КОЗАКОВ ГРИГОРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ. Снова Дальний Восток 8
Вспоминая теперь весь проделанный мною трудовой путь, я должен признать, что работа в системе Главрыбсбыта была наиболее тяжелым ее этапом. Конечно, во многом я должен винить самого себя. Мне не следовало так держаться за Ленинград, ради этого переносить столько неприятностей и даже, в известной мере, идти на компромиссы с самим собой. Но дело сделано, и говорить о том, что могло бы быть, довольно праздное занятие. Во всяком случае, все пережитое послужило мне хорошим уроком, и в дальнейшей работе я перестал уже держаться за то или иное место, если для этого пришлось бы, как говорится, покривить душой.
Я выехал из Москвы во второй половине апреля 1950 года. Путь до устья Амура, где находился рыбокомбинат Нижнее Пронге, лежал через Хабаровск и Николаевск. До Хабаровска я доехал на старом знакомом курьерском поезде, который за 20 лет не прибавил скорости и шел те же 9 суток. В Хабаровске мне предстояло представиться руководителям Главамуррыбпрома и получить деньги для дальнейшего следования к месту назначения. Начальник Главка товарищ Ваняев принял меня не очень любезно. Он стал говорить мне о трудностях работы комбинате, где основным объектом обработки являются столь ценные рыбы, как кета и горбуша.
Видимо, он решил, что, кроме салаки и корюшки, я не имел дела ни с какой другой рыбой. После этого визита я вернулся в свою гостиницу сильно обескураженный. Для возвращения в Москву у меня не было денег, а идти работать на такой ответственной должности при явном недоверии ко мне со стороны начальника Главка было рискованным. Однако уже на следующий день после моего разговора с главным инженером Главамуррыбпрома Шедько - человеком серьезным, дельным и решительным, все мои сомнения быстро рассеялись. Ознакомившись со мной и моими документами, Шедько заявил мне твердо и решительно, что всецело одобряет мое назначение в Нижнее Пронге, где, по его словам, главные инженеры до настоящего времени были или бездельники или пьяницы. Ваняева он обещал быстро расположить в мою пользу. Напутствуемый Шедько, я сел на пароход и через несколько дней был в Николаевске.
Николаевск на Амуре произвел на меня далеко не благоприятное впечатление. Грязные, пыльные улицы, деревянные дома, отсутствие водопровода и канализации и прочих элементов культурного быта. Единственная гостиница, в которой я остановился, занимала длинное одноэтажное деревянное здание. В каждой маленькой низенькой комнате размещалось по 5-6 человек самых разных профессий. Для удовлетворения потребности в пище во всем городе имелась всего одна чайная, где больше пили, чем ели, и где с утра и до вечера было людно и шумно. На каждом столе стояла полулитровая банка с водой. Вначале я не мог понять ее назначения. Оказалось, она предназначалась для разведения спирта-ректификата, которым торговали и в магазинах, и в чайной. Водка в этот благословенный край совершенно не завозилась ни зимой, ни летом. Впоследствии в Николаевске было открыто нечто схожее с рестораном. Условия питания улучшились, но пьянство продолжалось, пожалуй, даже еще в более широких масштабах.
Единственным более или менее культурным учреждением был Дом офицеров, помещавшийся в каменном здании. Там был лекционный зал и кинотеатр, насколько мне помнится, единственный в городе. Кроме того, в Доме офицеров был местный водопровод и туалет, правда, не совсем европейского типа, но более сносный, чем на задворках остальных домов. Да простится мне такая подробность! При моих посещениях Николаевска в зимнее время, когда туалетом гостиницы невозможно было пользоваться, мне приходилось идти в Дом офицеров, платить рубль за вход с единственной целью воспользоваться тамошней уборной.
В состав рыбокомбината входили: консервный завод, жестяно-баночная фабрика, посолочный завод, утилизационный завод, тарный завод, строительный цех. Особое место занимал рыболовецкий флот, состоявший из моторных катеров и кунгасов. Центральное место занимал консервный завод, имевший два отдельных цеха, расположенных в разных зданиях. Главным из них был цех по производству консервов в собственном соку из кеты и горбуши. Он был оснащен одной линией, состоявшей из машин производства американской фирмы «Тройер Фокс». Работа цеха велась по следующей схеме.
С рыбоприемного плота рыба подавалась в бункерные весы, взвешивалась и направлялась в бункера-хранилища консервного завода. Разделка и мойка рыбы производилась ручным способом. Все остальные операции, за исключением проверки веса наполненных банок, укладки банок в автоклавные решета и загрузки и выгрузки автоклавов, были механизированы. Все оборудование консервного завода был старое, установленное еще в 1930 году, сильно изношенное, что не могло не отразиться на производительности линии. При первоначальной проектной мощности закаточной машины 120 банок в минуту она выпускала при наивысшем напряжении не более 90 банок.
Второй цех завода имел второстепенное значение и выпускал в небольших количествах консервы в томатном соусе из кеты, горбуши и амурской калуги с предварительной обжаркой рыбы в растительном масле. В этом цехе производство носило чисто кустарный характер. Исключение составляли только автоматические соусозаливочная и закаточная машины.
Жестяно-баночная фабрика была оснащена автоматической линией американской фирмы «Блисс и Ко», тоже очень старой и сильно изношенной. В задачу жестяно-баночной фабрики входило обеспечение консервной тарой не только местного консервного завода, но и всех амурских и сахалинских консервных предприятий, поэтому работа ее была крайне напряженной и требовала непрестанного наблюдения.
Посолочный завод был занят обработкой кеты и горбуши с применением различных дозировок соли. В зимнее время в его задачу входила заготовка льда, совершенно необходимого в процессе хранения и посола целых лососевых рыб.
Тарный завод изготовлял ящики для консервного завода и жестяно-баночной фабрики, а также бочки под соленую рыбу, икру и продукцию утилизационного завода.
Утилизационный завод перерабатывал производственные рыбные отходы на жир и кормовую муку. Помимо отходов производства на этот завод нередко доставляли испорченную рыбу с других предприятий.
Говоря о консервном заводе, я забыл упомянуть о его икорном цехе, выпускавшем столь ценную в наше время икру лососевых рыб. Весь добывающий промысел комбината, так же как и его флот, находились в непосредственном подчинении директора комбината. Я мало вмешивался в эти дела, разве только в отсутствии директора, когда мне приходилось временно исполнять его обязанности.
Для питания производства и жилых домов электроэнергией незадолго до моего приезда была приобретена и установлена мощная американская дизельная электростанция. В период промыслового сезона электростанция работала круглосуточно. Зимой она переставала функционировать, и вступала в строй старая динамо-машина.
В пяти километрах от Нижних Пронгов находилась рыбоприемная и посолочна база Верхнее Пронге, входившая в состав производственных предприятий комбината.
Работа комбината, так же как и большинства других рыбообрабатывающих предприятий Дальнего Востока, имела чисто сезонный характер. Работа начиналась с наступлением тепла и заканчивалась поздней осенью. Особенно напряженной работа была осенью в период массового хода лососевых рыб. Поэтому все производственные предприятия комбината находились в легких, неутепленных строениях, годных для работы только в теплое время. По этой же причине комбинат не располагал постоянными рабочими кадрами. Рабочих для производства, преимущественно женщин, приходилось набирать перед каждым промысловым сезоном. Вербовщики сулили рабочим золотые горы. Эти посулы, конечно, не оправдывались, наступало разочарование, и большинство рабочих выполняли свои обязанности с прохладцей, что причиняло большой ущерб производству.
Я сам никогда не был трезвенником и любил в обществе приятных мне людей посидеть за рюмкой вина. Но так пить, как пили на окраинах Дальнего Востока и Севера, я и помышлять не мог. Это пьянство, не прекращавшееся даже в самый разгар путины, было истинным бичом для производства. Мне думается, этому во многом способствовало отсутствие каких-либо культурных развлечений. В частности, в таком большом заводском поселке, как Нижнее Пронге, не было не только постоянного кинематографа, но даже и так называемых кинопередвижек.
Насколько помнится, за все время моего пребывания в этом захолустье туда всего один раз приезжала какая-то бродячая труппа, весьма полупочтенных актеров. В местном клубе за исключением редких танцев, оканчивавшихся обычно дракой, никаких иных культурных мероприятий не проводилось. Может быть, в этом повинна была и администрация. Но мы были загружены работой. Наши же «вожди», я имею в виду секретаря партийной организации и председателя заводского комитета, - оба освобожденные от других работ, хотя и должны были обратить серьезное внимание на эту сторону жизни, фактически не принимали никаких мер к поднятию культурного
уровня рабочих и служащих комбината и сами не были врагами бутылки.
Нижнее Пронге - типичный дальневосточный заводской поселок, расположенный вдоль побережья реки Амура. Старые, преимущественно одноэтажные жилые дома, постоянно требовавшие то того, то другого ремонта. Строительство новых домов не обеспечивалось ни материалами, ни строительными рабочими. По этой причине в период путины сезонных рабочих приходилось селить в палатках, что вызывало справедливое недовольство с их стороны.
Снабжение населения пищевыми продуктами и промышленными товарами производилось через магазин, принадлежавший кооперативу (Рыбкоп). Ассортимент продуктов и прочих товаров был весьма скромным. Недостатка в хлебе, масле, сахаре и крупе, правда, не ощущалось, но мясные продукты имелись в продаже далеко не всегда и притом почти исключительно в консервированном виде. Овощи, то есть картофель, капуста и морковь поступали из подсобного хозяйства комбината, находившегося за Николаевском, вверх по Амуру. При комбинате имелось подобие больницы, ясли и детский сад. Больница обслуживалась врачом, медсестрой и санитаркой.
К комбинату были прикреплены инспектор Государственной рыбной инспекции и санитарный врач в лице молодой девушки, недавно окончившей 2-ой медицинский институт в Ленинграде.
Летом и осенью 1950 года, т.е. первого года моего пребывания в Пронге, большого хода горбуши и кеты не ожидалось. В соответствии с этим план был дан небольшой. Он был выполнен и даже перевыполнен нами по всем показателям без особого напряжения и без каких-либо эксцессов. Трестовское и партийное начальство в нашу работу не вмешивалось и нас не трогало. Раза три приезжал к нам начальник производственного отдела треста Алексеев с совершенно мирными намерениями. Побывал у нас главный инженер Главамуррыбпрома Шедько, с которым у меня всегда находился общий язык, и сохранялись хорошие отношения. Директор комбината Кожемякин часто ездил в Николаевск и не с пустыми руками, т.е. брал с собой два-три ящика консервов для ублаготворения руководящих работников треста.
В одну из его отлучек на комбинате произошло прискорбное событие. Работница тарного завода стала выгребать рукой стружки из-под дисковой пилы, не выключив электромотора. Пила начисто отрезала ей правую руку по самый локоть. Наш врач могла в условиях местной больницы только наложить на руку жгут. Требовалось немедленно отправить пострадавшую в больницу в Николаевск. На беду все наши моторные катера оказались в разгоне. Я стал звонить по телефону в Николаевск, прося выслать самолет. Выяснилось, что для посадки самолета в Пронге нет подходящей площадки. С трудом удалось достать быстроходный моторный катер у находившегося по соседству с нами рыбопромыслового участка, принадлежавшего ведомству МГБ, и отправить несчастную женщину в Николаевск в сопровождении врача. Эта женщина работала на заводе не первый год, была проинструктирована в части обращения с дисковой пилой под личную ее расписку, и поэтому ни начальника тарного завода, ни меня к суду не привлекали.
В сентябре ко мне приехала жена. Жизнь стала налаживаться. С окончанием путины работы стало меньше, и будь я одинок - не знаю, как бы пережил тяжелую пронгинскую зиму и дотянул до будущего промыслового сезона.
Вечером 5-го ноября мы с женой сидели дома, тихо и мирно. Я читал, а жена шинковала на зиму капусту. Внезапно раздался стук в нашу дверь. Я пошел открывать. И вот появились один за другим: директор комбината, главный бухгалтер, начальник планового отдела, секретарь партийного комитета и председатель завкома. Оказалось, только что было получено сообщение из треста о премировании всех руководящих работников комбината крупными денежными суммами за выполнение и перевыполнение производственного плана. На мою долю выпало что-то вроде 15 тысяч рублей.
Сразу же появился спирт, шампанское. Мы собрали все, что у нас оказалось из съестного, - и пошел пир горой. Вскоре к нам присоединились заведующий лабораторией с женой и жившие на одной с нами площадке девицы, т.е. санитарный врач и врач больницы.
6-го ноября в клубе комбината состоялось традиционное торжественное заседание, на котором были зачитаны приказы по Главамуррыбпрому и Нижне-Амурскому Госрыбтресту по итогам производственной деятельности комбината за истекшую путину. Этими приказами были дарованы всем работникам комбината выходные дни с 7-го по
13-е ноября в виде компенсации за то, что в период путины все мы работали без выходных дней.
После торжественного заседания все руководящие инженерно-технические работники собрались на квартире директора комбината, где был устроен товарищеский ужин в складчину. Я думал, что на этом закончится празднование. Но не тут-то было. На следующее утро мы с женой только уселись пить чай, как раздался стук в нашу дверь. Явилась целая делегация с требованием немедленно идти к директору, где уже собралась вся вчерашняя публика, и начиналось продолжение праздничного пиршества. За этим начались приглашения то в один, то в другой дом, так что на протяжении всей праздничной недели мы не имели ни отдыха, ни срока. Скажу прямо, тяжелое это было время. Пришлось и нам, в свою очередь, отдать дань установившейся традиции и пригласить к себе всю эту компанию.
Совещание по жестяно-баночному производству было сначала отложено, а затем перенесено из Москвы во Владивосток. По имевшимся в Министерстве сведениям наша автоматическая линия для производства консервной тары была демонтирована и отправлена из Нижнее Пронге на Сахалин. Это известие меня крайне удивило, и я поспешил заверить работников Министерства, что полученные ими из Главамуррыброма сведения не соответствуют действительности.
Оказалось, что такая дезинформация явилась следствием следующих хитроумных действий нашего Амурского Главка. В порту Маго на реке Амуре строилась новая жестяно-баночная фабрика, в задачу которой входило обеспечение консервной тарой всех амурских и сахалинских консервных заводов. Строительство фабрики затянулось, установленные Министерством сроки введения ее в действие истекли, и Главамуррыбпром, опасаясь гнева начальства, доложил министру, что новая фабрика приступила к выпуску консервной тары. Установленный ей план был перенесен на наши плечи, а результаты работы Пронгинской линии преподносились Главком Министерству под маркой новой фабрики в порту Маго. Исходя из этих ложных донесений, Министерство предложило демонтировать нашу линию и отправить ее на Сахалин.
Конечно, при существующем положении ни Главк, ни трест не могли реализовать это предложение и даже скрыли от нас суть дела. Мне не известно, как реагировало Министерство на все эти махинации Главка, но весьма возможно, что невольное раскрытие их мною, явилось причиной охлаждения ко мне как со стороны некоторых работников Главка, так и Н. Амурского треста.
Знакомство со многими сотрудниками Министерства дало мне возможность получить кое-какое оборудование и некоторые материалы для нашего комбината. К сожалению, когда с открытием навигации по Амуру это оборудование и материалы стали поступать в Николаевск, трест наложил на них свою лапу и стал распределять их между предприятиями по своему усмотрению, сильно ущемляя интересы нашего комбината.
Я собирался уже откланяться и возвращаться восвояси, когда меня вызвал заместитель министра М.И. Сухорученко и предложил мне принять участие в испытании головного образца вакуум-закаточной машины, изготовленной на заводе Красная Вагранка в Ленинграде. При этом мне было обещано, что первая выпущенная этим заводом вакуум-закаточная машина будет дана комбинату Нижнее Пронге. О моем назначении в сказанную комиссию был отдан приказ по Министерству, копия которого была послана Главамуррыбпрому. Со своей стороны, я телеграфировал об этом директору комбината. При испытании вакуум-закаточной машины обнаружился ряд недоделок. Потребовалось их исправление и доводка закаточной машины. Пришлось пробыть в Ленинграде около трех недель.
Перед моим отъездом из Ленинграда я получил письмо от жены, в котором она сообщала о том, что директор Кожемякин почему-то резко изменил свое к ней отношение. Еле здоровался с ней, отказал в выдаче дров для отопления квартиры и прочее в это роде. Кожемякин не ответил на мою телеграмму, в которой я просил выслать мне денег на обратную дорогу. Все это меня сильно взволновало и возмутило. Вместе с тем в отделе кадров Министерства мне сообщили о полученном из Н. Амурского треста письме, в котором сообщалась, что уехав в командировку, я исчез и нахожусь неведомо где. Трест просил отдел кадров принять меры к моему разысканию. Сухорученко находился в это время во Владивостоке.
Я обратился к заместителю министра Вячеславу Михайловичу Новикову, старому моему знакомому по Астраханскому рыбокомбинату. Я рассказал ему все. Он был очень возмущен и отправил две резкие телеграммы - одну директору комбината Кожемякину, а другую - управляющему Н. Амурским трестом. Правительственные телеграммы возымели действие. Кожемякин стал заискивать перед моей женой и немедленно выслал мне деньги по телеграфу.
Впоследствии выяснилось, что инициатором моей травли были главный инженер треста Павличенко и начальник производственного отдела Алексеев, видимо, завидовавшие моему успеху в Министерстве. Новиков предложил мне перейти на работу в Министерство, обещая обеспечить жилой площадью в Москве. Зная по опыту цену этим обещаниям, я отказался от этого предложения.
к нам на комбинат поступила довольно значительная партия калуги с одного из рыбзаводов, директору которого покровительствовал Притыко. Я поручил работникам лаборатории осмотреть поступившую рыбу и дать заключение о ее качестве. Рыба была тщательно осмотрена, были сделаны даже химические анализы, установившие явную недоброкачественность всей поступившей рыбы. Я отказался принять эту рыбу, о чем сообщил Притыко по телефону. Тот стал настаивать, требуя, чтобы я принял недоброкачественную рыбу и направил ее в посол. Я категорически отказался выполнить его распоряжение, а когда он стал на меня кричать, резко оборвал с ним разговор. Рыба была возвращена туда, откуда она поступила.
Через несколько дней на комбинат явился Притыко и набросился на меня со словами: «Как вы смели не выполнить моего приказания?». Я ему ответил, что всегда готов выполнить любое его осмысленное и законное распоряжение, но принимать от другого предприятия негодную в пищу рыбу и нести ответственность за появление на комбинате недоброкачественной продукции я не буду, невзирая ни на какие приказы, и предоставляю ему право делать любые выводы из этого моего заявления. Притыко уехал с комбината взбешенный, не простившись со мной. Притыко долго после этого случая не появлялся на комбинате, но стал часто засылать к нам сотрудников треста с явной целью обнаружить какой-нибудь криминал. Эти товарищи совали свои носы во все углы и закоулки, подобно собакам-ищейкам, стараясь на чем-нибудь меня поймать. Один из них дошел до того, что спустил рассол из чана с соленой рыбой и пытался доказать, что это не рассол, а растаявший лед, в котором находится охлажденная рыба.
Вот в такой напряженной и нездоровой обстановке приходилось работать в путину памятного 1951 года. Ко всему прочему усиленная торговля в местном кооперативе и в заводской столовой спиртом способствовала процветанию пьянства среди рабочих и некоторых инженерно-технических работников. По этой причине совершенно вышел из строя начальник посолочного завода, и его пришлось заменить девушкой-технологом, добросовестной и старательной, но малоопытной. Пьяницу перевели на должность мастера, но толку от него было очень мало. Я неоднократно обращался к представителю Рыбкопа с просьбой прекратить продажу спирта на время путины, но он отказывал мне, ссылаясь на необходимость выполнять план. Писал об этом же и управляющему трестом, но не получил ответа.
С началом осенней путины стали появляться у нас гости. Три дня пробыл на комбинате начальник консервного отдела министерства Адамовский. После осмотра им комбината я спросил его, какое впечатление произвело на него наше предприятие. Он ответил, что если бы приехал к нам прямо из Москвы, то впечатление, вероятно, было бы не совсем хорошее, но после посещения предприятий Камчатки, наш комбинат показался ему учреждением организованным. «У вас даже принимают рыбу по весу, и у закаточных машин установлены счетчики», - добавил Адамовский. Эти счетчики я получил в Москве, и появление их на консервном заводе было встречено весьма недоброжелательно. До этого точного учета выпускаемой заводом продукции не велось, что давало возможность создавать некоторые нелегальные резервы, которыми пользовался, в частности, и бывший директор комбината для личных своих целей. Правда, счетчики часто выходили из строя, и, видимо, не без вмешательства со стороны их противников.
К началу осенней путины появились на комбинате представители районного, областного и краевого комитетов партии. В их задачу, собственно, входило привлечение к работе членов семейств рабочих и служащих комбината, принятие мер к улучшению снабжения трудящихся пищевыми продуктами и прочие подобные мероприятия. Тем не менее они считали своим долгом вмешиваться в производственную деятельность комбината, обсуждать и критиковать действия и распоряжения руководящих технических работников, не имея для этого никаких данных. Особенно усердствовал в этом направлении начальник рыбного отдела краевого комитета партии тов. Дзюба. С ним у меня происходили частные столкновения. Однажды во время массового поступления кеты на комбинат, он начал в моем присутствии отдавать совершенно нелепые распоряжения, и я вынужден был предложить ему немедленно уйти с производства и прекратить всякое вмешательство в мою работу. Все это вместе взятое еще больше усугубляло и без того напряженную и нервную обстановку.
Приезжал к нам и первый секретарь областного комитета партии. Он пытался обвинить меня в плохом состоянии жилищного строительства. Нужно сказать, что не получая помощи в части снабжения комбината строительными материалами и рабочими-специалистами от треста и Главка, мы неоднократно обращались в областной комитет партии, прося содействия в этом вопросе, но не получили оттуда ни ответа, ни привета. Все это я высказал этому первому секретарю в самой резкой форме в присутствии его подчиненных. Последние потом удивлялись, как мог я говорить таким тоном с таким лицом. «Ведь это же наш губернатор!» - восклицали они.
В самый разгар путины появилось и стало на якорь против комбината военное судно. На нем прибыл первый секретарь краевого комитета партии, член ЦК тов. Шаталин с целой свитой. Дело было уже к вечеру. Бегло осмотрев комбинат, Шаталин собрал директора комбината, секретаря партийной организации, председателя завкома, всех представителей районного, областного и краевого комитетов партии и меня. Выслушав краткий доклад директора о положении дел на комбинате, Шаталин предложил начальнику рыбного отдела крайкома партии тов. Дзюбе доложить ему, в чем выразилась помощь, оказанная комбинату им и другими прикрепленными к комбинату партийными работниками.
Дзюба в туманных и сбивчивых словах стал говорить о том, как все они и днем, и ночью неустанно следят за работой производства. Под конец он заявил, что должен подать жалобу партийному руководству на главного инженера Козакова, который является «предельщиком», т.е. вместо того, чтобы настраивать своих подчиненных на максимально возможное увеличение выпуска продукции, тянет производство назад. Выслушав это заявление, Шаталин предложил вызвать начальника консервного завода Путилина. Он спросил его, сколько лет он работает на комбинате, и какова была производительность консервной линии в прошлые три года. Путилин ответил, что в прошлые годы производительность закаточной машины не превышала 70-ти банок в минуту, но в этом году ее удалось довести до 90 банок.
«Ну, а что говорит вам ваш главный инженер?» - спросил его Шаталин. «Ну, Григорий Александрович требует, чтобы мы довели выработку консервов до 110 банок в минуту, стараемся, но вряд ли это будет возможно, учитывая изношенность оборудования», - ответил Путилин. Шаталин поблагодарил Путилина и отпустил его. Затем он обратился к Дзюбе с такими словами: «Что же тов. Дзюба, оказывается, ваша жалоба на главного инженера ничем не обоснована, и вообще вы до сих пор говорили мне о вашем наблюдении за работой производства и о совершенно неуместном вмешательстве в работу руководящих работников комбината. Вы лучше скажите мне, что вы сделали в том направлении, зачем вас сюда послали, какие вы меры приняли к привлечению к работе семей рабочих и служащих, улучшению бытовых условий, питания и проч., проч.?»
Дзюба не знал, что ответить и бросал в мою сторону злобные взгляды. Под конец беседы Шаталин поручил мне подготовить к завтрашнему дню перечень вопросов, отражающих насущные нужды комбината. После ухода Шаталина присутствовавший при этих разговорах начальник производственного отдела треста Алексеев подошел ко мне, стал необычайно любезен, просил меня забыть все бывшие между нами недоразумения и предложил свою помощь при составлении перечня вопросов для Шаталина.
Шаталин со своей свитой ночевал на военном судне, а с утра начал более подробный обход комбината. Я хотел его сопровождать, но он просил меня не беспокоиться и не отрываться от моих текущих дел.
Когда Шаталин находился на консервном заводе, я издали увидел какое-то замешательство, какой-то большой пакет в руках Шаталина, который он передал Путилину, и при этом что-то ему говорил. После отъезда Шаталина я спросил Путилина, что у них произошло? Путилин рассказал мне, что перед приходом Шаталина к нему подошел торчавший у нас с самого начала путины и донельзя всем надоевший инструктор краевого комитета партии. Он отвел Путилина в сторону и сказал ему: «Ты знаешь, кто такой Шаталин? Это наш генерал-губернатор. Так вот, возьми самой лучшей икры, десяток банок консервов из калуги в томате, как следует все это заверни, и когда Шаталин приедет к тебе на завод, передай этот пакет в его присутствии кому-нибудь из его свиты!» Путилин так и сделал.
Когда же Шаталин увидел этот пакет, он взял его в руки и обратился к Путилину с такими словами: «Скажите Путилин, вы сами до этого додумались или кто-нибудь вам это подсказал?». Путилин, которому инструктор крайкома порядком надоел, и, почуяв, чем оборачивается эта затея, откровенно признался во всем и указал на того, кто дал ему этот мудрый совет. Тогда Шаталин передал пакет Путилину, сказав: «Сейчас же положите все это туда, откуда вы взяли, и никогда больше этого не делайте». Встретив потом инструктора крайкома, Путилин стал говорить ему, как он его подвел своим злополучным советом. Инструктор только пожал плечами и пробормотал: «Разве этим чертям угодишь?». К общей нашей радости и Дзюба, и незадачливый инструктор уехали вместе с Шаталиным и больше у нас не появлялись. Впоследствии я узнал, что Дзюба был снят с занимаемой должности в связи с массовой порчей сельди в Охотске.
Во второй половине дня Шаталин снова собрал нас в кабинете директора. Он рассмотрел переданный ему перечень вопросов и сказал, чем и когда сможет нам помочь. Он заявил, что комбинат произвел на него далеко не такое плохое впечатление, как ему сообщали, нашел, что все заводы, особенно консервный, работают с большим напряжением, и выразил уверенность, что установленный план будет нами выполнен. Под конец он спросил, не будет ли еще к нему вопросов?
Тогда выступил я и заявил, что усиленная торговля спиртными напитками в период путины наносит большой вред производству. Дело дошло до того, что спирт стали продавать даже на территории комбината, в оборудованных там палатках, назначением которых было обеспечение рабочих вечерних и ночных смен горячим чаем, кофе, бутербродами и пирожками. Присутствовавший при этом представитель Рыбкопа стал говорить, что он должен выполнять план и не имеет права прекращать продажу спирта. «Зато я имею такое право», - сказал Шаталин. «Приказываю прекратить продажу спиртных напитков на все время путины на всей территории поселка Нижнее Пронге». Я его искренне поблагодарил, но зато нажил нового врага в лице председателя кооператива. Шаталин по-хорошему со всеми простился, пожелав нам успеха в дальнейшей работе.
Должен сказать, что Шаталин как на меня, так и на остальных работников комбината, произвел исключительно хорошее впечатление. Он держался все время совершенно спокойно, ни разу не повысил голоса. Все его вопросы и замечания были всегда уместны, дельны и справедливы. Он не придирался к мелочам и не задавался целью, во что бы то ни стало обнаружить какой-то криминал, как это делали приезжавшие к нам представители треста и партийных организаций.
Через несколько дней после его отъезда к нам прибыли на подмогу студенты технических учебных заведений из Николаевска и Хабаровска. Стали поступать некоторые необходимые нам материалы. Значительно улучшилось снабжение пищевыми продуктами и промтоварами. Прекратилось пьянство. Работать стало легче и спокойнее. Оставшиеся у нас представители райкома и обкома партии перестали вмешиваться в производственные дела и занялись вопросами быта и снабжения.
Уже в конце осенней путины появился у нас и пробыл один день по пути в Охотск главный технолог министерства Николай Тихонович Березин. Был он очень мрачен, неразговорчив и мало интересовался производством, ссылаясь не нездоровье. Вскоре выяснилось, что его настроение было вызвано развернувшимися в Охотске событиями, о которых Березин, вероятно, уже знал. Из-за несвоевременного и недостаточного обеспечения Охотских рыбзаводов солью и тарой пришло в полную негодность большое количество сельди. В результате этой трагедии В.М. Новиков был снят с должности заместителя министра. Заместитель начальника Главамурыбпрома Черкасов был отдан под суд. Сухороченко, Березин и Ваняев отделались строгими выговорами.
Производственный план 1951 года был нами выполнен и даже перевыполнен. Однако руководство треста лишило нас прогрессивки, придравшись к невыполнению плана по выпуску олова. Нужно сказать, что приехав на комбинат весной 1950 года, я обнаружил позади жестяно-баночной фабрики целые горы из обрезков жести, оставшихся после раскроя листов жести на корпуса и концы консервных банок.
При посещении комбината главным инженером Главка Щедько, я обратил его внимание на эти неиспользуемые отходы жести и предложил организовать на комбинате специальный цех для снятия с этих обрезков олова электролизным способом. Щедько одобрил эту мысль и обещал помочь в оборудовании такого цеха. К сожалению, работники треста не заинтересовались этим мероприятием. Предназначенные Главком для этой цели электромоторы и некоторое другое оборудование, поступая в Николаевск, направлялись трестом на другие предприятия. В 1950 году мне не удалось оборудовать электролизный цех, хотя помещение для него было найдено, и были начаты некоторые монтажные работы.
Только в середине 1951 года я смог всякими правдами и неправдами оборудовать этот цех. Я нашел среди работников жестяно-баночного цеха энергичного и толкового техника-механика, охотно взявшегося руководить цехом. Приступили к первым опытным работам. Чтобы не прекращать работу в зимнее время, мы утеплили помещение цеха, а для его отопления приспособили валявшийся на комбинате старый локомобиль.
Приехав как-то на комбинат, главный инженер треста Павличенко остался очень доволен появлением электролизного цеха и, увидав первые, правда, еще очень небольшие слитки олова, поздравил нас с успехом. Вскоре после его посещения мы получили от треста план по выпуску олова, явно не соответствовавший нашим возможностям. Я опротестовал этот план, прося пересмотреть его в сторону снижения. Ответа на мой протест я не получил. Между тем трест доложил Главку об открытии нового цеха и об установленном ему плана по выпуску олова.
Главк, в свою очередь, сообщил об этом Министерству, которое приняло решение снять все предприятия Нижнеамурской области с централизованного снабжения оловом и возложить эту миссию на наш комбинат. Установленный план, несмотря на все наши старания, не был выполнен. Мы не только остались без прогрессивки, но в скором времени был получен приказ по Главамуррыбрпрому, которым мне объявлялся строгий выговор за невыполнение плана по выпуску олова и за срыв снабжения им предприятий Нижнеамурской области. Так печально окончилась проявленная мною инициатива. Все это, вместе взятое, окончательно отбило у меня охоту продолжать работу на Нижне-Пронгинском рыбокомбинате.
Я выехал из Москвы во второй половине апреля 1950 года. Путь до устья Амура, где находился рыбокомбинат Нижнее Пронге, лежал через Хабаровск и Николаевск. До Хабаровска я доехал на старом знакомом курьерском поезде, который за 20 лет не прибавил скорости и шел те же 9 суток. В Хабаровске мне предстояло представиться руководителям Главамуррыбпрома и получить деньги для дальнейшего следования к месту назначения. Начальник Главка товарищ Ваняев принял меня не очень любезно. Он стал говорить мне о трудностях работы комбинате, где основным объектом обработки являются столь ценные рыбы, как кета и горбуша.
Видимо, он решил, что, кроме салаки и корюшки, я не имел дела ни с какой другой рыбой. После этого визита я вернулся в свою гостиницу сильно обескураженный. Для возвращения в Москву у меня не было денег, а идти работать на такой ответственной должности при явном недоверии ко мне со стороны начальника Главка было рискованным. Однако уже на следующий день после моего разговора с главным инженером Главамуррыбпрома Шедько - человеком серьезным, дельным и решительным, все мои сомнения быстро рассеялись. Ознакомившись со мной и моими документами, Шедько заявил мне твердо и решительно, что всецело одобряет мое назначение в Нижнее Пронге, где, по его словам, главные инженеры до настоящего времени были или бездельники или пьяницы. Ваняева он обещал быстро расположить в мою пользу. Напутствуемый Шедько, я сел на пароход и через несколько дней был в Николаевске.
Николаевск на Амуре произвел на меня далеко не благоприятное впечатление. Грязные, пыльные улицы, деревянные дома, отсутствие водопровода и канализации и прочих элементов культурного быта. Единственная гостиница, в которой я остановился, занимала длинное одноэтажное деревянное здание. В каждой маленькой низенькой комнате размещалось по 5-6 человек самых разных профессий. Для удовлетворения потребности в пище во всем городе имелась всего одна чайная, где больше пили, чем ели, и где с утра и до вечера было людно и шумно. На каждом столе стояла полулитровая банка с водой. Вначале я не мог понять ее назначения. Оказалось, она предназначалась для разведения спирта-ректификата, которым торговали и в магазинах, и в чайной. Водка в этот благословенный край совершенно не завозилась ни зимой, ни летом. Впоследствии в Николаевске было открыто нечто схожее с рестораном. Условия питания улучшились, но пьянство продолжалось, пожалуй, даже еще в более широких масштабах.
Единственным более или менее культурным учреждением был Дом офицеров, помещавшийся в каменном здании. Там был лекционный зал и кинотеатр, насколько мне помнится, единственный в городе. Кроме того, в Доме офицеров был местный водопровод и туалет, правда, не совсем европейского типа, но более сносный, чем на задворках остальных домов. Да простится мне такая подробность! При моих посещениях Николаевска в зимнее время, когда туалетом гостиницы невозможно было пользоваться, мне приходилось идти в Дом офицеров, платить рубль за вход с единственной целью воспользоваться тамошней уборной.
В состав рыбокомбината входили: консервный завод, жестяно-баночная фабрика, посолочный завод, утилизационный завод, тарный завод, строительный цех. Особое место занимал рыболовецкий флот, состоявший из моторных катеров и кунгасов. Центральное место занимал консервный завод, имевший два отдельных цеха, расположенных в разных зданиях. Главным из них был цех по производству консервов в собственном соку из кеты и горбуши. Он был оснащен одной линией, состоявшей из машин производства американской фирмы «Тройер Фокс». Работа цеха велась по следующей схеме.
С рыбоприемного плота рыба подавалась в бункерные весы, взвешивалась и направлялась в бункера-хранилища консервного завода. Разделка и мойка рыбы производилась ручным способом. Все остальные операции, за исключением проверки веса наполненных банок, укладки банок в автоклавные решета и загрузки и выгрузки автоклавов, были механизированы. Все оборудование консервного завода был старое, установленное еще в 1930 году, сильно изношенное, что не могло не отразиться на производительности линии. При первоначальной проектной мощности закаточной машины 120 банок в минуту она выпускала при наивысшем напряжении не более 90 банок.
Второй цех завода имел второстепенное значение и выпускал в небольших количествах консервы в томатном соусе из кеты, горбуши и амурской калуги с предварительной обжаркой рыбы в растительном масле. В этом цехе производство носило чисто кустарный характер. Исключение составляли только автоматические соусозаливочная и закаточная машины.
Жестяно-баночная фабрика была оснащена автоматической линией американской фирмы «Блисс и Ко», тоже очень старой и сильно изношенной. В задачу жестяно-баночной фабрики входило обеспечение консервной тарой не только местного консервного завода, но и всех амурских и сахалинских консервных предприятий, поэтому работа ее была крайне напряженной и требовала непрестанного наблюдения.
Посолочный завод был занят обработкой кеты и горбуши с применением различных дозировок соли. В зимнее время в его задачу входила заготовка льда, совершенно необходимого в процессе хранения и посола целых лососевых рыб.
Тарный завод изготовлял ящики для консервного завода и жестяно-баночной фабрики, а также бочки под соленую рыбу, икру и продукцию утилизационного завода.
Утилизационный завод перерабатывал производственные рыбные отходы на жир и кормовую муку. Помимо отходов производства на этот завод нередко доставляли испорченную рыбу с других предприятий.
Говоря о консервном заводе, я забыл упомянуть о его икорном цехе, выпускавшем столь ценную в наше время икру лососевых рыб. Весь добывающий промысел комбината, так же как и его флот, находились в непосредственном подчинении директора комбината. Я мало вмешивался в эти дела, разве только в отсутствии директора, когда мне приходилось временно исполнять его обязанности.
Для питания производства и жилых домов электроэнергией незадолго до моего приезда была приобретена и установлена мощная американская дизельная электростанция. В период промыслового сезона электростанция работала круглосуточно. Зимой она переставала функционировать, и вступала в строй старая динамо-машина.
В пяти километрах от Нижних Пронгов находилась рыбоприемная и посолочна база Верхнее Пронге, входившая в состав производственных предприятий комбината.
Работа комбината, так же как и большинства других рыбообрабатывающих предприятий Дальнего Востока, имела чисто сезонный характер. Работа начиналась с наступлением тепла и заканчивалась поздней осенью. Особенно напряженной работа была осенью в период массового хода лососевых рыб. Поэтому все производственные предприятия комбината находились в легких, неутепленных строениях, годных для работы только в теплое время. По этой же причине комбинат не располагал постоянными рабочими кадрами. Рабочих для производства, преимущественно женщин, приходилось набирать перед каждым промысловым сезоном. Вербовщики сулили рабочим золотые горы. Эти посулы, конечно, не оправдывались, наступало разочарование, и большинство рабочих выполняли свои обязанности с прохладцей, что причиняло большой ущерб производству.
Я сам никогда не был трезвенником и любил в обществе приятных мне людей посидеть за рюмкой вина. Но так пить, как пили на окраинах Дальнего Востока и Севера, я и помышлять не мог. Это пьянство, не прекращавшееся даже в самый разгар путины, было истинным бичом для производства. Мне думается, этому во многом способствовало отсутствие каких-либо культурных развлечений. В частности, в таком большом заводском поселке, как Нижнее Пронге, не было не только постоянного кинематографа, но даже и так называемых кинопередвижек.
Насколько помнится, за все время моего пребывания в этом захолустье туда всего один раз приезжала какая-то бродячая труппа, весьма полупочтенных актеров. В местном клубе за исключением редких танцев, оканчивавшихся обычно дракой, никаких иных культурных мероприятий не проводилось. Может быть, в этом повинна была и администрация. Но мы были загружены работой. Наши же «вожди», я имею в виду секретаря партийной организации и председателя заводского комитета, - оба освобожденные от других работ, хотя и должны были обратить серьезное внимание на эту сторону жизни, фактически не принимали никаких мер к поднятию культурного
уровня рабочих и служащих комбината и сами не были врагами бутылки.
Нижнее Пронге - типичный дальневосточный заводской поселок, расположенный вдоль побережья реки Амура. Старые, преимущественно одноэтажные жилые дома, постоянно требовавшие то того, то другого ремонта. Строительство новых домов не обеспечивалось ни материалами, ни строительными рабочими. По этой причине в период путины сезонных рабочих приходилось селить в палатках, что вызывало справедливое недовольство с их стороны.
Снабжение населения пищевыми продуктами и промышленными товарами производилось через магазин, принадлежавший кооперативу (Рыбкоп). Ассортимент продуктов и прочих товаров был весьма скромным. Недостатка в хлебе, масле, сахаре и крупе, правда, не ощущалось, но мясные продукты имелись в продаже далеко не всегда и притом почти исключительно в консервированном виде. Овощи, то есть картофель, капуста и морковь поступали из подсобного хозяйства комбината, находившегося за Николаевском, вверх по Амуру. При комбинате имелось подобие больницы, ясли и детский сад. Больница обслуживалась врачом, медсестрой и санитаркой.
К комбинату были прикреплены инспектор Государственной рыбной инспекции и санитарный врач в лице молодой девушки, недавно окончившей 2-ой медицинский институт в Ленинграде.
Летом и осенью 1950 года, т.е. первого года моего пребывания в Пронге, большого хода горбуши и кеты не ожидалось. В соответствии с этим план был дан небольшой. Он был выполнен и даже перевыполнен нами по всем показателям без особого напряжения и без каких-либо эксцессов. Трестовское и партийное начальство в нашу работу не вмешивалось и нас не трогало. Раза три приезжал к нам начальник производственного отдела треста Алексеев с совершенно мирными намерениями. Побывал у нас главный инженер Главамуррыбпрома Шедько, с которым у меня всегда находился общий язык, и сохранялись хорошие отношения. Директор комбината Кожемякин часто ездил в Николаевск и не с пустыми руками, т.е. брал с собой два-три ящика консервов для ублаготворения руководящих работников треста.
В одну из его отлучек на комбинате произошло прискорбное событие. Работница тарного завода стала выгребать рукой стружки из-под дисковой пилы, не выключив электромотора. Пила начисто отрезала ей правую руку по самый локоть. Наш врач могла в условиях местной больницы только наложить на руку жгут. Требовалось немедленно отправить пострадавшую в больницу в Николаевск. На беду все наши моторные катера оказались в разгоне. Я стал звонить по телефону в Николаевск, прося выслать самолет. Выяснилось, что для посадки самолета в Пронге нет подходящей площадки. С трудом удалось достать быстроходный моторный катер у находившегося по соседству с нами рыбопромыслового участка, принадлежавшего ведомству МГБ, и отправить несчастную женщину в Николаевск в сопровождении врача. Эта женщина работала на заводе не первый год, была проинструктирована в части обращения с дисковой пилой под личную ее расписку, и поэтому ни начальника тарного завода, ни меня к суду не привлекали.
В сентябре ко мне приехала жена. Жизнь стала налаживаться. С окончанием путины работы стало меньше, и будь я одинок - не знаю, как бы пережил тяжелую пронгинскую зиму и дотянул до будущего промыслового сезона.
Вечером 5-го ноября мы с женой сидели дома, тихо и мирно. Я читал, а жена шинковала на зиму капусту. Внезапно раздался стук в нашу дверь. Я пошел открывать. И вот появились один за другим: директор комбината, главный бухгалтер, начальник планового отдела, секретарь партийного комитета и председатель завкома. Оказалось, только что было получено сообщение из треста о премировании всех руководящих работников комбината крупными денежными суммами за выполнение и перевыполнение производственного плана. На мою долю выпало что-то вроде 15 тысяч рублей.
Сразу же появился спирт, шампанское. Мы собрали все, что у нас оказалось из съестного, - и пошел пир горой. Вскоре к нам присоединились заведующий лабораторией с женой и жившие на одной с нами площадке девицы, т.е. санитарный врач и врач больницы.
6-го ноября в клубе комбината состоялось традиционное торжественное заседание, на котором были зачитаны приказы по Главамуррыбпрому и Нижне-Амурскому Госрыбтресту по итогам производственной деятельности комбината за истекшую путину. Этими приказами были дарованы всем работникам комбината выходные дни с 7-го по
13-е ноября в виде компенсации за то, что в период путины все мы работали без выходных дней.
После торжественного заседания все руководящие инженерно-технические работники собрались на квартире директора комбината, где был устроен товарищеский ужин в складчину. Я думал, что на этом закончится празднование. Но не тут-то было. На следующее утро мы с женой только уселись пить чай, как раздался стук в нашу дверь. Явилась целая делегация с требованием немедленно идти к директору, где уже собралась вся вчерашняя публика, и начиналось продолжение праздничного пиршества. За этим начались приглашения то в один, то в другой дом, так что на протяжении всей праздничной недели мы не имели ни отдыха, ни срока. Скажу прямо, тяжелое это было время. Пришлось и нам, в свою очередь, отдать дань установившейся традиции и пригласить к себе всю эту компанию.
Совещание по жестяно-баночному производству было сначала отложено, а затем перенесено из Москвы во Владивосток. По имевшимся в Министерстве сведениям наша автоматическая линия для производства консервной тары была демонтирована и отправлена из Нижнее Пронге на Сахалин. Это известие меня крайне удивило, и я поспешил заверить работников Министерства, что полученные ими из Главамуррыброма сведения не соответствуют действительности.
Оказалось, что такая дезинформация явилась следствием следующих хитроумных действий нашего Амурского Главка. В порту Маго на реке Амуре строилась новая жестяно-баночная фабрика, в задачу которой входило обеспечение консервной тарой всех амурских и сахалинских консервных заводов. Строительство фабрики затянулось, установленные Министерством сроки введения ее в действие истекли, и Главамуррыбпром, опасаясь гнева начальства, доложил министру, что новая фабрика приступила к выпуску консервной тары. Установленный ей план был перенесен на наши плечи, а результаты работы Пронгинской линии преподносились Главком Министерству под маркой новой фабрики в порту Маго. Исходя из этих ложных донесений, Министерство предложило демонтировать нашу линию и отправить ее на Сахалин.
Конечно, при существующем положении ни Главк, ни трест не могли реализовать это предложение и даже скрыли от нас суть дела. Мне не известно, как реагировало Министерство на все эти махинации Главка, но весьма возможно, что невольное раскрытие их мною, явилось причиной охлаждения ко мне как со стороны некоторых работников Главка, так и Н. Амурского треста.
Знакомство со многими сотрудниками Министерства дало мне возможность получить кое-какое оборудование и некоторые материалы для нашего комбината. К сожалению, когда с открытием навигации по Амуру это оборудование и материалы стали поступать в Николаевск, трест наложил на них свою лапу и стал распределять их между предприятиями по своему усмотрению, сильно ущемляя интересы нашего комбината.
Я собирался уже откланяться и возвращаться восвояси, когда меня вызвал заместитель министра М.И. Сухорученко и предложил мне принять участие в испытании головного образца вакуум-закаточной машины, изготовленной на заводе Красная Вагранка в Ленинграде. При этом мне было обещано, что первая выпущенная этим заводом вакуум-закаточная машина будет дана комбинату Нижнее Пронге. О моем назначении в сказанную комиссию был отдан приказ по Министерству, копия которого была послана Главамуррыбпрому. Со своей стороны, я телеграфировал об этом директору комбината. При испытании вакуум-закаточной машины обнаружился ряд недоделок. Потребовалось их исправление и доводка закаточной машины. Пришлось пробыть в Ленинграде около трех недель.
Перед моим отъездом из Ленинграда я получил письмо от жены, в котором она сообщала о том, что директор Кожемякин почему-то резко изменил свое к ней отношение. Еле здоровался с ней, отказал в выдаче дров для отопления квартиры и прочее в это роде. Кожемякин не ответил на мою телеграмму, в которой я просил выслать мне денег на обратную дорогу. Все это меня сильно взволновало и возмутило. Вместе с тем в отделе кадров Министерства мне сообщили о полученном из Н. Амурского треста письме, в котором сообщалась, что уехав в командировку, я исчез и нахожусь неведомо где. Трест просил отдел кадров принять меры к моему разысканию. Сухорученко находился в это время во Владивостоке.
Я обратился к заместителю министра Вячеславу Михайловичу Новикову, старому моему знакомому по Астраханскому рыбокомбинату. Я рассказал ему все. Он был очень возмущен и отправил две резкие телеграммы - одну директору комбината Кожемякину, а другую - управляющему Н. Амурским трестом. Правительственные телеграммы возымели действие. Кожемякин стал заискивать перед моей женой и немедленно выслал мне деньги по телеграфу.
Впоследствии выяснилось, что инициатором моей травли были главный инженер треста Павличенко и начальник производственного отдела Алексеев, видимо, завидовавшие моему успеху в Министерстве. Новиков предложил мне перейти на работу в Министерство, обещая обеспечить жилой площадью в Москве. Зная по опыту цену этим обещаниям, я отказался от этого предложения.
к нам на комбинат поступила довольно значительная партия калуги с одного из рыбзаводов, директору которого покровительствовал Притыко. Я поручил работникам лаборатории осмотреть поступившую рыбу и дать заключение о ее качестве. Рыба была тщательно осмотрена, были сделаны даже химические анализы, установившие явную недоброкачественность всей поступившей рыбы. Я отказался принять эту рыбу, о чем сообщил Притыко по телефону. Тот стал настаивать, требуя, чтобы я принял недоброкачественную рыбу и направил ее в посол. Я категорически отказался выполнить его распоряжение, а когда он стал на меня кричать, резко оборвал с ним разговор. Рыба была возвращена туда, откуда она поступила.
Через несколько дней на комбинат явился Притыко и набросился на меня со словами: «Как вы смели не выполнить моего приказания?». Я ему ответил, что всегда готов выполнить любое его осмысленное и законное распоряжение, но принимать от другого предприятия негодную в пищу рыбу и нести ответственность за появление на комбинате недоброкачественной продукции я не буду, невзирая ни на какие приказы, и предоставляю ему право делать любые выводы из этого моего заявления. Притыко уехал с комбината взбешенный, не простившись со мной. Притыко долго после этого случая не появлялся на комбинате, но стал часто засылать к нам сотрудников треста с явной целью обнаружить какой-нибудь криминал. Эти товарищи совали свои носы во все углы и закоулки, подобно собакам-ищейкам, стараясь на чем-нибудь меня поймать. Один из них дошел до того, что спустил рассол из чана с соленой рыбой и пытался доказать, что это не рассол, а растаявший лед, в котором находится охлажденная рыба.
Вот в такой напряженной и нездоровой обстановке приходилось работать в путину памятного 1951 года. Ко всему прочему усиленная торговля в местном кооперативе и в заводской столовой спиртом способствовала процветанию пьянства среди рабочих и некоторых инженерно-технических работников. По этой причине совершенно вышел из строя начальник посолочного завода, и его пришлось заменить девушкой-технологом, добросовестной и старательной, но малоопытной. Пьяницу перевели на должность мастера, но толку от него было очень мало. Я неоднократно обращался к представителю Рыбкопа с просьбой прекратить продажу спирта на время путины, но он отказывал мне, ссылаясь на необходимость выполнять план. Писал об этом же и управляющему трестом, но не получил ответа.
С началом осенней путины стали появляться у нас гости. Три дня пробыл на комбинате начальник консервного отдела министерства Адамовский. После осмотра им комбината я спросил его, какое впечатление произвело на него наше предприятие. Он ответил, что если бы приехал к нам прямо из Москвы, то впечатление, вероятно, было бы не совсем хорошее, но после посещения предприятий Камчатки, наш комбинат показался ему учреждением организованным. «У вас даже принимают рыбу по весу, и у закаточных машин установлены счетчики», - добавил Адамовский. Эти счетчики я получил в Москве, и появление их на консервном заводе было встречено весьма недоброжелательно. До этого точного учета выпускаемой заводом продукции не велось, что давало возможность создавать некоторые нелегальные резервы, которыми пользовался, в частности, и бывший директор комбината для личных своих целей. Правда, счетчики часто выходили из строя, и, видимо, не без вмешательства со стороны их противников.
К началу осенней путины появились на комбинате представители районного, областного и краевого комитетов партии. В их задачу, собственно, входило привлечение к работе членов семейств рабочих и служащих комбината, принятие мер к улучшению снабжения трудящихся пищевыми продуктами и прочие подобные мероприятия. Тем не менее они считали своим долгом вмешиваться в производственную деятельность комбината, обсуждать и критиковать действия и распоряжения руководящих технических работников, не имея для этого никаких данных. Особенно усердствовал в этом направлении начальник рыбного отдела краевого комитета партии тов. Дзюба. С ним у меня происходили частные столкновения. Однажды во время массового поступления кеты на комбинат, он начал в моем присутствии отдавать совершенно нелепые распоряжения, и я вынужден был предложить ему немедленно уйти с производства и прекратить всякое вмешательство в мою работу. Все это вместе взятое еще больше усугубляло и без того напряженную и нервную обстановку.
Приезжал к нам и первый секретарь областного комитета партии. Он пытался обвинить меня в плохом состоянии жилищного строительства. Нужно сказать, что не получая помощи в части снабжения комбината строительными материалами и рабочими-специалистами от треста и Главка, мы неоднократно обращались в областной комитет партии, прося содействия в этом вопросе, но не получили оттуда ни ответа, ни привета. Все это я высказал этому первому секретарю в самой резкой форме в присутствии его подчиненных. Последние потом удивлялись, как мог я говорить таким тоном с таким лицом. «Ведь это же наш губернатор!» - восклицали они.
В самый разгар путины появилось и стало на якорь против комбината военное судно. На нем прибыл первый секретарь краевого комитета партии, член ЦК тов. Шаталин с целой свитой. Дело было уже к вечеру. Бегло осмотрев комбинат, Шаталин собрал директора комбината, секретаря партийной организации, председателя завкома, всех представителей районного, областного и краевого комитетов партии и меня. Выслушав краткий доклад директора о положении дел на комбинате, Шаталин предложил начальнику рыбного отдела крайкома партии тов. Дзюбе доложить ему, в чем выразилась помощь, оказанная комбинату им и другими прикрепленными к комбинату партийными работниками.
Дзюба в туманных и сбивчивых словах стал говорить о том, как все они и днем, и ночью неустанно следят за работой производства. Под конец он заявил, что должен подать жалобу партийному руководству на главного инженера Козакова, который является «предельщиком», т.е. вместо того, чтобы настраивать своих подчиненных на максимально возможное увеличение выпуска продукции, тянет производство назад. Выслушав это заявление, Шаталин предложил вызвать начальника консервного завода Путилина. Он спросил его, сколько лет он работает на комбинате, и какова была производительность консервной линии в прошлые три года. Путилин ответил, что в прошлые годы производительность закаточной машины не превышала 70-ти банок в минуту, но в этом году ее удалось довести до 90 банок.
«Ну, а что говорит вам ваш главный инженер?» - спросил его Шаталин. «Ну, Григорий Александрович требует, чтобы мы довели выработку консервов до 110 банок в минуту, стараемся, но вряд ли это будет возможно, учитывая изношенность оборудования», - ответил Путилин. Шаталин поблагодарил Путилина и отпустил его. Затем он обратился к Дзюбе с такими словами: «Что же тов. Дзюба, оказывается, ваша жалоба на главного инженера ничем не обоснована, и вообще вы до сих пор говорили мне о вашем наблюдении за работой производства и о совершенно неуместном вмешательстве в работу руководящих работников комбината. Вы лучше скажите мне, что вы сделали в том направлении, зачем вас сюда послали, какие вы меры приняли к привлечению к работе семей рабочих и служащих, улучшению бытовых условий, питания и проч., проч.?»
Дзюба не знал, что ответить и бросал в мою сторону злобные взгляды. Под конец беседы Шаталин поручил мне подготовить к завтрашнему дню перечень вопросов, отражающих насущные нужды комбината. После ухода Шаталина присутствовавший при этих разговорах начальник производственного отдела треста Алексеев подошел ко мне, стал необычайно любезен, просил меня забыть все бывшие между нами недоразумения и предложил свою помощь при составлении перечня вопросов для Шаталина.
Шаталин со своей свитой ночевал на военном судне, а с утра начал более подробный обход комбината. Я хотел его сопровождать, но он просил меня не беспокоиться и не отрываться от моих текущих дел.
Когда Шаталин находился на консервном заводе, я издали увидел какое-то замешательство, какой-то большой пакет в руках Шаталина, который он передал Путилину, и при этом что-то ему говорил. После отъезда Шаталина я спросил Путилина, что у них произошло? Путилин рассказал мне, что перед приходом Шаталина к нему подошел торчавший у нас с самого начала путины и донельзя всем надоевший инструктор краевого комитета партии. Он отвел Путилина в сторону и сказал ему: «Ты знаешь, кто такой Шаталин? Это наш генерал-губернатор. Так вот, возьми самой лучшей икры, десяток банок консервов из калуги в томате, как следует все это заверни, и когда Шаталин приедет к тебе на завод, передай этот пакет в его присутствии кому-нибудь из его свиты!» Путилин так и сделал.
Когда же Шаталин увидел этот пакет, он взял его в руки и обратился к Путилину с такими словами: «Скажите Путилин, вы сами до этого додумались или кто-нибудь вам это подсказал?». Путилин, которому инструктор крайкома порядком надоел, и, почуяв, чем оборачивается эта затея, откровенно признался во всем и указал на того, кто дал ему этот мудрый совет. Тогда Шаталин передал пакет Путилину, сказав: «Сейчас же положите все это туда, откуда вы взяли, и никогда больше этого не делайте». Встретив потом инструктора крайкома, Путилин стал говорить ему, как он его подвел своим злополучным советом. Инструктор только пожал плечами и пробормотал: «Разве этим чертям угодишь?». К общей нашей радости и Дзюба, и незадачливый инструктор уехали вместе с Шаталиным и больше у нас не появлялись. Впоследствии я узнал, что Дзюба был снят с занимаемой должности в связи с массовой порчей сельди в Охотске.
Во второй половине дня Шаталин снова собрал нас в кабинете директора. Он рассмотрел переданный ему перечень вопросов и сказал, чем и когда сможет нам помочь. Он заявил, что комбинат произвел на него далеко не такое плохое впечатление, как ему сообщали, нашел, что все заводы, особенно консервный, работают с большим напряжением, и выразил уверенность, что установленный план будет нами выполнен. Под конец он спросил, не будет ли еще к нему вопросов?
Тогда выступил я и заявил, что усиленная торговля спиртными напитками в период путины наносит большой вред производству. Дело дошло до того, что спирт стали продавать даже на территории комбината, в оборудованных там палатках, назначением которых было обеспечение рабочих вечерних и ночных смен горячим чаем, кофе, бутербродами и пирожками. Присутствовавший при этом представитель Рыбкопа стал говорить, что он должен выполнять план и не имеет права прекращать продажу спирта. «Зато я имею такое право», - сказал Шаталин. «Приказываю прекратить продажу спиртных напитков на все время путины на всей территории поселка Нижнее Пронге». Я его искренне поблагодарил, но зато нажил нового врага в лице председателя кооператива. Шаталин по-хорошему со всеми простился, пожелав нам успеха в дальнейшей работе.
Должен сказать, что Шаталин как на меня, так и на остальных работников комбината, произвел исключительно хорошее впечатление. Он держался все время совершенно спокойно, ни разу не повысил голоса. Все его вопросы и замечания были всегда уместны, дельны и справедливы. Он не придирался к мелочам и не задавался целью, во что бы то ни стало обнаружить какой-то криминал, как это делали приезжавшие к нам представители треста и партийных организаций.
Через несколько дней после его отъезда к нам прибыли на подмогу студенты технических учебных заведений из Николаевска и Хабаровска. Стали поступать некоторые необходимые нам материалы. Значительно улучшилось снабжение пищевыми продуктами и промтоварами. Прекратилось пьянство. Работать стало легче и спокойнее. Оставшиеся у нас представители райкома и обкома партии перестали вмешиваться в производственные дела и занялись вопросами быта и снабжения.
Уже в конце осенней путины появился у нас и пробыл один день по пути в Охотск главный технолог министерства Николай Тихонович Березин. Был он очень мрачен, неразговорчив и мало интересовался производством, ссылаясь не нездоровье. Вскоре выяснилось, что его настроение было вызвано развернувшимися в Охотске событиями, о которых Березин, вероятно, уже знал. Из-за несвоевременного и недостаточного обеспечения Охотских рыбзаводов солью и тарой пришло в полную негодность большое количество сельди. В результате этой трагедии В.М. Новиков был снят с должности заместителя министра. Заместитель начальника Главамурыбпрома Черкасов был отдан под суд. Сухороченко, Березин и Ваняев отделались строгими выговорами.
Производственный план 1951 года был нами выполнен и даже перевыполнен. Однако руководство треста лишило нас прогрессивки, придравшись к невыполнению плана по выпуску олова. Нужно сказать, что приехав на комбинат весной 1950 года, я обнаружил позади жестяно-баночной фабрики целые горы из обрезков жести, оставшихся после раскроя листов жести на корпуса и концы консервных банок.
При посещении комбината главным инженером Главка Щедько, я обратил его внимание на эти неиспользуемые отходы жести и предложил организовать на комбинате специальный цех для снятия с этих обрезков олова электролизным способом. Щедько одобрил эту мысль и обещал помочь в оборудовании такого цеха. К сожалению, работники треста не заинтересовались этим мероприятием. Предназначенные Главком для этой цели электромоторы и некоторое другое оборудование, поступая в Николаевск, направлялись трестом на другие предприятия. В 1950 году мне не удалось оборудовать электролизный цех, хотя помещение для него было найдено, и были начаты некоторые монтажные работы.
Только в середине 1951 года я смог всякими правдами и неправдами оборудовать этот цех. Я нашел среди работников жестяно-баночного цеха энергичного и толкового техника-механика, охотно взявшегося руководить цехом. Приступили к первым опытным работам. Чтобы не прекращать работу в зимнее время, мы утеплили помещение цеха, а для его отопления приспособили валявшийся на комбинате старый локомобиль.
Приехав как-то на комбинат, главный инженер треста Павличенко остался очень доволен появлением электролизного цеха и, увидав первые, правда, еще очень небольшие слитки олова, поздравил нас с успехом. Вскоре после его посещения мы получили от треста план по выпуску олова, явно не соответствовавший нашим возможностям. Я опротестовал этот план, прося пересмотреть его в сторону снижения. Ответа на мой протест я не получил. Между тем трест доложил Главку об открытии нового цеха и об установленном ему плана по выпуску олова.
Главк, в свою очередь, сообщил об этом Министерству, которое приняло решение снять все предприятия Нижнеамурской области с централизованного снабжения оловом и возложить эту миссию на наш комбинат. Установленный план, несмотря на все наши старания, не был выполнен. Мы не только остались без прогрессивки, но в скором времени был получен приказ по Главамуррыбрпрому, которым мне объявлялся строгий выговор за невыполнение плана по выпуску олова и за срыв снабжения им предприятий Нижнеамурской области. Так печально окончилась проявленная мною инициатива. Все это, вместе взятое, окончательно отбило у меня охоту продолжать работу на Нижне-Пронгинском рыбокомбинате.