КОЗАКОВ ГРИГОРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ. После войны в Ленинграде 7
В связи с окончанием войны отпала надобность в переводчике. Поэтому меня перевели из дивизионной разведки в роту химзащиты. С этим кончилась моя вольготная жизнь. Начались теоретические и практически занятия, раннее вставание, утренние зарядки и прочие подобные развлечения. В конце мая я был вызван совершенно неожиданно в штаб полка, находившийся в Архангельске. Там мне сообщили, что согласно приказу Наркома обороны об изъятии из армии всех лиц с техническим образованием, меня направляют в Москву в местный Горвоенкомат для последующего использования по специальности. Мне выдали все полагающиеся в таких случаях документы и «литер» для проезда от Архангельска до Москвы.
Окончательное мое освобождение от военной службы состоялось на следующий день по моем приезде в Ленинград в весьма торжественной обстановке в здании бывшего английского посольства напротив бывшего Троицкого моста. Мне вручили воинский билет, паспорт и продовольственные карточки высшей категории на целый месяц вперед. При этом сообщили, что я могу отдыхать месяц, не теряя рабочего стажа.
Однако «вкушать отдохновение» мне пришлось недолго. Материальное положение мое и моей семьи было далеко не блестящее. Будучи всю войну рядовым красноармейцем, я, конечно, никаких денежных накоплений иметь не мог. Работала одна жена, вернувшаяся из эвакуации раньше меня. Родители мои умерли от голода и холода в мае 1942 года. После их смерти с фронта пришло извещение о том, что я пал смертью храбрых, и наша отдельная двухкомнатная квартира была заселена. Об этом я узнал из письма одной нашей знакомой, жившей невдалеке от нас. Сообщил в районный военкомат, что пока еще жив и не совсем потерял надежду на возвращение в Ленинград. Это возымело действие. Квартиру освободили от жильцов и опечатали. Прислали мне даже опись оставшегося имущества, из которой я узнал, что все, что можно было вынести из квартиры, было вынесено и исчезло бесследно.
Ленинградский рыбокомбинат находился в то время в стадии восстановления. Залечивались раны, нанесенные войной, постепенно налаживалась производство. С большим теплом встретили меня мои прежние сослуживцы и познакомили с новым директором комбината Мариной Никифоровной Грачевой. Марина Никифоровна, кажется, незадолго до войны окончила Московский технический институт рыбного хозяйства. В войну работала на фронте в следственных органах и вышла замуж за военного юриста Грачева, занимавшего в Ленинграде пост председателя окружного военного трибунала. При всех своих чисто женских недостатках, Марина Никифоровна обладала большой энергией, умела обращаться и ладить с людьми, не лишена была известных организаторских способностей, что было особенно ценно в период восстановления производственной деятельности комбината. Будучи требовательной к своим подчиненным, а порой даже резкой в обращении с ними, она в то же самое время была отзывчива к их нуждам. За это ее любили и многое ей прощали.
Должность главного инженера комбината в то время была вакантна. Узнав, что до войны я работал на комбинате зав. лабораторий и ушел на фронт с должности главного инженера, Марина Никифоровна стала меня уговаривать занять последнюю должность, считая это естественным и вполне закономерным. Работа в институте, как я уже говорил, мне мало улыбалась. Поэтому после небольших колебаний я согласился принять это предложение. Главный инженер комбината назначался приказом министра рыбной промышленности, а так как комбинат находился в ведении Ленинградской конторы Главрыбсбыта, то представление в Министерство должен был делать управляющий этой конторой Семен Эммануилович Лембриков, к которому мне надлежало явиться. Будучи предуведомлен о моем приходе, и наслушавшись лестных обо мне отзывав со стороны начальника планового отдела конторы Юлии Даниловны Сергеевой - моей бывшей сослуживицы по Астраханскому рыбокомбинату, Лембриков принял меня исключительно любезно. Должен признаться, что он буквально очаровал меня при этом первом знакомстве. В скором времени мне пришлось узнать настоящую цену его внешней любезности и обаянию, и что за ними скрывалось.
Начальник отдела розничной торговли Карл Александрович Лисснер, так же как и Жилин, был слепым исполнителем предначертаний Лембрикова и звеном, связующим последнего с директорами магазинов. Через Лисснера Лембриков получал от директоров магазинов установленную им дань, оставаясь как бы незапятнанным.
Лисснеру в то время было не менее 50 лет. Он еще подростком начал работать в торговой сети, прошел, как говорится, через огонь, воду и медные трубы, и поэтому не считал для себя зазорным получать от своих подчиненных деньги и делиться ими с начальством. По существу же он был недалеким, добродушным и безобидным человеком. Когда начались разговоры о роли Лисснера как посредника между директорами магазинов и управляющим конторой, Лембриков решил от него избавиться и сделал это со свойственным ему двуличием.
Вернувшись как-то из Москвы, Лембриков вызвал к себе Лисснера и объявил ему о том, что Главрыбсбыт счел его не подходящим для руководства отделом розничной торговли и настоял на его увольнении. «Я защищал тебя, как мог, - сказал Лембриков, - но ничего из этого не вышло. Единственное, что я могу для тебя сделать, - это назначить директором магазина без материальной ответственности». Лисснеру пришлось согласиться, хотя такое перемещение было для него и обидным и невыгодным. Перед очередной моей поездкой в Москву Лисснер обратился ко мне с просьбой узнать в Главке, чем было вызвано его увольнение с должности начальника отдела. Оказалось, что никаких разговоров о Лисснере и его несоответствии занимаемой должности не было, да и не могло быть, так как должность начальника отдела не являлась номенклатурой Главка и как назначение, так и увольнение зависело всецело от управляющего конторой Лембрикова.
Несколько иным образом попытался Лембриков избавиться от шофера нашей легковой машины. Этот шофер постоянно доставлял Лембрикову различные рыбные деликатесы с предприятий и из розничных магазинов, всюду сопровождая его, и был, таким образом, в курсе разных закулисных дел. Как-то в отсутствие директора комбината Грачевой Лембриков, Барон и я сидели в ее кабинете. Постучав в дверь, в кабинет вошел шофер легковой машины Иван Петрович и попросил разрешения съездить на полчаса домой, чтобы передать жене, полученную им зарплату. Лембриков сидел в фонаре у окна, из которого видна была вся территория комбината. Когда вдали показалась наша легковая машина, Лембриков предложил Барону позвонить в проходную и приказать обыскать машину. «Наверно, подлец, везет домой рыбу», - заметил он. Цель была ясна - отделаться от всезнающего шофера, свалив всю вину его увольнения на Барона. Барон это сразу понял, схватился за один телефон, потом за другой, сделал вид, что проходная не отвечает, тем временем Иван Петрович успел проехать, никем не остановленный.
Расскажу еще один случай, коснувшийся лично меня. Уезжая в командировку, Лембриков передал мне, как лицу его замещавшему, папку с текущей почтой и сказал при этом, что больше никаких бумаг и незаконченных дел у него нет. На следующий день мне позвонил один из секретарей городского комитета партии и спросил, какие были приняты меры по акту обследования комиссией горкома одного из наших розничных магазинов, переданному Лембрикову для немедленного исполнения. Я объяснил, что временно замещаю Лембрикова, находящегося в командировке, и по роду моей основной работы нахожусь не в курсе данного вопроса, но сейчас же выясню, в чем дело, и сообщу результат.
Вызванный мною начальник отдела розничной торговли Кузнецов сообщил мне, что акта обследования магазина он не получал, и Лембриков ничего об этом ему не говорил. Я стал рыться в столе Лембрикова и после долгих поисков обнаружил этот акт в одном из ящиков. Там он был подсунут под чистую бумагу, покрывавшую дно ящика. В этом акте предлагалось управляющему конторой Лембрикову немедленно наложить на директора магазина строгое административное взыскание за ряд допущенных нарушений правил торговли и доложить об исполнении горкому партии. Я предложил Кузнецову составить приказ с объявлением строгого выговора директору магазина и дать его мне на подпись. Приказ был послан директору магазина и секретарю горкома партии. Когда я рассказал об этом Лебрикову, он нимало не смутился. Он, дескать, совсем забыл об этом приказе. Даже поблагодарил меня за принятые меры.
Нужно сказать, что моя жена по возращении из эвакуации должна была в спешном порядке устраиваться на работу, чтобы прописаться в Ленинграде. Найти работу в то время было не так-то легко. Пришлось ухватиться за первое попавшееся место. Им оказалась должность бухгалтера в совхозе «Предпортовый», находившемся за городом. Чтобы попасть вовремя на работу, жене приходилось вставать в 6 часов утра, возвращалась она домой поздним вечером. Все ее просьбы об освобождении от работы в этом совхозе были безрезультатны. Как-то я рассказал об этом Белову. Он посоветовал мне обратиться за помощью к Лембрикову.
Выслушав меня, Лембриков спросил, в чьем ведении находится совхоз «Предпортовый», и, узнав, что хозяином его является трест пригородных совхозов, тотчас поручил своей секретарше узнать номер телефона и фамилию директора этого треста. Получив необходимые данные, Лембриков взялся за телефон, и я стал свидетелем такого разговора: «Здравствуйте, товарищ Никитин! Вас приветствует начальник Главрыбы (!) Лембриков. Как поживаете? Как идут дела? Вероятно, ваши совхозы нуждаются в рыбных отходах? Ах, так? в таком случае я могу отпустить их вам в количестве одного-двух вагонов. Прекрасно, пришлите ко мне вашего представителя с доверенностью. Второй вопрос такого рода. Мой главный инженер недавно вернулся с фронта. Его жена работает бухгалтером в совхозе «Предпортовый», ей приходится рано вставать, поздно возвращаться с работы, им хочется наладить нормальную семейную жизнь, а ей отказывают в освобождении от работы. Прошу вас помочь в этом деле. Большое спасибо. Буду ждать вашего представителя с доверенностью».
Ко времени нашего знакомства Семену Эммануиловичу Лембрикову было 32 года. По его словам, он до войны окончил электротехнический техникум, но никогда не работал по этой специальности, считая, вероятно, эту профессию мало подходящей к своей авантюристической натуре. Перед войной он работал в Управлении государственных резервов. В первой день войны он был призван в армию и очутился где-то под Псковом. Каким-то образом ему удалось получить увольнение на три дня. Он уехал в Ленинград и не вернулся в свою часть. Как выяснилось впоследствии, ему удалось незаконным образом получить бронь в Управлении государственных резервов, хотя должность, которую он там занял, не освобождала от службы в армии. Всю войну он пробыл в Ленинграде, и как служащий продовольственной части Управления резервов не только не голодал, но сумел, как и многие ему подобные, даже обогатиться. По окончании войны он был назначен управляющим Ленинградской конторой Главрыбсбыта, сменив милейшего Василия Александровича Емельянова. Человек, несомненно, умный, способный, ловкий, умевший держать себя во всяком обществе, а в нужное время прикинуться добрым молодцем - «душа нараспашку», Лембриков быстро приобрел расположение великих мира сего как в местных партийных и советских организациях, так и в Главке и Министерстве.
Одно время в служебном кабинете Лембрикова часто можно было встретить Ивана Ивановича Карпова, занимавшего должность уполномоченного Ленинградского управления государственной безопасности по надзору за органами милиции. Они были приятели. Вместе ездили на охоту и, вероятно, Лембриков из этого знакомства извлекал кое-какую пользу. Из-за непригодности нашей квартиры для жилья мы с женой проживали временно у ее родственников. Как-то в двенадцатом часу ночи к ним в квартиру явился милиционер в сопровождении дворника и стал проверять у всех паспорта. Он обратил внимание на нашу прописку по другому адресу, и хотя я объяснил ему причину нашего пребывания в чужой квартире, все же на следующий день мы получили повестки на уплату штрафа в размере 100 рублей с каждого.
Я рассказал об этом Лембрикову в присутствии Карпова, совершенно не рассчитывая на помощь с его стороны. Однако Карпов без моей просьбы вмешался в это дело. Спросил меня номер отделения милиции, соединился по телефону с его начальником, рассказал ему об этом происшествии и спросил его, как же в таких случаях поступают? Не знаю, что ответил начальник милиции, но слышал, как Карпов произнес в телефонную трубку: «А я желаю, чтобы ничего не было!» и повесил ее на рычаг. Когда я в тот же в день явился к начальнику милиции, то тот принял меня исключительно вежливо, усадил в кресло, предложил папиросу и стал говорить: «Зачем вы беспокоили Карпова? Обратились бы прямо ко мне». «Воображаю, как бы ты меня принял!» - подумал я невольно. Само собой разумеется, штраф был отменен, и мы расстались как нельзя лучше.
Этот Карпов без моей просьбы оказал мне еще одну услугу. Перед моим отъездом в Москву я встретился с ним опять у Лембрикова. «Билет на Москву вы достанете легко, - сказал мне Карпов, - а вот из Москвы в Ленинград попасть не так просто». Он тут же дал мне письмо на имя начальника отделения МГБ при Ленинградском вокзале в Москве. Впоследствии я неоднократно обращался к этому начальнику уже без письма Карпова. И всегда получал через него железнодорожный билет. При моем появлении он сразу спрашивал: «С каким поездом вы хотите ехать?» и тут же звонил в кассу брони.
В скором времени Лембриков стал проявлять намерение превратить меня в слепого исполнителя своей воли наподобие Жилина, Лисснера и других подчиненных ему начальников отделов. Я начал давать этому решительный отпор. С этого, собственно, и начались портиться наши отношения. Больше всего возникало у нас разногласий и споров на почве распределения между производственными предприятиями сырья, оборудования и разного рода материалов. Лембриков проявлял в этом вопросе явное лицеприятие. Он не любил директора рыбокомбината Грачеву, хотя и побаивался ее мужа, и благоволил в то время к директору коптильного завода Гаврилину, умевшему его принять и ублажить. Исходя из этих личных соображений, Лембриков стремился в первую очередь обеспечить коптильный завод всем необходимым для выполнения и перевыполнения им производственного плана, отодвигая интересы рыбокомбината на задний план. Я же занимал совершенно иную позицию, то есть оставлял в стороне свои личные симпатии и антипатии, старался обеспечить оба предприятия в равной степени всем необходимым для их нормальной работы.
..директором комбината была Марина Никифоровна Грачева. Нужно отдать должное ее незаурядной энергии и инициативе, во многом способствовавшим быстрому налаживанию производственной деятельности комбината. Немало погрешила Марина Никифоровна против буквы закона, добывая оборудование и разного рода материалы. Ведь в те годы трудно было получить все это вполне законными путями. Однако будучи материально вполне обеспеченной (муж ее занимал крупный военный пост), она делала это в интересах производства, а не в корыстных целях. То, что Марина Никифоровна держалась в известной мере независимо и не раболепствовала перед начальством, не могло нравиться Лембрикову. Напасть на нее открыто он опасался, побаиваясь ее мужа, но сделать Марине Никифоровне неприятность исподтишка был всегда не прочь.
Как-то, не то перед Первым мая, не то перед Октябрьскими праздниками я задержался на комбинате по каким-то делам. И Марина Никифоровна предложила довезти меня до дома в военной легковой машине, которую прислал за ней ее муж, так как комбинатская машина была неисправна. Перед этим Марина Никифоровна предлагала мне взять на праздники что-либо из продукции коптильного цеха. Я наотрез отказался. На Лесном проспекте машину остановил товарищ в военной форме, оказавшийся сотрудником местного управления МКБ. Он предъявил нам ордер на обыск и предложил выйти из машины. Внутренность машины была тщательно обследована, но ничего противозаконного, конечно, найдено не было. Можно себе представить, какой произошел бы скандал, если бы у нас, да еще в машине председателя военного трибунала, оказалась продукция комбината. Вскоре через мужа Марина Никифоровна узнала, что обыск машины был инспирирован Лембриковым.
Должен признаться, что первое время после войны, когда положение с продовольствием было еще очень тяжелым, я позволял себе в трудные минуты брать с предприятий кое-какую рыбешку. Рассказанный случай послужил мне хорошим уроком. В другой раз, когда я находился в кабинете директора комбината, к Грачевой явился шофер Лембрикова Иван Петрович и попросил ее выйти к нему на минутку. Оказалось, он просил Марину Никифоровну распорядиться не класть к нему в машину никаких продуктов, так как Лембриков наказал ему немедленно отвезти предназначенный ему пакет с рыбой в ОБХС и заявить там о попытке Грачевой дать взятку. Марина Никифоровна позвонила при мне в коптильный и кулинарный цехи и дала просимые указания.
Рыбокоптильный завод вначале был предприятием специализированным, выпускавшим только рыбу холодного и горячего копчения. После войны по примеру комбината на коптильном заводе был оборудован маринадный цех, изготовлявший маринованную сельдь и сельдь пряного посола из соленого полуфабриката. Делать это было очень выгодно для предприятия, так как цены на эти виды продукции были значительно выше цен на соленую сельдь, а затраты на ее переработку весьма незначительны. Конечно, качество продукции, полученной путем отмочки соленой сельди с последующей заливкой ее маринадом или пересыпкой пряностями, было невысоким и значительно уступало маринованной и пряной сельди, приготовленной из сырца.
В скором времени Министерство торговли подняло вопрос о нецелесообразности выпуска такого вида низкосортной продукции. Министр рыбной промышленности Ишков во время одного из своих посещений ленинградских рыбных предприятий зашел в маринадный цех коптильного завода в сопровождении целой свиты, состоявшей из руководящих работников министерства и Главрыбсбыта. Посмотрев, как там отмачивают сельдь и пересыпают ее специями, он обратился к присутствующим с такими словами: «А, пожалуй, правильно возражает Министерство торговли против выпуска такого товара. И зачем мы этим занимаемся?» Тогда выступил находившийся в свите Ишкова начальник производственного отдела Главрыбсбыта Александр Исаакович Ровенский и сказал: «А для того, Александр Акимович, чтобы содержать вашу свиту!», намекая тем самым на тот большой доход, который получало министерство от деятельности предприятий Главрыбсбыта. Ишков только рукой махнул и пошел дальше.
В послевоенные годы выпуск копченых рыбных товаров, кулинарных изделий, маринованной и пряного посола сельди значительно увеличился. Ассортимент этих товаров долгое время был весьма широким. Продукция холодного копчения по-прежнему отличалась разнообразием видов. По-прежнему в больших количествах выпускались: вобла, лещ, сельдь, балыки из осетровых рыб, дальневосточных лососевых, морского окуня, зубатки и даже белорыбицы. Не отставало и горячее копчение. Этим способом коптили треску, пикшу, морского окуня, сигов, салаку, корюшку и некоторых других рыб. Теперь за исключением трески, пикши, сельди, салаки и корюшки все остальные рыбы отошли в область предания.
Даже треску, пикшу и сельдь редко можно встретить на прилавках магазинов. Лет 10 тому назад мне довелось присутствовать на собрании актива работников ленинградской рыбной промышленности. Министр Ишков в своем докладе упомянул, что за целый год было поймано на Каспии всего 10 штук белорыбицы!!
Значительно расширился ассортимент кулинарных изделий. Как я уже говорил, некоторые из них стали выпускаться в герметически закупоренной стеклянной таре. Солидное место в продукции рыбокомбината занял витаминизированный рыбий жир. Четыре базы сбыта рыбных товаров арендовали камеры на ленинградских холодильниках, находившихся в то время в ведении Главхладопрома. И являлись там нежеланными гостями. Их постоянно притесняли, ограничивали в холодных площадях, заставляли перебрасывать товары из одной камеры в другую.
Помимо холодильников контора арендовала у Ленинградского морского торгового порта для хранения соленой сельди и консервов подземные камеры так называемого Елисеевского пассажа. Это огромное каменное сооружение было построено известным торговцем Елисеевым на территории торгового порта в 1910 году. Наземные помещения пассажа были приспособлены для хранения фруктов и других не требующих низкой температуры товаров. Под землей, по обеим сторонам глубокого туннеля находились камеры, предназначенные для хранения вин. В этих камерах в зимнее время температура держалась не ниже +4, а в летнее время не превышала +7. В туннель входил целый железнодорожный состав, доставлявший бочки с вином.
За время войны пассаж был значительно поврежден и долгое время никем не восстанавливался. Когда в Ленинград в первый раз приехал министр Ишков и знакомился с предприятиями Главрыбсбыта, я внес предложение использовать этот пассаж для хранения всех поступающих в Ленинград рыбных товаров. В наземной части пассажа предлагалось оборудовать холодильные камеры, а подвальные помещения использовать для хранения соленых товаров и консервов. Ишков ухватился за эту мысль, но, к сожалению, Правительство отказало в отпуске средств, необходимых для восстановления и переоборудования пассажа. В скором времени Торговый порт сам занялся восстановлением пассажа.
В наземной его части был оборудован завод морских приборов. Подземные камеры приспособлены под склады. Главрыбсбыт продолжал расходовать огромные средства на аренду помещений у холодильников, а наши базы продолжали испытывать там всяческие притеснения.
Особое место в системе Ленинградской конторы Главрыбсбыта занимала живорыбная база. Помимо живой рыбы в ее функции входили также прием и продажа охлажденной рыбы, поступавшей с Невы, Финского залива и Ладожского озера. Еще до меня контора приобрела у морского военного ведомства старое, снятое с вооружения судно. На самом судне были устроены помещения для приема и временного хранения охлажденной рыбы. Там же находилась и контора базы. Рядом с судном располагались садки, в которых помещалась живая рыба. Сначала это судно стояло около Сампсониевского моста, потом его перевели на Неву против Академии наук, некоторое время оно находилось тоже на Неве, выше Литейного моста, и, наконец, было поставлено на Малой Невке против Ботанического сада, где находится и по сие время. С оборудованием этого судна пришлось немало повозиться. Много оно доставило мне неприятности. До судебного процесса включительно.
Когда начались работы по переоборудованию судна, оно дало сильный крен на один борт. По мнению одного из сотрудников отдела капитального строительства, считавшегося большим специалистом в морском деле, судно могло лечь совсем на бок и затонуть. По заявлению того же специалиста для исправления крена требовалось во что бы ни стало получить чертежи судна. Чертежи находились в Кронштадте, и их нельзя было получить официальным путем. Наш специалист брался достать их нелегальным образом за определенную сумму, которую предстояло как-то раздобыть. Додумались составить фиктивные наряды на якобы снятие копий с этих чертежей. Фигурировать в этих нарядах могли только посторонние люди. Меня уговорили согласиться на выписку этих нарядов на имя моей жены, носившей другую фамилию, и двух ее родственниц. До сих пор не могу понять, как мог я пойти на такой шаг. Непростительное легкомыслие! Но дело было сделано. Деньги переданы нашему специалисту по морским делам, и чертежи были получены. Крен судна был исправлен, хотя я до сих пор сомневаюсь, нужны ли были для этого чертежа.
В скором времени органы государственного контроля производили документальную ревизию нашей конторы и подведомственных предприятий. Главный бухгалтер живорыбной базы говорил мне, что ревизоры сначала не обратили внимания на документы, касавшиеся получения пресловутых чертежей, но присутствовавший при ревизии инициатор всего этого дела, наш морской специалист, сам обратил их внимание на эти документы. Говорят, он был в не совсем трезвом виде и, кроме того, рассчитывал, видимо, сделать мне гадость, так как за последнее время отношения наши сильно испортились. Ревизоры переговорили с моими дамами и ловкими расспросами заставили их признаться в полном их невежестве в чертежном деле. Вызвали меня. И мне не оставалось ничего другого, как рассказать с полной откровенностью, как все происходило. Дело было передано в следственные органы, и мне было предъявлено обвинение в совершении служебного подлога с бескорыстной целью. Суд приговорил меня к «общественному порицанию». Этим закончился, слава Богу, единственный в моей жизни судебный процесс.
Несмотря на указания Правительства о всемерном развитии прудового хозяйства и торговли живой рыбой, дело это не было поставлено у нас на должную высоту. Запущенные во время войны прудовые хозяйства восстанавливались крайне медленно, живая рыба появлялась в рыбных магазинах эпизодически и в количестве, совершенно недостаточном для удовлетворения спроса потребителей. Для выполнения плана торговли живой рыбой, хотя бы частично, Ленинградская контора Главрыбсбыта прибегала к таким методам, как заготовка и продажа будто бы живой корюшки.
В действительности корюшка никогда не выдерживала транспортировки ее в живом виде, а сдавалась нашим же производственным предприятиям уже уснувшей, но по цене живой рыбы. Направить уснувшую корюшку под видом живой в торговую сеть не решался даже сам Лембриков.
Если с торговлей живой рыбой дело обстояло плохо, то в охлажденной и мороженой рыбе в описываемое мною время недостатка в Ленинграде не было. Тогда наши моря и внутренние водоемы не были еще так обезрыблены. Нужно отдать должное энергии Лембрикова и его умению добиваться отгрузки рыбы для Ленинграда из разных районов страны в самом широком ассортименте. Еще весной 1947 года судаки и лещи поступали в Ленинград из Азова в таких количествах, что эстакада Кушелевского холодильника была забита ящиками с этой рыбой. Лембрикову и мне приходилось выезжать на этот холодильник даже ночью, чтобы заставить его администрацию поместить рыбу в холодильные камеры. Иногда для этого требовалось даже вмешательство городских партийных организаций.
Особенно оживленно шла торговля рыбным товаром перед праздниками 1-го мая и 7-го ноября. К этому времени из разных концов страны в Ленинград поступали деликатесные рыбные изделия. Наши предприятия выпускали балыки и теши из осетровых, белорыбицы и дальневосточных лососевых рыб. Для продажи на демонстрациях кулинарный цех комбината готовил пирожки с рыбной начинкой и некоторые другие кулинарные изделия.
Вход в кулинарный цех ограничивался особыми пропусками. На комбинате появлялись представители местного управления МГБ, проверявшими личные дела рабочих этого цеха. Несмотря на это, почти каждый раз имели место какие-нибудь эксцессы. То в пирожках оказывались гвозди, то в банках с треской в томате обнаруживались стекла. Виновники таких «вредительских действий» оставались неизвестными. Накануне праздников нормальная работа в коптильных цехах прекращалась. Шла усиленная заготовка пакетов, за которыми приезжали из Смольного и других учреждений, где работали нужные нашему управляющему люди.
Каждую весну для Кремля под особым наблюдением мастеров готовилась копченая невская корюшка наивысшего качества. Рыба тщательно сортировалась, укладывалась в особые щепеные корзиночки, которые обвязывались шпагатом, опечатывались и сдавались приезжавшему за ними сотруднику МГБ. Говорили, что Сталин очень любил копченую корюшку, и она готовилась специально для него.
Невская и ладожская корюшка ловилась в те годы в больших количествах. Первая пользовалась широким спросом. Вторая, уступавшая невской по величине и по вкусовым качествам, но продавшаяся по той же цене, несмотря на наши настойчивые просьбы о ее снижении, шла очень плохо. Большое количество ладожской корюшки залеживалось на холодильниках, высыхала и становилась неликвидной. Приходилось возбуждать ходатайство перед Правительством на предмет списания пришедшей в негодность рыбы.
Нечто подобное происходило и с икрой осетровых рыб. Ввиду непомерно высокой на нее цены, она почти не имела сбыта, скапливалась на холодильниках, понижалась в качестве и частью даже становилась непригодной для употребления в пищу. Правительство долго и упорно не соглашалось снизить цены на икру. Когда Ишков решился, наконец, обратиться по этому вопросу лично к Сталину, тот прогнал его из своего кабинета со словами: «Если сегодня не хотят покупать икру, так завтра начнут покупать!» В ту эпоху общего страха никто не брался из-за боязни ответственности решать даже самые мелкие вопросы. Так, например, для изменения рецептуры томатной заливки в консервах требовалась санкция правительства и чуть ли не самого товарища Сталина. Каждая допущенная в производстве погрешность рассматривалась как акт вредительства и строго наказывалась.
В первые послевоенные годы в Главк и в Министерство нельзя было показываться без «образцов» продукции рыбообрабатывающих предприятий. Для соблюдения декорума небольшая часть этих образцов поступала на официальную дегустацию. Большая же их часть расходилась между сотрудниками Главка и Министерства. В начале 1946 года Лембриков и я были на приеме у министра Ишкова. Нами заранее были подготовлены заявки на грузовые машины, оборудование и разные материалы. Большинство этих заявок было возвращено нам с резолюцией министра: «Главрыбснабу - выдать!» Лембриков уехал в Ленинград, а я отправился к начальнику Главрыбснаба, чтобы реализовать заявки с резолюциями министра.
Посмотрев эти заявки, начальник Главрыбснаба изрек: «Это еще ничего не значит, что министр пишет «выдать». Надо еще посмотреть, есть ли у нас все это». И вслед за этим неожиданно спросил: «А где же ваши копченые сиги?» В первый момент я подумал, что он шутит. Однако это оказалось далеко не шуткой. Мне пришлось позвонить в Ленинград, попросить прислать копченых сигов. После того, как сиги были доставлены в Москву, причем один ящик был препровожден на квартиру Ишкова, дело пошло как по маслу, и все наши заявки были удовлетворены.
Одно время в Главрыбсбыте работал в качестве заместителя его начальника по производственной части Василий Пантелеймонович Петренко, которого я знал по Дальнему Востоку. Всем были известны его принципиальность и безукоризненная честность. Когда Петренко приехал в Ленинград, я, к большому моему удивлению, узнал, что он принял предложение Лембрикова остановиться у него на квартире. Признаюсь, меня это сильно покоробило. Петренко заметил мое недоумение и, оставшись со мной наедине, объяснил, что он остановился у Лембрикова со специальной целью - ознакомиться с его домашним образом жизни и выяснить, что он собой представляет. Петренко убедился в том, что Лембриков живет явно не по средствам и имеет какие-то нелегальные источники обогащения, но делает это очень умно и тонко. Я рассказал Петренко о моих столкновениях с Лембриковым и о моем намерении расстаться с ним.
Петренко порекомендовал мне потерпеть еще немного и сообщил мне под секретом, что песенка Лембрикова, видимо, спета. Оказывается, в Центральный комитет партии поступило заявление бывших сослуживцев Лембрикова по Управлению государственными резервами, в котором сообщалось о его дезертирстве из армии и незаконном получении брони. Однако Лембрикову на этот раз удалось выйти из воды сухим. Помог ему в этом его приятель - заместитель министра Государственных резервов Горчаков. Он опроверг в Центральном комитете партии выдвинутое против Лембрикова обвинение и поручился в его невиновности.
Вопрос о дезертирстве Лембрикова был поднят вторично уже после моего ухода из Ленинградской конторы Главрыбсбыта, когда первым секретарем областного и городского комитетов партии был товарищ Андрианов. Сотрудники управления резервов разыскали бывшего комиссара той части, в которой Лембриков служил в начале войны. Андриановым была назначена специальная комиссия для расследования этого дела, подтвердившая и дезертирство, и незаконное получение брони. Лембриков был снят с занимаемой должности и исключен из партии. Несколько лет он проработал в должности рядового инженера в тресте «Ленрыба».
Когда после смерти Сталина были реабилитированы репрессированные при нем Попков, Лазутин и другие деятели ленинградской партийной организации, Лембрикову удалось как-то прикинуться жертвой «культа личности» и вновь всплыть на поверхность. Его восстановили в партии и назначили сначала заместителем управляющего трестом «Ленрыба», а потом заместителем управляющего Ленинградской конторы «Росмясорыбторг», образованной путем слияния мясной и рыбной сбытовых организаций.
Чаша моего терпения переполнилась, когда после трагической гибели моей жены в марте 1948 года (она была убита бандитами в нашей квартире), вместо того, чтобы поддержать меня в исключительно тяжелое для меня время, Лембриков нанес мне неслыханное оскорбление. Уезжая в Москву, он заявил мне, что не может оставить меня своим заместителем, так как ходят слухи о моей причастности к убийству. Я назвал его в лицо негодяем и ударил бы его по лицу, если бы меня не удержал кто-то из присутствовавших при этом сотрудников конторы. Не помню, что еще я наговорил ему. Я не мог сразу же бросить работу в конторе и уехать из Ленинграда. Пришлось дождаться поимки преступников и суда над ними. С отвращением ходил я на работу, стараясь не встречаться с Лембриковым. Наконец, я уехал в Москву хлопотать о переводе на другую работу.
В моих воспоминаниях о работе в Ленинградской конторе Главрыбсбыта я ничего не сказал о взаимоотношениях с другими организациями. В их числе следует, прежде всего, назвать Ленинградское управление государственной рыбной инспекции, с которым мне больше всего приходилось сталкиваться в работе. Возглавлял эту инспекцию вначале Василий Александрович Емельянов, с которым я познакомился еще в двадцатых годах. Это был тот самый Емельянов, который вместе со старшим своим братом приютил в 1912 году Ленина в Разливе, когда тот скрывался от Временного правительства. Василий Александрович был способным и вполне порядочным человеком. Вероятно, он пошел бы далеко, если бы не его чрезмерное пристрастие к спиртным напиткам, портившее ему карьеру.
Окончательное мое освобождение от военной службы состоялось на следующий день по моем приезде в Ленинград в весьма торжественной обстановке в здании бывшего английского посольства напротив бывшего Троицкого моста. Мне вручили воинский билет, паспорт и продовольственные карточки высшей категории на целый месяц вперед. При этом сообщили, что я могу отдыхать месяц, не теряя рабочего стажа.
Однако «вкушать отдохновение» мне пришлось недолго. Материальное положение мое и моей семьи было далеко не блестящее. Будучи всю войну рядовым красноармейцем, я, конечно, никаких денежных накоплений иметь не мог. Работала одна жена, вернувшаяся из эвакуации раньше меня. Родители мои умерли от голода и холода в мае 1942 года. После их смерти с фронта пришло извещение о том, что я пал смертью храбрых, и наша отдельная двухкомнатная квартира была заселена. Об этом я узнал из письма одной нашей знакомой, жившей невдалеке от нас. Сообщил в районный военкомат, что пока еще жив и не совсем потерял надежду на возвращение в Ленинград. Это возымело действие. Квартиру освободили от жильцов и опечатали. Прислали мне даже опись оставшегося имущества, из которой я узнал, что все, что можно было вынести из квартиры, было вынесено и исчезло бесследно.
Ленинградский рыбокомбинат находился в то время в стадии восстановления. Залечивались раны, нанесенные войной, постепенно налаживалась производство. С большим теплом встретили меня мои прежние сослуживцы и познакомили с новым директором комбината Мариной Никифоровной Грачевой. Марина Никифоровна, кажется, незадолго до войны окончила Московский технический институт рыбного хозяйства. В войну работала на фронте в следственных органах и вышла замуж за военного юриста Грачева, занимавшего в Ленинграде пост председателя окружного военного трибунала. При всех своих чисто женских недостатках, Марина Никифоровна обладала большой энергией, умела обращаться и ладить с людьми, не лишена была известных организаторских способностей, что было особенно ценно в период восстановления производственной деятельности комбината. Будучи требовательной к своим подчиненным, а порой даже резкой в обращении с ними, она в то же самое время была отзывчива к их нуждам. За это ее любили и многое ей прощали.
Должность главного инженера комбината в то время была вакантна. Узнав, что до войны я работал на комбинате зав. лабораторий и ушел на фронт с должности главного инженера, Марина Никифоровна стала меня уговаривать занять последнюю должность, считая это естественным и вполне закономерным. Работа в институте, как я уже говорил, мне мало улыбалась. Поэтому после небольших колебаний я согласился принять это предложение. Главный инженер комбината назначался приказом министра рыбной промышленности, а так как комбинат находился в ведении Ленинградской конторы Главрыбсбыта, то представление в Министерство должен был делать управляющий этой конторой Семен Эммануилович Лембриков, к которому мне надлежало явиться. Будучи предуведомлен о моем приходе, и наслушавшись лестных обо мне отзывав со стороны начальника планового отдела конторы Юлии Даниловны Сергеевой - моей бывшей сослуживицы по Астраханскому рыбокомбинату, Лембриков принял меня исключительно любезно. Должен признаться, что он буквально очаровал меня при этом первом знакомстве. В скором времени мне пришлось узнать настоящую цену его внешней любезности и обаянию, и что за ними скрывалось.
Начальник отдела розничной торговли Карл Александрович Лисснер, так же как и Жилин, был слепым исполнителем предначертаний Лембрикова и звеном, связующим последнего с директорами магазинов. Через Лисснера Лембриков получал от директоров магазинов установленную им дань, оставаясь как бы незапятнанным.
Лисснеру в то время было не менее 50 лет. Он еще подростком начал работать в торговой сети, прошел, как говорится, через огонь, воду и медные трубы, и поэтому не считал для себя зазорным получать от своих подчиненных деньги и делиться ими с начальством. По существу же он был недалеким, добродушным и безобидным человеком. Когда начались разговоры о роли Лисснера как посредника между директорами магазинов и управляющим конторой, Лембриков решил от него избавиться и сделал это со свойственным ему двуличием.
Вернувшись как-то из Москвы, Лембриков вызвал к себе Лисснера и объявил ему о том, что Главрыбсбыт счел его не подходящим для руководства отделом розничной торговли и настоял на его увольнении. «Я защищал тебя, как мог, - сказал Лембриков, - но ничего из этого не вышло. Единственное, что я могу для тебя сделать, - это назначить директором магазина без материальной ответственности». Лисснеру пришлось согласиться, хотя такое перемещение было для него и обидным и невыгодным. Перед очередной моей поездкой в Москву Лисснер обратился ко мне с просьбой узнать в Главке, чем было вызвано его увольнение с должности начальника отдела. Оказалось, что никаких разговоров о Лисснере и его несоответствии занимаемой должности не было, да и не могло быть, так как должность начальника отдела не являлась номенклатурой Главка и как назначение, так и увольнение зависело всецело от управляющего конторой Лембрикова.
Несколько иным образом попытался Лембриков избавиться от шофера нашей легковой машины. Этот шофер постоянно доставлял Лембрикову различные рыбные деликатесы с предприятий и из розничных магазинов, всюду сопровождая его, и был, таким образом, в курсе разных закулисных дел. Как-то в отсутствие директора комбината Грачевой Лембриков, Барон и я сидели в ее кабинете. Постучав в дверь, в кабинет вошел шофер легковой машины Иван Петрович и попросил разрешения съездить на полчаса домой, чтобы передать жене, полученную им зарплату. Лембриков сидел в фонаре у окна, из которого видна была вся территория комбината. Когда вдали показалась наша легковая машина, Лембриков предложил Барону позвонить в проходную и приказать обыскать машину. «Наверно, подлец, везет домой рыбу», - заметил он. Цель была ясна - отделаться от всезнающего шофера, свалив всю вину его увольнения на Барона. Барон это сразу понял, схватился за один телефон, потом за другой, сделал вид, что проходная не отвечает, тем временем Иван Петрович успел проехать, никем не остановленный.
Расскажу еще один случай, коснувшийся лично меня. Уезжая в командировку, Лембриков передал мне, как лицу его замещавшему, папку с текущей почтой и сказал при этом, что больше никаких бумаг и незаконченных дел у него нет. На следующий день мне позвонил один из секретарей городского комитета партии и спросил, какие были приняты меры по акту обследования комиссией горкома одного из наших розничных магазинов, переданному Лембрикову для немедленного исполнения. Я объяснил, что временно замещаю Лембрикова, находящегося в командировке, и по роду моей основной работы нахожусь не в курсе данного вопроса, но сейчас же выясню, в чем дело, и сообщу результат.
Вызванный мною начальник отдела розничной торговли Кузнецов сообщил мне, что акта обследования магазина он не получал, и Лембриков ничего об этом ему не говорил. Я стал рыться в столе Лембрикова и после долгих поисков обнаружил этот акт в одном из ящиков. Там он был подсунут под чистую бумагу, покрывавшую дно ящика. В этом акте предлагалось управляющему конторой Лембрикову немедленно наложить на директора магазина строгое административное взыскание за ряд допущенных нарушений правил торговли и доложить об исполнении горкому партии. Я предложил Кузнецову составить приказ с объявлением строгого выговора директору магазина и дать его мне на подпись. Приказ был послан директору магазина и секретарю горкома партии. Когда я рассказал об этом Лебрикову, он нимало не смутился. Он, дескать, совсем забыл об этом приказе. Даже поблагодарил меня за принятые меры.
Нужно сказать, что моя жена по возращении из эвакуации должна была в спешном порядке устраиваться на работу, чтобы прописаться в Ленинграде. Найти работу в то время было не так-то легко. Пришлось ухватиться за первое попавшееся место. Им оказалась должность бухгалтера в совхозе «Предпортовый», находившемся за городом. Чтобы попасть вовремя на работу, жене приходилось вставать в 6 часов утра, возвращалась она домой поздним вечером. Все ее просьбы об освобождении от работы в этом совхозе были безрезультатны. Как-то я рассказал об этом Белову. Он посоветовал мне обратиться за помощью к Лембрикову.
Выслушав меня, Лембриков спросил, в чьем ведении находится совхоз «Предпортовый», и, узнав, что хозяином его является трест пригородных совхозов, тотчас поручил своей секретарше узнать номер телефона и фамилию директора этого треста. Получив необходимые данные, Лембриков взялся за телефон, и я стал свидетелем такого разговора: «Здравствуйте, товарищ Никитин! Вас приветствует начальник Главрыбы (!) Лембриков. Как поживаете? Как идут дела? Вероятно, ваши совхозы нуждаются в рыбных отходах? Ах, так? в таком случае я могу отпустить их вам в количестве одного-двух вагонов. Прекрасно, пришлите ко мне вашего представителя с доверенностью. Второй вопрос такого рода. Мой главный инженер недавно вернулся с фронта. Его жена работает бухгалтером в совхозе «Предпортовый», ей приходится рано вставать, поздно возвращаться с работы, им хочется наладить нормальную семейную жизнь, а ей отказывают в освобождении от работы. Прошу вас помочь в этом деле. Большое спасибо. Буду ждать вашего представителя с доверенностью».
Ко времени нашего знакомства Семену Эммануиловичу Лембрикову было 32 года. По его словам, он до войны окончил электротехнический техникум, но никогда не работал по этой специальности, считая, вероятно, эту профессию мало подходящей к своей авантюристической натуре. Перед войной он работал в Управлении государственных резервов. В первой день войны он был призван в армию и очутился где-то под Псковом. Каким-то образом ему удалось получить увольнение на три дня. Он уехал в Ленинград и не вернулся в свою часть. Как выяснилось впоследствии, ему удалось незаконным образом получить бронь в Управлении государственных резервов, хотя должность, которую он там занял, не освобождала от службы в армии. Всю войну он пробыл в Ленинграде, и как служащий продовольственной части Управления резервов не только не голодал, но сумел, как и многие ему подобные, даже обогатиться. По окончании войны он был назначен управляющим Ленинградской конторой Главрыбсбыта, сменив милейшего Василия Александровича Емельянова. Человек, несомненно, умный, способный, ловкий, умевший держать себя во всяком обществе, а в нужное время прикинуться добрым молодцем - «душа нараспашку», Лембриков быстро приобрел расположение великих мира сего как в местных партийных и советских организациях, так и в Главке и Министерстве.
Одно время в служебном кабинете Лембрикова часто можно было встретить Ивана Ивановича Карпова, занимавшего должность уполномоченного Ленинградского управления государственной безопасности по надзору за органами милиции. Они были приятели. Вместе ездили на охоту и, вероятно, Лембриков из этого знакомства извлекал кое-какую пользу. Из-за непригодности нашей квартиры для жилья мы с женой проживали временно у ее родственников. Как-то в двенадцатом часу ночи к ним в квартиру явился милиционер в сопровождении дворника и стал проверять у всех паспорта. Он обратил внимание на нашу прописку по другому адресу, и хотя я объяснил ему причину нашего пребывания в чужой квартире, все же на следующий день мы получили повестки на уплату штрафа в размере 100 рублей с каждого.
Я рассказал об этом Лембрикову в присутствии Карпова, совершенно не рассчитывая на помощь с его стороны. Однако Карпов без моей просьбы вмешался в это дело. Спросил меня номер отделения милиции, соединился по телефону с его начальником, рассказал ему об этом происшествии и спросил его, как же в таких случаях поступают? Не знаю, что ответил начальник милиции, но слышал, как Карпов произнес в телефонную трубку: «А я желаю, чтобы ничего не было!» и повесил ее на рычаг. Когда я в тот же в день явился к начальнику милиции, то тот принял меня исключительно вежливо, усадил в кресло, предложил папиросу и стал говорить: «Зачем вы беспокоили Карпова? Обратились бы прямо ко мне». «Воображаю, как бы ты меня принял!» - подумал я невольно. Само собой разумеется, штраф был отменен, и мы расстались как нельзя лучше.
Этот Карпов без моей просьбы оказал мне еще одну услугу. Перед моим отъездом в Москву я встретился с ним опять у Лембрикова. «Билет на Москву вы достанете легко, - сказал мне Карпов, - а вот из Москвы в Ленинград попасть не так просто». Он тут же дал мне письмо на имя начальника отделения МГБ при Ленинградском вокзале в Москве. Впоследствии я неоднократно обращался к этому начальнику уже без письма Карпова. И всегда получал через него железнодорожный билет. При моем появлении он сразу спрашивал: «С каким поездом вы хотите ехать?» и тут же звонил в кассу брони.
В скором времени Лембриков стал проявлять намерение превратить меня в слепого исполнителя своей воли наподобие Жилина, Лисснера и других подчиненных ему начальников отделов. Я начал давать этому решительный отпор. С этого, собственно, и начались портиться наши отношения. Больше всего возникало у нас разногласий и споров на почве распределения между производственными предприятиями сырья, оборудования и разного рода материалов. Лембриков проявлял в этом вопросе явное лицеприятие. Он не любил директора рыбокомбината Грачеву, хотя и побаивался ее мужа, и благоволил в то время к директору коптильного завода Гаврилину, умевшему его принять и ублажить. Исходя из этих личных соображений, Лембриков стремился в первую очередь обеспечить коптильный завод всем необходимым для выполнения и перевыполнения им производственного плана, отодвигая интересы рыбокомбината на задний план. Я же занимал совершенно иную позицию, то есть оставлял в стороне свои личные симпатии и антипатии, старался обеспечить оба предприятия в равной степени всем необходимым для их нормальной работы.
..директором комбината была Марина Никифоровна Грачева. Нужно отдать должное ее незаурядной энергии и инициативе, во многом способствовавшим быстрому налаживанию производственной деятельности комбината. Немало погрешила Марина Никифоровна против буквы закона, добывая оборудование и разного рода материалы. Ведь в те годы трудно было получить все это вполне законными путями. Однако будучи материально вполне обеспеченной (муж ее занимал крупный военный пост), она делала это в интересах производства, а не в корыстных целях. То, что Марина Никифоровна держалась в известной мере независимо и не раболепствовала перед начальством, не могло нравиться Лембрикову. Напасть на нее открыто он опасался, побаиваясь ее мужа, но сделать Марине Никифоровне неприятность исподтишка был всегда не прочь.
Как-то, не то перед Первым мая, не то перед Октябрьскими праздниками я задержался на комбинате по каким-то делам. И Марина Никифоровна предложила довезти меня до дома в военной легковой машине, которую прислал за ней ее муж, так как комбинатская машина была неисправна. Перед этим Марина Никифоровна предлагала мне взять на праздники что-либо из продукции коптильного цеха. Я наотрез отказался. На Лесном проспекте машину остановил товарищ в военной форме, оказавшийся сотрудником местного управления МКБ. Он предъявил нам ордер на обыск и предложил выйти из машины. Внутренность машины была тщательно обследована, но ничего противозаконного, конечно, найдено не было. Можно себе представить, какой произошел бы скандал, если бы у нас, да еще в машине председателя военного трибунала, оказалась продукция комбината. Вскоре через мужа Марина Никифоровна узнала, что обыск машины был инспирирован Лембриковым.
Должен признаться, что первое время после войны, когда положение с продовольствием было еще очень тяжелым, я позволял себе в трудные минуты брать с предприятий кое-какую рыбешку. Рассказанный случай послужил мне хорошим уроком. В другой раз, когда я находился в кабинете директора комбината, к Грачевой явился шофер Лембрикова Иван Петрович и попросил ее выйти к нему на минутку. Оказалось, он просил Марину Никифоровну распорядиться не класть к нему в машину никаких продуктов, так как Лембриков наказал ему немедленно отвезти предназначенный ему пакет с рыбой в ОБХС и заявить там о попытке Грачевой дать взятку. Марина Никифоровна позвонила при мне в коптильный и кулинарный цехи и дала просимые указания.
Рыбокоптильный завод вначале был предприятием специализированным, выпускавшим только рыбу холодного и горячего копчения. После войны по примеру комбината на коптильном заводе был оборудован маринадный цех, изготовлявший маринованную сельдь и сельдь пряного посола из соленого полуфабриката. Делать это было очень выгодно для предприятия, так как цены на эти виды продукции были значительно выше цен на соленую сельдь, а затраты на ее переработку весьма незначительны. Конечно, качество продукции, полученной путем отмочки соленой сельди с последующей заливкой ее маринадом или пересыпкой пряностями, было невысоким и значительно уступало маринованной и пряной сельди, приготовленной из сырца.
В скором времени Министерство торговли подняло вопрос о нецелесообразности выпуска такого вида низкосортной продукции. Министр рыбной промышленности Ишков во время одного из своих посещений ленинградских рыбных предприятий зашел в маринадный цех коптильного завода в сопровождении целой свиты, состоявшей из руководящих работников министерства и Главрыбсбыта. Посмотрев, как там отмачивают сельдь и пересыпают ее специями, он обратился к присутствующим с такими словами: «А, пожалуй, правильно возражает Министерство торговли против выпуска такого товара. И зачем мы этим занимаемся?» Тогда выступил находившийся в свите Ишкова начальник производственного отдела Главрыбсбыта Александр Исаакович Ровенский и сказал: «А для того, Александр Акимович, чтобы содержать вашу свиту!», намекая тем самым на тот большой доход, который получало министерство от деятельности предприятий Главрыбсбыта. Ишков только рукой махнул и пошел дальше.
В послевоенные годы выпуск копченых рыбных товаров, кулинарных изделий, маринованной и пряного посола сельди значительно увеличился. Ассортимент этих товаров долгое время был весьма широким. Продукция холодного копчения по-прежнему отличалась разнообразием видов. По-прежнему в больших количествах выпускались: вобла, лещ, сельдь, балыки из осетровых рыб, дальневосточных лососевых, морского окуня, зубатки и даже белорыбицы. Не отставало и горячее копчение. Этим способом коптили треску, пикшу, морского окуня, сигов, салаку, корюшку и некоторых других рыб. Теперь за исключением трески, пикши, сельди, салаки и корюшки все остальные рыбы отошли в область предания.
Даже треску, пикшу и сельдь редко можно встретить на прилавках магазинов. Лет 10 тому назад мне довелось присутствовать на собрании актива работников ленинградской рыбной промышленности. Министр Ишков в своем докладе упомянул, что за целый год было поймано на Каспии всего 10 штук белорыбицы!!
Значительно расширился ассортимент кулинарных изделий. Как я уже говорил, некоторые из них стали выпускаться в герметически закупоренной стеклянной таре. Солидное место в продукции рыбокомбината занял витаминизированный рыбий жир. Четыре базы сбыта рыбных товаров арендовали камеры на ленинградских холодильниках, находившихся в то время в ведении Главхладопрома. И являлись там нежеланными гостями. Их постоянно притесняли, ограничивали в холодных площадях, заставляли перебрасывать товары из одной камеры в другую.
Помимо холодильников контора арендовала у Ленинградского морского торгового порта для хранения соленой сельди и консервов подземные камеры так называемого Елисеевского пассажа. Это огромное каменное сооружение было построено известным торговцем Елисеевым на территории торгового порта в 1910 году. Наземные помещения пассажа были приспособлены для хранения фруктов и других не требующих низкой температуры товаров. Под землей, по обеим сторонам глубокого туннеля находились камеры, предназначенные для хранения вин. В этих камерах в зимнее время температура держалась не ниже +4, а в летнее время не превышала +7. В туннель входил целый железнодорожный состав, доставлявший бочки с вином.
За время войны пассаж был значительно поврежден и долгое время никем не восстанавливался. Когда в Ленинград в первый раз приехал министр Ишков и знакомился с предприятиями Главрыбсбыта, я внес предложение использовать этот пассаж для хранения всех поступающих в Ленинград рыбных товаров. В наземной части пассажа предлагалось оборудовать холодильные камеры, а подвальные помещения использовать для хранения соленых товаров и консервов. Ишков ухватился за эту мысль, но, к сожалению, Правительство отказало в отпуске средств, необходимых для восстановления и переоборудования пассажа. В скором времени Торговый порт сам занялся восстановлением пассажа.
В наземной его части был оборудован завод морских приборов. Подземные камеры приспособлены под склады. Главрыбсбыт продолжал расходовать огромные средства на аренду помещений у холодильников, а наши базы продолжали испытывать там всяческие притеснения.
Особое место в системе Ленинградской конторы Главрыбсбыта занимала живорыбная база. Помимо живой рыбы в ее функции входили также прием и продажа охлажденной рыбы, поступавшей с Невы, Финского залива и Ладожского озера. Еще до меня контора приобрела у морского военного ведомства старое, снятое с вооружения судно. На самом судне были устроены помещения для приема и временного хранения охлажденной рыбы. Там же находилась и контора базы. Рядом с судном располагались садки, в которых помещалась живая рыба. Сначала это судно стояло около Сампсониевского моста, потом его перевели на Неву против Академии наук, некоторое время оно находилось тоже на Неве, выше Литейного моста, и, наконец, было поставлено на Малой Невке против Ботанического сада, где находится и по сие время. С оборудованием этого судна пришлось немало повозиться. Много оно доставило мне неприятности. До судебного процесса включительно.
Когда начались работы по переоборудованию судна, оно дало сильный крен на один борт. По мнению одного из сотрудников отдела капитального строительства, считавшегося большим специалистом в морском деле, судно могло лечь совсем на бок и затонуть. По заявлению того же специалиста для исправления крена требовалось во что бы ни стало получить чертежи судна. Чертежи находились в Кронштадте, и их нельзя было получить официальным путем. Наш специалист брался достать их нелегальным образом за определенную сумму, которую предстояло как-то раздобыть. Додумались составить фиктивные наряды на якобы снятие копий с этих чертежей. Фигурировать в этих нарядах могли только посторонние люди. Меня уговорили согласиться на выписку этих нарядов на имя моей жены, носившей другую фамилию, и двух ее родственниц. До сих пор не могу понять, как мог я пойти на такой шаг. Непростительное легкомыслие! Но дело было сделано. Деньги переданы нашему специалисту по морским делам, и чертежи были получены. Крен судна был исправлен, хотя я до сих пор сомневаюсь, нужны ли были для этого чертежа.
В скором времени органы государственного контроля производили документальную ревизию нашей конторы и подведомственных предприятий. Главный бухгалтер живорыбной базы говорил мне, что ревизоры сначала не обратили внимания на документы, касавшиеся получения пресловутых чертежей, но присутствовавший при ревизии инициатор всего этого дела, наш морской специалист, сам обратил их внимание на эти документы. Говорят, он был в не совсем трезвом виде и, кроме того, рассчитывал, видимо, сделать мне гадость, так как за последнее время отношения наши сильно испортились. Ревизоры переговорили с моими дамами и ловкими расспросами заставили их признаться в полном их невежестве в чертежном деле. Вызвали меня. И мне не оставалось ничего другого, как рассказать с полной откровенностью, как все происходило. Дело было передано в следственные органы, и мне было предъявлено обвинение в совершении служебного подлога с бескорыстной целью. Суд приговорил меня к «общественному порицанию». Этим закончился, слава Богу, единственный в моей жизни судебный процесс.
Несмотря на указания Правительства о всемерном развитии прудового хозяйства и торговли живой рыбой, дело это не было поставлено у нас на должную высоту. Запущенные во время войны прудовые хозяйства восстанавливались крайне медленно, живая рыба появлялась в рыбных магазинах эпизодически и в количестве, совершенно недостаточном для удовлетворения спроса потребителей. Для выполнения плана торговли живой рыбой, хотя бы частично, Ленинградская контора Главрыбсбыта прибегала к таким методам, как заготовка и продажа будто бы живой корюшки.
В действительности корюшка никогда не выдерживала транспортировки ее в живом виде, а сдавалась нашим же производственным предприятиям уже уснувшей, но по цене живой рыбы. Направить уснувшую корюшку под видом живой в торговую сеть не решался даже сам Лембриков.
Если с торговлей живой рыбой дело обстояло плохо, то в охлажденной и мороженой рыбе в описываемое мною время недостатка в Ленинграде не было. Тогда наши моря и внутренние водоемы не были еще так обезрыблены. Нужно отдать должное энергии Лембрикова и его умению добиваться отгрузки рыбы для Ленинграда из разных районов страны в самом широком ассортименте. Еще весной 1947 года судаки и лещи поступали в Ленинград из Азова в таких количествах, что эстакада Кушелевского холодильника была забита ящиками с этой рыбой. Лембрикову и мне приходилось выезжать на этот холодильник даже ночью, чтобы заставить его администрацию поместить рыбу в холодильные камеры. Иногда для этого требовалось даже вмешательство городских партийных организаций.
Особенно оживленно шла торговля рыбным товаром перед праздниками 1-го мая и 7-го ноября. К этому времени из разных концов страны в Ленинград поступали деликатесные рыбные изделия. Наши предприятия выпускали балыки и теши из осетровых, белорыбицы и дальневосточных лососевых рыб. Для продажи на демонстрациях кулинарный цех комбината готовил пирожки с рыбной начинкой и некоторые другие кулинарные изделия.
Вход в кулинарный цех ограничивался особыми пропусками. На комбинате появлялись представители местного управления МГБ, проверявшими личные дела рабочих этого цеха. Несмотря на это, почти каждый раз имели место какие-нибудь эксцессы. То в пирожках оказывались гвозди, то в банках с треской в томате обнаруживались стекла. Виновники таких «вредительских действий» оставались неизвестными. Накануне праздников нормальная работа в коптильных цехах прекращалась. Шла усиленная заготовка пакетов, за которыми приезжали из Смольного и других учреждений, где работали нужные нашему управляющему люди.
Каждую весну для Кремля под особым наблюдением мастеров готовилась копченая невская корюшка наивысшего качества. Рыба тщательно сортировалась, укладывалась в особые щепеные корзиночки, которые обвязывались шпагатом, опечатывались и сдавались приезжавшему за ними сотруднику МГБ. Говорили, что Сталин очень любил копченую корюшку, и она готовилась специально для него.
Невская и ладожская корюшка ловилась в те годы в больших количествах. Первая пользовалась широким спросом. Вторая, уступавшая невской по величине и по вкусовым качествам, но продавшаяся по той же цене, несмотря на наши настойчивые просьбы о ее снижении, шла очень плохо. Большое количество ладожской корюшки залеживалось на холодильниках, высыхала и становилась неликвидной. Приходилось возбуждать ходатайство перед Правительством на предмет списания пришедшей в негодность рыбы.
Нечто подобное происходило и с икрой осетровых рыб. Ввиду непомерно высокой на нее цены, она почти не имела сбыта, скапливалась на холодильниках, понижалась в качестве и частью даже становилась непригодной для употребления в пищу. Правительство долго и упорно не соглашалось снизить цены на икру. Когда Ишков решился, наконец, обратиться по этому вопросу лично к Сталину, тот прогнал его из своего кабинета со словами: «Если сегодня не хотят покупать икру, так завтра начнут покупать!» В ту эпоху общего страха никто не брался из-за боязни ответственности решать даже самые мелкие вопросы. Так, например, для изменения рецептуры томатной заливки в консервах требовалась санкция правительства и чуть ли не самого товарища Сталина. Каждая допущенная в производстве погрешность рассматривалась как акт вредительства и строго наказывалась.
В первые послевоенные годы в Главк и в Министерство нельзя было показываться без «образцов» продукции рыбообрабатывающих предприятий. Для соблюдения декорума небольшая часть этих образцов поступала на официальную дегустацию. Большая же их часть расходилась между сотрудниками Главка и Министерства. В начале 1946 года Лембриков и я были на приеме у министра Ишкова. Нами заранее были подготовлены заявки на грузовые машины, оборудование и разные материалы. Большинство этих заявок было возвращено нам с резолюцией министра: «Главрыбснабу - выдать!» Лембриков уехал в Ленинград, а я отправился к начальнику Главрыбснаба, чтобы реализовать заявки с резолюциями министра.
Посмотрев эти заявки, начальник Главрыбснаба изрек: «Это еще ничего не значит, что министр пишет «выдать». Надо еще посмотреть, есть ли у нас все это». И вслед за этим неожиданно спросил: «А где же ваши копченые сиги?» В первый момент я подумал, что он шутит. Однако это оказалось далеко не шуткой. Мне пришлось позвонить в Ленинград, попросить прислать копченых сигов. После того, как сиги были доставлены в Москву, причем один ящик был препровожден на квартиру Ишкова, дело пошло как по маслу, и все наши заявки были удовлетворены.
Одно время в Главрыбсбыте работал в качестве заместителя его начальника по производственной части Василий Пантелеймонович Петренко, которого я знал по Дальнему Востоку. Всем были известны его принципиальность и безукоризненная честность. Когда Петренко приехал в Ленинград, я, к большому моему удивлению, узнал, что он принял предложение Лембрикова остановиться у него на квартире. Признаюсь, меня это сильно покоробило. Петренко заметил мое недоумение и, оставшись со мной наедине, объяснил, что он остановился у Лембрикова со специальной целью - ознакомиться с его домашним образом жизни и выяснить, что он собой представляет. Петренко убедился в том, что Лембриков живет явно не по средствам и имеет какие-то нелегальные источники обогащения, но делает это очень умно и тонко. Я рассказал Петренко о моих столкновениях с Лембриковым и о моем намерении расстаться с ним.
Петренко порекомендовал мне потерпеть еще немного и сообщил мне под секретом, что песенка Лембрикова, видимо, спета. Оказывается, в Центральный комитет партии поступило заявление бывших сослуживцев Лембрикова по Управлению государственными резервами, в котором сообщалось о его дезертирстве из армии и незаконном получении брони. Однако Лембрикову на этот раз удалось выйти из воды сухим. Помог ему в этом его приятель - заместитель министра Государственных резервов Горчаков. Он опроверг в Центральном комитете партии выдвинутое против Лембрикова обвинение и поручился в его невиновности.
Вопрос о дезертирстве Лембрикова был поднят вторично уже после моего ухода из Ленинградской конторы Главрыбсбыта, когда первым секретарем областного и городского комитетов партии был товарищ Андрианов. Сотрудники управления резервов разыскали бывшего комиссара той части, в которой Лембриков служил в начале войны. Андриановым была назначена специальная комиссия для расследования этого дела, подтвердившая и дезертирство, и незаконное получение брони. Лембриков был снят с занимаемой должности и исключен из партии. Несколько лет он проработал в должности рядового инженера в тресте «Ленрыба».
Когда после смерти Сталина были реабилитированы репрессированные при нем Попков, Лазутин и другие деятели ленинградской партийной организации, Лембрикову удалось как-то прикинуться жертвой «культа личности» и вновь всплыть на поверхность. Его восстановили в партии и назначили сначала заместителем управляющего трестом «Ленрыба», а потом заместителем управляющего Ленинградской конторы «Росмясорыбторг», образованной путем слияния мясной и рыбной сбытовых организаций.
Чаша моего терпения переполнилась, когда после трагической гибели моей жены в марте 1948 года (она была убита бандитами в нашей квартире), вместо того, чтобы поддержать меня в исключительно тяжелое для меня время, Лембриков нанес мне неслыханное оскорбление. Уезжая в Москву, он заявил мне, что не может оставить меня своим заместителем, так как ходят слухи о моей причастности к убийству. Я назвал его в лицо негодяем и ударил бы его по лицу, если бы меня не удержал кто-то из присутствовавших при этом сотрудников конторы. Не помню, что еще я наговорил ему. Я не мог сразу же бросить работу в конторе и уехать из Ленинграда. Пришлось дождаться поимки преступников и суда над ними. С отвращением ходил я на работу, стараясь не встречаться с Лембриковым. Наконец, я уехал в Москву хлопотать о переводе на другую работу.
В моих воспоминаниях о работе в Ленинградской конторе Главрыбсбыта я ничего не сказал о взаимоотношениях с другими организациями. В их числе следует, прежде всего, назвать Ленинградское управление государственной рыбной инспекции, с которым мне больше всего приходилось сталкиваться в работе. Возглавлял эту инспекцию вначале Василий Александрович Емельянов, с которым я познакомился еще в двадцатых годах. Это был тот самый Емельянов, который вместе со старшим своим братом приютил в 1912 году Ленина в Разливе, когда тот скрывался от Временного правительства. Василий Александрович был способным и вполне порядочным человеком. Вероятно, он пошел бы далеко, если бы не его чрезмерное пристрастие к спиртным напиткам, портившее ему карьеру.