Модылевский Анатолий Борисович. В комиссии и на заводе ЖБИ 1
В начале марта институтом было получено письмо из Минтяжстроя с указанием прислать специалиста по бетону для работы в комиссии, которая должна обследовать аварийное состояние объектов в Мурманской области; я уже выяснил, что Замощик не хотел участвовать в работе министерской комиссии, не зная, чем это может для него обернутся, Лазарев был в отпуске; свалившееся как снег на голову новость весьма обрадовала меня; я подумал, что командировку можно совместить с поездкой в Москву на защиту диссертации, тем самым сэкономить деньги на авиаперелётах, и не брать отпуска за свой счёт;
Наша комиссия собралась и главный механик Минтяжстроя, которому министр Голдин поручил возглавить комиссию, сделал перед поездкой на место сообщение о цели предстоящей работы; а дело состояло в том, что в городах Заполярный и Никель, расположенных на западе области недалеко от границы с Норвегией, сложилась аварийная ситуация: бетонные конструкции промышленных зданий и, главное, крупнопанельных жилых домов, стали разрушаться и уже из нескольких домов людей выселили и перевели во временное жильё. Мурманские власти обратились к Косыгину, чтобы были выделены деньги для строительства новых домов и цехов предприятий, поскольку разрушение продолжается; предварительный ущерб определён в 150 млн рублей - это очень большие деньги (для сравнения: сметная стоимость одного корпуса электролиза КРАЗа составляет 15 млн руб.); Косыгин поручил министру Голдину создать комиссию, дать заключение и рекомендации.
Прибыв в Заполярный, я устроился в центральной городской гостинице и встретился с комиссией, а утром началась работа; моя задача заключалась в обследовании бетона и мне передали два научных отчёта, выполненных сотрудниками НИИЖБа несколько лет назад; оставив их в своём номере, направился в лабораторию строительного треста; там дали сопровождающего инженера ПТО, с ней мы начали осмотр аварийных объектов, построенных 10-15 лет назад; на заводе ЖБИ я увидел в неработающем теперь цехе ж/б колонны в многочисленных трещинах, а одна, фахверковая, расположенная в торце здания, изогнулась так, что пришлось демонтировать стеновые панели, прикреплённые к ней;
затем мы прошли в город, подошли к дому, из которого выселили жильцов; все наружные стеновые панели были с трещинами, их демонтировали и складировали рядом с домом; плиты перекрытий с первого до пятого этажа были вывешены, т.е. опирались на стойки из подтоварника; что делать с этим домом никто не знал, в том числе и я; мы спустились в подвал дома, осмотрели стены, сложенные из бетонных блоков, в которых виднелись мелкие трещины; я подобрал с пола кусочки бетона, в котором щебень был чёрного цвета; после обеда отправился в гостиницу, чтобы ознакомиться с отчётами НИИЖБа и сразу обратил внимание на то, что эти работы были посвящены исследованию именно этого чёрного щебня, филлита; прочёл, что его брали из вскрышной породы при разработке шахт; горная порода, используемая в качестве заполнителя для бетона, отвечала требованиям прочности, да я и сам в этом убедился, разбивая щебень молотком;
однако из отчётов я узнал, что плотная структура породы была чешуйчатой и во влажной среде она набухает, объём материала увеличивается; авторы не рекомендовали использовать бетон во влажной среде; но эти выводы были сделаны год назад, когда бетон в конструкциях, находящихся даже не во влажной среде, начал трескаться; вероятно, 15 лет назад заполнитель не исследовался должным образом в соответствии с ГОСТ, но об этом можно узнать из лабораторного журнала, в котором всё фиксировалось и давалось разрешение на применение в качестве заполнителя горной породы из вскрыши, взамен дорогого гранитного щебня; это было чьё-то рацпредложение, которое давало баснословный экономический эффект.
На следующий день я пошёл в лабораторию и узнал, что старый журнал исчез ещё год назад, виновников нет; набрал несколько обломков бетона с частично обнажённым заполнителем, попросил бинокулярную лупу с подсветкой и отправился в гостиницу; мне нужно было ответить на вопрос: почему разрушается бетон, который находится не во влажной среде? Прежде всего, я положил кусочек заполнителя в стакан с водой и оставил до завтра; затем стал внимательно рассматривать при 8-кратном увеличении заполнитель, взятый из треснувшего бетона, при этом концом перочинного ножа стал ковырять породу и сразу заметил её чешуйчатую структуру; начал поддевать чешуйки и без труда отделял их от казалось плотного камня;
утром следующего дня увидел, что чешуйки камня, пролежавшего ночь в воде, набухли и легко рассыпаются, т.е. заключение, сделанное учёными НИИЖБа, подтвердились. Я задумался; какой же следует вывод? Всё-таки есть конструкции, которые простояли много лет и не разрушились, да и сейчас бетон в них не имеет трещин; вероятно, настал определённый момент, когда бетон в ряде других конструкций начал трескаться, деформироваться и даже кое-где рассыпаться; это под нагрузкой грозило аварией с человеческими жертвами;
я понял, что за многие годы при различной относительной влажности воздуха (от 60% до 100% во время дождей и в продолжительный влажный, приморский зимний период) какое-то количество влаги попадало в бетон и накапливалось в нём; под воздействием влаги заполнитель постепенно набухал, расширялся и оказывал всё нарастающее давление на цементно-песчаный камень;
пока давление было небольшим, в бетоне не было трещин, давление возрастало, трещины появлялись; но мы не можем знать, когда они появятся, будут видны и «сообщат» об угрозе разрушения; присланная министерством комиссия должна дать прогноз на будущее: будут ли разрушаться дома, в которых живут люди, и когда? Я понимал, что,возможно, от меня ждут каких-то рекомендаций, которые позволят избежать многомиллионных затрат на ремонт; погоди-ка, - сказал я себе, - ведь неизвестно, как это обернётся; были сомнения, но вспомнил девиз Льва Толстого: «Делай, что д̀олжно, и пусть будет, что будет».
Для себя сделал выводы, и их хотел изложить в официальном заключении: во-первых, разрушение бетона будет продолжаться, но никто не сможет сегодня сказать, как быстро или медленно будет идти этот процесс; во-вторых, требуется постоянный осмотр конструкций, особенно фундаментов и стен подвалов жилых домов; в-третьих, следует срочно принять меры, чтобы вода не попадала на междуэтажные перекрытия, стены, перегородки и особенно в подвальную часть здания; в-четвёртых, в аварийных домах, из которых уже выселены жильцы, надо смонтировать качественные стеновые панели и разработать проект усиления фундаментов и стен подвалов с использованием качественного бетона.
Мне предстояло ознакомить с этими выводами председателя комиссии; это был солидный мужчина, обладавший представительной внешностью: громадного роста, плечистый, крепкий, «тяжеловес»; рассказал ему суть процесса разрушения бетона, он прочёл мои выводы, которые ему не понравились, поскольку надеялся, что они будут более оптимистичными; тогда, зная, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, я сделал следующий ход, решил: всё, что можно растолковать коротко, не следует растолковывать длинно, и позвал его в комнату, где была бинокулярная лупа с подсветкой и образцы заполнителя;
попросил председателя самому взглянуть; механик министерства, никогда не имевший дела с лупой, напоминающий микроскоп, стоял в нерешительности; сначала я сел на стул и навёл резкость на объект, затем пригласил его сесть и взглянуть в окуляр; сняв очки, 120-киллограмовый гигант очень осторожно сел и чуть наклонил голову к окуляру; понимая, что своими большими пальцами он не справится с наводкой на резкость, да и была опасность опрокинуть маленький прибор, он сказал: «А.Б., я буду смотреть, а вы регулируйте резкость»; когда он отчётливо увидел образец, я ножом стал отслаивать чешуйки и спросил его: «Вы видите, как они легко отслаиваются от этого на вид прочного камня?»;
от напряжения шеф вспотел, но продолжал с интересом рассматривать, а когда я передал ему нож, он сам стал ковырять камень; затем я положил образец, который ранее пролежал в воде, и шеф убедился в его рыхлой структуре; мой эксперимент удался: председатель осторожно встал со стула, взял в руки сухой образец, на котором, естественно, чешуек не было видно, постучал им по столу, чтобы убедиться в прочности, и сказал: «Прочный, а на самом деле дерьмо»; это был вывод механика, который никогда не имел дела с бетоном; мне он сказал, чтобы печатал заключение.
Вечером, пользуясь отчётами НИИЖБа, я подробно описал свойства шахтной породы, использованной в качестве заполнителя для бетона, в конце изложил своё заключение и рекомендации; утром машинистка отпечатала три страницы текста и я их вручил председателю, который внимательно всё прочёл и поблагодарил меня за работу; в 11часов на очередном заседании комиссии он выступил перед коллегами: «Товарищи, вы не знаете причины разрушения бетона, а я сам исследовал бетон и знаю, почему он разрушается и впредь будет разрушаться, потому что когда-то дурни-строители вместо местного гранита использовали в бетоне плохую шахтную породу, прискорбно, но это так»; после заседания он ещё раз меня поблагодарил и сказал, что я свободен.
***
На заводе ЖБИ Хотя я дал согласие работать на заводе ЖБИ, но угнетала мысль: я никогда на заводе не работал и не знал заводской технологии, а главное, не знал тонкостей во взаимоотношениях с директором завода в том плане, чтобы у меня не были связаны руки при реализации собственных решений; понимал, что только при успешной и результативной работе, можно рассчитывать на получение квартиры.
На следующий день после прибытия в Красноярск поехал на КЗСК, хотел переговорить с главным инженером Анатолием Антоновичем Козяривским, который знал меня по работе на строительстве КРАЗа; рассказал ему о своём решении работать на заводе ЖБИ и попросил совета: с чего начать и что главное на его взгляд надо сделать в первую очередь. А.А. сказал: «Самое главное - взять на себя оплату труда рабочих, т.е. сдельные наряды и повременную оплату узких специалистов; тогда все ваши решения и указания будут выполняться». Добавил, что ничего не надо опасаться и дал несколько ценных советов, которые я записал; пожелал мне успехов, и мы расстались. Забегая вперёд, отмечу, что я учёл все советы «опытного заводского волка» и был ему очень благодарен.
в течение первых двух недель по договоренности с директором завода я подробно ознакомился с производством, ИТР, бригадами, технической документацией; попытался понять, что представляет собой производство, и выяснил следующее: в течение девяти лет с момента ввода в эксплуатацию завод ни разу не выполнил годовой план, числился в министерстве отстающим; это не особенно волновало, поскольку было до меня, а вот, что надо делать, как исправлять тяжелое положение, озадачивало;
на заводе происходили почти ежедневные аварии вследствие небрежного отношения к механизмам и оборудованию, захламленности, изношенности металлической опалубки и крышек пропарочных камер, выхода из строя насосов перекачки цемента, канализационных стоков и откачки воды из подземных протяжённых транспортёрных галерей, в которых вода стояла почти по колено; обстановка была отвратительной, поскольку около 80% производственных участков работали кое-как. Словом, детально ознакомившись с таким гибельным положением дел, поразился тому, как я мог дать добровольно себя вовлечь в такую заваруху - переехать из Красноярска в Ростов было уже достаточно скверно, но пойти работать на такой расхлябанный завод и утонуть в неполадках - это было уж слишком.
Требовалось наводить порядок, и я начал с ИТР и бригадиров; среди ИТР у многих была низкая квалификация, а вот бригадиры мне понравились: опытные, давно работали на заводе, им надо было «кормить своих рабочих», выполнять сменное задание по выпуску изделий, поэтому выжимали из постоянно ломающейся техники все что могли. Настроение ИТР было подавленным: аварии, часто не по их вине, невыполнение суточных планов, много не решённых производственных проблем руководством завода и т. п.; они задавали себе вопрос: «Что можно сделать в такой обстановке?» и я их понимал.
А что же директор, командир производства? Меня интересовало, как завод до такого состояния дошел? Хотел об этом услышать из первых уст. Директор Косолапов, несколько рыхлый, совершенно неспортивный, был спокойным и медлительным, флегматик, неразговорчивый и замкнутый; его широкое лицо с грубоватыми, но довольно правильными чертами, выражало полное равнодушие; опытный инженер, специалист именно такого заводского производства, но на вопрос о причине плачевного состоянии дел я ответа не получил; был он каким-то задумчивым, подавленным, даже апатичным, часто выпивал; в общем, свыкся со всем, «день до вечера и… к телевизору»; предоставил мне полную свободу действий, не помогал, но и не мешал.
Я привык всегда стремиться к тому, чтобы ясно видеть цель, задачи, перспективу; тут стоит вспомнить, что ещё в Красноярске на КЗСК главный инженер дал мне дельные советы, которыми я воспользовался: взял на себя оплату труда рабочим и подписание актов выполненных работ привлечённым строителям ПМК; новая для меня роль учёного-производственника, хотя и смущала немного, но очень тешила на первых порах; за работу я взялся с увлечением, и чтобы наглядно показать начальникам цехов и отделов оперативную информацию за сутки, развесил в своем кабинете графики выпуска продукции и отклонений от плана (красная линия, чёрная линия), и на этом фоне проходила ежедневная планерка.
Провалы в выполнении плана каждого цеха и всего завода на графиках были хорошо видны, но поскольку суточные задания составляли 90-100% проектной мощности, резервов для их выполнения не существовало; в связи с этим вспомнил рассказ моего научного руководителя по диссертации профессора С. А. Миронова: в 1974 году по просьбе ученых из НИИЖБа, участвующих в симпозиуме по бетону во Франции, им устроили экскурсию на завод ЖБИ, расположенный на окраине Парижа; удивило почти полное отсутствие рабочих в огромных цехах, хотя завод, по словам гида-технолога, работал нормально; он объяснил, что 40 - 50%-ная загрузка заводского оборудования - это норма.
Здесь была особенность. На стройке, где я ранее работал, зачастую проваливая план первых недель месяца, мы почти всегда могли найти резервы для выполнения плана; на заводе же, да еще при трехсменной работе с неизменным количеством механизмов, такое исключено; в этом заключается основное отличие заводского производства от строительства объектов; иными словами, провал плана первой недели практически означал невыполнение месячного плана; можно, конечно, поработать в выходные дни, что мы и делали, но это исключение, рабочие просто не выдерживали напряжения. На проводимых мною планёрках многое подвергалось критике, но критика - средство, а не цель, без нужды я старался не критиковать руководителей цехов и служб.
Как проходил мой рабочий день? Уезжал из дома в 7 часов (завод находился в 12 км), уже с 7 часов 40 минут, обутый в резиновые сапоги, я с мастерами смен в первую очередь проверял откачку воды из транспортерных галерей и канализационной насосной станции, затем обходил посты формовки изделий; в 9 часов проводил планерку с ИТР и бригадирами, а далее снова шёл в цеха, котельную, мастерские, большой открытый полигон, цементный склад, бетонный узел и в другие проблемные места, старался поправить дела; разве мог я раньше предположить увиденное - изношенность оборудования, низкую технологическую дисциплину и квалификацию персонала, хищение материалов и откровенное воровство цемента ночью; территория завода не была огорожена и, соответственно, не было проходной, вывози что хочешь; в общем, передо мной оказалось нечто совсем неожиданное, непредвиденное; но ничего, всё на свете поддаётся объяснению, надо только разобраться в фактах.
С первых шагов стал привлекать к решению конкретных задач активных цеховых ИТР, технологов, бригадиров, с которыми установились деловые отношения; эти люди долго терпели бардак, а когда увидели, что-то стало чуть-чуть меняться к лучшему, стали активно помогать мне; пришлось заменить нескольких безынициативных начальников цехов и сменных мастеров, на их место поставить толковых рабочих и технологов; на первых порах им было трудно, всячески помогал, говорил: «Бывают ведь и в работе удачи? Бывают? Вот и давай, ломи по полной, засаживай по рукоятку. Иначе, какой ты на хрен начальник цеха!».
Имея столько людей в непосредственном подчинении, которые тебя слушаются, нет смысла отрицать мою причастность, и мне не стоит отказываться от того, что было; всегда руководствовался собственным лозунгом: «Работать надо как требуется, а не как можешь»; однако я не переставлял людей словно фигуры в шахматах; этим «владеют» многие начальники, даже мои знакомые и друзья, коллеги по работе в Красноярске и Братске, работавшие на высоких должностях; некоторые из них, переняв привычку «отца народов», занимались любимым делом - сталкивали лбами подчинённых и со стороны наблюдали за сценой, испытывая удовольствие, как в театре.
Во всех заводских цехах принудительная вентиляция не работала; летом из-за сильной ростовской жары и горячего пара, который выбивался из-под сильно деформированных крышек пропарочных камер, температура поднималась до 40 градусов; проектом не было предусмотрено открывание окон (должна была работать вентиляция, которая неисправна и не работала), поэтому бетонщики выбивали стекла в окнах, чтобы хоть немного охладить помещение. Мне вспоминались металлургические корпуса КРАЗа, которые мы строили; там проектировщиками и строителями было всё сделано по уму, летняя жара не мешала нормально работать, никто стёкла не разбивал.
Здесь же, когда наступил ноябрь с холодными степными ветрами, в цехах постоянно гуляли сквозняки, рабочие простужались и болели, брали больничный; поэтому посты формовки ж/б изделий оставались неукомплектованными, а иногда даже срывалась работа целых смен, план не выполнялся. Вначале я воспринимал заболевания как данность - люди просто болеют и это нормально; но бывая в бригадах, заметил, что рабочие плохо одеты, часто по-летнему: туфли на тонкий носок, летняя спецовка, рубашка, кепка - и это в цехах, где температура низкая, ведь на улице мороз; я поговорил с бригадирами и ИТР, предупредил о снижении премиальных из-за большого количества больничных листов; сам, по сибирской привычке, одевался хорошо, помня английскую поговорку «Нет плохой погоды, есть плохая одежда»; однако вскоре и меня добили сквозняки, а также постоянный переход из цеха на территорию и в следующий цех; простудился, слег с высокой температурой, врач определил грипп;
когда через несколько дней благодаря интенсивному лечению температура стала нормальной, я, зная дичающую обстановку тех дней в цехах, решил дома написать заводские «Оргтехмероприятия» с подробным перечнем проблем, которые знал наизусть; понимал, что без выполнения нужных мероприятий выйти на плановые показатели невозможно; лёжа в постели, приходилось долго раздумывать, раскидывать карты, как говорят гадалки, чтобы за десять больничных дней окончить подробный перечень мероприятий; на работе отпечатали, получилось 25 страниц документа, который я согласовал без замечаний с руководством треста ДСМ; правда, равнодушный к делу директор Косолапов выразил сомнение в реализации этих планов; да я и сам понимал, что на практике задача окажется трудновыполнимой, если выполнимой вообще.
Еще при первом разговоре с директором, чтобы внести полную ясность в наших взаимоотношениях, я сказал, что работать буду только главным инженером, намекнув, что на директорство не претендую; но для Косолапова это были только слова, мало ли каких слов не бывает, возможно, так думал он, ведь на него сильно давило начальство; существовал и другой, неприятный для директора нюанс: оклады у нас были одинаковые - 220 рублей; но в отделе труда и зарплаты мне объяснили, что как кандидат наук по закону я имею право на надбавку к окладу 100 рублей; я стал получать 320 руб., директор - 220 руб.; возможно, эта разница в окладах его задевала; конечно, для меня 320 руб. были не те 504 руб., которые я получал в Красноярске, но все-таки не 220.
Директора распекали на трестовских планёрках за безответственность и невыполнение плана; когда я однажды после такой планёрки спросил о судьбе наших требованиях к тресту, он, глядя на меня, безвольно махнул рукой и отошёл в сторону; при этом я заметил, что его потухшие глаза глядели на мир тускло и с угрюмым равнодушием; вскоре, всегда настроенный на пессимизм, директор стал ещё более хмурым и неразговорчивым, глаза его неопределённо смотрели вперёд, как будто не видя ближайших предметов; из-за привычки болезненного пристрастия к вину, слишком глубоко вкоренившейся, чтобы её можно было изменить, Косолапов совсем потерял интерес к делам; а далее произошло вот что: однажды утром, приехав на завод, я узнал, что директора освободили от работы, сняли; оказалось, накануне он попался трестовскому руководству пьяным прямо в рабочее время, больше его я никогда не видел; не предполагал тогда, что это только начало последующей директорской чехарды.
Далее я хочу рассказать нечто весьма простое, но не лишенное удивления, - сразу о пяти директорах нашего завода, которые в течение всего лишь одного года приходили один за другим и, не сделав ничего путного, основательного, покидали «больное» производство; и, главное, бросали рабочий коллектив на произвол судьбы; я уверен, что в брежневские времена подобных примеров было много.
Уже на следующий день главного инженера треста ДВС Владимира Ивановича Кузнецова назначили директором завода; это был опытный сибирский строитель лет пятидесяти пяти, ранее работавший в п/я 9 (знаменитая секретная Красноярская «девятка»). Солидный мужчина высокого роста с широкими плечами, спокойный, вежливый, тактичный, доброжелательный и уважительный к людям; трудолюбивый по натуре, он хорошо начал исполнять директорские обязанности; с ним сложились нормальные отношения, мои действия он одобрял, поскольку знал о тяжелом финансовом положении завода, отсутствия средств даже для ремонта сгоревших электромоторов, перерасходе зарплаты и других несчастий.
Кузнецову было известно, что ещё при Косолапове я, работая в должности главного инженера, фактически стал хозяином на заводе; Владимир Иванович мне импонировал, нравился и, думаю, не ошибусь, если скажу, что и я пришёлся ему по душе; мы принялись за работу, стараясь в непростых условиях организовать производство; моя работа требовала, чтобы я отдавал ей всё своё время и силы, и он поддерживал меня, когда приходилось освобождать от работы некоторых ИТР, поскольку также как и я удивлялся тому количеству глупостей, просчётов и банальной бездарности, неподготовленности и непрофессионализму т.н. «специалистов». Директор помогал выполнять главные пункты «Оргтехмероприятий», но, к сожалению, мало пришлось с ним поработать. В один из дней не застал утром Кузнецова на заводе; его неожиданно для всех сняли с работы. Как, за что? Оказалось, что он похитил тонкий листовой металл для строительства собственного гаража, который находился рядом с жилым домом работников завода и, естественно, все это видели, кто-то сообщил в ОБХСС.
История похищенного им дефицитного тонколистового металла такова. Завод выпускал много бракованных изделий, и я стал разбираться с причинами массового брака, прежде всего, с температурными режимами пропаривания различного вида бетонных конструкций; теоретически, на бумаге, лаборатория составила режимы правильно, по науке; но как они выполняются на практике, как осуществляется постоянный температурный контроль, режим пропарки, а также как контролируется прочность бетона на образцах-кубиках лаборантами? Проверил журналы сменных замеров температуры и регулировки подачи пара, все было в порядке; вместе с тем брак продолжался, пришлось, чтобы проверить работу лаборантов, приехать на завод ночью, когда в это время суток 90% изделий пропаривались.
Такое моё решение было вызвано воспоминаниями о работе в Братске суровой зимой 1963 года; тогда среди ночи ко мне домой приехал диспетчер и сообщил, что с 23 часов температура воздуха упала до минус 43 градусов, а на нашем стройучастке он не нашёл сменного мастера, поэтому некому было дать команду прекратить бетонирование; бетонщики продолжали укладывать бетон, а это запрещалось при такой низкой температуре; я приехал на объект и распорядился прекратить приёмку бетона, утеплить конструкцию и установить электропрогрев бетона; войдя в прорабскую, обнаружил спящих женщин, сменного мастера и лаборантку-температурщицу. И вот теперь ночью на заводе, когда я зашел в лабораторию, увидел девушек-лаборантов, которые спали на столах; выяснил, контроль температуры бетона совершенно не ведется, а журналы просто заполняются данными, взятыми с потолка; утром провели собрание в лаборатории и предупредили всех об ответственности - материальной и уголовной за сознательную порчу конструкций.
помимо плохого температурного контроля, возможные причины брака - их было две, не считая аварий на котельной, которая подавала пар в цеха; первая: деформированные крышки пропарочных камер, которые не держали пар; вторая: сильно изношенная (дырявая) опалубка всех тонкостенных пятиметровой длины железобетонных лотков - самой сложной и основной продукции завода; и если другие изделия можно было поправить после пропарки и сдать мелиораторам без замечаний, то с ж/б лотками дело обстояло хуже; во время их транспортировки на орошаемые поля (более 60км от завода), а также при разгрузке лотков с автомашин и во время монтажа, в бетоне из-за недостаточной прочности, вследствие слабой пропарки, появлялись трещины, что совершенно недопустимо, поскольку лотки должны быть водонепроницаемыми.
Из-за этого брака строители предъявляли рекламации и не оплачивали продукцию; т.е., по существу, контроля прочности пропаренного бетона лотков не было. Мы приняли решение устроить с торца металлической опалубки каждого лотка нишу в виде закрывающегося снаружи пенала; в нём могли размещаться образцы-кубики того же бетона, который пропаривался по реальному режиму в конкретном лотке; назвали эти пеналы духовками, а для изготовления пятидесяти духовок я заказал трехмиллиметровый листовой металл, и не знал о том, что через две недели он поступил на завод; вот этот металл и похитил директор для своего гаража; после возвращения металла на завод, духовки были изготовлены и смонтированы в опалубках всех лотков.
Кто директор? После ухода Кузнецова на заводе не было директора, пришлось мне отвечать за всё; через неделю появился новый директор по фамилии Пустовой; был он меньше среднего роста, глаза у него были небольшие, карие, чрезвычайно бойкие, даже наглые; лицо круглое, гладкое и то ли совершенно непроницаемое, то ли попросту пустое; импульсивный и горячий - холерик, нетерпеливый и беспокойный; не помню сказанных им слов, но необычна была его возбуждённая речь: говорил он торопливо, немножко захлёбываясь словами и однообразно размахивая рукой - точно дирижировал - говорил и говорил, рассыпаясь мелким бесом.
Работал он замом управляющего треста по общим вопросам; не специалист, но очень энергичный человек, прямо живчик; его место работы и должность до перехода в трест ДСМ - один из руководителей ростовского объединения «Югмебель»; на заводе производством он вообще не занимался, мало заботили его заводские проблемы; но сразу на последние деньги стал закупать новую дорогую мебель и обставлять кабинеты заводоуправления; на мой вопрос, чем будем платить за ремонт электромоторов, ответа не было.
Однажды в обеденный перерыв я зашел в свой маленький кабинет и не узнал его: столы, стулья и шкаф куда-то исчезли, а все пространство было заполнено огромным полированным столом, новыми мягкими стульями и большим письменным столом для меня; когда люди приходили на планерку, то с трудом втискивались на свои места, хотя были довольны обстановкой; большой кабинет директора, ранее довольно скромный, теперь был обставлен этим шустрым доставалом с дурацкой приклеенной улыбкой, просто по-царски; на совещаниях новый директор, безответственный и бестолковый, произносил бездумные и хвастливые речи; шуму от него было много, а толку мало, но самомнение большое - в нём действительно было что-то заносчивое.
Наступил 1977 год, дела на заводе шли плохо; однажды Сердюк приехал без обычной свиты и переговорил со мной прямо в цехе, где выпускались лотки; он подчеркнул, что объединение замучилось с рекламациями на бракованные лотки, и просил меня улучшить их качество; в то время я не знал, что о таком массовом браке стало известно в министерстве, а это грозило начальнику Донводстроя большими неприятностями; пришлось объяснить ему проблему контроля прочности, и сказать, что решить ее можно, лишь установив в опалубке лотков духовки, т.е. нужен металл; я уверен, что именно Сердюк решил этот вопрос быстро, за две недели.
Мне пришлось крепко задуматься, поскольку стало понятно, что высказанная просьба начальника наверняка связана с моим главным вопросом, получением квартиры. В первую очередь нужно было заинтересовать рабочих в улучшении качества лотков; как это сделать, ведь призывы здесь бесполезны; многое зависело от бригады, которая изготавливала лотки и работала в три смены; бригадир её, Богатов, мне нравился своей мудрой рассудительностью, неравнодушием и оптимистичным настроем; этот разумный, трудолюбивый и ответственный профессионал, отдаваясь работе полностью , обеспечивал выполнение плана по выпуску лотков, а то что они после транспортировки и монтажа оказывались с трещинами, его уже не касалось;
спокойно выслушав меня о причинах брака, он честно признался, что давно знал об этом, неоднократно просил Косолапова выделить звено слесарей и сварщиков для постоянного ремонта опалубки лотков; мы договорились о наведении в цехе технологического порядка, правильной укладки и уплотнении бетонной смеси, аккуратной распалубки пропаренного готового изделия, транспортировки его на склад и погрузки на автомашину; он обещал ликвидировать захламленность, в т.ч. огромные лужи конденсата на постах формовки.
Вспомнил я хитрую, но эффективную систему стимулирования ответственной работы, применяемую на оборонном заводе п/я 121 в Красноярске. Строительный участок, которым я руководил, возводил новый цех М8, а основными рабочими у нас были демобилизованные пограничники, пожелавшие добровольно трудиться на стройке; некоторые из них стали заочно учиться в вузах и со временем переходить от нас на завод работать операторами; однажды наш бывший рабочий-плиточник Иван Гойда рассказал мне, что с ним случилось на работе; его зарплата оператора составляла 120 руб., плюс премия 100 р., итого 220 р. в месяц.
Как-то раз в ночную смену мастер застукал Ивана читающим книгу на рабочем месте, и лишил месячной премии; это было большое материальное наказание для молодой семьи, такая система действовала очень эффективно. И вот теперь на заводе я предложил Богатову, кроме зарплаты по существующей расценке за один лоток, дополнительно оплачивать еще 20%, но только в том случае, если нет брака и не будет рекламаций от мелиораторов; однако за каждую рекламацию этой надбавки к зарплате не будет; более того, за каждый бракованный лоток будет удержано 10% основной зарплаты.
Режимы пропарки и прочность бетона (к тому времени духовки были уже установлены) лаборатория гарантировала; к тому же я потребовал навести идеальный порядок на постах; рабочие на своем собрании обсудили и приняли эти условия; по их просьбе я закрепил на постоянно звено слесарей и сварщиков, отвечающих за текущий ремонт опалубки лотков. Бригадир сразу смекнул, что зарплата должна сильно возрасти; энергичный и волевой Богатов стал правдами и неправдами обеспечивать сменную выработку, относился к рабочим справедливо, но требовательно; своими секретными методами, порой хитрыми и не всегда честными, терпеливо добивался первоочерёдной доставки бетона с РБУ, иногда ездил на поля переговорить с бригадиром монтажников;
я доверял ему, ведь доверяешь не обязательно тому человеку, который никогда не обманул доверия - доверяешь тому, о ком по опыту знаешь, что он отлично понимает, когда выгодно обманывать, а когда невыгодно. Примерно через две недели перестали поступать с полей рекламации от строителей, это была хорошая новость; начальник объединения увидел в цехе порядок на постах, которого прежде не было: весь пол засыпан свежими опилками, луж нет, работа спорится; похвалил бригадира, а мне сообщил, что с квартирой вопрос решается; забегая вперёд, скажу: после пяти месяцев работы на заводе моя семья в середине февраля вселилась в трехкомнатную квартиру в новом доме, расположенном в центре Ростова, Сердюк сдержал слово.
Шел холодный январь 1977 года с морозами до минус 15 градусов и это добавило проблем; всё еще имели место аварии в котельной, из-за которых иногда отключалось отопление и пропарка изделий, обстановка была отвратительной. Вспоминаю несколько случаев, когда на бетонном узле при сильных ночных морозах вода, почему-то не спущенная и оставшаяся в трубах, замерзала; утром рабочим приходилось отогревать трубы факелами, и в течение часа завод стоял без бетона; когда такое случилось повторно, выяснилось, что, уходя домой после второй смены, рабочие не спустили воду из системы; что это было: беспечность, саботаж, вредительство?
Мой разговор с бригадиром результата не дал, но хорошо известна в сознании наших людей деятельность КГБ, и директор попросил «сотрудников в штатском» помочь, т.е. побеседовать с бригадой, а это они умели хорошо делать. От руководства завода во время беседы с рабочими бетонного узла специально никто не присутствовал, но сразу такие ЧП прекратились; эти сотрудники переговорили также и с рабочими, которые постоянно ночными сменами выгружали цемент из вагонов и перекачивали его в цементный склад; мы подозревали, что именно они ночью способствовали хищению цемента; вывозился он беспрепятственно, поскольку охраны на заводе не было; после соответствующей беседы с сотрудниками КГБ воровство прекратилось.
В конце января трест выявил огромный годовой перерасход зарплаты по заводу, а он списывался только с разрешения министерства; управляющий трестом Н.Д. Чижиков попросил меня составить мероприятия по перекрытию перерасхода в следующем квартале; мне пригодились написанные во время болезни «Оргтехмероприятия», т.е. все было готово, и Чижиков предложил ехать в Москву в министерство мелиорации РСФСР подписывать перерасход; он честно признался, что в прежние годы за таким актом следовало снятие с работы руководителей, и пожелал мне не возвратиться без погон; я не знал о существующей в тресте традиции: руководителю, посланному с документами по перерасходу, приходилось в министерстве обходить разные кабинеты и получать визы; для поддержки посланец треста возил в Москву мешок донской рыбы и действовал соответственно. Н. Д. неожиданно спросил: «Будете брать рыбу?», я был совершенно ошарашен этим вопросом. Да, работая главным инженером в Красноярске, мне в тяжелое для нашего управления время приходилось ездить в Главкрасноярскстрой с документами по перерасходу зарплаты; но чтобы везти рыбу или что-либо еще - это исключалось; естественно, никакой рыбы я не собирался брать в Москву.
Наша комиссия собралась и главный механик Минтяжстроя, которому министр Голдин поручил возглавить комиссию, сделал перед поездкой на место сообщение о цели предстоящей работы; а дело состояло в том, что в городах Заполярный и Никель, расположенных на западе области недалеко от границы с Норвегией, сложилась аварийная ситуация: бетонные конструкции промышленных зданий и, главное, крупнопанельных жилых домов, стали разрушаться и уже из нескольких домов людей выселили и перевели во временное жильё. Мурманские власти обратились к Косыгину, чтобы были выделены деньги для строительства новых домов и цехов предприятий, поскольку разрушение продолжается; предварительный ущерб определён в 150 млн рублей - это очень большие деньги (для сравнения: сметная стоимость одного корпуса электролиза КРАЗа составляет 15 млн руб.); Косыгин поручил министру Голдину создать комиссию, дать заключение и рекомендации.
Прибыв в Заполярный, я устроился в центральной городской гостинице и встретился с комиссией, а утром началась работа; моя задача заключалась в обследовании бетона и мне передали два научных отчёта, выполненных сотрудниками НИИЖБа несколько лет назад; оставив их в своём номере, направился в лабораторию строительного треста; там дали сопровождающего инженера ПТО, с ней мы начали осмотр аварийных объектов, построенных 10-15 лет назад; на заводе ЖБИ я увидел в неработающем теперь цехе ж/б колонны в многочисленных трещинах, а одна, фахверковая, расположенная в торце здания, изогнулась так, что пришлось демонтировать стеновые панели, прикреплённые к ней;
затем мы прошли в город, подошли к дому, из которого выселили жильцов; все наружные стеновые панели были с трещинами, их демонтировали и складировали рядом с домом; плиты перекрытий с первого до пятого этажа были вывешены, т.е. опирались на стойки из подтоварника; что делать с этим домом никто не знал, в том числе и я; мы спустились в подвал дома, осмотрели стены, сложенные из бетонных блоков, в которых виднелись мелкие трещины; я подобрал с пола кусочки бетона, в котором щебень был чёрного цвета; после обеда отправился в гостиницу, чтобы ознакомиться с отчётами НИИЖБа и сразу обратил внимание на то, что эти работы были посвящены исследованию именно этого чёрного щебня, филлита; прочёл, что его брали из вскрышной породы при разработке шахт; горная порода, используемая в качестве заполнителя для бетона, отвечала требованиям прочности, да я и сам в этом убедился, разбивая щебень молотком;
однако из отчётов я узнал, что плотная структура породы была чешуйчатой и во влажной среде она набухает, объём материала увеличивается; авторы не рекомендовали использовать бетон во влажной среде; но эти выводы были сделаны год назад, когда бетон в конструкциях, находящихся даже не во влажной среде, начал трескаться; вероятно, 15 лет назад заполнитель не исследовался должным образом в соответствии с ГОСТ, но об этом можно узнать из лабораторного журнала, в котором всё фиксировалось и давалось разрешение на применение в качестве заполнителя горной породы из вскрыши, взамен дорогого гранитного щебня; это было чьё-то рацпредложение, которое давало баснословный экономический эффект.
На следующий день я пошёл в лабораторию и узнал, что старый журнал исчез ещё год назад, виновников нет; набрал несколько обломков бетона с частично обнажённым заполнителем, попросил бинокулярную лупу с подсветкой и отправился в гостиницу; мне нужно было ответить на вопрос: почему разрушается бетон, который находится не во влажной среде? Прежде всего, я положил кусочек заполнителя в стакан с водой и оставил до завтра; затем стал внимательно рассматривать при 8-кратном увеличении заполнитель, взятый из треснувшего бетона, при этом концом перочинного ножа стал ковырять породу и сразу заметил её чешуйчатую структуру; начал поддевать чешуйки и без труда отделял их от казалось плотного камня;
утром следующего дня увидел, что чешуйки камня, пролежавшего ночь в воде, набухли и легко рассыпаются, т.е. заключение, сделанное учёными НИИЖБа, подтвердились. Я задумался; какой же следует вывод? Всё-таки есть конструкции, которые простояли много лет и не разрушились, да и сейчас бетон в них не имеет трещин; вероятно, настал определённый момент, когда бетон в ряде других конструкций начал трескаться, деформироваться и даже кое-где рассыпаться; это под нагрузкой грозило аварией с человеческими жертвами;
я понял, что за многие годы при различной относительной влажности воздуха (от 60% до 100% во время дождей и в продолжительный влажный, приморский зимний период) какое-то количество влаги попадало в бетон и накапливалось в нём; под воздействием влаги заполнитель постепенно набухал, расширялся и оказывал всё нарастающее давление на цементно-песчаный камень;
пока давление было небольшим, в бетоне не было трещин, давление возрастало, трещины появлялись; но мы не можем знать, когда они появятся, будут видны и «сообщат» об угрозе разрушения; присланная министерством комиссия должна дать прогноз на будущее: будут ли разрушаться дома, в которых живут люди, и когда? Я понимал, что,возможно, от меня ждут каких-то рекомендаций, которые позволят избежать многомиллионных затрат на ремонт; погоди-ка, - сказал я себе, - ведь неизвестно, как это обернётся; были сомнения, но вспомнил девиз Льва Толстого: «Делай, что д̀олжно, и пусть будет, что будет».
Для себя сделал выводы, и их хотел изложить в официальном заключении: во-первых, разрушение бетона будет продолжаться, но никто не сможет сегодня сказать, как быстро или медленно будет идти этот процесс; во-вторых, требуется постоянный осмотр конструкций, особенно фундаментов и стен подвалов жилых домов; в-третьих, следует срочно принять меры, чтобы вода не попадала на междуэтажные перекрытия, стены, перегородки и особенно в подвальную часть здания; в-четвёртых, в аварийных домах, из которых уже выселены жильцы, надо смонтировать качественные стеновые панели и разработать проект усиления фундаментов и стен подвалов с использованием качественного бетона.
Мне предстояло ознакомить с этими выводами председателя комиссии; это был солидный мужчина, обладавший представительной внешностью: громадного роста, плечистый, крепкий, «тяжеловес»; рассказал ему суть процесса разрушения бетона, он прочёл мои выводы, которые ему не понравились, поскольку надеялся, что они будут более оптимистичными; тогда, зная, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, я сделал следующий ход, решил: всё, что можно растолковать коротко, не следует растолковывать длинно, и позвал его в комнату, где была бинокулярная лупа с подсветкой и образцы заполнителя;
попросил председателя самому взглянуть; механик министерства, никогда не имевший дела с лупой, напоминающий микроскоп, стоял в нерешительности; сначала я сел на стул и навёл резкость на объект, затем пригласил его сесть и взглянуть в окуляр; сняв очки, 120-киллограмовый гигант очень осторожно сел и чуть наклонил голову к окуляру; понимая, что своими большими пальцами он не справится с наводкой на резкость, да и была опасность опрокинуть маленький прибор, он сказал: «А.Б., я буду смотреть, а вы регулируйте резкость»; когда он отчётливо увидел образец, я ножом стал отслаивать чешуйки и спросил его: «Вы видите, как они легко отслаиваются от этого на вид прочного камня?»;
от напряжения шеф вспотел, но продолжал с интересом рассматривать, а когда я передал ему нож, он сам стал ковырять камень; затем я положил образец, который ранее пролежал в воде, и шеф убедился в его рыхлой структуре; мой эксперимент удался: председатель осторожно встал со стула, взял в руки сухой образец, на котором, естественно, чешуек не было видно, постучал им по столу, чтобы убедиться в прочности, и сказал: «Прочный, а на самом деле дерьмо»; это был вывод механика, который никогда не имел дела с бетоном; мне он сказал, чтобы печатал заключение.
Вечером, пользуясь отчётами НИИЖБа, я подробно описал свойства шахтной породы, использованной в качестве заполнителя для бетона, в конце изложил своё заключение и рекомендации; утром машинистка отпечатала три страницы текста и я их вручил председателю, который внимательно всё прочёл и поблагодарил меня за работу; в 11часов на очередном заседании комиссии он выступил перед коллегами: «Товарищи, вы не знаете причины разрушения бетона, а я сам исследовал бетон и знаю, почему он разрушается и впредь будет разрушаться, потому что когда-то дурни-строители вместо местного гранита использовали в бетоне плохую шахтную породу, прискорбно, но это так»; после заседания он ещё раз меня поблагодарил и сказал, что я свободен.
***
На заводе ЖБИ Хотя я дал согласие работать на заводе ЖБИ, но угнетала мысль: я никогда на заводе не работал и не знал заводской технологии, а главное, не знал тонкостей во взаимоотношениях с директором завода в том плане, чтобы у меня не были связаны руки при реализации собственных решений; понимал, что только при успешной и результативной работе, можно рассчитывать на получение квартиры.
На следующий день после прибытия в Красноярск поехал на КЗСК, хотел переговорить с главным инженером Анатолием Антоновичем Козяривским, который знал меня по работе на строительстве КРАЗа; рассказал ему о своём решении работать на заводе ЖБИ и попросил совета: с чего начать и что главное на его взгляд надо сделать в первую очередь. А.А. сказал: «Самое главное - взять на себя оплату труда рабочих, т.е. сдельные наряды и повременную оплату узких специалистов; тогда все ваши решения и указания будут выполняться». Добавил, что ничего не надо опасаться и дал несколько ценных советов, которые я записал; пожелал мне успехов, и мы расстались. Забегая вперёд, отмечу, что я учёл все советы «опытного заводского волка» и был ему очень благодарен.
в течение первых двух недель по договоренности с директором завода я подробно ознакомился с производством, ИТР, бригадами, технической документацией; попытался понять, что представляет собой производство, и выяснил следующее: в течение девяти лет с момента ввода в эксплуатацию завод ни разу не выполнил годовой план, числился в министерстве отстающим; это не особенно волновало, поскольку было до меня, а вот, что надо делать, как исправлять тяжелое положение, озадачивало;
на заводе происходили почти ежедневные аварии вследствие небрежного отношения к механизмам и оборудованию, захламленности, изношенности металлической опалубки и крышек пропарочных камер, выхода из строя насосов перекачки цемента, канализационных стоков и откачки воды из подземных протяжённых транспортёрных галерей, в которых вода стояла почти по колено; обстановка была отвратительной, поскольку около 80% производственных участков работали кое-как. Словом, детально ознакомившись с таким гибельным положением дел, поразился тому, как я мог дать добровольно себя вовлечь в такую заваруху - переехать из Красноярска в Ростов было уже достаточно скверно, но пойти работать на такой расхлябанный завод и утонуть в неполадках - это было уж слишком.
Требовалось наводить порядок, и я начал с ИТР и бригадиров; среди ИТР у многих была низкая квалификация, а вот бригадиры мне понравились: опытные, давно работали на заводе, им надо было «кормить своих рабочих», выполнять сменное задание по выпуску изделий, поэтому выжимали из постоянно ломающейся техники все что могли. Настроение ИТР было подавленным: аварии, часто не по их вине, невыполнение суточных планов, много не решённых производственных проблем руководством завода и т. п.; они задавали себе вопрос: «Что можно сделать в такой обстановке?» и я их понимал.
А что же директор, командир производства? Меня интересовало, как завод до такого состояния дошел? Хотел об этом услышать из первых уст. Директор Косолапов, несколько рыхлый, совершенно неспортивный, был спокойным и медлительным, флегматик, неразговорчивый и замкнутый; его широкое лицо с грубоватыми, но довольно правильными чертами, выражало полное равнодушие; опытный инженер, специалист именно такого заводского производства, но на вопрос о причине плачевного состоянии дел я ответа не получил; был он каким-то задумчивым, подавленным, даже апатичным, часто выпивал; в общем, свыкся со всем, «день до вечера и… к телевизору»; предоставил мне полную свободу действий, не помогал, но и не мешал.
Я привык всегда стремиться к тому, чтобы ясно видеть цель, задачи, перспективу; тут стоит вспомнить, что ещё в Красноярске на КЗСК главный инженер дал мне дельные советы, которыми я воспользовался: взял на себя оплату труда рабочим и подписание актов выполненных работ привлечённым строителям ПМК; новая для меня роль учёного-производственника, хотя и смущала немного, но очень тешила на первых порах; за работу я взялся с увлечением, и чтобы наглядно показать начальникам цехов и отделов оперативную информацию за сутки, развесил в своем кабинете графики выпуска продукции и отклонений от плана (красная линия, чёрная линия), и на этом фоне проходила ежедневная планерка.
Провалы в выполнении плана каждого цеха и всего завода на графиках были хорошо видны, но поскольку суточные задания составляли 90-100% проектной мощности, резервов для их выполнения не существовало; в связи с этим вспомнил рассказ моего научного руководителя по диссертации профессора С. А. Миронова: в 1974 году по просьбе ученых из НИИЖБа, участвующих в симпозиуме по бетону во Франции, им устроили экскурсию на завод ЖБИ, расположенный на окраине Парижа; удивило почти полное отсутствие рабочих в огромных цехах, хотя завод, по словам гида-технолога, работал нормально; он объяснил, что 40 - 50%-ная загрузка заводского оборудования - это норма.
Здесь была особенность. На стройке, где я ранее работал, зачастую проваливая план первых недель месяца, мы почти всегда могли найти резервы для выполнения плана; на заводе же, да еще при трехсменной работе с неизменным количеством механизмов, такое исключено; в этом заключается основное отличие заводского производства от строительства объектов; иными словами, провал плана первой недели практически означал невыполнение месячного плана; можно, конечно, поработать в выходные дни, что мы и делали, но это исключение, рабочие просто не выдерживали напряжения. На проводимых мною планёрках многое подвергалось критике, но критика - средство, а не цель, без нужды я старался не критиковать руководителей цехов и служб.
Как проходил мой рабочий день? Уезжал из дома в 7 часов (завод находился в 12 км), уже с 7 часов 40 минут, обутый в резиновые сапоги, я с мастерами смен в первую очередь проверял откачку воды из транспортерных галерей и канализационной насосной станции, затем обходил посты формовки изделий; в 9 часов проводил планерку с ИТР и бригадирами, а далее снова шёл в цеха, котельную, мастерские, большой открытый полигон, цементный склад, бетонный узел и в другие проблемные места, старался поправить дела; разве мог я раньше предположить увиденное - изношенность оборудования, низкую технологическую дисциплину и квалификацию персонала, хищение материалов и откровенное воровство цемента ночью; территория завода не была огорожена и, соответственно, не было проходной, вывози что хочешь; в общем, передо мной оказалось нечто совсем неожиданное, непредвиденное; но ничего, всё на свете поддаётся объяснению, надо только разобраться в фактах.
С первых шагов стал привлекать к решению конкретных задач активных цеховых ИТР, технологов, бригадиров, с которыми установились деловые отношения; эти люди долго терпели бардак, а когда увидели, что-то стало чуть-чуть меняться к лучшему, стали активно помогать мне; пришлось заменить нескольких безынициативных начальников цехов и сменных мастеров, на их место поставить толковых рабочих и технологов; на первых порах им было трудно, всячески помогал, говорил: «Бывают ведь и в работе удачи? Бывают? Вот и давай, ломи по полной, засаживай по рукоятку. Иначе, какой ты на хрен начальник цеха!».
Имея столько людей в непосредственном подчинении, которые тебя слушаются, нет смысла отрицать мою причастность, и мне не стоит отказываться от того, что было; всегда руководствовался собственным лозунгом: «Работать надо как требуется, а не как можешь»; однако я не переставлял людей словно фигуры в шахматах; этим «владеют» многие начальники, даже мои знакомые и друзья, коллеги по работе в Красноярске и Братске, работавшие на высоких должностях; некоторые из них, переняв привычку «отца народов», занимались любимым делом - сталкивали лбами подчинённых и со стороны наблюдали за сценой, испытывая удовольствие, как в театре.
Во всех заводских цехах принудительная вентиляция не работала; летом из-за сильной ростовской жары и горячего пара, который выбивался из-под сильно деформированных крышек пропарочных камер, температура поднималась до 40 градусов; проектом не было предусмотрено открывание окон (должна была работать вентиляция, которая неисправна и не работала), поэтому бетонщики выбивали стекла в окнах, чтобы хоть немного охладить помещение. Мне вспоминались металлургические корпуса КРАЗа, которые мы строили; там проектировщиками и строителями было всё сделано по уму, летняя жара не мешала нормально работать, никто стёкла не разбивал.
Здесь же, когда наступил ноябрь с холодными степными ветрами, в цехах постоянно гуляли сквозняки, рабочие простужались и болели, брали больничный; поэтому посты формовки ж/б изделий оставались неукомплектованными, а иногда даже срывалась работа целых смен, план не выполнялся. Вначале я воспринимал заболевания как данность - люди просто болеют и это нормально; но бывая в бригадах, заметил, что рабочие плохо одеты, часто по-летнему: туфли на тонкий носок, летняя спецовка, рубашка, кепка - и это в цехах, где температура низкая, ведь на улице мороз; я поговорил с бригадирами и ИТР, предупредил о снижении премиальных из-за большого количества больничных листов; сам, по сибирской привычке, одевался хорошо, помня английскую поговорку «Нет плохой погоды, есть плохая одежда»; однако вскоре и меня добили сквозняки, а также постоянный переход из цеха на территорию и в следующий цех; простудился, слег с высокой температурой, врач определил грипп;
когда через несколько дней благодаря интенсивному лечению температура стала нормальной, я, зная дичающую обстановку тех дней в цехах, решил дома написать заводские «Оргтехмероприятия» с подробным перечнем проблем, которые знал наизусть; понимал, что без выполнения нужных мероприятий выйти на плановые показатели невозможно; лёжа в постели, приходилось долго раздумывать, раскидывать карты, как говорят гадалки, чтобы за десять больничных дней окончить подробный перечень мероприятий; на работе отпечатали, получилось 25 страниц документа, который я согласовал без замечаний с руководством треста ДСМ; правда, равнодушный к делу директор Косолапов выразил сомнение в реализации этих планов; да я и сам понимал, что на практике задача окажется трудновыполнимой, если выполнимой вообще.
Еще при первом разговоре с директором, чтобы внести полную ясность в наших взаимоотношениях, я сказал, что работать буду только главным инженером, намекнув, что на директорство не претендую; но для Косолапова это были только слова, мало ли каких слов не бывает, возможно, так думал он, ведь на него сильно давило начальство; существовал и другой, неприятный для директора нюанс: оклады у нас были одинаковые - 220 рублей; но в отделе труда и зарплаты мне объяснили, что как кандидат наук по закону я имею право на надбавку к окладу 100 рублей; я стал получать 320 руб., директор - 220 руб.; возможно, эта разница в окладах его задевала; конечно, для меня 320 руб. были не те 504 руб., которые я получал в Красноярске, но все-таки не 220.
Директора распекали на трестовских планёрках за безответственность и невыполнение плана; когда я однажды после такой планёрки спросил о судьбе наших требованиях к тресту, он, глядя на меня, безвольно махнул рукой и отошёл в сторону; при этом я заметил, что его потухшие глаза глядели на мир тускло и с угрюмым равнодушием; вскоре, всегда настроенный на пессимизм, директор стал ещё более хмурым и неразговорчивым, глаза его неопределённо смотрели вперёд, как будто не видя ближайших предметов; из-за привычки болезненного пристрастия к вину, слишком глубоко вкоренившейся, чтобы её можно было изменить, Косолапов совсем потерял интерес к делам; а далее произошло вот что: однажды утром, приехав на завод, я узнал, что директора освободили от работы, сняли; оказалось, накануне он попался трестовскому руководству пьяным прямо в рабочее время, больше его я никогда не видел; не предполагал тогда, что это только начало последующей директорской чехарды.
Далее я хочу рассказать нечто весьма простое, но не лишенное удивления, - сразу о пяти директорах нашего завода, которые в течение всего лишь одного года приходили один за другим и, не сделав ничего путного, основательного, покидали «больное» производство; и, главное, бросали рабочий коллектив на произвол судьбы; я уверен, что в брежневские времена подобных примеров было много.
Уже на следующий день главного инженера треста ДВС Владимира Ивановича Кузнецова назначили директором завода; это был опытный сибирский строитель лет пятидесяти пяти, ранее работавший в п/я 9 (знаменитая секретная Красноярская «девятка»). Солидный мужчина высокого роста с широкими плечами, спокойный, вежливый, тактичный, доброжелательный и уважительный к людям; трудолюбивый по натуре, он хорошо начал исполнять директорские обязанности; с ним сложились нормальные отношения, мои действия он одобрял, поскольку знал о тяжелом финансовом положении завода, отсутствия средств даже для ремонта сгоревших электромоторов, перерасходе зарплаты и других несчастий.
Кузнецову было известно, что ещё при Косолапове я, работая в должности главного инженера, фактически стал хозяином на заводе; Владимир Иванович мне импонировал, нравился и, думаю, не ошибусь, если скажу, что и я пришёлся ему по душе; мы принялись за работу, стараясь в непростых условиях организовать производство; моя работа требовала, чтобы я отдавал ей всё своё время и силы, и он поддерживал меня, когда приходилось освобождать от работы некоторых ИТР, поскольку также как и я удивлялся тому количеству глупостей, просчётов и банальной бездарности, неподготовленности и непрофессионализму т.н. «специалистов». Директор помогал выполнять главные пункты «Оргтехмероприятий», но, к сожалению, мало пришлось с ним поработать. В один из дней не застал утром Кузнецова на заводе; его неожиданно для всех сняли с работы. Как, за что? Оказалось, что он похитил тонкий листовой металл для строительства собственного гаража, который находился рядом с жилым домом работников завода и, естественно, все это видели, кто-то сообщил в ОБХСС.
История похищенного им дефицитного тонколистового металла такова. Завод выпускал много бракованных изделий, и я стал разбираться с причинами массового брака, прежде всего, с температурными режимами пропаривания различного вида бетонных конструкций; теоретически, на бумаге, лаборатория составила режимы правильно, по науке; но как они выполняются на практике, как осуществляется постоянный температурный контроль, режим пропарки, а также как контролируется прочность бетона на образцах-кубиках лаборантами? Проверил журналы сменных замеров температуры и регулировки подачи пара, все было в порядке; вместе с тем брак продолжался, пришлось, чтобы проверить работу лаборантов, приехать на завод ночью, когда в это время суток 90% изделий пропаривались.
Такое моё решение было вызвано воспоминаниями о работе в Братске суровой зимой 1963 года; тогда среди ночи ко мне домой приехал диспетчер и сообщил, что с 23 часов температура воздуха упала до минус 43 градусов, а на нашем стройучастке он не нашёл сменного мастера, поэтому некому было дать команду прекратить бетонирование; бетонщики продолжали укладывать бетон, а это запрещалось при такой низкой температуре; я приехал на объект и распорядился прекратить приёмку бетона, утеплить конструкцию и установить электропрогрев бетона; войдя в прорабскую, обнаружил спящих женщин, сменного мастера и лаборантку-температурщицу. И вот теперь ночью на заводе, когда я зашел в лабораторию, увидел девушек-лаборантов, которые спали на столах; выяснил, контроль температуры бетона совершенно не ведется, а журналы просто заполняются данными, взятыми с потолка; утром провели собрание в лаборатории и предупредили всех об ответственности - материальной и уголовной за сознательную порчу конструкций.
помимо плохого температурного контроля, возможные причины брака - их было две, не считая аварий на котельной, которая подавала пар в цеха; первая: деформированные крышки пропарочных камер, которые не держали пар; вторая: сильно изношенная (дырявая) опалубка всех тонкостенных пятиметровой длины железобетонных лотков - самой сложной и основной продукции завода; и если другие изделия можно было поправить после пропарки и сдать мелиораторам без замечаний, то с ж/б лотками дело обстояло хуже; во время их транспортировки на орошаемые поля (более 60км от завода), а также при разгрузке лотков с автомашин и во время монтажа, в бетоне из-за недостаточной прочности, вследствие слабой пропарки, появлялись трещины, что совершенно недопустимо, поскольку лотки должны быть водонепроницаемыми.
Из-за этого брака строители предъявляли рекламации и не оплачивали продукцию; т.е., по существу, контроля прочности пропаренного бетона лотков не было. Мы приняли решение устроить с торца металлической опалубки каждого лотка нишу в виде закрывающегося снаружи пенала; в нём могли размещаться образцы-кубики того же бетона, который пропаривался по реальному режиму в конкретном лотке; назвали эти пеналы духовками, а для изготовления пятидесяти духовок я заказал трехмиллиметровый листовой металл, и не знал о том, что через две недели он поступил на завод; вот этот металл и похитил директор для своего гаража; после возвращения металла на завод, духовки были изготовлены и смонтированы в опалубках всех лотков.
Кто директор? После ухода Кузнецова на заводе не было директора, пришлось мне отвечать за всё; через неделю появился новый директор по фамилии Пустовой; был он меньше среднего роста, глаза у него были небольшие, карие, чрезвычайно бойкие, даже наглые; лицо круглое, гладкое и то ли совершенно непроницаемое, то ли попросту пустое; импульсивный и горячий - холерик, нетерпеливый и беспокойный; не помню сказанных им слов, но необычна была его возбуждённая речь: говорил он торопливо, немножко захлёбываясь словами и однообразно размахивая рукой - точно дирижировал - говорил и говорил, рассыпаясь мелким бесом.
Работал он замом управляющего треста по общим вопросам; не специалист, но очень энергичный человек, прямо живчик; его место работы и должность до перехода в трест ДСМ - один из руководителей ростовского объединения «Югмебель»; на заводе производством он вообще не занимался, мало заботили его заводские проблемы; но сразу на последние деньги стал закупать новую дорогую мебель и обставлять кабинеты заводоуправления; на мой вопрос, чем будем платить за ремонт электромоторов, ответа не было.
Однажды в обеденный перерыв я зашел в свой маленький кабинет и не узнал его: столы, стулья и шкаф куда-то исчезли, а все пространство было заполнено огромным полированным столом, новыми мягкими стульями и большим письменным столом для меня; когда люди приходили на планерку, то с трудом втискивались на свои места, хотя были довольны обстановкой; большой кабинет директора, ранее довольно скромный, теперь был обставлен этим шустрым доставалом с дурацкой приклеенной улыбкой, просто по-царски; на совещаниях новый директор, безответственный и бестолковый, произносил бездумные и хвастливые речи; шуму от него было много, а толку мало, но самомнение большое - в нём действительно было что-то заносчивое.
Наступил 1977 год, дела на заводе шли плохо; однажды Сердюк приехал без обычной свиты и переговорил со мной прямо в цехе, где выпускались лотки; он подчеркнул, что объединение замучилось с рекламациями на бракованные лотки, и просил меня улучшить их качество; в то время я не знал, что о таком массовом браке стало известно в министерстве, а это грозило начальнику Донводстроя большими неприятностями; пришлось объяснить ему проблему контроля прочности, и сказать, что решить ее можно, лишь установив в опалубке лотков духовки, т.е. нужен металл; я уверен, что именно Сердюк решил этот вопрос быстро, за две недели.
Мне пришлось крепко задуматься, поскольку стало понятно, что высказанная просьба начальника наверняка связана с моим главным вопросом, получением квартиры. В первую очередь нужно было заинтересовать рабочих в улучшении качества лотков; как это сделать, ведь призывы здесь бесполезны; многое зависело от бригады, которая изготавливала лотки и работала в три смены; бригадир её, Богатов, мне нравился своей мудрой рассудительностью, неравнодушием и оптимистичным настроем; этот разумный, трудолюбивый и ответственный профессионал, отдаваясь работе полностью , обеспечивал выполнение плана по выпуску лотков, а то что они после транспортировки и монтажа оказывались с трещинами, его уже не касалось;
спокойно выслушав меня о причинах брака, он честно признался, что давно знал об этом, неоднократно просил Косолапова выделить звено слесарей и сварщиков для постоянного ремонта опалубки лотков; мы договорились о наведении в цехе технологического порядка, правильной укладки и уплотнении бетонной смеси, аккуратной распалубки пропаренного готового изделия, транспортировки его на склад и погрузки на автомашину; он обещал ликвидировать захламленность, в т.ч. огромные лужи конденсата на постах формовки.
Вспомнил я хитрую, но эффективную систему стимулирования ответственной работы, применяемую на оборонном заводе п/я 121 в Красноярске. Строительный участок, которым я руководил, возводил новый цех М8, а основными рабочими у нас были демобилизованные пограничники, пожелавшие добровольно трудиться на стройке; некоторые из них стали заочно учиться в вузах и со временем переходить от нас на завод работать операторами; однажды наш бывший рабочий-плиточник Иван Гойда рассказал мне, что с ним случилось на работе; его зарплата оператора составляла 120 руб., плюс премия 100 р., итого 220 р. в месяц.
Как-то раз в ночную смену мастер застукал Ивана читающим книгу на рабочем месте, и лишил месячной премии; это было большое материальное наказание для молодой семьи, такая система действовала очень эффективно. И вот теперь на заводе я предложил Богатову, кроме зарплаты по существующей расценке за один лоток, дополнительно оплачивать еще 20%, но только в том случае, если нет брака и не будет рекламаций от мелиораторов; однако за каждую рекламацию этой надбавки к зарплате не будет; более того, за каждый бракованный лоток будет удержано 10% основной зарплаты.
Режимы пропарки и прочность бетона (к тому времени духовки были уже установлены) лаборатория гарантировала; к тому же я потребовал навести идеальный порядок на постах; рабочие на своем собрании обсудили и приняли эти условия; по их просьбе я закрепил на постоянно звено слесарей и сварщиков, отвечающих за текущий ремонт опалубки лотков. Бригадир сразу смекнул, что зарплата должна сильно возрасти; энергичный и волевой Богатов стал правдами и неправдами обеспечивать сменную выработку, относился к рабочим справедливо, но требовательно; своими секретными методами, порой хитрыми и не всегда честными, терпеливо добивался первоочерёдной доставки бетона с РБУ, иногда ездил на поля переговорить с бригадиром монтажников;
я доверял ему, ведь доверяешь не обязательно тому человеку, который никогда не обманул доверия - доверяешь тому, о ком по опыту знаешь, что он отлично понимает, когда выгодно обманывать, а когда невыгодно. Примерно через две недели перестали поступать с полей рекламации от строителей, это была хорошая новость; начальник объединения увидел в цехе порядок на постах, которого прежде не было: весь пол засыпан свежими опилками, луж нет, работа спорится; похвалил бригадира, а мне сообщил, что с квартирой вопрос решается; забегая вперёд, скажу: после пяти месяцев работы на заводе моя семья в середине февраля вселилась в трехкомнатную квартиру в новом доме, расположенном в центре Ростова, Сердюк сдержал слово.
Шел холодный январь 1977 года с морозами до минус 15 градусов и это добавило проблем; всё еще имели место аварии в котельной, из-за которых иногда отключалось отопление и пропарка изделий, обстановка была отвратительной. Вспоминаю несколько случаев, когда на бетонном узле при сильных ночных морозах вода, почему-то не спущенная и оставшаяся в трубах, замерзала; утром рабочим приходилось отогревать трубы факелами, и в течение часа завод стоял без бетона; когда такое случилось повторно, выяснилось, что, уходя домой после второй смены, рабочие не спустили воду из системы; что это было: беспечность, саботаж, вредительство?
Мой разговор с бригадиром результата не дал, но хорошо известна в сознании наших людей деятельность КГБ, и директор попросил «сотрудников в штатском» помочь, т.е. побеседовать с бригадой, а это они умели хорошо делать. От руководства завода во время беседы с рабочими бетонного узла специально никто не присутствовал, но сразу такие ЧП прекратились; эти сотрудники переговорили также и с рабочими, которые постоянно ночными сменами выгружали цемент из вагонов и перекачивали его в цементный склад; мы подозревали, что именно они ночью способствовали хищению цемента; вывозился он беспрепятственно, поскольку охраны на заводе не было; после соответствующей беседы с сотрудниками КГБ воровство прекратилось.
В конце января трест выявил огромный годовой перерасход зарплаты по заводу, а он списывался только с разрешения министерства; управляющий трестом Н.Д. Чижиков попросил меня составить мероприятия по перекрытию перерасхода в следующем квартале; мне пригодились написанные во время болезни «Оргтехмероприятия», т.е. все было готово, и Чижиков предложил ехать в Москву в министерство мелиорации РСФСР подписывать перерасход; он честно признался, что в прежние годы за таким актом следовало снятие с работы руководителей, и пожелал мне не возвратиться без погон; я не знал о существующей в тресте традиции: руководителю, посланному с документами по перерасходу, приходилось в министерстве обходить разные кабинеты и получать визы; для поддержки посланец треста возил в Москву мешок донской рыбы и действовал соответственно. Н. Д. неожиданно спросил: «Будете брать рыбу?», я был совершенно ошарашен этим вопросом. Да, работая главным инженером в Красноярске, мне в тяжелое для нашего управления время приходилось ездить в Главкрасноярскстрой с документами по перерасходу зарплаты; но чтобы везти рыбу или что-либо еще - это исключалось; естественно, никакой рыбы я не собирался брать в Москву.