Михаил Самуилович Качан. Соцкультбыт. Роль профсоюзной организации Академгородка.
"По моим наблюдениям в первые годы райисполком больше занимался поселками левого берега. Дома ветшали. Жили там скученно. Магазинов было недостаточно. Бытовых услуг было крайне мало. Дороги были плохие. Забот хватало. У райсполком на Академгородок времени и сил нехватало. Он поневоле отдал все бразды управления хозяйством в Академгородке в руки двух гигантов - СО АН СССР и Управление строительства "Сибакадемстрой" (вначале "Академстрой").
Это привело, в свою очередь, к усилению роли профсоюзных организаций - Объединенного комитета профсоюза СОАН и Постройкома «Сиьакадемстроя- в налаживании нормальной жизни в Академгородке, каждой в своих микрорайонах.
исправление ошибок по строительству жилья и соцкультбыта. Всё большее время отнимала у меня профсоюзная работа. Всё больше внимания я уделял строительству жилья и соцкультбыта.Термин «соцкультбыт» был официальным термином у проектировщиков и строителей в ту пору. Именно так именовались здания для учреждений социального типа - школы и детские учреждения (сады и ясли), культуры - дома культуры, кинотеатры, музыкальные школы, спорта - спортивные залы и стадионы, бассейны, предприятий торговли и быта - магазины, столовые, бани, парикмахерские, а также мастерские и предприятия бытового обслуживания. А вот с их строительством как раз было плохо. Здесь были две проблемы.
Первая заключалась в следующем. Необходимые учреждения или не строились, даже не закладывались, или строились чрезвычайно медленно. Я решил в рамках бытовой комиссии ОКП создать комиссию по строительству соцкультбыта. Щербаков не возражал, и мы начали заниматься этим постоянно, вникая в строительство каждого «объекта». Мы составили список таких строек и начали контролировать график строительства.
Я понимал, что план строительства составлял УКС, и уже этот план рассматривался руководством СО АН и строителями. Но я не понимал, почему же те, кто это делал в первые годы строительства, не понимали, что они закладывают трудности для первых жителей, хотя этого можно было избежать. Самое плохое, что трудности оставались в течение нескольких лет, когда жителей уже были тысячи. Тысячи семей с малыми детьми. За эти крупные просчеты руководителей УКСа Чхеидзе, Веремеева и Ладинского никто не спросил с них. Помню, что у меня тогда сложилось мнение, что их больше интересовала рационализация и связанная с ней экономия средств, за которую они получали дополнительные деньги. Особенно увлекался рационализацией главный инженер УКСа А.С. Ладинский. Несколько позже начальником УКСа стал А.Я. Каргальцев, который многое исправил. Он прислушивался к мнению общественности, и работать нам с ним было легко.
Но это была только одна сторона проблемы. Составляя список, мы увидели, что некоторые объекты пока не начинают строиться. А есть и такие, которые вообще не запроектированы. С теми, которые не начинали строиться, было просто. Мы составили такой график строительства, какой нам представлялся правильным, и включили в него те объекты, которых, по нашему мнению, нехватало. Хуже было с теми, которых не было в проекте или которых было недостаточно. Когда я сверил составленный нами список с государственными нормативами, которые дал нам Ладинский, я увидел, что сами нормативы сильно занижены. Они были составлены в среднем по стране, и для нашего молодежного Академгородка явно не годились.
Вторая проблема была связана с негодным качеством работ. После сдачи объектов они еще несколько месяцев доделывались, а иногда и достраивались. Официально при приемке составлялся «перечень недоделок», но этих недоделок было столько, что стыдно было смотреть на сданный объект. И на сданные жилые дома тоже, не только на объекты соцкультбыта. И вот тут мы столкнулись с «интересным» парадоксом. Как правило, сдача шла к Новому году, по школам - к 1 сентября. Для того, чтобы строители выполнили план и получили премии (весьма значительные), надо было сдать объект в срок. Вот и подписывался акт приемки объекта. План выполнялся, и премии коллектив строителей получал. А то, что люди не могли пользоваться тем, что «построили», не имело для строителей никакого значения. Более того, никто и не форсировал устранение недоделок. Наоборот, бригады после подписания акта снимались с объекта, и там оставалось 2-3 человека, которые и доделывали все, не торопясь, как могли.
Я попытался выяснить в УКСе, почему они подписывают акты приемки. Нет, я не был уж очень непонятливым, я понимал, что УКС дорожит строителями, их добрым отношением, идет им навстречу. Но, оказалось, здесь есть и другая сторона. За план спрашивали и с райкома и с райисполкома, и если план не выполнялся, район считался отстающим. Вот почему секретари райкомов и председатели райисполкомов «давили» на УКС Сибирского отделения, Управление эксплуатации, предприятия СОАН, отвечающие за сети, чтобы те принимали в эксплуатацию недостроенные объекты. Обе проблемы были масштабными и очень трудными, - ведь так было повсюду в стране. И мы понимали это, обсуждали и с принимающими службами, и между собой, думали над тем, как переломить сложившийся порядок.
Откровенно говоря, я удивлялся тому, что власть предержащие мирятся с этими недостатками и не исправляют их. ведь такая система сложилась повсеместно. Мне казалось, что всем всё видно и все заинтересованы в том, чтобы действовала такая система, которая бы не позволяла сдавать в эксплуатацию недостроенные дома.
Жилищные проблемы. Был и еще один сложный вопрос - распределение жилья. У этого вопроса было две стороны: был такой фактор, как нуждаемость в жилье и был фактор производственной необходимости, когда было необходимо привлечь крупного или среднего класса специалиста в тот или иной институт. К тому моменту, когда я начал вникать в это вопрос, все жилье между институтами и службами распределяла Центральная жилищная комиссия. В институтах же эти вопросы решали директора с минимальным участием месткомов. Председатель месткома каждого института подписывал, наряду с директором совместное решение, и это было правильно. Поэтому мы в дела месткомов не лезли. Разве что, когда к нам поступали жалобы из институтов на неправильное распределение. И то конфликтов у нас с месткомами никогда не было. Мы исходили из принципа: «Им виднее!»
Но вот какому институту, сколько дать квартир в каждом конкретном доме решалось кулуарно. Где, не знаю и посейчас. Официально - на заседании Центральной жилищной комиссии. Но там предлагалось уже готовое решение, и откуда оно бралось, никто не знал. Возможно, над этими вопросами работала наиболее активная группа академиков, членов Президиума СО АН. А может быть, и еще более узкий круг людей. Еще одна трудность была связана с полнометражными квартирами в четырехэтажных крупноблочных домах, которые Сибакадемстрой привез из Ангарска, Красноярска и других строек Минсредмаша и которые начали сдаваться в конце 1960-го года. Они строились достаточно быстро сначала в микрорайоне А, потом в Б и В. Конечно, они были получше первых домов по всем параметрам - и хорошая планировка, и потолки повыше, и туалеты отделены от ванн, и звукопроницаемость получше. На эти дома Президиум СОАН смотрел, как на свои собственные, и распределял по списку, не спрашивая мнение Объединенного комитета профсоюза. А это уже противоречило Уставу профсоюзов.
Процедура была примерно такой. Каждый институт предлагал свой список научных сотрудников, претендовавших на такое жилье. В него для проформы включали 1-2 высококвалифицированных рабочих, чтобы не обвинили в зажиме рабочего класса. Как я понимаю, эти списки попадали на стол к узкому кругу лиц, и этот круг решал, какому институту и сколько квартир дать в очередном доме. После этого Центральная жилищная комиссия утверждала подготовленные предложения не только по количеству квартир, но и по персональному составу.Конечно, какие-то институты при этом считали себя обиженными. Директора их даже выступали на заседании Центральной жилищной комиссии. Их вежливо выслушивали, но этим все и кончалось. Было видно, что решения просто проштамповывались. Конечно, роль профсоюзных комитетов здесь была нулевой, но при том авторитете ученых, который был общепринят (без ученых не было бы и Новосибирского научного центра) никто и не пытался посягать на сложившуюся практику.
Сама же Центральная жилищная комиссия была в структуре взаимоотношений предприятия с профсоюзной организацией, сложившейся в стране, явно чужеродным телом. Ведь она существовала наряду с жилищной комиссией ОКП, которая в этой схеме бездействовала, разбирая только жалобы, но, не имея ни малейшего влияния, чтобы что-то решить. Это было нарушением законодательства. Об этом знали и высокие профсоюзные органы, но закрывали на это глаза. А со стороны Президиума СОАН было явно выраженное недоверие профсоюзному органу.
Мы начали с того, что создали жилищную комиссию ОКП Академгородка. Надо было вести кропотливую повседневную работу с людьми, чтобы к нам привыкли, чтобы знали, что мы не только что-то распределяем, а реально помогаем людям в трудных ситуациях и исправляем несправедливость, если она кем-то допущена. Но вмешиваться в порядки, установленные Лаврентьевым, я тоже не считал возможным. Перед ним стояли труднейшие задачи создания Научного центра в Сибири, а жилье, да еще более комфортабельное, да еще коттеджи, которые давались только академикам, членкорам и некоторым докторам, были великолепным дополнительным стимулом для привлечения в Сибирь ученых. Главным все же была возможность развития научных направлений. И я не хотел, чтобы Лаврентьев смотрел на профсоюз как на помеху в его деятельности. Более того, я прекрасно осознавал уже в это время, что любой, кто встанет на пути академика Лаврентьева или даже не встанет, но он подумает, что встал, будет мгновенно раздавлен. Я к тому моменту уже видел, как Михаил Алексеевич Лаврентьев это делает с некоторыми, невзирая на степени и звания. Без сожаления, без жалости, сметая с пути.
Зимой 1959-60 и 1960-61 я ездил в город играть за команду СО АН. Команда состояла из шахматистов и шашистов. Хотя в то время я еще играл в шахматы в силу первого разряда, в интересах команды меня сажали за шашечную доску. По шашкам у меня тоже был первый разряд, а это почти гарантировало очко. Поскольку профсоюзная организация СО АН входила в обком профсоюза высшей школы и научных учреждений, играть приходилось с вузовскими командами, достаточно сильными. В первую зиму можно было спокойно уходить из института без всякого разрешения хоть на целый день. Во вторую зиму в институте начали налаживать «трудовую дисциплину». Выходили приказы об этом, вводились правила. Кто-то в воспитательных целях наказывался. Поэтому я затребовал от Спортклуба СО АН письмо на имя директора института с просьбой освободить меня на какое-то время от работы для участия в командном турнире на первенство Новосибирска.
Академик Работнов, зам. директора Института, к которому я пришел с этим письмом, подписывать его отказался: - Вы видите, - суховато сказал он, - письмо адресовано директору института, он и должен его подписать.Юрий Николаевич Работнов явно подставлял меня, и я это понимал. Но что мне было делать. Я же не мог сказать в Спортклубе, что я испугался идти к Лаврентьеву. Я и пошел к нему с письмом в руках. Лаврентьев взял письмо в руки, сдвинул на лоб очки, так он всегда делал, когда читал, прочел и недоумевающе посмотрел на меня. - В шашки? - спросил он. - играть в шашки?
Видно было, что содержание письма просто выбило его, и он не знает, что сказать. Михаил Алексеевич положил письмо на стол. - Оставьте его, - сказал он. - Потом заберете. В тот же день Таня Луговцова, которая была у Лаврентьева секретарем, позвонила мне и сказала, что я могу забрать письмо с резолюцией. Я пришел в приемную. Таня явно веселилась, но я еще не знал, почему. Но когда я прочел резолюцию, мне почему-то смешно не стало. В углу документа Михаил Алексеевич размашисто написал: - В шашки рекомендуется играть в свободное от работы время. И подписался.
Я храню этот документ, как память о тех временах. И как самую дорогую память о Михаиле Алексеевиче, которого я всегда безмерно уважал, а в первые годы - боготворил. Даже тогда, когда он этого не заслуживал. Академик Лаврентьев был сложным человеком. Но это была незаурядная личность. Всегда со своим мнением. Часто отличающимся от общепринятого. Но своим. И он не был антисемитом. Для него национальность человека ничего не значила. Первое, главное, - на что человек способен. И второе, тоже главное, - враг это или друг, выступает против или за. Мешает работе или помогает. С этих точек зрения он и рассматривал все вопросы.
Мнения Лаврентьева нельзя было не уважать, потому что их всегда можно было объяснить. Объяснить его взглядами на жизнь, на работу, на общественную мораль. Хотя и были эти взгляды часто не просто консервативными или старомодными, но и попросту идущими против духовного развития личности, а иногда просто завиральными. Он противодействовал развитию культуры и спорта, тормозил или отменял строительство соответствующих сооружений. Ребята, с которыми он провел первую зиму в Золотой долине, часто говорили мне об отношении Лаврентьева к культуре и спорту. Он просто не понимал, как можно тратить драгоценное время на такие «никчемные» вещи. Вот и в моем случае Лаврентьев просто не мог себе представить, как это, вместо того, чтобы заниматься наукой, сотрудник его института будет преспокойно тратить драгоценное время на игру в какие-то шашки. Больше я уже не допускал таких ошибок и с подобными вопросами к нему не приходил.
Недавно я прочел воспоминания недавно скончавшегося академика С.В. Гольдина «Сермяжная быль», где он пишет, что в Академгородке была «... явная дегуманитарная направленность <…>. Общество чистых технарей ... социально опасно. К счастью, академгородковское сообщество инстинктивно отреагировало на эту ситуацию, выдвинув собственных гуманитариев». Я бы к этой дегуманитарной направленности добавил бы и антиспортивную. И было еще немало всяких других анти- и де-, которые пришлось преодолевать нам, жителям Академгородка в 60-х.
В квартирах новых домов открывались все новые и новые бытовые точки - парикмахерская, сберкасса, ремонт часов, детская молочная кухня. Пункт приема белья в стирку открылся в подвале дома №16 по Академической ул., этот дом был сдан несколько позже других домов. Все открывалось в соответствии с планом бытовой комиссии Академгородка. Многое из того, что открывалось, не было вообще предусмотрено проектом. В самом начале января 1961 в первом же сданном крупноблочном доме по Академической улице на первом этаже открылись по предложению нашей бытовой комиссии книжный магазин и киоск «Союзпечати». Духовная пища была для нас не менее важна, чем обычная. Вскоре при магазине был создан клуб любителей книги «Гренада».
С 1 января я стал ежедневно по подписке получать газету «Известия». Она мне нравилась больше «Правды». Кроме того, я подписался на журнал «Иностранная литература», который мы прочитывали от корки до корки. Мне удалось подписаться и на журнал «Знание - сила», который мне очень нравился. Я подписывался на него с детских лет. Я к этому времени уже не был таким восторженным юношей, каким приехал сюда два года назад. Я увидел реальную жизнь. Трудную жизнь многих окружавших меня семей. Наше безденежье. Я столкнулся с антисемитизмом, когда мне и Любочке давали понять, что мы не такие, как все, а почему-то другие, и нас можно дискриминировать. Не принимать на работу, например. Я не чувствовал бытового антисемитизма, как в детстве. Меня никто не обзывал в глаза. Но я столкнулся с антисемитизмом на уровне руководителей институтов, отделов кадров. А это было пострашнее.
В первом случае, я мог дать обидчику сдачи. Здесь это было невозможно, потому что они «следовали» реальной политике нашего социалистического государства, хотя провозглашалось, что все нации равны (правда, евреев за нацию не считали; по сталинскому определению один из непременных атрибутов нации - собственная территория, которой у евреев не было). И я понимал уже, что мы живем в стране, где говорят - одно, а поступают - по-другому. Что лозунги и реальная жизнь отличаются друг от друга настолько, что становятся диаметрально противоположными. Пять лет прошло с ХХ съезда КПСС, и мы уже были другими. Понимали значительно больше, чем раньше. Не принимали на веру каждое заявление вождей. Мое поколение, как и поколение моих родителей, тоже научилось читать газеты между строк. Находить там намеки, видеть ненаписанное.
Но я еще надеялся, что постепенно все в нашей жизни будет меняться. И я хотел быть самым непосредственным участником этих изменений. Не смотреть со стороны, а самому изменять и исправлять. Строить другую жизнь, более справедливую.Мне тогда казалось, что если каждый человек будет на своем месте делать то же, что и я, жизнь изменится. И я говорил об этом тем, с кем я работал в профсоюзных комиссиях. И мне казалось, находил отклик в их душах.Когда в жизни есть благородная цель, когда у тебя много сил и возможностей, чтобы двигаться к ней, приближать ее, - жизнь кажется прекрасной.
Но если раньше у меня была только одна цель, - создать что-то выдающееся в науке, то теперь у меня появилась и вторая цель, - улучшить жизнь тех людей, среди которых я жил.
Я не бросил первую цель, не отказался от нее. Я очень хотел оставить свой след в науке. И моя мама очень этого хотела. Можно сказать, мечтала об этом. И я хотел, чтобы она была счастлива, чтобы ее мечта сбылась. Это тоже для меня было очень важно. Но меня, как магнитом, тянуло заниматься тем, что было в Академгородке, в его среде обитания не решено или решено плохо, думать, думать над тем, как сделать жизнь лучше, добиваться, чтобы стало лучше. Я хотел видеть Академгородок самым красивым, самым удобным для жизни. Городком счастливых людей. Коммунистического завтра. Претворить мечту в действительность уже сегодня. Да-да, именно так. И, пожалуйста, не бросайте в меня камень сейчас. С сегодняшней высоты ХХI века многое видится иначе. Но я пишу правду, какой бы она ни была смешной и наивной сегодня.Вот, имея такие две цели, отдавая все время, все силы и все свои способности достижению их, я и жил в ту далекую пору начала 60-х.
А работы все прибавлялось. Сдавались дома, торговые точки, в домах Академгородка поселялись все новые и новые люди. Начали сдаваться в эксплуатацию корпуса институтов, и потребности людей в жилье, детских учреждениях, в школе, в магазинах и столовых резко выросло.И стало понятно всем, что мы были правы с самого начала. Очередность строительства объектов была неправильной. Более того, в проект Академгородка были заложены неправильные идеи, неверные исходные данные. Даже если бы все сдавалось во время, все-равно предприятий и учреждений соцкультбыта было бы недостаточно. И мы заговорили об этом во весь голос. И не просто заговорили. Мы подняли эти вопросы официально.
Самое интересное было в том, что не Сигорский (председатель) поставил эти вопросы, а я. Более того, он не подхватил мои предложения, а остался в стороне. Сигорский помалкивал, не желая портить отношения ни с хозяйственными руководителями СОАН Лавровым и Беляниным, ни, тем более (упаси, боже), с Президиумом СОАН (а вдруг у них другое мнение? На самом деле, у Президиума просто не было тогда собственного мнения). И, встретив сопротивление главного инженера УКСа Ладинского и поддерживавшего его первоначально Заместителя председателя СО АН Белянина, мне, в конце концов, пришлось обострить обстановку. Высказать вслух все, что я думаю по этому поводу. Это произошло на заседании президиума ОКП, в повестку дня которого по моему предложению был поставлен этот вопрос и куда были приглашены все ответственные лица. Это был первый случай общественного обсуждения проекта Академгородка.
Новосибирская область и так отдавала много производимой ею сельскохозяйственной продукции, так что миллионный город еле сводил концы с концами. Но в это время шла очередная компания по повышению урожайности полей, развитию мясного животноводства. Области брали на себя все новые и новые обязательства. Вот под эти дутые цифры, которые никогда не были достигнуты, наш первый секретарь и отдал огромные фонды по мясу Хрущеву, где-то в пределах 300 000 тонн. Забота о людях была у товарища Горячева на первом месте только на словах. Мясо по разнарядкам вскоре пошло в другие регионы страны. Его стало катастрофически нехватать для собственной торговли и общественного питания, базы снабжения опустели, и вскоре столовые перешли на голодный паек, а в магазинах Новосибирска мясо просто исчезло.
У меня с начальником ОРСа Сибакадемстроя Николаем Александровичем Борисовым состоялся длинный и трудный разговор. Фонды ему существенно сократили. Да он еще и вынужден был львиную долю мяса направлять в столовые и магазины микрорайнов «Д» и «Щ», где жили строители и была построена (на деньги СО АН) производственная база «Сибакадемстроя». Он по секрету признался мне, что это - требование руководства «Сибакадемстроя», причем лично начальника Управления «Сибакадемстрой» полковника Иванова, и ослушаться он не может. Я спросил его, может ли он запланировать мясо и другие продукты, которые будут в дефиците из расчета на количество жителей. Я хотел гарантированно обеспечить мясом жителей верхней зоны Академгородка и, по крайней мере, сделать так, чтобы каждая семья получала 2 кг мяса в неделю. Это отсекало всех, кто не живет в верхней зоне Академгородка и пресекало утечку мяса из магазинов. Мы посчитали, что фондов на мясо хватит, и Борисов сказал, что можно попробовать, но вряд ли получится.
Мы подготовили все необходимые материалы с расчетами, составили поквартирные списки жителей Академгородка, и вскоре ОКП обратился к Президиуму СОАН с просьбой выделить квартиры под столы заказов. Квартиры были заранее намечены нами совместно с Л.Г. Лавровым. Мы с Лавровым имели подробную беседу с Михаилом Алексеевичем, и я ему подробно рассказал и о передаче Горячевым фондов на мясо, и о его нехватке в торговле, и о распоряжении полковника Иванова, и наконец, о нашем предложении организовать столы заказов. Михаил Алексеевич внимательно слушал, кряхтел, и, когда услышал, что есть выход из положения в виде столов заказов, сразу согласился. В результате, квартиры под них были быстро выделены. Вскоре столы заказов заработали. Мяса давали, как мы и рассчитали, по два килограмма в неделю на семью. Большие семьи (их было мало) получали двойной заказ. Каждый приходил в стол заказов и получал свой заказ по спискам, которые регулярно поступали из домоуправления в столы заказов. Раз в месяц списки обновлялись. Комиссия общественного контроля контролировала поступление фондов и выдачу заказов. Так возникли столы заказов, а мы решили очень важную проблему, причем решили на многие годы.
А первый секретарь новосибирского обкома КПСС Федор Степанович Горячев «за решение продовольственной проблемы» и другие достижения получил впоследствии (в 1972 г.) Золотую звезду Героя социалистического труда.
Кстати, до марта 1967 года в СССР выходным на неделе было только воскресенье. Суббота была рабочим днем, правда, рабочий день в субботу был с недавних пор на два часа короче обычных 8 часов. И в школе, и в высших учебных заведениях в субботу шли обычные занятия. Мы жили тогда еще по довоенному указу Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 г. «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений». В развитие этого указа 27 июня 1940 г. Совет Народных Комиссаров (СНК) СССР принял постановление, в котором установил, что «сверх воскресных дней нерабочими днями также являются: 22 января [день рождения Ленина. M.K.], 1 и 2 мая [международный день трудящихся. М.К.], 7 и 8 ноября [день Великой Октябрьской социалистической революции. МК.], 5 декабря [день сталинской конституции. М.К.]. Этим же постановлением были отменены существовавшие в сельских местностях шесть особых дней отдыха и нерабочие дни 12 марта [день низвержения самодержавия.M.K.] и 18 марта [день Парижской коммуны. М.К.]. Только 7 марта 1967 г. ЦК КПСС, Совет Министров СССР и ВЦСПС приняли постановление «О переводе рабочих и служащих предприятий, учреждений и организаций на пятидневную рабочую педелю с двумя выходными днями».
Открытие книжного магазина давно стояло в первых строках наших требований. Я не понимал, как можно было оставить без книг людей, для которых они были второй, если не первой потребностью в жизни. Другой крайне важной задачей мы считали открытие детской молочной кухни. В Академгородке уже появилось довольно много грудных детей, что нетрудно было предвидеть тем, кто проектировал Академгородок. Они должны были понимать, что молодежь здесь будет преобладающей частью населения. Тем не менее, нигде в проектной документации детская молочная кухня даже не упоминалась.
Мы запланировали выделение помещений под книжный магазин и детскую молочную кухню в самых первых полнометражных домах. Это было очень непросто, потому что полнометражными домами по-прежнему распоряжался Президиум СОАН. Но это формально. Фактически два-три человека, близких к Лаврентьеву. И без личного согласия Михаила Алексеевича ни одна квартира никому и ни под что не выделялась. Тем не менее, нам удалось получить официальное согласие Центральной жилищной комиссии на выделение ряда квартир в полнометражных домах. Значит, все-таки, и до академика Лаврентьева дошло, что это первоочередные нужды.
Когда, наконец, в первом ряду полнометражных домов в микрорайоне А на Академической улице открылся книжный магазин. Это был праздник для всех нас. Теперь у нас появилась и духовная пища.А вот с открытием детской молочной кухни вышла небольшая задержка. Раз ее не было в проекте, то и оборудование не было заказано. В плановой советской экономике добиться выделения оборудования сверх плана было непросто. Поставка оборудования - это функция заказчика, т.е. УКСа СО АН. Опять пришлось преодолевать сопротивление Ладинского, который вначале и слышать об этом не хотел, потом скрепя сердце, подписал заказ в планирующие органы. Мне пришлось впервые поехать в Москву, чтобы «пробить» этот заказ, да еще и добиться поставки его в кратчайшие сроки. Это, конечно, была не моя работа, а УКСа, но моя поездка ускорила получение оборудования минимум на 6-9 месяцев. Я тогда впервые понял, что ко мне у чиновников совершенно другое отношение, чем к чиновникам СОАН.
Мы быстро обнаружили пустеющие полки в магазинах. Бытовая комиссия, которая обычно собиралась вместе с общественными контролерами, на это раз не обсуждала, как обычно, случаи нарушения правил торговли и реакцию на них работников ОРСа «Сибакадемстроя». Никто не понимал, что происходит. Директора магазинов помалкивали. Их вообще в ОРСе приучили говорить поменьше. У продавцов не было работы, и они стояли без дела, посматривая на входящих и выходящих покупателей. Покупать было нечего. Но есть-то что-то было надо, и люди потекли на базар. На нашем базарчике были другие цены, которые тогда показались нам чрезмерными. Многие поехали на центральный рынок в Новосибирск, но и там цены были такими же высокими.
Женщины, которым надо было кормить детей, начали высказываться первыми. И на заседании бытовой комиссии именно они первыми начали говорить о пустых магазинах и дорогих рынках. Некоторые даже начинали ругать правительство и Хрущева, но я останавливал их:
- Наша задача понять, что происходит. Мы сами, вероятно, исправить положение не можем, раз это произошло пвсеместно, но надо хотя бы выяснить ситуацию с ОРСом. Чем они объяснят пустые полки? Разговор с начальником ОРСа Н.А. Борисовым несколько прояснил ситуацию. - В первые дни нового года резко возрос спрос, были раскуплены все запасы, которые были. Вывезли в магазины все, что имелось в наличии на базах. Заказали в Управлении рабочего снабжения дополнительные фонды. К решению вопроса уже подключился Николай Маркелович Иванов. Но не думаю, что это изменит ситуацию надолго, - в городе таких возможностей меньше, поэтому все, что будет у нас на полках магазинов, мгновенно сметут. - Можете ли Вы самостоятельно закупать продукцию у колхозов? - Мы это делаем, но сейчас никто не хочет продавать, потому что на рынке закупочные цены выше, - и продукция колхозов уходит туда.
Вернувшись из ОРСа, я рассказал о разговоре, о принимаемых ОРСом мерах и предложил подумать над тем, что можем сделать мы. Предложений было много - от введения карточек на продовольственные товары до писания писем в Правительство. Я исписал целый лист крупными, небольшими и самыми мелкими предложениями. Потом мы принялись их обсуждать.
Первое, что мы решили, взять все фонды на продовольственные товары под контроль нашей комиссии. Одна группа должна была контролировать поступление продуктов по фондам. Другая - поступление продуктов в магазины и столовые, третья - регулирование продажи продуктов магазинами. Сил на все нехватало. Надо было быстро привлечь жителей Академгородка, выработать принципы и правила работы. Наконец, договориться обо всем с Постройкомом и руководством ОРСа. Следовало обсудить ситуацию и с Зам. председателя СО АН Л.Г. Лавровым, чтобы согласовать ряд вопросов и действовать с руководством СО АН совместно.
В заключение я сказал: - Ругать правительство проще всего. Я думаю, что оно тоже сейчас принимает меры. Наша задача - сделать все, что МЫ можем сделать сами для себя. Я всегда думал, что забота о советском народе - главная задача партии и советского правительства. Меня тогда еще жизнь ничему не научила."
Это привело, в свою очередь, к усилению роли профсоюзных организаций - Объединенного комитета профсоюза СОАН и Постройкома «Сиьакадемстроя- в налаживании нормальной жизни в Академгородке, каждой в своих микрорайонах.
исправление ошибок по строительству жилья и соцкультбыта. Всё большее время отнимала у меня профсоюзная работа. Всё больше внимания я уделял строительству жилья и соцкультбыта.Термин «соцкультбыт» был официальным термином у проектировщиков и строителей в ту пору. Именно так именовались здания для учреждений социального типа - школы и детские учреждения (сады и ясли), культуры - дома культуры, кинотеатры, музыкальные школы, спорта - спортивные залы и стадионы, бассейны, предприятий торговли и быта - магазины, столовые, бани, парикмахерские, а также мастерские и предприятия бытового обслуживания. А вот с их строительством как раз было плохо. Здесь были две проблемы.
Первая заключалась в следующем. Необходимые учреждения или не строились, даже не закладывались, или строились чрезвычайно медленно. Я решил в рамках бытовой комиссии ОКП создать комиссию по строительству соцкультбыта. Щербаков не возражал, и мы начали заниматься этим постоянно, вникая в строительство каждого «объекта». Мы составили список таких строек и начали контролировать график строительства.
Я понимал, что план строительства составлял УКС, и уже этот план рассматривался руководством СО АН и строителями. Но я не понимал, почему же те, кто это делал в первые годы строительства, не понимали, что они закладывают трудности для первых жителей, хотя этого можно было избежать. Самое плохое, что трудности оставались в течение нескольких лет, когда жителей уже были тысячи. Тысячи семей с малыми детьми. За эти крупные просчеты руководителей УКСа Чхеидзе, Веремеева и Ладинского никто не спросил с них. Помню, что у меня тогда сложилось мнение, что их больше интересовала рационализация и связанная с ней экономия средств, за которую они получали дополнительные деньги. Особенно увлекался рационализацией главный инженер УКСа А.С. Ладинский. Несколько позже начальником УКСа стал А.Я. Каргальцев, который многое исправил. Он прислушивался к мнению общественности, и работать нам с ним было легко.
Но это была только одна сторона проблемы. Составляя список, мы увидели, что некоторые объекты пока не начинают строиться. А есть и такие, которые вообще не запроектированы. С теми, которые не начинали строиться, было просто. Мы составили такой график строительства, какой нам представлялся правильным, и включили в него те объекты, которых, по нашему мнению, нехватало. Хуже было с теми, которых не было в проекте или которых было недостаточно. Когда я сверил составленный нами список с государственными нормативами, которые дал нам Ладинский, я увидел, что сами нормативы сильно занижены. Они были составлены в среднем по стране, и для нашего молодежного Академгородка явно не годились.
Вторая проблема была связана с негодным качеством работ. После сдачи объектов они еще несколько месяцев доделывались, а иногда и достраивались. Официально при приемке составлялся «перечень недоделок», но этих недоделок было столько, что стыдно было смотреть на сданный объект. И на сданные жилые дома тоже, не только на объекты соцкультбыта. И вот тут мы столкнулись с «интересным» парадоксом. Как правило, сдача шла к Новому году, по школам - к 1 сентября. Для того, чтобы строители выполнили план и получили премии (весьма значительные), надо было сдать объект в срок. Вот и подписывался акт приемки объекта. План выполнялся, и премии коллектив строителей получал. А то, что люди не могли пользоваться тем, что «построили», не имело для строителей никакого значения. Более того, никто и не форсировал устранение недоделок. Наоборот, бригады после подписания акта снимались с объекта, и там оставалось 2-3 человека, которые и доделывали все, не торопясь, как могли.
Я попытался выяснить в УКСе, почему они подписывают акты приемки. Нет, я не был уж очень непонятливым, я понимал, что УКС дорожит строителями, их добрым отношением, идет им навстречу. Но, оказалось, здесь есть и другая сторона. За план спрашивали и с райкома и с райисполкома, и если план не выполнялся, район считался отстающим. Вот почему секретари райкомов и председатели райисполкомов «давили» на УКС Сибирского отделения, Управление эксплуатации, предприятия СОАН, отвечающие за сети, чтобы те принимали в эксплуатацию недостроенные объекты. Обе проблемы были масштабными и очень трудными, - ведь так было повсюду в стране. И мы понимали это, обсуждали и с принимающими службами, и между собой, думали над тем, как переломить сложившийся порядок.
Откровенно говоря, я удивлялся тому, что власть предержащие мирятся с этими недостатками и не исправляют их. ведь такая система сложилась повсеместно. Мне казалось, что всем всё видно и все заинтересованы в том, чтобы действовала такая система, которая бы не позволяла сдавать в эксплуатацию недостроенные дома.
Жилищные проблемы. Был и еще один сложный вопрос - распределение жилья. У этого вопроса было две стороны: был такой фактор, как нуждаемость в жилье и был фактор производственной необходимости, когда было необходимо привлечь крупного или среднего класса специалиста в тот или иной институт. К тому моменту, когда я начал вникать в это вопрос, все жилье между институтами и службами распределяла Центральная жилищная комиссия. В институтах же эти вопросы решали директора с минимальным участием месткомов. Председатель месткома каждого института подписывал, наряду с директором совместное решение, и это было правильно. Поэтому мы в дела месткомов не лезли. Разве что, когда к нам поступали жалобы из институтов на неправильное распределение. И то конфликтов у нас с месткомами никогда не было. Мы исходили из принципа: «Им виднее!»
Но вот какому институту, сколько дать квартир в каждом конкретном доме решалось кулуарно. Где, не знаю и посейчас. Официально - на заседании Центральной жилищной комиссии. Но там предлагалось уже готовое решение, и откуда оно бралось, никто не знал. Возможно, над этими вопросами работала наиболее активная группа академиков, членов Президиума СО АН. А может быть, и еще более узкий круг людей. Еще одна трудность была связана с полнометражными квартирами в четырехэтажных крупноблочных домах, которые Сибакадемстрой привез из Ангарска, Красноярска и других строек Минсредмаша и которые начали сдаваться в конце 1960-го года. Они строились достаточно быстро сначала в микрорайоне А, потом в Б и В. Конечно, они были получше первых домов по всем параметрам - и хорошая планировка, и потолки повыше, и туалеты отделены от ванн, и звукопроницаемость получше. На эти дома Президиум СОАН смотрел, как на свои собственные, и распределял по списку, не спрашивая мнение Объединенного комитета профсоюза. А это уже противоречило Уставу профсоюзов.
Процедура была примерно такой. Каждый институт предлагал свой список научных сотрудников, претендовавших на такое жилье. В него для проформы включали 1-2 высококвалифицированных рабочих, чтобы не обвинили в зажиме рабочего класса. Как я понимаю, эти списки попадали на стол к узкому кругу лиц, и этот круг решал, какому институту и сколько квартир дать в очередном доме. После этого Центральная жилищная комиссия утверждала подготовленные предложения не только по количеству квартир, но и по персональному составу.Конечно, какие-то институты при этом считали себя обиженными. Директора их даже выступали на заседании Центральной жилищной комиссии. Их вежливо выслушивали, но этим все и кончалось. Было видно, что решения просто проштамповывались. Конечно, роль профсоюзных комитетов здесь была нулевой, но при том авторитете ученых, который был общепринят (без ученых не было бы и Новосибирского научного центра) никто и не пытался посягать на сложившуюся практику.
Сама же Центральная жилищная комиссия была в структуре взаимоотношений предприятия с профсоюзной организацией, сложившейся в стране, явно чужеродным телом. Ведь она существовала наряду с жилищной комиссией ОКП, которая в этой схеме бездействовала, разбирая только жалобы, но, не имея ни малейшего влияния, чтобы что-то решить. Это было нарушением законодательства. Об этом знали и высокие профсоюзные органы, но закрывали на это глаза. А со стороны Президиума СОАН было явно выраженное недоверие профсоюзному органу.
Мы начали с того, что создали жилищную комиссию ОКП Академгородка. Надо было вести кропотливую повседневную работу с людьми, чтобы к нам привыкли, чтобы знали, что мы не только что-то распределяем, а реально помогаем людям в трудных ситуациях и исправляем несправедливость, если она кем-то допущена. Но вмешиваться в порядки, установленные Лаврентьевым, я тоже не считал возможным. Перед ним стояли труднейшие задачи создания Научного центра в Сибири, а жилье, да еще более комфортабельное, да еще коттеджи, которые давались только академикам, членкорам и некоторым докторам, были великолепным дополнительным стимулом для привлечения в Сибирь ученых. Главным все же была возможность развития научных направлений. И я не хотел, чтобы Лаврентьев смотрел на профсоюз как на помеху в его деятельности. Более того, я прекрасно осознавал уже в это время, что любой, кто встанет на пути академика Лаврентьева или даже не встанет, но он подумает, что встал, будет мгновенно раздавлен. Я к тому моменту уже видел, как Михаил Алексеевич Лаврентьев это делает с некоторыми, невзирая на степени и звания. Без сожаления, без жалости, сметая с пути.
Зимой 1959-60 и 1960-61 я ездил в город играть за команду СО АН. Команда состояла из шахматистов и шашистов. Хотя в то время я еще играл в шахматы в силу первого разряда, в интересах команды меня сажали за шашечную доску. По шашкам у меня тоже был первый разряд, а это почти гарантировало очко. Поскольку профсоюзная организация СО АН входила в обком профсоюза высшей школы и научных учреждений, играть приходилось с вузовскими командами, достаточно сильными. В первую зиму можно было спокойно уходить из института без всякого разрешения хоть на целый день. Во вторую зиму в институте начали налаживать «трудовую дисциплину». Выходили приказы об этом, вводились правила. Кто-то в воспитательных целях наказывался. Поэтому я затребовал от Спортклуба СО АН письмо на имя директора института с просьбой освободить меня на какое-то время от работы для участия в командном турнире на первенство Новосибирска.
Академик Работнов, зам. директора Института, к которому я пришел с этим письмом, подписывать его отказался: - Вы видите, - суховато сказал он, - письмо адресовано директору института, он и должен его подписать.Юрий Николаевич Работнов явно подставлял меня, и я это понимал. Но что мне было делать. Я же не мог сказать в Спортклубе, что я испугался идти к Лаврентьеву. Я и пошел к нему с письмом в руках. Лаврентьев взял письмо в руки, сдвинул на лоб очки, так он всегда делал, когда читал, прочел и недоумевающе посмотрел на меня. - В шашки? - спросил он. - играть в шашки?
Видно было, что содержание письма просто выбило его, и он не знает, что сказать. Михаил Алексеевич положил письмо на стол. - Оставьте его, - сказал он. - Потом заберете. В тот же день Таня Луговцова, которая была у Лаврентьева секретарем, позвонила мне и сказала, что я могу забрать письмо с резолюцией. Я пришел в приемную. Таня явно веселилась, но я еще не знал, почему. Но когда я прочел резолюцию, мне почему-то смешно не стало. В углу документа Михаил Алексеевич размашисто написал: - В шашки рекомендуется играть в свободное от работы время. И подписался.
Я храню этот документ, как память о тех временах. И как самую дорогую память о Михаиле Алексеевиче, которого я всегда безмерно уважал, а в первые годы - боготворил. Даже тогда, когда он этого не заслуживал. Академик Лаврентьев был сложным человеком. Но это была незаурядная личность. Всегда со своим мнением. Часто отличающимся от общепринятого. Но своим. И он не был антисемитом. Для него национальность человека ничего не значила. Первое, главное, - на что человек способен. И второе, тоже главное, - враг это или друг, выступает против или за. Мешает работе или помогает. С этих точек зрения он и рассматривал все вопросы.
Мнения Лаврентьева нельзя было не уважать, потому что их всегда можно было объяснить. Объяснить его взглядами на жизнь, на работу, на общественную мораль. Хотя и были эти взгляды часто не просто консервативными или старомодными, но и попросту идущими против духовного развития личности, а иногда просто завиральными. Он противодействовал развитию культуры и спорта, тормозил или отменял строительство соответствующих сооружений. Ребята, с которыми он провел первую зиму в Золотой долине, часто говорили мне об отношении Лаврентьева к культуре и спорту. Он просто не понимал, как можно тратить драгоценное время на такие «никчемные» вещи. Вот и в моем случае Лаврентьев просто не мог себе представить, как это, вместо того, чтобы заниматься наукой, сотрудник его института будет преспокойно тратить драгоценное время на игру в какие-то шашки. Больше я уже не допускал таких ошибок и с подобными вопросами к нему не приходил.
Недавно я прочел воспоминания недавно скончавшегося академика С.В. Гольдина «Сермяжная быль», где он пишет, что в Академгородке была «... явная дегуманитарная направленность <…>. Общество чистых технарей ... социально опасно. К счастью, академгородковское сообщество инстинктивно отреагировало на эту ситуацию, выдвинув собственных гуманитариев». Я бы к этой дегуманитарной направленности добавил бы и антиспортивную. И было еще немало всяких других анти- и де-, которые пришлось преодолевать нам, жителям Академгородка в 60-х.
В квартирах новых домов открывались все новые и новые бытовые точки - парикмахерская, сберкасса, ремонт часов, детская молочная кухня. Пункт приема белья в стирку открылся в подвале дома №16 по Академической ул., этот дом был сдан несколько позже других домов. Все открывалось в соответствии с планом бытовой комиссии Академгородка. Многое из того, что открывалось, не было вообще предусмотрено проектом. В самом начале января 1961 в первом же сданном крупноблочном доме по Академической улице на первом этаже открылись по предложению нашей бытовой комиссии книжный магазин и киоск «Союзпечати». Духовная пища была для нас не менее важна, чем обычная. Вскоре при магазине был создан клуб любителей книги «Гренада».
С 1 января я стал ежедневно по подписке получать газету «Известия». Она мне нравилась больше «Правды». Кроме того, я подписался на журнал «Иностранная литература», который мы прочитывали от корки до корки. Мне удалось подписаться и на журнал «Знание - сила», который мне очень нравился. Я подписывался на него с детских лет. Я к этому времени уже не был таким восторженным юношей, каким приехал сюда два года назад. Я увидел реальную жизнь. Трудную жизнь многих окружавших меня семей. Наше безденежье. Я столкнулся с антисемитизмом, когда мне и Любочке давали понять, что мы не такие, как все, а почему-то другие, и нас можно дискриминировать. Не принимать на работу, например. Я не чувствовал бытового антисемитизма, как в детстве. Меня никто не обзывал в глаза. Но я столкнулся с антисемитизмом на уровне руководителей институтов, отделов кадров. А это было пострашнее.
В первом случае, я мог дать обидчику сдачи. Здесь это было невозможно, потому что они «следовали» реальной политике нашего социалистического государства, хотя провозглашалось, что все нации равны (правда, евреев за нацию не считали; по сталинскому определению один из непременных атрибутов нации - собственная территория, которой у евреев не было). И я понимал уже, что мы живем в стране, где говорят - одно, а поступают - по-другому. Что лозунги и реальная жизнь отличаются друг от друга настолько, что становятся диаметрально противоположными. Пять лет прошло с ХХ съезда КПСС, и мы уже были другими. Понимали значительно больше, чем раньше. Не принимали на веру каждое заявление вождей. Мое поколение, как и поколение моих родителей, тоже научилось читать газеты между строк. Находить там намеки, видеть ненаписанное.
Но я еще надеялся, что постепенно все в нашей жизни будет меняться. И я хотел быть самым непосредственным участником этих изменений. Не смотреть со стороны, а самому изменять и исправлять. Строить другую жизнь, более справедливую.Мне тогда казалось, что если каждый человек будет на своем месте делать то же, что и я, жизнь изменится. И я говорил об этом тем, с кем я работал в профсоюзных комиссиях. И мне казалось, находил отклик в их душах.Когда в жизни есть благородная цель, когда у тебя много сил и возможностей, чтобы двигаться к ней, приближать ее, - жизнь кажется прекрасной.
Но если раньше у меня была только одна цель, - создать что-то выдающееся в науке, то теперь у меня появилась и вторая цель, - улучшить жизнь тех людей, среди которых я жил.
Я не бросил первую цель, не отказался от нее. Я очень хотел оставить свой след в науке. И моя мама очень этого хотела. Можно сказать, мечтала об этом. И я хотел, чтобы она была счастлива, чтобы ее мечта сбылась. Это тоже для меня было очень важно. Но меня, как магнитом, тянуло заниматься тем, что было в Академгородке, в его среде обитания не решено или решено плохо, думать, думать над тем, как сделать жизнь лучше, добиваться, чтобы стало лучше. Я хотел видеть Академгородок самым красивым, самым удобным для жизни. Городком счастливых людей. Коммунистического завтра. Претворить мечту в действительность уже сегодня. Да-да, именно так. И, пожалуйста, не бросайте в меня камень сейчас. С сегодняшней высоты ХХI века многое видится иначе. Но я пишу правду, какой бы она ни была смешной и наивной сегодня.Вот, имея такие две цели, отдавая все время, все силы и все свои способности достижению их, я и жил в ту далекую пору начала 60-х.
А работы все прибавлялось. Сдавались дома, торговые точки, в домах Академгородка поселялись все новые и новые люди. Начали сдаваться в эксплуатацию корпуса институтов, и потребности людей в жилье, детских учреждениях, в школе, в магазинах и столовых резко выросло.И стало понятно всем, что мы были правы с самого начала. Очередность строительства объектов была неправильной. Более того, в проект Академгородка были заложены неправильные идеи, неверные исходные данные. Даже если бы все сдавалось во время, все-равно предприятий и учреждений соцкультбыта было бы недостаточно. И мы заговорили об этом во весь голос. И не просто заговорили. Мы подняли эти вопросы официально.
Самое интересное было в том, что не Сигорский (председатель) поставил эти вопросы, а я. Более того, он не подхватил мои предложения, а остался в стороне. Сигорский помалкивал, не желая портить отношения ни с хозяйственными руководителями СОАН Лавровым и Беляниным, ни, тем более (упаси, боже), с Президиумом СОАН (а вдруг у них другое мнение? На самом деле, у Президиума просто не было тогда собственного мнения). И, встретив сопротивление главного инженера УКСа Ладинского и поддерживавшего его первоначально Заместителя председателя СО АН Белянина, мне, в конце концов, пришлось обострить обстановку. Высказать вслух все, что я думаю по этому поводу. Это произошло на заседании президиума ОКП, в повестку дня которого по моему предложению был поставлен этот вопрос и куда были приглашены все ответственные лица. Это был первый случай общественного обсуждения проекта Академгородка.
Новосибирская область и так отдавала много производимой ею сельскохозяйственной продукции, так что миллионный город еле сводил концы с концами. Но в это время шла очередная компания по повышению урожайности полей, развитию мясного животноводства. Области брали на себя все новые и новые обязательства. Вот под эти дутые цифры, которые никогда не были достигнуты, наш первый секретарь и отдал огромные фонды по мясу Хрущеву, где-то в пределах 300 000 тонн. Забота о людях была у товарища Горячева на первом месте только на словах. Мясо по разнарядкам вскоре пошло в другие регионы страны. Его стало катастрофически нехватать для собственной торговли и общественного питания, базы снабжения опустели, и вскоре столовые перешли на голодный паек, а в магазинах Новосибирска мясо просто исчезло.
У меня с начальником ОРСа Сибакадемстроя Николаем Александровичем Борисовым состоялся длинный и трудный разговор. Фонды ему существенно сократили. Да он еще и вынужден был львиную долю мяса направлять в столовые и магазины микрорайнов «Д» и «Щ», где жили строители и была построена (на деньги СО АН) производственная база «Сибакадемстроя». Он по секрету признался мне, что это - требование руководства «Сибакадемстроя», причем лично начальника Управления «Сибакадемстрой» полковника Иванова, и ослушаться он не может. Я спросил его, может ли он запланировать мясо и другие продукты, которые будут в дефиците из расчета на количество жителей. Я хотел гарантированно обеспечить мясом жителей верхней зоны Академгородка и, по крайней мере, сделать так, чтобы каждая семья получала 2 кг мяса в неделю. Это отсекало всех, кто не живет в верхней зоне Академгородка и пресекало утечку мяса из магазинов. Мы посчитали, что фондов на мясо хватит, и Борисов сказал, что можно попробовать, но вряд ли получится.
Мы подготовили все необходимые материалы с расчетами, составили поквартирные списки жителей Академгородка, и вскоре ОКП обратился к Президиуму СОАН с просьбой выделить квартиры под столы заказов. Квартиры были заранее намечены нами совместно с Л.Г. Лавровым. Мы с Лавровым имели подробную беседу с Михаилом Алексеевичем, и я ему подробно рассказал и о передаче Горячевым фондов на мясо, и о его нехватке в торговле, и о распоряжении полковника Иванова, и наконец, о нашем предложении организовать столы заказов. Михаил Алексеевич внимательно слушал, кряхтел, и, когда услышал, что есть выход из положения в виде столов заказов, сразу согласился. В результате, квартиры под них были быстро выделены. Вскоре столы заказов заработали. Мяса давали, как мы и рассчитали, по два килограмма в неделю на семью. Большие семьи (их было мало) получали двойной заказ. Каждый приходил в стол заказов и получал свой заказ по спискам, которые регулярно поступали из домоуправления в столы заказов. Раз в месяц списки обновлялись. Комиссия общественного контроля контролировала поступление фондов и выдачу заказов. Так возникли столы заказов, а мы решили очень важную проблему, причем решили на многие годы.
А первый секретарь новосибирского обкома КПСС Федор Степанович Горячев «за решение продовольственной проблемы» и другие достижения получил впоследствии (в 1972 г.) Золотую звезду Героя социалистического труда.
Кстати, до марта 1967 года в СССР выходным на неделе было только воскресенье. Суббота была рабочим днем, правда, рабочий день в субботу был с недавних пор на два часа короче обычных 8 часов. И в школе, и в высших учебных заведениях в субботу шли обычные занятия. Мы жили тогда еще по довоенному указу Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 г. «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений». В развитие этого указа 27 июня 1940 г. Совет Народных Комиссаров (СНК) СССР принял постановление, в котором установил, что «сверх воскресных дней нерабочими днями также являются: 22 января [день рождения Ленина. M.K.], 1 и 2 мая [международный день трудящихся. М.К.], 7 и 8 ноября [день Великой Октябрьской социалистической революции. МК.], 5 декабря [день сталинской конституции. М.К.]. Этим же постановлением были отменены существовавшие в сельских местностях шесть особых дней отдыха и нерабочие дни 12 марта [день низвержения самодержавия.M.K.] и 18 марта [день Парижской коммуны. М.К.]. Только 7 марта 1967 г. ЦК КПСС, Совет Министров СССР и ВЦСПС приняли постановление «О переводе рабочих и служащих предприятий, учреждений и организаций на пятидневную рабочую педелю с двумя выходными днями».
Открытие книжного магазина давно стояло в первых строках наших требований. Я не понимал, как можно было оставить без книг людей, для которых они были второй, если не первой потребностью в жизни. Другой крайне важной задачей мы считали открытие детской молочной кухни. В Академгородке уже появилось довольно много грудных детей, что нетрудно было предвидеть тем, кто проектировал Академгородок. Они должны были понимать, что молодежь здесь будет преобладающей частью населения. Тем не менее, нигде в проектной документации детская молочная кухня даже не упоминалась.
Мы запланировали выделение помещений под книжный магазин и детскую молочную кухню в самых первых полнометражных домах. Это было очень непросто, потому что полнометражными домами по-прежнему распоряжался Президиум СОАН. Но это формально. Фактически два-три человека, близких к Лаврентьеву. И без личного согласия Михаила Алексеевича ни одна квартира никому и ни под что не выделялась. Тем не менее, нам удалось получить официальное согласие Центральной жилищной комиссии на выделение ряда квартир в полнометражных домах. Значит, все-таки, и до академика Лаврентьева дошло, что это первоочередные нужды.
Когда, наконец, в первом ряду полнометражных домов в микрорайоне А на Академической улице открылся книжный магазин. Это был праздник для всех нас. Теперь у нас появилась и духовная пища.А вот с открытием детской молочной кухни вышла небольшая задержка. Раз ее не было в проекте, то и оборудование не было заказано. В плановой советской экономике добиться выделения оборудования сверх плана было непросто. Поставка оборудования - это функция заказчика, т.е. УКСа СО АН. Опять пришлось преодолевать сопротивление Ладинского, который вначале и слышать об этом не хотел, потом скрепя сердце, подписал заказ в планирующие органы. Мне пришлось впервые поехать в Москву, чтобы «пробить» этот заказ, да еще и добиться поставки его в кратчайшие сроки. Это, конечно, была не моя работа, а УКСа, но моя поездка ускорила получение оборудования минимум на 6-9 месяцев. Я тогда впервые понял, что ко мне у чиновников совершенно другое отношение, чем к чиновникам СОАН.
Мы быстро обнаружили пустеющие полки в магазинах. Бытовая комиссия, которая обычно собиралась вместе с общественными контролерами, на это раз не обсуждала, как обычно, случаи нарушения правил торговли и реакцию на них работников ОРСа «Сибакадемстроя». Никто не понимал, что происходит. Директора магазинов помалкивали. Их вообще в ОРСе приучили говорить поменьше. У продавцов не было работы, и они стояли без дела, посматривая на входящих и выходящих покупателей. Покупать было нечего. Но есть-то что-то было надо, и люди потекли на базар. На нашем базарчике были другие цены, которые тогда показались нам чрезмерными. Многие поехали на центральный рынок в Новосибирск, но и там цены были такими же высокими.
Женщины, которым надо было кормить детей, начали высказываться первыми. И на заседании бытовой комиссии именно они первыми начали говорить о пустых магазинах и дорогих рынках. Некоторые даже начинали ругать правительство и Хрущева, но я останавливал их:
- Наша задача понять, что происходит. Мы сами, вероятно, исправить положение не можем, раз это произошло пвсеместно, но надо хотя бы выяснить ситуацию с ОРСом. Чем они объяснят пустые полки? Разговор с начальником ОРСа Н.А. Борисовым несколько прояснил ситуацию. - В первые дни нового года резко возрос спрос, были раскуплены все запасы, которые были. Вывезли в магазины все, что имелось в наличии на базах. Заказали в Управлении рабочего снабжения дополнительные фонды. К решению вопроса уже подключился Николай Маркелович Иванов. Но не думаю, что это изменит ситуацию надолго, - в городе таких возможностей меньше, поэтому все, что будет у нас на полках магазинов, мгновенно сметут. - Можете ли Вы самостоятельно закупать продукцию у колхозов? - Мы это делаем, но сейчас никто не хочет продавать, потому что на рынке закупочные цены выше, - и продукция колхозов уходит туда.
Вернувшись из ОРСа, я рассказал о разговоре, о принимаемых ОРСом мерах и предложил подумать над тем, что можем сделать мы. Предложений было много - от введения карточек на продовольственные товары до писания писем в Правительство. Я исписал целый лист крупными, небольшими и самыми мелкими предложениями. Потом мы принялись их обсуждать.
Первое, что мы решили, взять все фонды на продовольственные товары под контроль нашей комиссии. Одна группа должна была контролировать поступление продуктов по фондам. Другая - поступление продуктов в магазины и столовые, третья - регулирование продажи продуктов магазинами. Сил на все нехватало. Надо было быстро привлечь жителей Академгородка, выработать принципы и правила работы. Наконец, договориться обо всем с Постройкомом и руководством ОРСа. Следовало обсудить ситуацию и с Зам. председателя СО АН Л.Г. Лавровым, чтобы согласовать ряд вопросов и действовать с руководством СО АН совместно.
В заключение я сказал: - Ругать правительство проще всего. Я думаю, что оно тоже сейчас принимает меры. Наша задача - сделать все, что МЫ можем сделать сами для себя. Я всегда думал, что забота о советском народе - главная задача партии и советского правительства. Меня тогда еще жизнь ничему не научила."