договорился. Короче, я разбавил хинолин бензолом. Жалко было нарушать дивную чистоту, но зато продукт стал-таки жидким, а завод благодаря этой нехитрой операции перевыполнил план по 6-метоксихинолину. На целых двадцать процентов! То-то была радость.
После Нового Года меня на заводе встретили как именинника. Мало того, что уцелел, так еще всем премию заработал! Даже Ванька стал здороваться, и только главный инженер источал ненависть. Надо сказать, что тут была и моя вина. Однажды он зашел в "атомный" сарай, когда Воробьев смешивал в мернике серную кислоту, глицерин и анизидин. Закончив, он выключил мешалку, и тут раздался крик главного: "Немедленно включи, а то взорвется!" Позвали меня, а по молодости не сдержался, заржал и сказал какую-то ядовитую гадость. Так до конца моей заводской карьеры он и ненавидел меня, но серьезно навредить не мог - с того декабрьского вечера я стал для него неуязвим.
Впрочем, по мелочам он пакостил, и, в частности, долго отказывался подписывать многажды подсовываемые ему приказы о моем переводе в ЦЗЛ. Это стало заводским анекдотом - когда главный инженер отправлялся на обход, секретарша директора звонила Климковичу и предупреждала: прячьте Шкроба. Шутник и балагур, Климкович высовывал голову в коридор и радостно вопил: "Саша, место!" И я под общий хохот брал книжку и скрывался в дамском сортире. Там даже стоял на этот случай специальный стульчик.
Когда я уходил с завода в аспирантуру, главный инженер долго мытарил меня с характеристикой. Кадровичка пришла ко мне жаловаться: "Как быть? Он все требует, чтобы я сделала ее хуже, а и так хуже некуда!" Я предложил ей свои услуги и написал, что, мол, Шкроб, будучи беспартийным евреем (без запятой!), от работы в цехе и общественной деятельности отлынивал, а вместо этого сидел в лаборатории. "Ты с ума сошел, кто ж тебя возьмет такого", - засмеялась она, но бумажку прихватила. Кстати, от общественной работы я вовсе не отлынивал, наоборот, ахнуть не успел, как очутился в заводском комитете комсомола. Мне поручили следить за так называемой политсетью, и я честно обошел многочисленные политкружки, записывая в блокнот наиболее колоритные идиотизмы ведущих. Потом на партбюро подробно отчитался, сказав в заключение, что везде было очень скучно. Меня отпустили, сухо заметив, что политсеть - не цирк, и больше никогда и никто по комсомольским делам на заводе ко мне не обращался.
На следующий день главный меня вызвал. "Мы долго совещались в дирекции, думали, что бы доброе о вас написать, но уж не обессудьте..." - и он протянул мне аккуратно перепечатанный знакомый текст. Я только того и ждал. У меня была заготовлена справка о всех разработках, рацпредложениях и т.п. с указанием выгоды для завода и моих премиальных по каждому пункту. Помянули даже грамоту за ударный труд, которую под расписку мне выдали в ЦК ВЛКСМ. Справку эту уже подписали директор, главбух и даже секретарь парткома. Она была мне совершенно не нужна, но кайф я словил. Как же нехотя он расписался в положенном месте.