Мильчин Аркадий Эммануилович. Из записок главного редактора
Полиграфический институт дал нам достаточно хорошую подготовку для редакторской работы. Но не менее важно и то, что мы учились в живой творческой атмосфере, что не было явных препятствий для самодеятельного движения, которое тоже необыкновенно обогащало. У нас, например, существовал Клуб выходного дня. Его организовали наиболее энергичные и предприимчивые студенты Виталий Рочко, Гриша Чудаков и некоторые другие.
Встречи с интересными людьми, лучшими представителями литературы и искусства страны, сами по себе были необыкновенно интересны и занимательны. Но, кроме того, для руководителей клуба и их помощников они служили превосходной школой изобретательности и находчивости, учили умению общаться со знаменитостями и убеждать их в совершенной необходимости встречи со студентами далеко не именитого тогда вуза.
В рамках клуба проходили и вечера самодеятельности. Мне, например, напрочь лишенному артистического дара, пришлось играть роль графа Альмавивы в отрывке из «Женитьбы Фигаро», исполнявшемся на французском языке. Режиссировала постановку Ирина Михайловна Ободовская, преподавательница французского языка, ставшая впоследствии известной широкому кругу читателей благодаря книге «Вокруг Пушкина» (М., 1975), которую она подготовила вместе с мужем М. Дементьевым и в которой были впервые опубликованы письма Натальи Николаевны Пушкиной и ее сестер Е.Н. и А.Н. Гончаровых. Книга эта выдержала два издания.
Еще одним проявлением творческой атмосферы был выпуск студенческого журнала, в котором я участвовал как литературный редактор. Оформляли его Юра Красный и Алеша Пушкарев, художники следующего за нашим курса. Все сочинения каллиграфически переписала поражавшая своей тонкой красотой студентка-художница явно японского происхождения, у которой был роман с Юрой. Успеха журнал, впрочем, не имел, и первый номер остался единственным. Все же это тоже свидетельствовало о свободной творческой атмосфере в институте, хотя за его пределами начал во всю силу действовать идеологический террор, знаменем которого была газета ЦК партии «Культура и жизнь».
Конечно, и в институте идиллии тоже не было. В многотиражке «Сталинский печатник» публиковались статьи Е. Немировского и Л. Теплова, которые тщились доказать, что книгопечатание изобретено на Руси, печатались опусы верноподданных, громившие космополитов и т. п.
Однако дух вольницы все же был силен. Именно он привел к тому, что на отчетно-выборной комсомольской конференции института в зале Дома дирекции ВДНХ студенты провалили кого-то из списка, заготовленного комитетом комсомола, и партком, чтобы добиться своего, постарался под каким-то надуманным предлогом провести повторное голосование уже в здании института. Все возмущались, но поделать ничего не смогли.
Успехи известных мне выпускников МПИ. Как редактору коллективной монографии «Основы оформления советской книги» (М., 1956) мне пришлось встретиться с еще одним однокурсником - Левой Подольским, которого пригласили оформлять это издание как уже хорошо проявившего себя художника книги.
Вообще, выпускники РИФа своей работой и творчеством доказали, что уровень институтского образования был высоким.
Михаил Приваленко из нашей группы успешно работал главным редактором Курского книжного издательства, а затем председателем Курского радиокомитета.
Николай Сикорский стал заведующим кафедрой редактирования сначала Заочного полиграфического, а затем и очного. Он много лет был главным редактором сборника «Книга. Исследования и материалы», организовывал книговедческие научные конференции, несколько лет возглавлял Библиотеку СССР имени В.И. Ленина. Ему обязано книговедение и первым учебником по редактированию, и подготовкой новых научных и педагогических кадров.
Юрий Бем много лет заведовал книжной редакцией издательства «Правда».
Лидия Антипина возглавляла одну из книжных редакций «Молодой гвардии», Ира Пахомова стала одним из ведущих редакторов издательства «Детская литература».
Успешно работали на разных редакционных должностях и другие наши выпускницы. Так что завет К.И. Былинского они выполнили. На выпускном вечере нашего курса он обратился к уже бывшим студенткам с такой ироничной, но исполненной смысла просьбой:
- Только будьте, пожалуйста, редакторами, а не редакторшами.
Из студентов других курсов в поле моего зрения были: Рая Облонская, писательница и переводчик, воспитанница и друг Норы Яковлевны Галь; Владимир Порудоминский, ставший писателем и выпустивший книги о Владимире Дале и его словаре, о Владимире Гаршине и др.; Ксения Остроумова (Накорякова), кандидат филологических наук, доцент факультета журналистики МГУ, автор нескольких книг по методике и истории редактирования в России; Вадим Соколов, критик, сотрудник «Литературной газеты», член Союза писателей; Олег Вадеев, признанный в своем Политиздате лучшим редактором; Марк Тилевич, ставший заместителем главного редактора журнала «За рулем»; Галя Алямовская, кандидат искусствоведения, старший научный сотрудник ВНИИ полиграфии. Этот перечень можно было бы продолжить, но и по названным именам можно судить, что МПИ подготовил для издательской отрасли надежные кадры.
Институт сформировал из нас профессионалов, старавшихся наилучшим образом проявить себя на своих местах и сыгравших немалую роль в совершенствовании и развитии книгоиздательского дела и отечественной печати. Сегодня название Московский полиграфический институт заменено другим, но любое упоминание этого названия заставляет учащенно биться сердце и радоваться тому, что оно, как и редакционно-издательский факультет, не забыто.
Радость от окончания института и диплома с отличием была перечеркнута обстановкой в стране в то время. Шел 1949 год. Самый разгар борьбы с так называемым космополитизмом. За нею стоял чуть прикрытый антисемитизм. Чего стоила расшифровка русских псевдонимов писателей и критиков еврейской национальности. Мы с женой и наши однокашницы Рита Гуревич и Сарра Бальчева стали жертвами национальной дискриминации. Мы были единственными выпускниками, которых, несмотря на дипломы с отличием, комиссия направила на периферию. Обида на несправедливость была очень сильной, и мы с Саррой Бальчевой даже не пошли на выпускной вечер.
В Управлении руководящих кадров Главполиграфиздата. Нас с женой по окончании учебы комиссия направила на работу в Архангельское книжное издательство. На мое письмо к директору этого издательства я получил такой ответ:
Уважаемый тов. МИЛЬЧИН!
В ответ на Ваше письмо сообщаю, что в настоящее время в нашем издательстве вакантных должностей нет за исключением должности главного редактора.
О направлении Вас в наше издательство Главполиграфиздат нам ничего не сообщал.
Стало ясно, что решение комиссии исполнить невозможно. Вернувшись в Москву после летнего отдыха, мы все же были озабочены тем, чтобы нас не заслали куда-нибудь в тьмутаракань. С письмом директора Архангельского издательства мы пошли в Управление руководящих кадров Главполиграфиздата, которое занималось распределением выпускников нашего института, к инспектору Беликову. Но ему письма из Архангельского издательства было недостаточно, чтобы отпустить нас восвояси и предоставить так называемое свободное распределение, точнее - свободу от распределения, свободу устраиваться на работу самим.
Он сначала должен был убедиться, что ни в одном издательстве за пределами Москвы (московские и ленинградские исключались: не для нас) нет нужды в редакторах. Он звонил при нас в Читу, еще куда-то. Нам несколько раз пришлось наведываться к Беликову. Но в конце концов, убедившись в бесплодности своих попыток выслать нас из Москвы, он дал нам бумагу о том, что мы можем распорядиться своей судьбой сами.
Безуспешные попытки найти работу. Сначала были попытки устроиться с помощью знакомых моих родственников.
У моей двоюродной сестры школьный соученик работал в Машгизе. Она написала ему, попросив помочь мне с устройством на работу. Мы встретились с ним. Он был очень приветлив и участлив, но помочь мне не мог. Вакантных мест младшего редактора на тот момент в Машгизе не было, а без диплома инженера претендовать в Машгизе на должность редактора - напрасный труд.
Затем я побывал в Академии Генерального штаба, где преподавал друг юности моей родной тети Анны Львовны, генерал-майор инженерных войск Шмульзон, прославившийся во время Великой Отечественной войны (кажется, фамилия у него была уже иная, но я ее не запомнил). Он тоже был очень приветлив и произвел на меня очень хорошее впечатление. Но и он сказал, что, к сожалению, ничем мне помочь не может.
Не оставалось нам, мне и жене, ничего другого, как искать работу самостоятельно.
Но прежде чем начать ходить наугад в издательства, я решил использовать собственные издательские знакомства.
На ум пришло, что Иван Михайлович Скворцов, наш преподаватель редактирования, работал заведующим редакцией в издательстве «Большая советская энциклопедия». Я пошел в Главполиграфиздат, в здании которого размещалось тогда это издательство. Разыскал Ивана Михайловича.
Он встретил меня очень тепло, по-дружески. В его редакции мест не было, но он, как я уже упоминал, дал мне характеристику, чтобы, приходя в издательства с улицы, я имел хоть какую-то рекомендацию. Написал он вот что:
"Тов. Мильчина А.Э. я знаю как бывшего студента Московского полиграфического института. На практических занятиях по редактированию тов. Мильчин А.Э. обнаружил умение разбираться в сложных текстах и находить лучший вариант при правке. Отредактированный им текст обычно вполне отвечал таким требованиям, которым должен отвечать оригинал, сдаваемый в набор.
Особо следует отметить четкую политическую направленность тов. Мильчина А.Э. при редактировании, умение найти и исправить неправильные или недостаточно ясные политические формулировки.
Не сомневаюсь, что тов. Мильчин А.Э. будет хорошо работать литературным редактором."
Характеристика эта мне не помогла, но я ее воспринял как большую похвалу и был очень благодарен Ивану Михайловичу за сочувствие и человечное отношение.
К Анатолию Константиновичу Котову я не стал обращаться, так как он меня не знал, да и Гослитиздат был не тем издательством, в котором при тогдашних условиях можно было на что-то рассчитывать.
Больше в издательствах знакомых у нас не было. Правда, мой бывший сокурсник, Николай Сикорский, работал референтом у председателя Комитета по высшей школе Кафтанова. Мы были в добрых отношениях. Поэтому я подумал: «А вдруг у него есть какие-то связи? Комитет ведь дает издательствам гриф на учебники». Пошел к нему. Он был очень любезен, но сказал, что помочь мне не может. Возможно, в самом деле не мог.
Начал я без особой надежды заходить в издательства. В памяти сохранилось посещение Издательства Академии наук СССР. На бегу в коридоре столкнулся со мной главный редактор этого издательства Ефим Семенович Лихтенштейн и сразу отказал, ссылаясь на отсутствие вакантных мест младших редакторов и редакторов. Поэтому беседовать со мной он счел излишним. Возможно, он не обманывал. Тем более что в это издательство к тому времени была уже принята одна наша выпускница - Неля Володина. Сейчас я думаю, что все же ему не следовало так поступать. Даже при отсутствии вакантных мест познакомиться с претендентом было совсем не бесполезно. Но, видимо, сыграла свою отрицательную роль привычка принимать только по блату.
Стало понятно, что приходить в издательства с улицы, не имея опыта издательской работы и располагая только дипломом с отличием, характеристиками И.М. Скворцова и издательства «Молодая гвардия» (где мы проходили практику), бессмысленно. Положение было отчаянное. Октябрь перевалил за половину, надо было зарабатывать на жизнь, а перспектив на работу никаких. Выручил господин случай.
Как я был принят на работу в «Искусство». Не помню, куда я направлялся, но, проходя по правой стороне Цветного бульвара в сторону Трубной площади, я вдруг перед входом в первый от Самотечной площади двор увидел вывеску:
Комитет по делам искусств СССР.Издательство «Искусство»
Вывеска была довольно невзрачной. Наверно, я видел ее и раньше, так как много раз проходил мимо, когда шел на Центральный рынок или в цирк. Мы ведь жили тогда в Самотечном проезде, совсем недалеко от этого места. Но бросилась в глаза она только в тот раз. На ловца и зверь бежит. Попытка не пытка: зайду.
Я пересек длиннющий двор, в конце которого находилось трехэтажное здание издательства. Впрочем, таким оно было только с внешней стороны, с противоположной стороны над землей возвышался только один, третий этаж. У первых двух этажей только фасадная сторона была с окнами. Противоположная же представляла собой глухую стену: здание как бы врыли в земляной холм.
Нашел на первом этаже отдел кадров. Меня встретила худощавая молодая женщина, инспектор отдела кадров Зоя Петровна Кондратьева. Не было в ней ничего от советских кадровиков, с подозрительностью смотрящих на тех, кого они принимают на работу. На мой вопрос, нет ли в издательстве места младшего редактора, она ответила, что свободных мест младшего редактора у них нет, и спросила:
- А корректором не хотите поработать? У нас сейчас как раз освобождается место.
Оказывается, работавший корректором Юлиан Козловский, артист по образованию, сразу по окончании Щепкинского училища не нашедший места в московских театрах, как раз перед моим посещением издательства «Искусство» был принят в труппу Театра имени Пушкина. Он и освободил место для меня.
Я, недолго думая, согласился.
- Пишите заявление о приеме, заполните анкету и пойдем, я вас представлю заместителю директора по производству и заведующему производственным отделом.
Заместителем директора по производству был тогда Николай Семенович Козлов, в прошлом наборщик Первой Образцовой типографии, судя по налитому краской лицу, любитель закладывать за воротник. Выслушав Зою Петровну, он, ничего не спрашивая, подписал мое заявление.
Производственным отделом заведовал опытный полиграфист Яков Абрамович Днепровский. Познакомившись со мной и узнав, что у меня есть опыт внештатной корректорской работы для издательства «Молодая гвардия», он отвел меня в корректорскую, где я познакомился с ее заведующей Анной Борисовной Бельской, тоже расспросившей меня, умею ли я держать корректуру.
Когда я вернулся к Зое Петровне, она сказала, чтобы я завтра выходил на работу. Она завела трудовую книжку, первая запись в которой помечена 17 октября 1949 года: Зачислен в Производственный отдел на должность корректора.
Меня так легко приняли на работу по нескольким причинам.
Во-первых, Зоя Петровна не была настоящим кадровиком, который истово проводит партийную кадровую политику, в частности следит за национальным составом коллектива. Антисемитизм был ей явно чужд. Она была учетно-секретарским инспектором, и только.
Во-вторых, «Искусство» было в то время ведомственным издательством Комитета по делам искусств при Совете министров СССР, а оклады в этом ведомстве были намного ниже, чем в других центральных издательствах, которые входили в систему Главполиграфиздата. Так, месячный оклад корректора (мой оклад) составлял 550 р., и пойти на работу с таким окладом мог лишь человек, которому нельзя было рассчитывать ни на что иное[7]. Правда, когда через несколько месяцев «Искусство» перешло в систему Главполиграфиздата, оклады его работников были приравнены к окладам других центральных издательств той же категории, я стал получать сначала 698 р., а затем, повышенный в должности до старшего корректора, целых 790 р. Но во время моего поступления в «Искусство» такой молодой человек, как я, с высшим редакторским образованием, имеющий некоторый опыт корректорской работы, был желанным кадром для издательства, если, конечно, оно могло позволить себе не следовать политике государственного антисемитизма.
А поскольку моя жена Нина с января 1950 года тоже нашла работу (поступила корректором в Издательство иностранной литературы), даже при наших мизерных заработках мы уже смогли более или менее сводить концы с концами.
Итак, я стал работником издательства «Искусство». Как описать жизнь и работу издательства? Необычайно сложная задача. Конечно, художественно воссоздать эту жизнь еще сложнее, чем документально, но и последнее более чем сложно. И я, предвидя эту сложность, пасовал перед ней и никак не мог решиться начать рассказ о двух издательствах, в которых мне пришлось работать, - «Искусстве» (с 1949 по 1963 год включительно) и «Книге» (с 1964 по август 1985 года), но, вспоминая эпизоды из истории издания то одной, то другой книги, детали издательской жизни, я понял, что даже осколки этой издательской истории ценны, и нужно, не стремясь выстроить историю издательства в те годы, когда я в нем работал, постараться воссоздать эти осколки. То есть это будет не история, например, издательства «Книга», а страницы из его истории.
Будет ли от них польза? Утверждать не берусь, но думаю, что будет.
Могу судить об этом хотя бы по откликам читателей на мои рассказы об истории издания книги Лидии Чуковской «В лаборатории редактора» (Октябрь. 2001. № 8), о выходе второго издания «Писателя и книги» Б.В. Томашевского (Новое литературное обозрение. 2001. № 48) и книги В.Э. Вацуро и М.И. Гиллельсона «Сквозь умственные плотины» (Новое литературное обозрение. 2000. № 44).
Правда, нужно отдавать себе отчет, что в моем рассказе об издании любой книги есть две стороны: одна касается моей собственной биографии, влияния этой истории на мое сознание и душу, на мое профессиональное становление, другая - истории данной книги.
Легче всего мне описывать историю издания книг, которые я сам редактировал. Ведь это эпизоды моей собственной редакторской биографии.
Когда я стал заведовать редакцией, а затем был назначен заместителем главного редактора и, наконец, главным редактором, то смотрел на издание книг с другой стороны; вмешиваться приходилось главным образом в тех случаях, когда обычное течение подготовки и выпуска книги нарушалось то ли конфликтом автора с издательством, то ли трудностями художественного или полиграфического воплощения. Но и это интересно и по-своему важно, так как характеризует профессиональные и социальные обстоятельства и особенности издательской жизни того времени.
И еще одна оговорка. Рассказывая о своей жизни в издательстве, я буду говорить и о тех сотрудниках, которые, возможно, не оказали существенного влияния на работу издательства, но зато оставили след в моей душе.
...монография Н.А. Спасского «Клей для переплетных работ» показала мне, как легко можно стать жертвой собственной беспечности. Дело в том, что в каждой технической книге могли содержаться сведения, не подлежащие оглашению в открытой печати. Обычно на страже таких тайн стояли цензоры Главлита: они требовали представления справок, удостоверяющих, что в издании нет сведений, закрытых для печати.
Но на этот раз цензором была прикрепленная к издательству «Искусство» моя сокурсница Оля Савельева, в один год со мной и женой окончившая художественно-оформительское отделение редакционно-издательского факультета МПИ и направленная на работу в Главлит. Она проверяла в основном изоиздания, и опыта работы с техническими книгами у нее не было, отчего она без раздумий, как и я, подписала сигнал на выпуск в свет.
Когда это произошло и Центральный коллектор научных библиотек (ЦКНБ) разослал экземпляры книги заказавшим ее библиотекам, в редакции появился Н.А. Спасский, бледный и подавленный, и сказал, что в рецепте одного клея названо некое вещество № 8, которое является закрытым, и состав такого клея он не имел права приводить.
Что было делать?
Я прежде всего позвонил Савельевой и поехал к ней, чтобы рассказать о случившемся. Она тоже пришла в ужас. По собственному ли почину или посоветовавшись с начальством, Оля предложила сделать выдирку, попросить библиотеки вернуть разосланные экземпляры в издательство для поправки, а в тираже, благо небольшом и еще не вывезенном из типографии на базу Союзкниги, выдрать страницу с упоминанием злополучного вещества № 8 и вклеить отпечатанную страницу с оборотом без состава клея с указанным веществом.
Так я приобщился к технике т. н. выдирки.
Сначала пришлось съездить в ЦКНБ и получить список рассылки с адресами библиотек, которым книга Спасского была выслана, затем напечатать более 50 писем с просьбой прислать книгу в редакцию в связи с необходимостью исправить серьезную ошибку под гарантию, что затем исправленная книга будет отправлена обратно.
Кроме того, я подготовил оригинал для набора злополучной страницы с выброшенным веществом № 8 и ее оборота и отправил его в типографию для нового набора. Получив корректуру, подписал ее в печать, и типография прислала в редакцию отпечатанный тираж страницы с оборотом. Тем временем отдел распространения издательства доставил в редакцию тираж книги Спасского (3000 экз.) - больше 350 пачек по 8 экз. в пачке. Каждую пачку надо было распаковать, вынуть экземпляр, раскрыть его на соответствующей странице, подложить под ее корешок металлическую типометрическую линейку, отступив примерно на 10 мм от корешка, и, плотно прижав линейку по всей плоскости страницы, рвануть ее на себя, вырвав тем самым страницу, требующую замены.
После этого промазать клеем оставшуюся от страницы полоску, взять экземпляр отпечатанного листка, наложить его краем на промазанную полоску так, чтобы наружный край страницы-вклейки совпал с наружным краем блока, и закрыть книгу. И так с каждым из восьми экземпляров пачки, после чего восстановить упаковку и приняться за следующую пачку. В течение нескольких дней я с помощью коллег по редакции занимался этой трудоемкой операцией, мысленно проклиная Спасского и себя за промашку.
В течение месяца, а может быть, и больше прибывали бандероли с книгой Спасского из библиотек. Каждую книгу я обрабатывал точно так же, как и книги из пачек тиража, и отсылал обратно.
Так я на собственном печальном опыте убедился, как непрост в нашей стране процесс выпуска технических книг. Хотя, в сущности, вся суматоха была, скорее всего, напрасной. Вряд ли Спасский, назвав, на свою и мою голову, вещество № 8 в составе переплетного клея, раскрыл опасную для страны тайну. Упоминалось ведь только название вещества, а не состав. Но бюрократический порядок выше смысла.
Все же мой редакторский опыт стал шире, а вся история убедила, что редактор набирается опыта на шишках, набитых в результате собственных ошибок.
*****
Читаю этикетки для Выставки подарков И.В. Сталину
Как выяснилось на месте, центральные издательства делегировали своих корректоров для чтения корректурных оттисков этикеток к экспонатам Выставки подарков И.В. Сталину в связи с 70-летием со дня его рождения.
Конечно, для меня, проводившего рабочие дни, похожие один на другой, за столом в корректорской издательства, выезд в типографию для такой экзотической цели стал событием. Но пишу я о нем не по этой причине, а потому, что, полагаю, в советской истории это маленький, но значимый штрих в ряду других проявлений культа Сталина. И если никто о нем не упомянет, он будет забыт.
Почему послали меня? Думаю, что решающую роль сыграли два обстоятельства: первое - высшее редакторское образование и хоть какое-то знание иностранного языка, второе - членство в комсомоле (в корректорской, насколько помню, других комсомольцев не было). Было и третье: Анна Борисовна считала, что мое отсутствие меньше всего отразится на работе корректорской.
Так или иначе, я оказался в Первой Образцовой типографии в большой комнате, где за столами уже корпели над корректурами коллеги из других центральных издательств.
Набирали этикетки крупным гротесковым шрифтом. Текст состоял, насколько помню, из названия предмета, присланного в подарок, сведений о дарителе и названия страны, в которой он жил. Боже, каких только подарков среди них не было, из каких только стран они не были присланы. Какие могли быть сомнения в пламенной любви к нашему вождю народов простых людей чуть ли не всего мира! Боготворение, никак не меньше. Конечно, все это не без оргработы национальных компартий, но все же.
Над переводами иноязычных текстов трудились переводчики и редакторы Издательства литературы на иностранных языках и Издательства иностранной литературы. Затем оригиналы этикеток поступали в набор, а из наборного цеха - к нам, корректорам.
Читать надо было с двойным вниманием: последствия любой опечатки - все отчетливо понимали - могли быть самыми страшными. Мы были наслышаны о корректорах, которые проглядели опечатки и были арестованы как враги народа. А тут этикетки к подаркам Сталину. Так что подписывали в печать только чистые корректурные оттиски, без поправок.
Читать пришлось почти двое суток, не выходя из стен типографии, днем и ночью. Ночью, правда, корректурные оттиски поступали не так интенсивно, как днем, и возникали «окна», которыми мы пользовались, чтобы вздремнуть, положив голову на руки.
Во время одного такого ночного «окна» меня разбудил посторонний шум. Подняв голову, я увидел группу явных начальников во главе с человеком, напоминавшим внешним видом старого рабочего-революционера, каким его изображали в фильмах о революции. Это были ответственные работники ЦК ВКП(б), приехавшие проверить ход изготовления этикеток. Главным был Григорий Федорович Птушкин, инструктор ЦК ВКП(б), ведавший полиграфией и потому ответственный за сроки и качество выполнения работы, порученной Первой Образцовой. Он погрозил мне пальцем, осуждая спанье, хотя, конечно, не мог не понимать, что мы не отлыниваем от чтения, не задерживаем корректуру, о чем кто-то из нас ему и сказал. Но больше я уже не дремал.
Закончилась для меня проверка «в бою» благополучно. Даже благодарность объявили в приказе директора издательства «за успешную работу в сжатые сроки по редактированию, печати и выпуску этикеток “Выставки подарков И.В. Сталину”». Так записано в моей трудовой книжке.
Проверяю тексты альбома «Дзержинский»
Второй случай, когда мне доверили выполнить ответственное задание за пределами издательства, на сей раз в одном из помещений Института марксизма-ленинизма, был связан с изданием альбома «Дзержинский».
Номинально его готовила к выпуску редакция альбомов «Искусства». Фактически же руководили подготовкой ответственные сотрудники Института марксизма-ленинизма и художник Соломон Бенедиктович Телингатер. Он 8 лет перед Отечественной войной работал художественным редактором Партиздата - Госполитиздата. Еще совсем недавно был старшим художественным редактором Воениздата, откуда его уволили (наверняка по 5-му пункту), но все же, как талантливому художнику, члену партии, обладавшему опытом оформления изданий политической литературы, ему доверили оформление такого сложного альбома, выпускавшегося, вероятно, в связи с каким-то юбилеем железного Феликса, а может быть, и для того, чтобы укрепить моральный дух т. н. органов. Уверен, что Телингатера выбрали для оформления альбома не в издательстве.
Соломон Бенедиктович, как я убедился во время работы над альбомом, был хорошим организатором и знатоком полиграфического производства и всех нюансов подготовки изобразительных оригиналов. Он вникал во все мелочи и давал четкие распоряжения. Так что работа шла более или менее гладко.
Моя задача была несложной. Текстов в альбоме было немного - вступительная статья и подписи под репродукциями, но среди оригиналов документов было множество газет со статьями самого Дзержинского или материалами, связанными с его деятельностью. Текст каждой статьи или корреспонденции надо было прочитать и выявить все буквенные, орфографические и смысловые ошибки, чтобы в альбоме они были воспроизведены в исправном виде.
Перескочившие буквы в слове, пропуски букв, строки, перевернутые вверх ногами или идущие в неверном порядке, - все эти погрешности в газетах того времени были представлены в изобилии. Конечно, те, кто руководил подготовкой альбома, не могли допустить, чтобы читатели альбома потешались над нелепыми ошибками в документальных текстах, которым они должны были внимать. Поэтому графики и ретушеры исправляли все ошибки, помеченные мною на фотоотпечатках газетных текстов, так что в альбоме они предстали перед читателями набранными верно. И тут фальсификация, хотя и относительно невинная.
После мрачноватого помещения издательства на Цветном бульваре, ютившегося в старом здании, где многие кабинеты были выгорожены фанерными стенками, строгая чистота в помещении Института марксизма-ленинизма, красные ковровые дорожки, поглощавшие шум шагов, белые стены с красивыми деревянными панелями произвели на меня сильное впечатление. Поразили меня и завтраки, разносимые буфетчицей, - красиво запечатанные баночки простокваши, бутерброды и что-то еще, незапомнившееся. Я впервые столкнулся с тем, как снабжали привилегированных партийных работников, и это не могло меня не удивить.
Проработал я в Институте недели две-три, после чего вернулся в корректорскую издательства.
Альбом «Феликс Эдмундович Дзержинский» вышел в 1953 году."
Один из конфликтов был связан со мною и чуть не обернулся бойкотом. Поводом, толчком послужил мой отказ остаться после работы, чтобы отметить день рождения Андрея Артамонова, старшего редактора, возглавлявшего группу редакторов, ведущих издания книготорговой тематики. Не потому, что у меня были какие-либо претензии к Андрею. И к товарищам по редакции я тоже относился хорошо.
Причина - в моей излишней осторожности, в нежелании попасть в щекотливую ситуацию: я опасался неприятностей по партийной линии за участие в выпивке в рабочем помещении. Я не доверял нашему новому младшему редактору Фетисовой, члену партии, поскольку она появилась в нашей редакции, кажется, из Высшей партийной школы и была замечена (не только мною) в каких-то отношениях с отделом кадров. Я слишком дорожил работой, которая досталась мне непросто. Было бы глупо потерять ее по такой дурацкой причине. Однако прямо я причину даже тем, с кем был более близок, не назвал. Просто ушел, не остался, чем, конечно, оскорбил остальных.
Особенно неистовствовала Мирра Зархина, большая лентяйка, которой не нравилось подчиняться мне. У нее был свой участок - книги по оформлению печатной продукции. Но она подходила к делу не творчески, предпочитала ограничиваться тем, что ей поручали редактировать, да и книги эти вела более как технический организатор, не очень заботясь о стилистической и иной помощи автору.
Я, например, в порядке контроля (правда, уже после описанного инцидента) читал за ней рукопись пособия В.Н. Ляхова о внешнем оформлении советской книги, написанную на основе защищенной кандидатской диссертации. Ляхов - талантливый человек, тогда только начинавший публиковаться. Он прекрасно говорил, но писал неважно. Текст его книги изобиловал канцелярскими оборотами, грамматико-стилистическими ошибками, и мне пришлось внести в него немало исправлений. Не случайно автор, который с благодарностью принял мои поправки, подарил мне свою книгу с такой надписью: Дорогому Аркадию Мильчину, страдающему той же страстью к книге, что и автор этого не совсем удачного труда. С надеждой, что в дальнейшем нам повезет больше, чем теперь. В. Ляхов. 28/ХII.66 г.
В общем, у Зархиной был корыстный интерес призывать к бойкоту - ей хотелось поставить меня на место в глазах коллектива не только редакции, но и издательства.
Но бойкота не получилось, точнее он быстро выдохся, потому что работники издательства знали меня лучше Зархиной, хотя она и старательно завязывала знакомства в других редакциях. Да и внутри нашей редакции меня уважали за преданность делу.
Все же попытка бойкота нервы мои потрепала изрядно. И ошибочность моего поведения в полной мере я признаю только сейчас. Тогда обида мешала мне это понять."
Встречи с интересными людьми, лучшими представителями литературы и искусства страны, сами по себе были необыкновенно интересны и занимательны. Но, кроме того, для руководителей клуба и их помощников они служили превосходной школой изобретательности и находчивости, учили умению общаться со знаменитостями и убеждать их в совершенной необходимости встречи со студентами далеко не именитого тогда вуза.
В рамках клуба проходили и вечера самодеятельности. Мне, например, напрочь лишенному артистического дара, пришлось играть роль графа Альмавивы в отрывке из «Женитьбы Фигаро», исполнявшемся на французском языке. Режиссировала постановку Ирина Михайловна Ободовская, преподавательница французского языка, ставшая впоследствии известной широкому кругу читателей благодаря книге «Вокруг Пушкина» (М., 1975), которую она подготовила вместе с мужем М. Дементьевым и в которой были впервые опубликованы письма Натальи Николаевны Пушкиной и ее сестер Е.Н. и А.Н. Гончаровых. Книга эта выдержала два издания.
Еще одним проявлением творческой атмосферы был выпуск студенческого журнала, в котором я участвовал как литературный редактор. Оформляли его Юра Красный и Алеша Пушкарев, художники следующего за нашим курса. Все сочинения каллиграфически переписала поражавшая своей тонкой красотой студентка-художница явно японского происхождения, у которой был роман с Юрой. Успеха журнал, впрочем, не имел, и первый номер остался единственным. Все же это тоже свидетельствовало о свободной творческой атмосфере в институте, хотя за его пределами начал во всю силу действовать идеологический террор, знаменем которого была газета ЦК партии «Культура и жизнь».
Конечно, и в институте идиллии тоже не было. В многотиражке «Сталинский печатник» публиковались статьи Е. Немировского и Л. Теплова, которые тщились доказать, что книгопечатание изобретено на Руси, печатались опусы верноподданных, громившие космополитов и т. п.
Однако дух вольницы все же был силен. Именно он привел к тому, что на отчетно-выборной комсомольской конференции института в зале Дома дирекции ВДНХ студенты провалили кого-то из списка, заготовленного комитетом комсомола, и партком, чтобы добиться своего, постарался под каким-то надуманным предлогом провести повторное голосование уже в здании института. Все возмущались, но поделать ничего не смогли.
Успехи известных мне выпускников МПИ. Как редактору коллективной монографии «Основы оформления советской книги» (М., 1956) мне пришлось встретиться с еще одним однокурсником - Левой Подольским, которого пригласили оформлять это издание как уже хорошо проявившего себя художника книги.
Вообще, выпускники РИФа своей работой и творчеством доказали, что уровень институтского образования был высоким.
Михаил Приваленко из нашей группы успешно работал главным редактором Курского книжного издательства, а затем председателем Курского радиокомитета.
Николай Сикорский стал заведующим кафедрой редактирования сначала Заочного полиграфического, а затем и очного. Он много лет был главным редактором сборника «Книга. Исследования и материалы», организовывал книговедческие научные конференции, несколько лет возглавлял Библиотеку СССР имени В.И. Ленина. Ему обязано книговедение и первым учебником по редактированию, и подготовкой новых научных и педагогических кадров.
Юрий Бем много лет заведовал книжной редакцией издательства «Правда».
Лидия Антипина возглавляла одну из книжных редакций «Молодой гвардии», Ира Пахомова стала одним из ведущих редакторов издательства «Детская литература».
Успешно работали на разных редакционных должностях и другие наши выпускницы. Так что завет К.И. Былинского они выполнили. На выпускном вечере нашего курса он обратился к уже бывшим студенткам с такой ироничной, но исполненной смысла просьбой:
- Только будьте, пожалуйста, редакторами, а не редакторшами.
Из студентов других курсов в поле моего зрения были: Рая Облонская, писательница и переводчик, воспитанница и друг Норы Яковлевны Галь; Владимир Порудоминский, ставший писателем и выпустивший книги о Владимире Дале и его словаре, о Владимире Гаршине и др.; Ксения Остроумова (Накорякова), кандидат филологических наук, доцент факультета журналистики МГУ, автор нескольких книг по методике и истории редактирования в России; Вадим Соколов, критик, сотрудник «Литературной газеты», член Союза писателей; Олег Вадеев, признанный в своем Политиздате лучшим редактором; Марк Тилевич, ставший заместителем главного редактора журнала «За рулем»; Галя Алямовская, кандидат искусствоведения, старший научный сотрудник ВНИИ полиграфии. Этот перечень можно было бы продолжить, но и по названным именам можно судить, что МПИ подготовил для издательской отрасли надежные кадры.
Институт сформировал из нас профессионалов, старавшихся наилучшим образом проявить себя на своих местах и сыгравших немалую роль в совершенствовании и развитии книгоиздательского дела и отечественной печати. Сегодня название Московский полиграфический институт заменено другим, но любое упоминание этого названия заставляет учащенно биться сердце и радоваться тому, что оно, как и редакционно-издательский факультет, не забыто.
Радость от окончания института и диплома с отличием была перечеркнута обстановкой в стране в то время. Шел 1949 год. Самый разгар борьбы с так называемым космополитизмом. За нею стоял чуть прикрытый антисемитизм. Чего стоила расшифровка русских псевдонимов писателей и критиков еврейской национальности. Мы с женой и наши однокашницы Рита Гуревич и Сарра Бальчева стали жертвами национальной дискриминации. Мы были единственными выпускниками, которых, несмотря на дипломы с отличием, комиссия направила на периферию. Обида на несправедливость была очень сильной, и мы с Саррой Бальчевой даже не пошли на выпускной вечер.
В Управлении руководящих кадров Главполиграфиздата. Нас с женой по окончании учебы комиссия направила на работу в Архангельское книжное издательство. На мое письмо к директору этого издательства я получил такой ответ:
Уважаемый тов. МИЛЬЧИН!
В ответ на Ваше письмо сообщаю, что в настоящее время в нашем издательстве вакантных должностей нет за исключением должности главного редактора.
О направлении Вас в наше издательство Главполиграфиздат нам ничего не сообщал.
Стало ясно, что решение комиссии исполнить невозможно. Вернувшись в Москву после летнего отдыха, мы все же были озабочены тем, чтобы нас не заслали куда-нибудь в тьмутаракань. С письмом директора Архангельского издательства мы пошли в Управление руководящих кадров Главполиграфиздата, которое занималось распределением выпускников нашего института, к инспектору Беликову. Но ему письма из Архангельского издательства было недостаточно, чтобы отпустить нас восвояси и предоставить так называемое свободное распределение, точнее - свободу от распределения, свободу устраиваться на работу самим.
Он сначала должен был убедиться, что ни в одном издательстве за пределами Москвы (московские и ленинградские исключались: не для нас) нет нужды в редакторах. Он звонил при нас в Читу, еще куда-то. Нам несколько раз пришлось наведываться к Беликову. Но в конце концов, убедившись в бесплодности своих попыток выслать нас из Москвы, он дал нам бумагу о том, что мы можем распорядиться своей судьбой сами.
Безуспешные попытки найти работу. Сначала были попытки устроиться с помощью знакомых моих родственников.
У моей двоюродной сестры школьный соученик работал в Машгизе. Она написала ему, попросив помочь мне с устройством на работу. Мы встретились с ним. Он был очень приветлив и участлив, но помочь мне не мог. Вакантных мест младшего редактора на тот момент в Машгизе не было, а без диплома инженера претендовать в Машгизе на должность редактора - напрасный труд.
Затем я побывал в Академии Генерального штаба, где преподавал друг юности моей родной тети Анны Львовны, генерал-майор инженерных войск Шмульзон, прославившийся во время Великой Отечественной войны (кажется, фамилия у него была уже иная, но я ее не запомнил). Он тоже был очень приветлив и произвел на меня очень хорошее впечатление. Но и он сказал, что, к сожалению, ничем мне помочь не может.
Не оставалось нам, мне и жене, ничего другого, как искать работу самостоятельно.
Но прежде чем начать ходить наугад в издательства, я решил использовать собственные издательские знакомства.
На ум пришло, что Иван Михайлович Скворцов, наш преподаватель редактирования, работал заведующим редакцией в издательстве «Большая советская энциклопедия». Я пошел в Главполиграфиздат, в здании которого размещалось тогда это издательство. Разыскал Ивана Михайловича.
Он встретил меня очень тепло, по-дружески. В его редакции мест не было, но он, как я уже упоминал, дал мне характеристику, чтобы, приходя в издательства с улицы, я имел хоть какую-то рекомендацию. Написал он вот что:
"Тов. Мильчина А.Э. я знаю как бывшего студента Московского полиграфического института. На практических занятиях по редактированию тов. Мильчин А.Э. обнаружил умение разбираться в сложных текстах и находить лучший вариант при правке. Отредактированный им текст обычно вполне отвечал таким требованиям, которым должен отвечать оригинал, сдаваемый в набор.
Особо следует отметить четкую политическую направленность тов. Мильчина А.Э. при редактировании, умение найти и исправить неправильные или недостаточно ясные политические формулировки.
Не сомневаюсь, что тов. Мильчин А.Э. будет хорошо работать литературным редактором."
Характеристика эта мне не помогла, но я ее воспринял как большую похвалу и был очень благодарен Ивану Михайловичу за сочувствие и человечное отношение.
К Анатолию Константиновичу Котову я не стал обращаться, так как он меня не знал, да и Гослитиздат был не тем издательством, в котором при тогдашних условиях можно было на что-то рассчитывать.
Больше в издательствах знакомых у нас не было. Правда, мой бывший сокурсник, Николай Сикорский, работал референтом у председателя Комитета по высшей школе Кафтанова. Мы были в добрых отношениях. Поэтому я подумал: «А вдруг у него есть какие-то связи? Комитет ведь дает издательствам гриф на учебники». Пошел к нему. Он был очень любезен, но сказал, что помочь мне не может. Возможно, в самом деле не мог.
Начал я без особой надежды заходить в издательства. В памяти сохранилось посещение Издательства Академии наук СССР. На бегу в коридоре столкнулся со мной главный редактор этого издательства Ефим Семенович Лихтенштейн и сразу отказал, ссылаясь на отсутствие вакантных мест младших редакторов и редакторов. Поэтому беседовать со мной он счел излишним. Возможно, он не обманывал. Тем более что в это издательство к тому времени была уже принята одна наша выпускница - Неля Володина. Сейчас я думаю, что все же ему не следовало так поступать. Даже при отсутствии вакантных мест познакомиться с претендентом было совсем не бесполезно. Но, видимо, сыграла свою отрицательную роль привычка принимать только по блату.
Стало понятно, что приходить в издательства с улицы, не имея опыта издательской работы и располагая только дипломом с отличием, характеристиками И.М. Скворцова и издательства «Молодая гвардия» (где мы проходили практику), бессмысленно. Положение было отчаянное. Октябрь перевалил за половину, надо было зарабатывать на жизнь, а перспектив на работу никаких. Выручил господин случай.
Как я был принят на работу в «Искусство». Не помню, куда я направлялся, но, проходя по правой стороне Цветного бульвара в сторону Трубной площади, я вдруг перед входом в первый от Самотечной площади двор увидел вывеску:
Комитет по делам искусств СССР.Издательство «Искусство»
Вывеска была довольно невзрачной. Наверно, я видел ее и раньше, так как много раз проходил мимо, когда шел на Центральный рынок или в цирк. Мы ведь жили тогда в Самотечном проезде, совсем недалеко от этого места. Но бросилась в глаза она только в тот раз. На ловца и зверь бежит. Попытка не пытка: зайду.
Я пересек длиннющий двор, в конце которого находилось трехэтажное здание издательства. Впрочем, таким оно было только с внешней стороны, с противоположной стороны над землей возвышался только один, третий этаж. У первых двух этажей только фасадная сторона была с окнами. Противоположная же представляла собой глухую стену: здание как бы врыли в земляной холм.
Нашел на первом этаже отдел кадров. Меня встретила худощавая молодая женщина, инспектор отдела кадров Зоя Петровна Кондратьева. Не было в ней ничего от советских кадровиков, с подозрительностью смотрящих на тех, кого они принимают на работу. На мой вопрос, нет ли в издательстве места младшего редактора, она ответила, что свободных мест младшего редактора у них нет, и спросила:
- А корректором не хотите поработать? У нас сейчас как раз освобождается место.
Оказывается, работавший корректором Юлиан Козловский, артист по образованию, сразу по окончании Щепкинского училища не нашедший места в московских театрах, как раз перед моим посещением издательства «Искусство» был принят в труппу Театра имени Пушкина. Он и освободил место для меня.
Я, недолго думая, согласился.
- Пишите заявление о приеме, заполните анкету и пойдем, я вас представлю заместителю директора по производству и заведующему производственным отделом.
Заместителем директора по производству был тогда Николай Семенович Козлов, в прошлом наборщик Первой Образцовой типографии, судя по налитому краской лицу, любитель закладывать за воротник. Выслушав Зою Петровну, он, ничего не спрашивая, подписал мое заявление.
Производственным отделом заведовал опытный полиграфист Яков Абрамович Днепровский. Познакомившись со мной и узнав, что у меня есть опыт внештатной корректорской работы для издательства «Молодая гвардия», он отвел меня в корректорскую, где я познакомился с ее заведующей Анной Борисовной Бельской, тоже расспросившей меня, умею ли я держать корректуру.
Когда я вернулся к Зое Петровне, она сказала, чтобы я завтра выходил на работу. Она завела трудовую книжку, первая запись в которой помечена 17 октября 1949 года: Зачислен в Производственный отдел на должность корректора.
Меня так легко приняли на работу по нескольким причинам.
Во-первых, Зоя Петровна не была настоящим кадровиком, который истово проводит партийную кадровую политику, в частности следит за национальным составом коллектива. Антисемитизм был ей явно чужд. Она была учетно-секретарским инспектором, и только.
Во-вторых, «Искусство» было в то время ведомственным издательством Комитета по делам искусств при Совете министров СССР, а оклады в этом ведомстве были намного ниже, чем в других центральных издательствах, которые входили в систему Главполиграфиздата. Так, месячный оклад корректора (мой оклад) составлял 550 р., и пойти на работу с таким окладом мог лишь человек, которому нельзя было рассчитывать ни на что иное[7]. Правда, когда через несколько месяцев «Искусство» перешло в систему Главполиграфиздата, оклады его работников были приравнены к окладам других центральных издательств той же категории, я стал получать сначала 698 р., а затем, повышенный в должности до старшего корректора, целых 790 р. Но во время моего поступления в «Искусство» такой молодой человек, как я, с высшим редакторским образованием, имеющий некоторый опыт корректорской работы, был желанным кадром для издательства, если, конечно, оно могло позволить себе не следовать политике государственного антисемитизма.
А поскольку моя жена Нина с января 1950 года тоже нашла работу (поступила корректором в Издательство иностранной литературы), даже при наших мизерных заработках мы уже смогли более или менее сводить концы с концами.
Итак, я стал работником издательства «Искусство». Как описать жизнь и работу издательства? Необычайно сложная задача. Конечно, художественно воссоздать эту жизнь еще сложнее, чем документально, но и последнее более чем сложно. И я, предвидя эту сложность, пасовал перед ней и никак не мог решиться начать рассказ о двух издательствах, в которых мне пришлось работать, - «Искусстве» (с 1949 по 1963 год включительно) и «Книге» (с 1964 по август 1985 года), но, вспоминая эпизоды из истории издания то одной, то другой книги, детали издательской жизни, я понял, что даже осколки этой издательской истории ценны, и нужно, не стремясь выстроить историю издательства в те годы, когда я в нем работал, постараться воссоздать эти осколки. То есть это будет не история, например, издательства «Книга», а страницы из его истории.
Будет ли от них польза? Утверждать не берусь, но думаю, что будет.
Могу судить об этом хотя бы по откликам читателей на мои рассказы об истории издания книги Лидии Чуковской «В лаборатории редактора» (Октябрь. 2001. № 8), о выходе второго издания «Писателя и книги» Б.В. Томашевского (Новое литературное обозрение. 2001. № 48) и книги В.Э. Вацуро и М.И. Гиллельсона «Сквозь умственные плотины» (Новое литературное обозрение. 2000. № 44).
Правда, нужно отдавать себе отчет, что в моем рассказе об издании любой книги есть две стороны: одна касается моей собственной биографии, влияния этой истории на мое сознание и душу, на мое профессиональное становление, другая - истории данной книги.
Легче всего мне описывать историю издания книг, которые я сам редактировал. Ведь это эпизоды моей собственной редакторской биографии.
Когда я стал заведовать редакцией, а затем был назначен заместителем главного редактора и, наконец, главным редактором, то смотрел на издание книг с другой стороны; вмешиваться приходилось главным образом в тех случаях, когда обычное течение подготовки и выпуска книги нарушалось то ли конфликтом автора с издательством, то ли трудностями художественного или полиграфического воплощения. Но и это интересно и по-своему важно, так как характеризует профессиональные и социальные обстоятельства и особенности издательской жизни того времени.
И еще одна оговорка. Рассказывая о своей жизни в издательстве, я буду говорить и о тех сотрудниках, которые, возможно, не оказали существенного влияния на работу издательства, но зато оставили след в моей душе.
...монография Н.А. Спасского «Клей для переплетных работ» показала мне, как легко можно стать жертвой собственной беспечности. Дело в том, что в каждой технической книге могли содержаться сведения, не подлежащие оглашению в открытой печати. Обычно на страже таких тайн стояли цензоры Главлита: они требовали представления справок, удостоверяющих, что в издании нет сведений, закрытых для печати.
Но на этот раз цензором была прикрепленная к издательству «Искусство» моя сокурсница Оля Савельева, в один год со мной и женой окончившая художественно-оформительское отделение редакционно-издательского факультета МПИ и направленная на работу в Главлит. Она проверяла в основном изоиздания, и опыта работы с техническими книгами у нее не было, отчего она без раздумий, как и я, подписала сигнал на выпуск в свет.
Когда это произошло и Центральный коллектор научных библиотек (ЦКНБ) разослал экземпляры книги заказавшим ее библиотекам, в редакции появился Н.А. Спасский, бледный и подавленный, и сказал, что в рецепте одного клея названо некое вещество № 8, которое является закрытым, и состав такого клея он не имел права приводить.
Что было делать?
Я прежде всего позвонил Савельевой и поехал к ней, чтобы рассказать о случившемся. Она тоже пришла в ужас. По собственному ли почину или посоветовавшись с начальством, Оля предложила сделать выдирку, попросить библиотеки вернуть разосланные экземпляры в издательство для поправки, а в тираже, благо небольшом и еще не вывезенном из типографии на базу Союзкниги, выдрать страницу с упоминанием злополучного вещества № 8 и вклеить отпечатанную страницу с оборотом без состава клея с указанным веществом.
Так я приобщился к технике т. н. выдирки.
Сначала пришлось съездить в ЦКНБ и получить список рассылки с адресами библиотек, которым книга Спасского была выслана, затем напечатать более 50 писем с просьбой прислать книгу в редакцию в связи с необходимостью исправить серьезную ошибку под гарантию, что затем исправленная книга будет отправлена обратно.
Кроме того, я подготовил оригинал для набора злополучной страницы с выброшенным веществом № 8 и ее оборота и отправил его в типографию для нового набора. Получив корректуру, подписал ее в печать, и типография прислала в редакцию отпечатанный тираж страницы с оборотом. Тем временем отдел распространения издательства доставил в редакцию тираж книги Спасского (3000 экз.) - больше 350 пачек по 8 экз. в пачке. Каждую пачку надо было распаковать, вынуть экземпляр, раскрыть его на соответствующей странице, подложить под ее корешок металлическую типометрическую линейку, отступив примерно на 10 мм от корешка, и, плотно прижав линейку по всей плоскости страницы, рвануть ее на себя, вырвав тем самым страницу, требующую замены.
После этого промазать клеем оставшуюся от страницы полоску, взять экземпляр отпечатанного листка, наложить его краем на промазанную полоску так, чтобы наружный край страницы-вклейки совпал с наружным краем блока, и закрыть книгу. И так с каждым из восьми экземпляров пачки, после чего восстановить упаковку и приняться за следующую пачку. В течение нескольких дней я с помощью коллег по редакции занимался этой трудоемкой операцией, мысленно проклиная Спасского и себя за промашку.
В течение месяца, а может быть, и больше прибывали бандероли с книгой Спасского из библиотек. Каждую книгу я обрабатывал точно так же, как и книги из пачек тиража, и отсылал обратно.
Так я на собственном печальном опыте убедился, как непрост в нашей стране процесс выпуска технических книг. Хотя, в сущности, вся суматоха была, скорее всего, напрасной. Вряд ли Спасский, назвав, на свою и мою голову, вещество № 8 в составе переплетного клея, раскрыл опасную для страны тайну. Упоминалось ведь только название вещества, а не состав. Но бюрократический порядок выше смысла.
Все же мой редакторский опыт стал шире, а вся история убедила, что редактор набирается опыта на шишках, набитых в результате собственных ошибок.
*****
Читаю этикетки для Выставки подарков И.В. Сталину
Как выяснилось на месте, центральные издательства делегировали своих корректоров для чтения корректурных оттисков этикеток к экспонатам Выставки подарков И.В. Сталину в связи с 70-летием со дня его рождения.
Конечно, для меня, проводившего рабочие дни, похожие один на другой, за столом в корректорской издательства, выезд в типографию для такой экзотической цели стал событием. Но пишу я о нем не по этой причине, а потому, что, полагаю, в советской истории это маленький, но значимый штрих в ряду других проявлений культа Сталина. И если никто о нем не упомянет, он будет забыт.
Почему послали меня? Думаю, что решающую роль сыграли два обстоятельства: первое - высшее редакторское образование и хоть какое-то знание иностранного языка, второе - членство в комсомоле (в корректорской, насколько помню, других комсомольцев не было). Было и третье: Анна Борисовна считала, что мое отсутствие меньше всего отразится на работе корректорской.
Так или иначе, я оказался в Первой Образцовой типографии в большой комнате, где за столами уже корпели над корректурами коллеги из других центральных издательств.
Набирали этикетки крупным гротесковым шрифтом. Текст состоял, насколько помню, из названия предмета, присланного в подарок, сведений о дарителе и названия страны, в которой он жил. Боже, каких только подарков среди них не было, из каких только стран они не были присланы. Какие могли быть сомнения в пламенной любви к нашему вождю народов простых людей чуть ли не всего мира! Боготворение, никак не меньше. Конечно, все это не без оргработы национальных компартий, но все же.
Над переводами иноязычных текстов трудились переводчики и редакторы Издательства литературы на иностранных языках и Издательства иностранной литературы. Затем оригиналы этикеток поступали в набор, а из наборного цеха - к нам, корректорам.
Читать надо было с двойным вниманием: последствия любой опечатки - все отчетливо понимали - могли быть самыми страшными. Мы были наслышаны о корректорах, которые проглядели опечатки и были арестованы как враги народа. А тут этикетки к подаркам Сталину. Так что подписывали в печать только чистые корректурные оттиски, без поправок.
Читать пришлось почти двое суток, не выходя из стен типографии, днем и ночью. Ночью, правда, корректурные оттиски поступали не так интенсивно, как днем, и возникали «окна», которыми мы пользовались, чтобы вздремнуть, положив голову на руки.
Во время одного такого ночного «окна» меня разбудил посторонний шум. Подняв голову, я увидел группу явных начальников во главе с человеком, напоминавшим внешним видом старого рабочего-революционера, каким его изображали в фильмах о революции. Это были ответственные работники ЦК ВКП(б), приехавшие проверить ход изготовления этикеток. Главным был Григорий Федорович Птушкин, инструктор ЦК ВКП(б), ведавший полиграфией и потому ответственный за сроки и качество выполнения работы, порученной Первой Образцовой. Он погрозил мне пальцем, осуждая спанье, хотя, конечно, не мог не понимать, что мы не отлыниваем от чтения, не задерживаем корректуру, о чем кто-то из нас ему и сказал. Но больше я уже не дремал.
Закончилась для меня проверка «в бою» благополучно. Даже благодарность объявили в приказе директора издательства «за успешную работу в сжатые сроки по редактированию, печати и выпуску этикеток “Выставки подарков И.В. Сталину”». Так записано в моей трудовой книжке.
Проверяю тексты альбома «Дзержинский»
Второй случай, когда мне доверили выполнить ответственное задание за пределами издательства, на сей раз в одном из помещений Института марксизма-ленинизма, был связан с изданием альбома «Дзержинский».
Номинально его готовила к выпуску редакция альбомов «Искусства». Фактически же руководили подготовкой ответственные сотрудники Института марксизма-ленинизма и художник Соломон Бенедиктович Телингатер. Он 8 лет перед Отечественной войной работал художественным редактором Партиздата - Госполитиздата. Еще совсем недавно был старшим художественным редактором Воениздата, откуда его уволили (наверняка по 5-му пункту), но все же, как талантливому художнику, члену партии, обладавшему опытом оформления изданий политической литературы, ему доверили оформление такого сложного альбома, выпускавшегося, вероятно, в связи с каким-то юбилеем железного Феликса, а может быть, и для того, чтобы укрепить моральный дух т. н. органов. Уверен, что Телингатера выбрали для оформления альбома не в издательстве.
Соломон Бенедиктович, как я убедился во время работы над альбомом, был хорошим организатором и знатоком полиграфического производства и всех нюансов подготовки изобразительных оригиналов. Он вникал во все мелочи и давал четкие распоряжения. Так что работа шла более или менее гладко.
Моя задача была несложной. Текстов в альбоме было немного - вступительная статья и подписи под репродукциями, но среди оригиналов документов было множество газет со статьями самого Дзержинского или материалами, связанными с его деятельностью. Текст каждой статьи или корреспонденции надо было прочитать и выявить все буквенные, орфографические и смысловые ошибки, чтобы в альбоме они были воспроизведены в исправном виде.
Перескочившие буквы в слове, пропуски букв, строки, перевернутые вверх ногами или идущие в неверном порядке, - все эти погрешности в газетах того времени были представлены в изобилии. Конечно, те, кто руководил подготовкой альбома, не могли допустить, чтобы читатели альбома потешались над нелепыми ошибками в документальных текстах, которым они должны были внимать. Поэтому графики и ретушеры исправляли все ошибки, помеченные мною на фотоотпечатках газетных текстов, так что в альбоме они предстали перед читателями набранными верно. И тут фальсификация, хотя и относительно невинная.
После мрачноватого помещения издательства на Цветном бульваре, ютившегося в старом здании, где многие кабинеты были выгорожены фанерными стенками, строгая чистота в помещении Института марксизма-ленинизма, красные ковровые дорожки, поглощавшие шум шагов, белые стены с красивыми деревянными панелями произвели на меня сильное впечатление. Поразили меня и завтраки, разносимые буфетчицей, - красиво запечатанные баночки простокваши, бутерброды и что-то еще, незапомнившееся. Я впервые столкнулся с тем, как снабжали привилегированных партийных работников, и это не могло меня не удивить.
Проработал я в Институте недели две-три, после чего вернулся в корректорскую издательства.
Альбом «Феликс Эдмундович Дзержинский» вышел в 1953 году."
Один из конфликтов был связан со мною и чуть не обернулся бойкотом. Поводом, толчком послужил мой отказ остаться после работы, чтобы отметить день рождения Андрея Артамонова, старшего редактора, возглавлявшего группу редакторов, ведущих издания книготорговой тематики. Не потому, что у меня были какие-либо претензии к Андрею. И к товарищам по редакции я тоже относился хорошо.
Причина - в моей излишней осторожности, в нежелании попасть в щекотливую ситуацию: я опасался неприятностей по партийной линии за участие в выпивке в рабочем помещении. Я не доверял нашему новому младшему редактору Фетисовой, члену партии, поскольку она появилась в нашей редакции, кажется, из Высшей партийной школы и была замечена (не только мною) в каких-то отношениях с отделом кадров. Я слишком дорожил работой, которая досталась мне непросто. Было бы глупо потерять ее по такой дурацкой причине. Однако прямо я причину даже тем, с кем был более близок, не назвал. Просто ушел, не остался, чем, конечно, оскорбил остальных.
Особенно неистовствовала Мирра Зархина, большая лентяйка, которой не нравилось подчиняться мне. У нее был свой участок - книги по оформлению печатной продукции. Но она подходила к делу не творчески, предпочитала ограничиваться тем, что ей поручали редактировать, да и книги эти вела более как технический организатор, не очень заботясь о стилистической и иной помощи автору.
Я, например, в порядке контроля (правда, уже после описанного инцидента) читал за ней рукопись пособия В.Н. Ляхова о внешнем оформлении советской книги, написанную на основе защищенной кандидатской диссертации. Ляхов - талантливый человек, тогда только начинавший публиковаться. Он прекрасно говорил, но писал неважно. Текст его книги изобиловал канцелярскими оборотами, грамматико-стилистическими ошибками, и мне пришлось внести в него немало исправлений. Не случайно автор, который с благодарностью принял мои поправки, подарил мне свою книгу с такой надписью: Дорогому Аркадию Мильчину, страдающему той же страстью к книге, что и автор этого не совсем удачного труда. С надеждой, что в дальнейшем нам повезет больше, чем теперь. В. Ляхов. 28/ХII.66 г.
В общем, у Зархиной был корыстный интерес призывать к бойкоту - ей хотелось поставить меня на место в глазах коллектива не только редакции, но и издательства.
Но бойкота не получилось, точнее он быстро выдохся, потому что работники издательства знали меня лучше Зархиной, хотя она и старательно завязывала знакомства в других редакциях. Да и внутри нашей редакции меня уважали за преданность делу.
Все же попытка бойкота нервы мои потрепала изрядно. И ошибочность моего поведения в полной мере я признаю только сейчас. Тогда обида мешала мне это понять."