Милькин Иосиф Ефимович. Киноинженер 2
...Летом 1941 года под Новгородом был подбит немецкий самолёт-истребитель. Самолёт приземлился в расположении моего батальона. Лётчика схватили и привели ко мне. Увидев, что при обстреле лётчик был ранен и его правая нога в крови, я вызвал батальонного врача, чтобы он осмотрел летчика и оказал ему первую медицинскую помощь. Батальонный врач был еврей, что можно было безошибочно определить по его внешнему виду.
Надо сказать, что в начальный период войны немцы вели себя предельно нагло, а этот пленный лётчик, на свою беду, ещё умел довольно сносно говорить по-русски. Увидев подходившего врача, он закричал:- Жид, не подходи! Это сразу решило его судьбу. Я приказал отобрать у него все документы, а его прислонить. Когда его поставили к стенке, он стал убеждать меня в том, что его не надо убивать, так как он может быть для меня очень ценным человеком. Внимательно выслушав его, я сказал, что для меня самый ценный немец - это мертвый немец. По выражению его лица я увидел, что на этом свете он мой сарказм не понял. А понял ли на том свете - не знаю.
Летом 1941 года моя небольшая семья, жена и маленький сын, жили на даче в подмосковном посёлке Валентиновка, примерно в часе езды по Северной железной дороге. Я работал в Москве, а вечером в субботу приезжал на дачу, чтобы выходной день провести с семьёй. Утром в воскресенье 22 июня я проснулся, но ещё не встал, и лёжа в постели, услышал, как женщины во дворе громко разговаривают и повторяют слово «война, война». «Какая война, что они мелят?» - подумал я. Я встал, оделся и вышел на веранду дачного дома.
И тут я увидел, что к нам на дачу приехал мой тесть, отец Галины, Сергей Григорьевич Котлецов. Он был профессиональный военный, полковник, ещё в царское время закончивший Алексеевское пехотное училище. О войне он знал не понаслышке, воевал ещё в германскую. После революции он перешёл на службу в Красную армию, поняв, что это единственно правильное решение для русского офицера. Он был большим специалистом по стрелково-пулемётному оружию. Работал на научно-испытательном полигоне в Щурово под Москвой.
Там испытывали револьверы, винтовки, пулемёты. Сергей Григорьевич был руководителем испытаний оружия на последней стадии, после всех доводок и исправлений. Зная, что я, отслужив действительную службу, был аттестован как командир радиовзвода, гордился мною. Уже находясь на фронте, я узнал, что Сергей Григорьевич неоднократно просил отправить его в действующую армию. Однако его возраст никак не позволял этого сделать. Во время войны он служил преподавателем на курсах ускоренной подготовки командного состава.
Подойдя ко мне, он достал из карманов две бутылки водки, поставил на стол, сказав:- Ну, Иосиф, вот и началась война. Давай выпьем за военное счастье. Эта война лёгкой и скорой не будет. Всё, что болтали по радио и писали в газетах - это ерунда. Немец - враг умный и коварный. Победить его будет трудно. Учти это на фронте.
Долго мы ещё разговаривали с ним, сидя за дощатым столиком в саду. Много я услышал от него полезных советов, которые пригодилось мне в дальнейшем на военной службе. Понял я тогда одно, что война будет долгой и трудной, а шансов вернуться с неё живым у меня почти нет.
Утром следующего дня я пришёл к Михаилу Ильичу Хрипунову, бывшему в то время заместителем председателя Комитета по делам кинематографии. Ему подчинялось техническое управление, в котором я работал. Я ему сказал: - Михаил Ильич, началась война, я командир запаса и мой долг идти на фронт. Распорядитесь, пожалуйста, дать мне грузовую машину, чтобы привезти с дачи семью. - Машину возьми, - сказал Хрипунов, - семью привези, но в такое время надо решать не сердцем, а головой.
В это время в кабинет к Хрипунову вбежал Серёжка Кузнецов. Он работал у нас в отделе. - Иосиф! - закричал он, - давай скорее военный билет. Я должен отдать его в отдел кадров для бронирования.
Я сказал, что билета у меня с собой нет, я его не ношу с собой. На самом деле военный билет лежал у меня во внутреннем кармане пиджака, т. к. я уже рещил, что буду делать дальше. От Хрипунова я отправился в Свердловский Райвоенкомат за назначением в действующую армию. Там я представился комиссии как командир радиороты. Незамедлительно я получил назначение командиром радиобатальона 67-го отдельного полка связи. Два дня мне дали на получение материальной части и формирование радиобатальона. Комплектование происходило на территории воинской части связи в районе улицы Матросская Тишина. На третий день мы выехали на Северо-Западный фронт.
В первые дни войны порядок отправления воинских частей на фронт производился очень торжественно. В начале платформы у паровоза строился комендантский оркестр. Когда эшелон был подготовлен к отправке, командиры подразделений отъезжающей части выстраивались рядом с оркестром. Командир, ответственный за отправку эшелона, подходил к паровозу и давал команду на отправление. Оркестр начинал играть Гимн (тогда это был Интернационал), под музыку эшелон трогался с места и сначала медленно, а потом, постепенно ускоряя ход, двигался вдоль платформы.
Мой батальон занимал в эшелоне несколько платформ: на них размещались радиостанции и личный состав. Когда платформы моего батальона проходили мимо меня, я стоял по стойке «смирно», приложив ладонь правой руки к козырьку фуражки. Когда проходила последняя платформа, я ловко вскочил на неё и присоединился к бойцам, с которыми мне пришлось долгое время вместе воевать, деля поровну все тяготы и горести тяжёлого военного времени.
Точно так поступали командиры всех подразделений, отправлявшихся на фронт с этим эшелоном. А командир эшелона вскакивал в самый последний вагон. Так воинские эшелоны уходили на Запад, навстречу войне.
На фронте я находился до конца войны. Потом ещё несколько месяцев оставался в армии. Демобилизован был лишь в ноябре 1945 года. Видно не зря мы с Сергеем Григорьевичем основательно выпили за военное счастье. Несмотря на то, что я всё время был на передовой, я, как видите, не погиб и даже не был ранен. Подчинённых мне радистов я старался беречь, насколько это было в моих силах. Я понял, что кроме военного счастья, надо было иметь ещё и смекалку. Или, как говорят: «Бог-то бог, да и сам будь неплох!».
...Фронт наш проходил в основном в местах лесных и болотистых. Большим количеством громких операций наше северо-западное направление не отличалось. Однако мы оттягивали на себя значительное количество гитлеровских войск, рвавшихся к Москве и Ленинграду. Когда я получал приказ о передислокации узла связи в другое место, я сначала по карте изучал расположение нового места, затем днём пешком, как правило, с одним сопровождающим, проходил дорогу к этому месту, оставляя по пути заметные знаки (обрубленные ветки, или зарубки на деревьях) такие, чтобы их можно было различить ночью. Машины с радиостанциями и личный состав ночью перебирался к новому месту расположения. Это значительно снижало риск привлечь к себе внимание противника. Я всегда ехал на передней машине. За всю войну при таких переходах я не потерял ни одного бойца.
..У немцев был двухфюзеляжный самолёт-разведчик. Когда смотришь на него с земли, он выглядит, как летающая рама. Солдаты так его и называли - рама. Летала эта рама с каким-то особенно противным, зловещим завыванием.
Обычно, если рама несколько минут кружила над одним и тем же районом, то через короткое время обязательно прилетали бомбардировщики и этот район усиленно бомбили. От таких бомбёжек наши войска несли существенные потери. Не было потерь от бомбёжек только в батальоне, которым я тогда командовал. Я заметил, что рама никогда дважды не кружит над местом, которое уже обработали бомбардировщики. Поэтому, когда начиналась очередная бомбёжка, я располагал свой батальон на месте, уже перепаханном бомбами. Поэтому от таких бомбёжек потерь в личном составе и технике у меня тоже не было. Один из бойцов моего батальона сказал мне, что солдаты дали мне прозвище «фартовый». После сложных ситуаций, из которых мы выходили без потерь, они говорили: «Ну, наш «фартовый» без осечки!» Вообще мои ребята относились ко мне с уважением.
Служба моя проходила в войсках Северо-Западного, 2-го и 3-го Прибалтийских и Ленинградского фронтов. Начинал я войну лейтенантом, а закончил в звании гвардии майора, которое было мне присвоено в начале 1943 года. Званием этим я горжусь и до сих пор. Во время войны я занимал следующие должности: командир радиороты 67-го отдельного полка связи СЗ фронта с временным исполнением обязанностей командира батальона; командир радиороты 8-го гвардейского отдельного батальона связи 1-го гвардейского стрелкового корпуса СЗ фронта; помощника начальника радиоотдела оперативно-технического Управления связи СЗ фронта; помощника (а затем и старшего помощника) по радио начальника отдела связи штаба 14-го гвардейского стрелкового корпуса, входившего поочерёдно в состав 1-го, 2-го Прибалтийских фронтов и Ленинградского фронта.
Шестнадцатым полком связи в первые полтора года войны командовал полковник Семенихин Пётр Фёдорович. В дальнейшем он стал начальником связи Северо-Западного фронта.
В полку служило много женщин. Они были телефонистками, телеграфистками, шифровальщицами, медсёстрами, поварихами и санитарками.
Кроме обычных забот и хлопот, связанных с командованием полком, на Семенихина навалилась ещё одна беда - женщины стали болеть экземой, и никакие лекарства, имевшиеся в медчасти полка, не помогали. Полковые медики буквально с ног сбились, не зная, как справиться с этой бедой.
А вылечил женщин, как это ни странно, строевой офицер - сам командир полка полковник Семенихин. Прежде всего, он приказал установить около землянок, в которых жили женщины, большой чугунный котёл, под которым всё время горел костёр. Таким образом в котле постоянно была горячая вода. Кроме того, он послал офицера-порученца в Бологое, ближайший к полку город, и тот привёз несколько эмалированных тазов, по числу женских землянок, в которые эти тазы и были розданы.
Кроме того, он освободил женщин от строевой подготовки и втрое сократил для них время политзанятий. Таким образом, у женщин появилась возможность помыться в любое время суток.
Офицер, ездивший за тазами в Бологое, нанял, по приказу полковника, женского парикмахера и привёз этого вольнонаёмного мастера в полк. Результат этих мероприятий не замедлил сказаться: экзему как рукой сняло, женщины преобразились и повеселели. Некоторое время спустя я спросил полковника, как он додумался до такого вроде бы простого метода лечения женщин. - Очень просто, - ответил полковник, - я понял, что санитарно-гигиенические условия жизни, при которых мужчины здоровы, для женщин недостаточны, и дал им возможность заниматься личным туалетом, когда им это надо.
И дальше на протяжении всей войны, помня этот разговор с полковником, всегда, как только позволяли условия, мы устраивали для наших радисток что-то вроде бани. Эта могло быть просто огороженное место, где устанавливался бак с подогретой на костре водой. Однажды, летом 1943 года я верхом проезжал через тылы корпусного батальона связи. Проезжая мимо такой бани, где в это время мылись связистки, я невольно услышал такой разговор:- Девчата, - спросил один голос, - не видели, где мои штаны, не могу их найти. - А ты посмотри на другой ноге, - весело посоветовал другой голос, - может быть, они там.
..До начала войны никто, видимо, не предполагал, что придётся призывать на военную службу большое количество женщин на должности, в которых женщины
справляются не хуже, а зачастую и лучше, чем мужчины. В результате этого не было предусмотрено специальной формы для женщин: ни белья, ни обуви. Выдавалось им всё мужское, только, по возможности, да и то не всегда, небольшого размера.
Посмотрев, как одеты мои радистки, я приказал выдать им по дополнительному комплекту нижнего белья, разумеется мужского, обеспечить их ножницами и нитками, чтобы они могли сами сшить себе то, что им нужно, что им больше подходит.
...Собственно все радистки были молоденькие девушки, семнадцати - восемнадцати лет, в большинстве своём хрупкие, щупленькие, с размером обуви максимум 36, а то и вовсе 33-34. А выдали им кирзовые солдатские сапоги минимум 39 размера. Как они приспосабливались к такой обуви и представить невозможно. Вот как-то раз вновь прибывшая в мой батальон радистка Валя Хохрякова, девушка невысокого росточка, худенькая, явилась отрапортовать мне о прибытии для дальнейшего прохождения службы. Приняв рапорт и сказав ей, чтобы она пошла располагаться на новом месте, я невольно посмотрел ей вслед и увидел, какого труда ей стоит передвигаться в сапогах такого размера, что обе её ноги могут поместиться в один сапог. (Уже при встречах после войны, вспоминая этот эпизод, она рассказывала, что у неё была единственная мысль, как бы на ходу ноги не выскочили из сапог.)
Надо было что-то придумывать. Я узнал, что один парень из моего батальона до войны был сапожником. Тут же я дал ему команду сшить для всех девушек сапожки по размеру. Для этого я выдал ему брезентовые палатки, а для подошв использовали кожаные сёдла, а также всё, что удалось раздобыть для этой цели. Как же радовались мои радистки обновкам, а больше всего, как я подозреваю, радовались тому, что в тяжёлых условиях фронта о них проявляют человеческую заботу.
...Как я проходил собеседование на выездной комиссии Летом 1973 года правительство Афганистана обратилось к Советскому правительству с просьбой помочь построить в Кабуле киностудию. Меня вызвали в Министерство кинематографии СССР и предложили поехать в Афганистан, выбрать площадку для строительства киностудии и составить проектное задание. Предложили это мне потому, что после землетрясения в Ашхабаде я руководил строительством и вводом в эксплуатацию Ашхабадской киностудии. Туркмения и Афганистан соседи, расположенные рядом, следовательно, климатические условия одинаковые, вот в Министерстве и решили использовать мой опыт.
Когда мне предложили эту работу, я, не раздумывая, согласился. По существовавшим тогда правилам я до получения загранвизы должен был пройти собеседование в так называемой выездной комиссии.
Такие комиссии были организованы при всех райкомах партии. В эти комиссии назначали старых коммунистов, которые за многолетнее пребывание в рядах партии убедительно доказали, что никаким практическим и полезным делом они заниматься не могут. Им это не позволяют их умственные и организаторские способности. Но когда такие люди видят, что кто-то от них зависит, что от их решения зависит судьба человека, которому они втайне очень завидуют, то они не упускают случая покуражиться над таким человеком, потешить свои мелкие душонки. Вот перед такими людьми я и предстал для собеседования.
Комиссия состояла из семи человек: четырёх мужчин и трёх женщин. Все они имели очень важный вид. Так выглядят люди, имеющие много прав и никаких обязанностей. Председательствовал плюгавый мужичонка с розовыми щёчками и такой же розовой лысиной. В общем, вся мужская часть комиссии походила на важных надутых индюков. Женщины выглядели просто злыми стервами, обозлёнными на весь мир за то, что за всю свою многолетнюю жизнь так и не ухитрились выйти замуж.
Я вошёл и представился. Тогда председатель комиссии, надменно взглянув на меня, ехидным голосом спросил: - Так куда это Вы, товарищ Милькин, хотите поехать?
- Никуда, - ответил я. - То есть как это никуда? - растерянно удивился моему ответу председатель.- А вот просто так - никуда, - ответил я, - мне и дома хорошо. Подштанников у меня достаточное количество, а заграничными шмотками я вообще не интересуюсь.- Позвольте, позвольте, - взволнованно закудахтал председатель, крайне удивлённый моими словами, - а вот у нас тут документ, в котором говорится о Вашей поездке в Афганистан.
- Так это МЕНЯ просят съездить в Афганистан, а сам я никуда не прошусь. Наступила неловкая пауза. Как видно, такие странные ответы на свои вопросы комиссия услышала впервые.Вдруг председатель, как бы очнувшись от задумчивости, сказал: - Полагаю, что собеседование всех нас удовлетворило, и согласие на поездку товарища Милькина мы даём единогласно!Все дружно закивали головами.
«Боже мой, - подумал я возвращаясь домой с заседания комиссии, - неужели и в более высоких инстанциях сидят такие же недоумки?! Если это так, то Советскому Союзу в самое ближайшее время придёт полный капут, чтобы не сказать хуже». Это моё предположение десятка через полтора лет сбылось. А поездка в Афганистан, к счастью, так и не состоялась: там началась заварушка типа выяснения отношений между разными кланами, а потом пошло и пошло. . . и до сих пор, кажется, афганцам не до кинопромышленности.
Встречи с Фурцевой Когда я работал главным инженером Центральной студии документальных фильмов, мне приходилось неоднократно встречаться по разным служебным делам с Екатериной Алексеевной Фурцевой, бывшей тогда министром культуры. Однажды Фурцева собрала большое совещание, на которое был приглашен и я. До этого я с Фурцевой никогда не встречался, но слышал, что это деловая, энергичная женщина, опытный руководитель. Пришедших на совещание, Е.А. Фурцева встречала в дверях своего кабинета. Я подошёл к ней, чтобы представиться, но не успел я назвать своё имя и должность, как она, приветливо улыбнувшись, сказала: «Проходите, товарищ Милькин, садитесь».
Я был удивлён таким приёмом, а впоследствии неоднократно пришлось убедиться, что это стиль её работы: к встречам с людьми она серьёзно готовилась и всегда знала, кто и зачем к ней идёт. Вопросы она решала оперативно. Приведу такой пример. В те времена в Москве был небольшой заводик. Назывался он ГОСТАСВЕТ и выпускал он осветительную аппаратуру для театров и эстрады. Наши кинооператоры тоже пользовались на съёмках осветительными приборами, выпускаемыми этим заводом. Да других-то производителей и не было.
Подошло время заказать новые осветительные приборы, так как старые почти все уже вышли из строя. Студия составила заявку и отправила её на завод.
А за это время случилось вот что. По идее Н.С. Хрущёва управление всем народным хозяйством и промышленностью было реорганизовано. Появились Советы народного хозяйства, так называемые Совнархозы (СНХ). В ведение одного из СНХ и был передан этот завод. Совнархозу осветительная аппаратура была сосем не нужна. Производство её он прекратил и поручил заводу изготовлять электрические приборы для забоя скота, так как в стране намечался очередной подъём сельского хозяйства, закончившийся, впрочем, как и все предыдущие и последующие, полным крахом.
Узнав о том, что осветительную аппаратуру нам получить негде, мне не оставалось ничего другого, как обратиться к министру культуры, да к тому же и члену ЦК Е.А. Фурцевой. Этот вопрос она решила быстро, буквально произнеся несколько фраз. Она при мне позвонила председателю Совнаркома и спросила, есть ли у него второй партбилет. Тот удивился вопросу и ответил, что второго партбилета у него нет, ему и одного достаточно, и поинтересовался, почему его об этом спрашивают.
Ответ Е.А. Фурцевой был краток и чёток:- Потому, что за Ваши непродуманные действия партбилет мы у Вас отнимем.
Тут же председателю СНХ было приказано возобновить на заводе ГОСТАСВЕТ производство осветительных приборов. Таким образом, вскоре студия получила столь необходимое ей оборудование. Не могу удержаться, чтобы не сказать о том, что Екатерина Алексеевна Фурцева была очень красивой, стройной женщиной, всегда элегантно одетой, красиво причёсанной. На её светящемся умом лице всегда было приветливое выражение. Она подтверждала истину, что каждое правило всегда имеет исключения. Ведь, как правило, красивые женщины бывают махровыми дурами. А она была и красива, и умна. Фурцева была замужем. Фамилия её мужа была Фирюбин. Однажды её спросили, почему она не берёт фамилию мужа. Она ответила:- Я хочу, чтобы меня знали как Фурцеву, а не как чью-то жену.
Такой она и запомнилась, Екатерина Алексеевна Фурцева, тем, кто её знал, как умная, красивая женщина - настоящий государственный деятель эпохи социализма (пока не развитого) в России, т.е. в СССР.
Михаил Иванович Мумжиев ...В начале пятидесятых годов директором завода по производству киноплёнки в городе Шостке Сумской области работал Михаил Иванович Мумжиев. По национальности он был болгарин, а каким ветром его занесло в Шостку, даже он сам объяснить не мог. Главным инженером завода был Авербух, главным эмульсионером работал Виленский. Естественно, что оба они были евреи. Да и все остальные ответственные руководящие должности также занимали евреи. Завод работал ритмично и производственный план всегда не только выполнял, но и перевыполнял.
И тут подошло время, когда началась крупномасштабная борьба с космополитизмом. Выражалась она в том, что евреев выгоняли со всех занимаемых ими должностей. Республиканские власти из Киева стали весьма настойчиво «советовать» Мумжиеву на всех ответственных должностях на заводе заменить евреев людьми местной национальности, то есть украинцами. Мумжиев отвечал: «Будет сделано! Подбираю кандидатуры». Завод продолжал спокойно работать. На все последующие указания из Киева Мумжиев отвечал: «Будет сделано! Подбираю кандидатуры».
В конце концов, терпение украинских властей кончилось, и Мумжиева вызвали в Киев «на ковёр». Пока он ехал, в газетах и по радио было сообщено, что пресловутое «дело врачей», с которого и началась широкомасштабная кампания, было сфабриковано и выгнанных с работы специалистов-евреев стали возвращать на место. Когда Михаил Иванович Мумжиев добрался в Украинский партийный комитет, ему сказали: «Вопрос, по которому мы Вас вызывали, потерял актуальность. Отдохните пару дней, возвращайтесь на свой завод и продолжайте спокойно работать».
Почему Гунгер перестал давать советы ..Игорь Феликсович Гунгер был звукооператором. И профессию свою очень любил. А ещё он любил давать полезные, с его точки зрения, советы, как улучшить работу цеха звукозаписи. То, что для внедрения его полезных советов надо не только перестроить всю налаженную работу звукоцеха, но и перестроить систему взаимодействия цеха с другими цехами студии, ему в голову как-то не приходило.
Советы он давал часто. Создавалось впечатление, что он перманентно беременен всяческими советами, а рожать их повадился ходить в мой кабинет. От этих регулярных визитов я постепенно дозрел до кондиции. При виде входящего Гунгера, у меня появлялось желание хватить его чем-нибудь увесистым по голове и похоронить за свой счёт. Удерживал только Уголовный кодекс, и, в частности, статья об ответственности за преднамеренное убийство при отягчающих вину обстоятельствах. Однако, как ни странно, выход из создавшегося тупика подсказал сам Гунгер. Однажды он влетел в мой кабинет с пунцовым от возмущения лицом и сообщил, что в тонателье кто-то поставил табуретку на микшерский пульт. Я сказал, что это действительно безобразие и поинтересовался, снял ли он эту табуретку. Гунгер ничего не ответил, повернулся и ушёл.
И тут меня осенило. Давая свои ценные полезные советы, Гунгер утверждал, что внедрить их очень легко и для этого достаточно поручить эту работу одному толковому человеку, хорошо знающему технологию звукозаписи.
Я завёл тетрадь, в которую аккуратно записывал всё, что рождала буйная фантазия Гунгера, не забывая поставить дату внесения совета, с указанием его мнения, что внедрить это очень просто. Постепенно таких записей накопилось изрядное количество. Тогда я пригласил к себе Гунгера и сказал, что внимательно рассмотрел все его предложения, нашёл их очень полезными и поручаю ему работу по внедрению этих предложений в технологию звукозаписи.
- Позвольте, - прервал меня Гунгер, - но у меня нет времени для этой работы. Я ежедневно занят на звукозаписи кинофильмов и киножурналов.
- Ну, это не причина, - ответил я, - на время внедрения Ваших предложений мы освободим Вас от работы по звукозаписи, а чтобы Вы не пострадали материально, сохраним Вам среднюю зарплату за полгода. - Извините, - снова прервал меня Гунгер, но это очень трудная работа и вряд ли её сможет выполнить один человек, даже если освободить его от других обязанностей. Тут я вытащил из стола свою тетрадь и спросил его, когда он врал: тогда, когда говорил, что внедрить его предложения просто или врёт теперь, когда говорит, что внедрение - дело очень трудное.
Гунгер как-то обмяк, как футбольный мяч, из которого выпустили воздух, и ушёл, не попрощавшись.
Больше полезных советов он не давал. Как Вы думаете, почему?
Причина отказов ...Когда человек ищет работу, то, естественно, он хочет знать, что надо делать и сколько он будет за эту работу получать. А может ли быть, чтобы два совершенно разных человека, не знакомых между собой, отказались от выгодных условий работы, сформулировав отказ одними и теми же словами? По теории вероятностей такой случай возможен, но маловероятен. Тем не менее, я знаю два таких случая. Первый раз я услышал это от подполковника Рудика, а второй раз - от инженера Попова.
..С подполковником Рудиком я познакомился и подружился, находясь в резерве комсостава Харьковского военного округа, в ноябре 1945 года. Оба мы ждали приказа о демобилизации: я как командир, призванный на войну из запаса, а подполковник Рудик, кадровый офицер, получивший за войну три ордена и пять ранений, как непригодный к дальнейшей строевой службе. После ноябрьских праздников делать в резерве было нечего и мы, как говорится, устали от безделья. Как-то Рудик сказал мне:
- Слушай, тут под Харьковом, совсем близко, примерно час езды на автобусе, село, в котором я родился и вырос. Давай съездим туда и посмотрим, как живут мои односельчане.
Я с охотой согласился, и мы поехали.
В селе у Рудика оказались какие-то дальние родственники, пригласившие нас пожить у них. Через два дня вышли мы с Рудиком на улицу прогуляться и встретили местного священника отца Бориса. У этого священника было интересная биография. Священником он стал ещё до революции, окончив духовную семинарию. После революции он снял с себя сан священника, пошёл работать в райземотдел и вскоре вступил в партию. Он оказался весьма энергичным администратором и был выдвинут на должность заврайземотдела.
Случилось так, что после Великой Отечественной войны в селе, где стояла церковь, но не было священника, а Советская власть в это время установила дружеские отношения с Русской православной церковью. Поэтому заврайземотдела вызвали в Райком партии и предложили срочно сдать дела и занять вакантное место настоятеля местной церкви.
- Как же так? - удивился он, - я ведь сложил с себя сан.
Но райкомовцы тоже неплохо разбирались в церковных делах и растолковали ему, что снять сан со священника может только Священный Синод, а раз Синод с него сан не снимал, то он остаётся полноправным священнослужителем, несмотря на перерывы в церковной службе. Таким образом, он вновь начал работать по первоначальной специальности.
Распростившись с нами, отец Борис сказал:- Что же Вы, уважаемые фронтовики, к односельчанам заходите, а мой дом обходите стороной? Зря обижаете. Убедительно прошу пожаловать ко мне на обед. На другой день мы пришли в гости к отцу Борису. Матушка-попадья постаралась, обед был обильный и вкусный, да и «горло промочили» изрядно, а это означало, что выпивки было достаточное количество. После обеда начался душевный разговор «за жизнь». Отец Борис спросил Рудика, чем тот собирается заняться после демобилизации. - Ума не приложу, - сказал Рудик, - ведь гражданской специальности у меня нет. Кому я нужен? Может Вы возьмёте меня к себе?
Сказал он это в шутку, но отец Борис внимательно посмотрел на Рудика и сказал:- Подумайте. У нас кадров не хватает. А такие люди, как Вы, нам очень нужны. А захотите, именем Божьим посвятим и приход хороший дадим.
На следующий день после этого разговора я уехал, а Рудик остался в селе еще на пару дней. Когда он вернулся, я спросил его:- Ну, как ты решил, пойдёшь в попы? Работёнка не пыльная, а хороший приход на дороге не валяется. - Нет, - с грустью ответил Рудик, - отказался и от посвящения и от хорошего прихода. Понимаешь, сейчас церковь в почёте. А вдруг опять станут говорить, что религия опиум для народа. Так ведь тогда я и срок хороший могу получить.
Случай второй: В Москву с фронта инженер-строитель Попов Михаил Иванович возвратился не очень отягощённым громоздким имуществом. Всё его движимое и недвижимое имущество составляли: гимнастёрка и брюки ХБ-БУ (хлопчато-бумажные, бывшие в употреблении), изрядно потрёпанная шинель и яловые сапоги со стоптанными каблуками. Перед ним стояли две проблемы, требующие срочного решения: избавиться от вшей и найти работу с большой зарплатой.
Первая проблема была решена быстро. Михаил Иванович пошёл в баню, попарился, вымылся, надел чистое бельё и новые портянки, а вшивое бельё и пропотевшие портянки оставил в бане в качестве премии банщикам за хороший пар.
Решение второй проблемы большого труда тоже не представляло. Опытных строителей не хватало, и он быстро получил работу в одном из ремонтно-строительных предприятий. В Москве было много церквей, больших и маленьких. После революции, когда специальным декретом правительства церковь была отделена от государства, большинство церквей было закрыто. Часть церквей просто заколотили, часть разрушили, а часть использовалась для хранения всякого ненужного хлама. С течением времени стены церквей разрушались, а внутренняя роспись стен и потолков пропадала.
После Великой Отечественной войны декрет об отделении церкви от государства не то что отменили, но он стал как-то немоден, и по ходатайству руководства Московской епархии здания сохранившихся церквей вернули епархии, которая энергично взялась за их восстановление в первоначальном виде.
Случилось так, что одну из церквей поручили восстановить ремонтно-строительному предприятию, где работал инженер-строитель Попов Михаил Иванович. Надо сказать, что Михаил Иванович был не только опытным строителем, но и обладал большими художественными способностями и художественным вкусом. Поэтому он не только исправлял повреждения стен и потолка церкви, но и восстановил их художественную роспись.
Принимать работу приехали представители Священного Синода. Осмотрев церковь, они пришли в восторг и долго горячо благодарили Попова за отличную работу. А спустя два дня Михаила Ивановича попросили прийти для беседы в Священный Синод. В Синоде ему сказали, что они очень довольны его работой и предложили ему перейти к ним на работу по восстановлению возвращённых церковных зданий. - Вам, - сказали ему, - не нужно будет заботиться о найме рабочих. Нужное количество рабочих мы наймём сами. Ваша же задача будет заключаться в восстановлении церквей в их первоначальном виде. Мы знаем, - продолжали они, - что Вы получаете стандартную зарплату в 120 руб. Мы предлагаем Вам зарплату в 1200 рублей, причём получать её Вы будете в запечатанном конверте и ни в каких ведомостях расписываться Вам не придётся. Подумайте, а через пару дней сообщите, принимаете наше предложение или нет.
Всё это Михаил Иванович рассказал мне, вернувшись после беседы в Синоде, и спросил совета, как ему поступить. Но я сказал, что советовать ничего не могу, а решать этот вопрос он должен сам. Встретившись с Михаилом Ивановичем через несколько дней после этого разговора, я спросил его, что он решил насчёт работы в Синоде.
- Отказался, - с огорчением сказал Михаил Иванович, - сейчас в стране одна политическая ситуация, а сколько она продержится, неизвестно. Конечно, получать большую зарплату хочется, да и работа очень интересная. Но ты же знаешь, что ничего стабильного в нашей стране нет. А изменится политическая ситуация, так за работу в Синоде можно и срок большой получить.
Как Костя Либусь получал назначение в отряд космонавтов Сразу после окончания мединститута Костя Либусь был призван на действительную военную службу, зачислен в кадры армии и направлен для прохождения службы в авиадивизию, дислоцированную под Москвой, в поселке Кубинка. В этой дивизии Костя прослужил всю войну, и после войны место его службы не изменилось.
Специальностью Кости была отоларингология. Но Костя был не просто врач-отоларинголог, а, как говорится, Богом данный специалист в этой области медицины.
О его отличной работе в авиадивизии стало известно в авиационных кругах, и когда в конце пятидесятых годов стал формироваться отряд космонавтов, Костю затребовали в отряд в качестве врача.
Но назначение не состоялось. Работники особого отдела отклонили его кандидатуру на том основании, что отец Кости священник. Кем является его отец, Костя никогда и ни от кого не скрывал и в автобиографии всегда писал, что родом он из небольшого городка в Белоруссии, где его отец служит священником местной церкви.
Своё решение особисты подкрепляли ещё и таким доводом: городок, где жил отец Кости, был во время войны временно оккупирован немцами и ещё неизвестно, как этот священник вёл себя при немцах.
Никаких сведений о поведении Костиного отца при немцах у них не было. Но особисты были людьми бдительными и твёрдо усвоили правило: лучше перебдеть, чем недобдеть. Поэтому на неоднократные запросы о переводе Кости в отряд космонавтов неизменно следовал отказ. В конце концов, космонавтам эта переписка надоела, и они командировали своего представителя в городок, где жил Костин отец, чтобы на месте точно собрать сведения о его поведении при немцах.
Собранные сведения космонавтов и удивили, и обрадовали. Оказалось, что этот скромный и незаметный священник в самом начале войны по собственной инициативе установил связь с партизанами, действовавшими в этом районе, и организовал в подвале церкви тайник, куда партизаны прятали добытые оружие и боеприпасы.
Когда к городу подходили войска Советской армии, партизаны, вооружившись оружием, собранным в тайнике, перебили всех немецких и русских полицаев и наши войска вошли в город без боя. Когда все это стало известно, Костя наконец получил назначение в отряд космонавтов. А особисты перед Костей за причиненные ему неприятности даже не извинились. Воспитание не позволило.
Надо сказать, что в начальный период войны немцы вели себя предельно нагло, а этот пленный лётчик, на свою беду, ещё умел довольно сносно говорить по-русски. Увидев подходившего врача, он закричал:- Жид, не подходи! Это сразу решило его судьбу. Я приказал отобрать у него все документы, а его прислонить. Когда его поставили к стенке, он стал убеждать меня в том, что его не надо убивать, так как он может быть для меня очень ценным человеком. Внимательно выслушав его, я сказал, что для меня самый ценный немец - это мертвый немец. По выражению его лица я увидел, что на этом свете он мой сарказм не понял. А понял ли на том свете - не знаю.
Летом 1941 года моя небольшая семья, жена и маленький сын, жили на даче в подмосковном посёлке Валентиновка, примерно в часе езды по Северной железной дороге. Я работал в Москве, а вечером в субботу приезжал на дачу, чтобы выходной день провести с семьёй. Утром в воскресенье 22 июня я проснулся, но ещё не встал, и лёжа в постели, услышал, как женщины во дворе громко разговаривают и повторяют слово «война, война». «Какая война, что они мелят?» - подумал я. Я встал, оделся и вышел на веранду дачного дома.
И тут я увидел, что к нам на дачу приехал мой тесть, отец Галины, Сергей Григорьевич Котлецов. Он был профессиональный военный, полковник, ещё в царское время закончивший Алексеевское пехотное училище. О войне он знал не понаслышке, воевал ещё в германскую. После революции он перешёл на службу в Красную армию, поняв, что это единственно правильное решение для русского офицера. Он был большим специалистом по стрелково-пулемётному оружию. Работал на научно-испытательном полигоне в Щурово под Москвой.
Там испытывали револьверы, винтовки, пулемёты. Сергей Григорьевич был руководителем испытаний оружия на последней стадии, после всех доводок и исправлений. Зная, что я, отслужив действительную службу, был аттестован как командир радиовзвода, гордился мною. Уже находясь на фронте, я узнал, что Сергей Григорьевич неоднократно просил отправить его в действующую армию. Однако его возраст никак не позволял этого сделать. Во время войны он служил преподавателем на курсах ускоренной подготовки командного состава.
Подойдя ко мне, он достал из карманов две бутылки водки, поставил на стол, сказав:- Ну, Иосиф, вот и началась война. Давай выпьем за военное счастье. Эта война лёгкой и скорой не будет. Всё, что болтали по радио и писали в газетах - это ерунда. Немец - враг умный и коварный. Победить его будет трудно. Учти это на фронте.
Долго мы ещё разговаривали с ним, сидя за дощатым столиком в саду. Много я услышал от него полезных советов, которые пригодилось мне в дальнейшем на военной службе. Понял я тогда одно, что война будет долгой и трудной, а шансов вернуться с неё живым у меня почти нет.
Утром следующего дня я пришёл к Михаилу Ильичу Хрипунову, бывшему в то время заместителем председателя Комитета по делам кинематографии. Ему подчинялось техническое управление, в котором я работал. Я ему сказал: - Михаил Ильич, началась война, я командир запаса и мой долг идти на фронт. Распорядитесь, пожалуйста, дать мне грузовую машину, чтобы привезти с дачи семью. - Машину возьми, - сказал Хрипунов, - семью привези, но в такое время надо решать не сердцем, а головой.
В это время в кабинет к Хрипунову вбежал Серёжка Кузнецов. Он работал у нас в отделе. - Иосиф! - закричал он, - давай скорее военный билет. Я должен отдать его в отдел кадров для бронирования.
Я сказал, что билета у меня с собой нет, я его не ношу с собой. На самом деле военный билет лежал у меня во внутреннем кармане пиджака, т. к. я уже рещил, что буду делать дальше. От Хрипунова я отправился в Свердловский Райвоенкомат за назначением в действующую армию. Там я представился комиссии как командир радиороты. Незамедлительно я получил назначение командиром радиобатальона 67-го отдельного полка связи. Два дня мне дали на получение материальной части и формирование радиобатальона. Комплектование происходило на территории воинской части связи в районе улицы Матросская Тишина. На третий день мы выехали на Северо-Западный фронт.
В первые дни войны порядок отправления воинских частей на фронт производился очень торжественно. В начале платформы у паровоза строился комендантский оркестр. Когда эшелон был подготовлен к отправке, командиры подразделений отъезжающей части выстраивались рядом с оркестром. Командир, ответственный за отправку эшелона, подходил к паровозу и давал команду на отправление. Оркестр начинал играть Гимн (тогда это был Интернационал), под музыку эшелон трогался с места и сначала медленно, а потом, постепенно ускоряя ход, двигался вдоль платформы.
Мой батальон занимал в эшелоне несколько платформ: на них размещались радиостанции и личный состав. Когда платформы моего батальона проходили мимо меня, я стоял по стойке «смирно», приложив ладонь правой руки к козырьку фуражки. Когда проходила последняя платформа, я ловко вскочил на неё и присоединился к бойцам, с которыми мне пришлось долгое время вместе воевать, деля поровну все тяготы и горести тяжёлого военного времени.
Точно так поступали командиры всех подразделений, отправлявшихся на фронт с этим эшелоном. А командир эшелона вскакивал в самый последний вагон. Так воинские эшелоны уходили на Запад, навстречу войне.
На фронте я находился до конца войны. Потом ещё несколько месяцев оставался в армии. Демобилизован был лишь в ноябре 1945 года. Видно не зря мы с Сергеем Григорьевичем основательно выпили за военное счастье. Несмотря на то, что я всё время был на передовой, я, как видите, не погиб и даже не был ранен. Подчинённых мне радистов я старался беречь, насколько это было в моих силах. Я понял, что кроме военного счастья, надо было иметь ещё и смекалку. Или, как говорят: «Бог-то бог, да и сам будь неплох!».
...Фронт наш проходил в основном в местах лесных и болотистых. Большим количеством громких операций наше северо-западное направление не отличалось. Однако мы оттягивали на себя значительное количество гитлеровских войск, рвавшихся к Москве и Ленинграду. Когда я получал приказ о передислокации узла связи в другое место, я сначала по карте изучал расположение нового места, затем днём пешком, как правило, с одним сопровождающим, проходил дорогу к этому месту, оставляя по пути заметные знаки (обрубленные ветки, или зарубки на деревьях) такие, чтобы их можно было различить ночью. Машины с радиостанциями и личный состав ночью перебирался к новому месту расположения. Это значительно снижало риск привлечь к себе внимание противника. Я всегда ехал на передней машине. За всю войну при таких переходах я не потерял ни одного бойца.
..У немцев был двухфюзеляжный самолёт-разведчик. Когда смотришь на него с земли, он выглядит, как летающая рама. Солдаты так его и называли - рама. Летала эта рама с каким-то особенно противным, зловещим завыванием.
Обычно, если рама несколько минут кружила над одним и тем же районом, то через короткое время обязательно прилетали бомбардировщики и этот район усиленно бомбили. От таких бомбёжек наши войска несли существенные потери. Не было потерь от бомбёжек только в батальоне, которым я тогда командовал. Я заметил, что рама никогда дважды не кружит над местом, которое уже обработали бомбардировщики. Поэтому, когда начиналась очередная бомбёжка, я располагал свой батальон на месте, уже перепаханном бомбами. Поэтому от таких бомбёжек потерь в личном составе и технике у меня тоже не было. Один из бойцов моего батальона сказал мне, что солдаты дали мне прозвище «фартовый». После сложных ситуаций, из которых мы выходили без потерь, они говорили: «Ну, наш «фартовый» без осечки!» Вообще мои ребята относились ко мне с уважением.
Служба моя проходила в войсках Северо-Западного, 2-го и 3-го Прибалтийских и Ленинградского фронтов. Начинал я войну лейтенантом, а закончил в звании гвардии майора, которое было мне присвоено в начале 1943 года. Званием этим я горжусь и до сих пор. Во время войны я занимал следующие должности: командир радиороты 67-го отдельного полка связи СЗ фронта с временным исполнением обязанностей командира батальона; командир радиороты 8-го гвардейского отдельного батальона связи 1-го гвардейского стрелкового корпуса СЗ фронта; помощника начальника радиоотдела оперативно-технического Управления связи СЗ фронта; помощника (а затем и старшего помощника) по радио начальника отдела связи штаба 14-го гвардейского стрелкового корпуса, входившего поочерёдно в состав 1-го, 2-го Прибалтийских фронтов и Ленинградского фронта.
Шестнадцатым полком связи в первые полтора года войны командовал полковник Семенихин Пётр Фёдорович. В дальнейшем он стал начальником связи Северо-Западного фронта.
В полку служило много женщин. Они были телефонистками, телеграфистками, шифровальщицами, медсёстрами, поварихами и санитарками.
Кроме обычных забот и хлопот, связанных с командованием полком, на Семенихина навалилась ещё одна беда - женщины стали болеть экземой, и никакие лекарства, имевшиеся в медчасти полка, не помогали. Полковые медики буквально с ног сбились, не зная, как справиться с этой бедой.
А вылечил женщин, как это ни странно, строевой офицер - сам командир полка полковник Семенихин. Прежде всего, он приказал установить около землянок, в которых жили женщины, большой чугунный котёл, под которым всё время горел костёр. Таким образом в котле постоянно была горячая вода. Кроме того, он послал офицера-порученца в Бологое, ближайший к полку город, и тот привёз несколько эмалированных тазов, по числу женских землянок, в которые эти тазы и были розданы.
Кроме того, он освободил женщин от строевой подготовки и втрое сократил для них время политзанятий. Таким образом, у женщин появилась возможность помыться в любое время суток.
Офицер, ездивший за тазами в Бологое, нанял, по приказу полковника, женского парикмахера и привёз этого вольнонаёмного мастера в полк. Результат этих мероприятий не замедлил сказаться: экзему как рукой сняло, женщины преобразились и повеселели. Некоторое время спустя я спросил полковника, как он додумался до такого вроде бы простого метода лечения женщин. - Очень просто, - ответил полковник, - я понял, что санитарно-гигиенические условия жизни, при которых мужчины здоровы, для женщин недостаточны, и дал им возможность заниматься личным туалетом, когда им это надо.
И дальше на протяжении всей войны, помня этот разговор с полковником, всегда, как только позволяли условия, мы устраивали для наших радисток что-то вроде бани. Эта могло быть просто огороженное место, где устанавливался бак с подогретой на костре водой. Однажды, летом 1943 года я верхом проезжал через тылы корпусного батальона связи. Проезжая мимо такой бани, где в это время мылись связистки, я невольно услышал такой разговор:- Девчата, - спросил один голос, - не видели, где мои штаны, не могу их найти. - А ты посмотри на другой ноге, - весело посоветовал другой голос, - может быть, они там.
..До начала войны никто, видимо, не предполагал, что придётся призывать на военную службу большое количество женщин на должности, в которых женщины
справляются не хуже, а зачастую и лучше, чем мужчины. В результате этого не было предусмотрено специальной формы для женщин: ни белья, ни обуви. Выдавалось им всё мужское, только, по возможности, да и то не всегда, небольшого размера.
Посмотрев, как одеты мои радистки, я приказал выдать им по дополнительному комплекту нижнего белья, разумеется мужского, обеспечить их ножницами и нитками, чтобы они могли сами сшить себе то, что им нужно, что им больше подходит.
...Собственно все радистки были молоденькие девушки, семнадцати - восемнадцати лет, в большинстве своём хрупкие, щупленькие, с размером обуви максимум 36, а то и вовсе 33-34. А выдали им кирзовые солдатские сапоги минимум 39 размера. Как они приспосабливались к такой обуви и представить невозможно. Вот как-то раз вновь прибывшая в мой батальон радистка Валя Хохрякова, девушка невысокого росточка, худенькая, явилась отрапортовать мне о прибытии для дальнейшего прохождения службы. Приняв рапорт и сказав ей, чтобы она пошла располагаться на новом месте, я невольно посмотрел ей вслед и увидел, какого труда ей стоит передвигаться в сапогах такого размера, что обе её ноги могут поместиться в один сапог. (Уже при встречах после войны, вспоминая этот эпизод, она рассказывала, что у неё была единственная мысль, как бы на ходу ноги не выскочили из сапог.)
Надо было что-то придумывать. Я узнал, что один парень из моего батальона до войны был сапожником. Тут же я дал ему команду сшить для всех девушек сапожки по размеру. Для этого я выдал ему брезентовые палатки, а для подошв использовали кожаные сёдла, а также всё, что удалось раздобыть для этой цели. Как же радовались мои радистки обновкам, а больше всего, как я подозреваю, радовались тому, что в тяжёлых условиях фронта о них проявляют человеческую заботу.
...Как я проходил собеседование на выездной комиссии Летом 1973 года правительство Афганистана обратилось к Советскому правительству с просьбой помочь построить в Кабуле киностудию. Меня вызвали в Министерство кинематографии СССР и предложили поехать в Афганистан, выбрать площадку для строительства киностудии и составить проектное задание. Предложили это мне потому, что после землетрясения в Ашхабаде я руководил строительством и вводом в эксплуатацию Ашхабадской киностудии. Туркмения и Афганистан соседи, расположенные рядом, следовательно, климатические условия одинаковые, вот в Министерстве и решили использовать мой опыт.
Когда мне предложили эту работу, я, не раздумывая, согласился. По существовавшим тогда правилам я до получения загранвизы должен был пройти собеседование в так называемой выездной комиссии.
Такие комиссии были организованы при всех райкомах партии. В эти комиссии назначали старых коммунистов, которые за многолетнее пребывание в рядах партии убедительно доказали, что никаким практическим и полезным делом они заниматься не могут. Им это не позволяют их умственные и организаторские способности. Но когда такие люди видят, что кто-то от них зависит, что от их решения зависит судьба человека, которому они втайне очень завидуют, то они не упускают случая покуражиться над таким человеком, потешить свои мелкие душонки. Вот перед такими людьми я и предстал для собеседования.
Комиссия состояла из семи человек: четырёх мужчин и трёх женщин. Все они имели очень важный вид. Так выглядят люди, имеющие много прав и никаких обязанностей. Председательствовал плюгавый мужичонка с розовыми щёчками и такой же розовой лысиной. В общем, вся мужская часть комиссии походила на важных надутых индюков. Женщины выглядели просто злыми стервами, обозлёнными на весь мир за то, что за всю свою многолетнюю жизнь так и не ухитрились выйти замуж.
Я вошёл и представился. Тогда председатель комиссии, надменно взглянув на меня, ехидным голосом спросил: - Так куда это Вы, товарищ Милькин, хотите поехать?
- Никуда, - ответил я. - То есть как это никуда? - растерянно удивился моему ответу председатель.- А вот просто так - никуда, - ответил я, - мне и дома хорошо. Подштанников у меня достаточное количество, а заграничными шмотками я вообще не интересуюсь.- Позвольте, позвольте, - взволнованно закудахтал председатель, крайне удивлённый моими словами, - а вот у нас тут документ, в котором говорится о Вашей поездке в Афганистан.
- Так это МЕНЯ просят съездить в Афганистан, а сам я никуда не прошусь. Наступила неловкая пауза. Как видно, такие странные ответы на свои вопросы комиссия услышала впервые.Вдруг председатель, как бы очнувшись от задумчивости, сказал: - Полагаю, что собеседование всех нас удовлетворило, и согласие на поездку товарища Милькина мы даём единогласно!Все дружно закивали головами.
«Боже мой, - подумал я возвращаясь домой с заседания комиссии, - неужели и в более высоких инстанциях сидят такие же недоумки?! Если это так, то Советскому Союзу в самое ближайшее время придёт полный капут, чтобы не сказать хуже». Это моё предположение десятка через полтора лет сбылось. А поездка в Афганистан, к счастью, так и не состоялась: там началась заварушка типа выяснения отношений между разными кланами, а потом пошло и пошло. . . и до сих пор, кажется, афганцам не до кинопромышленности.
Встречи с Фурцевой Когда я работал главным инженером Центральной студии документальных фильмов, мне приходилось неоднократно встречаться по разным служебным делам с Екатериной Алексеевной Фурцевой, бывшей тогда министром культуры. Однажды Фурцева собрала большое совещание, на которое был приглашен и я. До этого я с Фурцевой никогда не встречался, но слышал, что это деловая, энергичная женщина, опытный руководитель. Пришедших на совещание, Е.А. Фурцева встречала в дверях своего кабинета. Я подошёл к ней, чтобы представиться, но не успел я назвать своё имя и должность, как она, приветливо улыбнувшись, сказала: «Проходите, товарищ Милькин, садитесь».
Я был удивлён таким приёмом, а впоследствии неоднократно пришлось убедиться, что это стиль её работы: к встречам с людьми она серьёзно готовилась и всегда знала, кто и зачем к ней идёт. Вопросы она решала оперативно. Приведу такой пример. В те времена в Москве был небольшой заводик. Назывался он ГОСТАСВЕТ и выпускал он осветительную аппаратуру для театров и эстрады. Наши кинооператоры тоже пользовались на съёмках осветительными приборами, выпускаемыми этим заводом. Да других-то производителей и не было.
Подошло время заказать новые осветительные приборы, так как старые почти все уже вышли из строя. Студия составила заявку и отправила её на завод.
А за это время случилось вот что. По идее Н.С. Хрущёва управление всем народным хозяйством и промышленностью было реорганизовано. Появились Советы народного хозяйства, так называемые Совнархозы (СНХ). В ведение одного из СНХ и был передан этот завод. Совнархозу осветительная аппаратура была сосем не нужна. Производство её он прекратил и поручил заводу изготовлять электрические приборы для забоя скота, так как в стране намечался очередной подъём сельского хозяйства, закончившийся, впрочем, как и все предыдущие и последующие, полным крахом.
Узнав о том, что осветительную аппаратуру нам получить негде, мне не оставалось ничего другого, как обратиться к министру культуры, да к тому же и члену ЦК Е.А. Фурцевой. Этот вопрос она решила быстро, буквально произнеся несколько фраз. Она при мне позвонила председателю Совнаркома и спросила, есть ли у него второй партбилет. Тот удивился вопросу и ответил, что второго партбилета у него нет, ему и одного достаточно, и поинтересовался, почему его об этом спрашивают.
Ответ Е.А. Фурцевой был краток и чёток:- Потому, что за Ваши непродуманные действия партбилет мы у Вас отнимем.
Тут же председателю СНХ было приказано возобновить на заводе ГОСТАСВЕТ производство осветительных приборов. Таким образом, вскоре студия получила столь необходимое ей оборудование. Не могу удержаться, чтобы не сказать о том, что Екатерина Алексеевна Фурцева была очень красивой, стройной женщиной, всегда элегантно одетой, красиво причёсанной. На её светящемся умом лице всегда было приветливое выражение. Она подтверждала истину, что каждое правило всегда имеет исключения. Ведь, как правило, красивые женщины бывают махровыми дурами. А она была и красива, и умна. Фурцева была замужем. Фамилия её мужа была Фирюбин. Однажды её спросили, почему она не берёт фамилию мужа. Она ответила:- Я хочу, чтобы меня знали как Фурцеву, а не как чью-то жену.
Такой она и запомнилась, Екатерина Алексеевна Фурцева, тем, кто её знал, как умная, красивая женщина - настоящий государственный деятель эпохи социализма (пока не развитого) в России, т.е. в СССР.
Михаил Иванович Мумжиев ...В начале пятидесятых годов директором завода по производству киноплёнки в городе Шостке Сумской области работал Михаил Иванович Мумжиев. По национальности он был болгарин, а каким ветром его занесло в Шостку, даже он сам объяснить не мог. Главным инженером завода был Авербух, главным эмульсионером работал Виленский. Естественно, что оба они были евреи. Да и все остальные ответственные руководящие должности также занимали евреи. Завод работал ритмично и производственный план всегда не только выполнял, но и перевыполнял.
И тут подошло время, когда началась крупномасштабная борьба с космополитизмом. Выражалась она в том, что евреев выгоняли со всех занимаемых ими должностей. Республиканские власти из Киева стали весьма настойчиво «советовать» Мумжиеву на всех ответственных должностях на заводе заменить евреев людьми местной национальности, то есть украинцами. Мумжиев отвечал: «Будет сделано! Подбираю кандидатуры». Завод продолжал спокойно работать. На все последующие указания из Киева Мумжиев отвечал: «Будет сделано! Подбираю кандидатуры».
В конце концов, терпение украинских властей кончилось, и Мумжиева вызвали в Киев «на ковёр». Пока он ехал, в газетах и по радио было сообщено, что пресловутое «дело врачей», с которого и началась широкомасштабная кампания, было сфабриковано и выгнанных с работы специалистов-евреев стали возвращать на место. Когда Михаил Иванович Мумжиев добрался в Украинский партийный комитет, ему сказали: «Вопрос, по которому мы Вас вызывали, потерял актуальность. Отдохните пару дней, возвращайтесь на свой завод и продолжайте спокойно работать».
Почему Гунгер перестал давать советы ..Игорь Феликсович Гунгер был звукооператором. И профессию свою очень любил. А ещё он любил давать полезные, с его точки зрения, советы, как улучшить работу цеха звукозаписи. То, что для внедрения его полезных советов надо не только перестроить всю налаженную работу звукоцеха, но и перестроить систему взаимодействия цеха с другими цехами студии, ему в голову как-то не приходило.
Советы он давал часто. Создавалось впечатление, что он перманентно беременен всяческими советами, а рожать их повадился ходить в мой кабинет. От этих регулярных визитов я постепенно дозрел до кондиции. При виде входящего Гунгера, у меня появлялось желание хватить его чем-нибудь увесистым по голове и похоронить за свой счёт. Удерживал только Уголовный кодекс, и, в частности, статья об ответственности за преднамеренное убийство при отягчающих вину обстоятельствах. Однако, как ни странно, выход из создавшегося тупика подсказал сам Гунгер. Однажды он влетел в мой кабинет с пунцовым от возмущения лицом и сообщил, что в тонателье кто-то поставил табуретку на микшерский пульт. Я сказал, что это действительно безобразие и поинтересовался, снял ли он эту табуретку. Гунгер ничего не ответил, повернулся и ушёл.
И тут меня осенило. Давая свои ценные полезные советы, Гунгер утверждал, что внедрить их очень легко и для этого достаточно поручить эту работу одному толковому человеку, хорошо знающему технологию звукозаписи.
Я завёл тетрадь, в которую аккуратно записывал всё, что рождала буйная фантазия Гунгера, не забывая поставить дату внесения совета, с указанием его мнения, что внедрить это очень просто. Постепенно таких записей накопилось изрядное количество. Тогда я пригласил к себе Гунгера и сказал, что внимательно рассмотрел все его предложения, нашёл их очень полезными и поручаю ему работу по внедрению этих предложений в технологию звукозаписи.
- Позвольте, - прервал меня Гунгер, - но у меня нет времени для этой работы. Я ежедневно занят на звукозаписи кинофильмов и киножурналов.
- Ну, это не причина, - ответил я, - на время внедрения Ваших предложений мы освободим Вас от работы по звукозаписи, а чтобы Вы не пострадали материально, сохраним Вам среднюю зарплату за полгода. - Извините, - снова прервал меня Гунгер, но это очень трудная работа и вряд ли её сможет выполнить один человек, даже если освободить его от других обязанностей. Тут я вытащил из стола свою тетрадь и спросил его, когда он врал: тогда, когда говорил, что внедрить его предложения просто или врёт теперь, когда говорит, что внедрение - дело очень трудное.
Гунгер как-то обмяк, как футбольный мяч, из которого выпустили воздух, и ушёл, не попрощавшись.
Больше полезных советов он не давал. Как Вы думаете, почему?
Причина отказов ...Когда человек ищет работу, то, естественно, он хочет знать, что надо делать и сколько он будет за эту работу получать. А может ли быть, чтобы два совершенно разных человека, не знакомых между собой, отказались от выгодных условий работы, сформулировав отказ одними и теми же словами? По теории вероятностей такой случай возможен, но маловероятен. Тем не менее, я знаю два таких случая. Первый раз я услышал это от подполковника Рудика, а второй раз - от инженера Попова.
..С подполковником Рудиком я познакомился и подружился, находясь в резерве комсостава Харьковского военного округа, в ноябре 1945 года. Оба мы ждали приказа о демобилизации: я как командир, призванный на войну из запаса, а подполковник Рудик, кадровый офицер, получивший за войну три ордена и пять ранений, как непригодный к дальнейшей строевой службе. После ноябрьских праздников делать в резерве было нечего и мы, как говорится, устали от безделья. Как-то Рудик сказал мне:
- Слушай, тут под Харьковом, совсем близко, примерно час езды на автобусе, село, в котором я родился и вырос. Давай съездим туда и посмотрим, как живут мои односельчане.
Я с охотой согласился, и мы поехали.
В селе у Рудика оказались какие-то дальние родственники, пригласившие нас пожить у них. Через два дня вышли мы с Рудиком на улицу прогуляться и встретили местного священника отца Бориса. У этого священника было интересная биография. Священником он стал ещё до революции, окончив духовную семинарию. После революции он снял с себя сан священника, пошёл работать в райземотдел и вскоре вступил в партию. Он оказался весьма энергичным администратором и был выдвинут на должность заврайземотдела.
Случилось так, что после Великой Отечественной войны в селе, где стояла церковь, но не было священника, а Советская власть в это время установила дружеские отношения с Русской православной церковью. Поэтому заврайземотдела вызвали в Райком партии и предложили срочно сдать дела и занять вакантное место настоятеля местной церкви.
- Как же так? - удивился он, - я ведь сложил с себя сан.
Но райкомовцы тоже неплохо разбирались в церковных делах и растолковали ему, что снять сан со священника может только Священный Синод, а раз Синод с него сан не снимал, то он остаётся полноправным священнослужителем, несмотря на перерывы в церковной службе. Таким образом, он вновь начал работать по первоначальной специальности.
Распростившись с нами, отец Борис сказал:- Что же Вы, уважаемые фронтовики, к односельчанам заходите, а мой дом обходите стороной? Зря обижаете. Убедительно прошу пожаловать ко мне на обед. На другой день мы пришли в гости к отцу Борису. Матушка-попадья постаралась, обед был обильный и вкусный, да и «горло промочили» изрядно, а это означало, что выпивки было достаточное количество. После обеда начался душевный разговор «за жизнь». Отец Борис спросил Рудика, чем тот собирается заняться после демобилизации. - Ума не приложу, - сказал Рудик, - ведь гражданской специальности у меня нет. Кому я нужен? Может Вы возьмёте меня к себе?
Сказал он это в шутку, но отец Борис внимательно посмотрел на Рудика и сказал:- Подумайте. У нас кадров не хватает. А такие люди, как Вы, нам очень нужны. А захотите, именем Божьим посвятим и приход хороший дадим.
На следующий день после этого разговора я уехал, а Рудик остался в селе еще на пару дней. Когда он вернулся, я спросил его:- Ну, как ты решил, пойдёшь в попы? Работёнка не пыльная, а хороший приход на дороге не валяется. - Нет, - с грустью ответил Рудик, - отказался и от посвящения и от хорошего прихода. Понимаешь, сейчас церковь в почёте. А вдруг опять станут говорить, что религия опиум для народа. Так ведь тогда я и срок хороший могу получить.
Случай второй: В Москву с фронта инженер-строитель Попов Михаил Иванович возвратился не очень отягощённым громоздким имуществом. Всё его движимое и недвижимое имущество составляли: гимнастёрка и брюки ХБ-БУ (хлопчато-бумажные, бывшие в употреблении), изрядно потрёпанная шинель и яловые сапоги со стоптанными каблуками. Перед ним стояли две проблемы, требующие срочного решения: избавиться от вшей и найти работу с большой зарплатой.
Первая проблема была решена быстро. Михаил Иванович пошёл в баню, попарился, вымылся, надел чистое бельё и новые портянки, а вшивое бельё и пропотевшие портянки оставил в бане в качестве премии банщикам за хороший пар.
Решение второй проблемы большого труда тоже не представляло. Опытных строителей не хватало, и он быстро получил работу в одном из ремонтно-строительных предприятий. В Москве было много церквей, больших и маленьких. После революции, когда специальным декретом правительства церковь была отделена от государства, большинство церквей было закрыто. Часть церквей просто заколотили, часть разрушили, а часть использовалась для хранения всякого ненужного хлама. С течением времени стены церквей разрушались, а внутренняя роспись стен и потолков пропадала.
После Великой Отечественной войны декрет об отделении церкви от государства не то что отменили, но он стал как-то немоден, и по ходатайству руководства Московской епархии здания сохранившихся церквей вернули епархии, которая энергично взялась за их восстановление в первоначальном виде.
Случилось так, что одну из церквей поручили восстановить ремонтно-строительному предприятию, где работал инженер-строитель Попов Михаил Иванович. Надо сказать, что Михаил Иванович был не только опытным строителем, но и обладал большими художественными способностями и художественным вкусом. Поэтому он не только исправлял повреждения стен и потолка церкви, но и восстановил их художественную роспись.
Принимать работу приехали представители Священного Синода. Осмотрев церковь, они пришли в восторг и долго горячо благодарили Попова за отличную работу. А спустя два дня Михаила Ивановича попросили прийти для беседы в Священный Синод. В Синоде ему сказали, что они очень довольны его работой и предложили ему перейти к ним на работу по восстановлению возвращённых церковных зданий. - Вам, - сказали ему, - не нужно будет заботиться о найме рабочих. Нужное количество рабочих мы наймём сами. Ваша же задача будет заключаться в восстановлении церквей в их первоначальном виде. Мы знаем, - продолжали они, - что Вы получаете стандартную зарплату в 120 руб. Мы предлагаем Вам зарплату в 1200 рублей, причём получать её Вы будете в запечатанном конверте и ни в каких ведомостях расписываться Вам не придётся. Подумайте, а через пару дней сообщите, принимаете наше предложение или нет.
Всё это Михаил Иванович рассказал мне, вернувшись после беседы в Синоде, и спросил совета, как ему поступить. Но я сказал, что советовать ничего не могу, а решать этот вопрос он должен сам. Встретившись с Михаилом Ивановичем через несколько дней после этого разговора, я спросил его, что он решил насчёт работы в Синоде.
- Отказался, - с огорчением сказал Михаил Иванович, - сейчас в стране одна политическая ситуация, а сколько она продержится, неизвестно. Конечно, получать большую зарплату хочется, да и работа очень интересная. Но ты же знаешь, что ничего стабильного в нашей стране нет. А изменится политическая ситуация, так за работу в Синоде можно и срок большой получить.
Как Костя Либусь получал назначение в отряд космонавтов Сразу после окончания мединститута Костя Либусь был призван на действительную военную службу, зачислен в кадры армии и направлен для прохождения службы в авиадивизию, дислоцированную под Москвой, в поселке Кубинка. В этой дивизии Костя прослужил всю войну, и после войны место его службы не изменилось.
Специальностью Кости была отоларингология. Но Костя был не просто врач-отоларинголог, а, как говорится, Богом данный специалист в этой области медицины.
О его отличной работе в авиадивизии стало известно в авиационных кругах, и когда в конце пятидесятых годов стал формироваться отряд космонавтов, Костю затребовали в отряд в качестве врача.
Но назначение не состоялось. Работники особого отдела отклонили его кандидатуру на том основании, что отец Кости священник. Кем является его отец, Костя никогда и ни от кого не скрывал и в автобиографии всегда писал, что родом он из небольшого городка в Белоруссии, где его отец служит священником местной церкви.
Своё решение особисты подкрепляли ещё и таким доводом: городок, где жил отец Кости, был во время войны временно оккупирован немцами и ещё неизвестно, как этот священник вёл себя при немцах.
Никаких сведений о поведении Костиного отца при немцах у них не было. Но особисты были людьми бдительными и твёрдо усвоили правило: лучше перебдеть, чем недобдеть. Поэтому на неоднократные запросы о переводе Кости в отряд космонавтов неизменно следовал отказ. В конце концов, космонавтам эта переписка надоела, и они командировали своего представителя в городок, где жил Костин отец, чтобы на месте точно собрать сведения о его поведении при немцах.
Собранные сведения космонавтов и удивили, и обрадовали. Оказалось, что этот скромный и незаметный священник в самом начале войны по собственной инициативе установил связь с партизанами, действовавшими в этом районе, и организовал в подвале церкви тайник, куда партизаны прятали добытые оружие и боеприпасы.
Когда к городу подходили войска Советской армии, партизаны, вооружившись оружием, собранным в тайнике, перебили всех немецких и русских полицаев и наши войска вошли в город без боя. Когда все это стало известно, Костя наконец получил назначение в отряд космонавтов. А особисты перед Костей за причиненные ему неприятности даже не извинились. Воспитание не позволило.