Куперт Юрий Васильевич.Историк, профессор Томского университета. ч3.
"..Хрущев, кроме всего прочего, подрубил сук, на котором сидел. Обвинять его трудно, всетаки его правление связано со многими демократическими установлениями. Когда говорят о том, что тоталитарное государство у нас сохранялось, чуть ли не до 90-х годов, я думаю, что это не так. Я полагаю, что как раз эпоха Хрущева - это переход от тоталитарного государства к авторитарному. Во всяком случае, в этот период одной из важнейших черт тоталитарного государства - необоснованных массовых репрессий - не было. Репрессии есть в любом государстве. Государственные институты себя защищают всегда, будь это во Франции, Германии или США. Да, были "психушки" и прочее против инакомыслящих. Но все, кто начинает бороться с государством, должны быть готовы к тому, что государство даст отпор. Любое государство, подчеркиваю, даже самое
демократическое (хотя по-настоящему демократических государств, к сожалению, в истории не было, так как везде существовал несправедливый строй).
Никита Сергеевич начал вести борьбу с коррупцией. Он в этом деле в послевоенный период был пионером. Некоторые элементы этой деятельности приписывают Берии, но в этом можно сомневаться. Вот Хрущев, да! Он начал давать строгие выговоры секретарям обкомов партии за приписки, даже исключал из партии. А Ларионов, которому только что дали Звезду Героя Социалистического Труда и подняли на щит за выполнение всяких планов, вынужден был пустить себе пулю в лоб, когда обнаружилось, что все это чистейшие приписки. Хрущев очень энергично вел эту работу, в том числе пострадал, кстати, бывший первый секретарь Томского обкома КПСС В.А. Москвин. В то время он был уже 2-м секретарем обкома партии в Кургане. Я, правда, не знаю всех деталей его перевода из Томска, очевидно, тоже что-то было связано с этим. Может быть, это было связано с недостаточной активностью в борьбе с культом личности Сталина. Москвин ведь был человек очень жесткий, и они тут с Лукьяненком были "два сапога - пара". Во всяком случае, он на приписках пострадал тоже. Это я знаю точно.
Уже тогда мы, историки партии, понимали, что скоро скажут свое слово секретари обкомов (а они все были членами ЦК партии), которые обладали очень большой властью на местах, и с ними поэтому вынуждены были считаться члены Политбюро. Был же такой случай в 1957 г., когда с ними не хотели считаться: Молотов в грубой форме предложил членам ЦК разойтись. Он был за это наказан, - антипартийная группа и все прочее. Они наказали его за то, что не согласился с их мнением. Так что это была сила. И так оно и получилось. Созрел очередной заговор (первый был в 1957 г.), который был поддержан всеми членами ЦК. Ну, а, кроме того, этим своим "яканием", своей детской
непосредственностью, своей инфантильностью Хрущёв прямо-таки надоел уже стране. С этим его хвастовством, "шапкозакидательством". Тут Аджубей ему подложил большую свинью своей книжкой "Наш дорогой Никита Сергеевич", потому что люди-то посмеивались, и Хрущев совсем не выглядел в их глазах как "Дорогой Никита Сергеевич",как крупный государственный деятель. Он выглядел человеком, который часто не может связать двух слов, и порой довольно-таки неграмотным (хотя на фоне последующих и некоторых современных первых руководителей этого уже не скажешь про Хрущева).
В 1978 году я ушел в докторантуру. Как-то меня пригласили в партком и попросили прочитать лекцию для кандидатов в партию на тему "Ленинские нормы и принципы партийной жизни". Я согласился. В конференц-зале собралось очень много народа. Среди собравшихся были секретари партбюро факультетов, я их всех знал, так как работал перед этим в парткоме заместителем секретаря. Прочитал лекцию, а я эту лекцию всегда с удовольствием читал, и кто-то задает вопрос. Для того времени, конца 70-х годов, это был типичный вопрос: "Как Вы относитесь к закрытым магазинам в обкоме, специальным магазинам для аппарата?" Я ответил, что этими магазинами не пользуюсь, кроме того, что иногда обедаю в обкомовской столовой, когда работаю в архиве; отношусь к этому однозначно - это попрание ленинских норм партийной жизни. Боже, что началось!
Как посыпались вопросы такого же плана! Я отвечал на них так, как думаю. Спрашивают про персональные машины. Я говорю, что персональные машины просто необходимы для работников крупного партийного аппарата, таких как обком, горком, райком, потому что надо успевать везде, не теряя времени. Другое дело, если жена партийного работника пользуется машиной для поездок на рынок, - это тоже попрание ленинских норм. И дальше в таком же духе. Была еще масса вопросов.
Что началось на следующий день! С утра звонят из парткома: "Срочно идите сюда. Секретарь парткома Якубеня хочет Вас видеть". Пришел. "Ты что там наговорил вчера? Тут на меня шквал звонков обрушился. Блинов звонит, требует передать тебе недовольство Слезко (секретарь обкома), который требует немедленно исправлять положение". Я говорю ему: "А ты что не согласен со мной?" "Я-то, - говорит, - согласен. Но нельзя же так делать!" "Как же нельзя, а что я должен был отвечать людям?" "Вот Слезко говорит, что при социализме не может быть равной оплаты. Она должна быть по труду". Я говорю: "Ну да, конечно, мы меньше здесь трудимся, чем какой-то инструктор отдела обкома. Так что ли это понимать?» Звонит А.Блинов, зав отделом науки и вузов обкома (он учился на курс младше меня, вместе с Черкасовым и Киселевым, и мы были очень хорошо знакомы). Я ему говорю: "Знаешь что, передай Слезко, что я говорил то, что думаю, говорил правду и не говорил о том, чего не знаю.
Это, во-первых. Во-вторых, пусть он не пользуется информацией, которую получает в постели (на лекции присутствовала жена Слезко - Нина Ивановна, она была секретарем
партбюро химического факультета). А в-третьих, передай, что если он хочет опровергнуть все сказанное мной, пусть соберет всех, кто там присутствовал, и им объясняет, что он сам получает по труду, а остальные получают, не знаю как. Я лично в этой комедии участвовать не буду". На этом все кончилось. Хотя мне потом рассказывали, что Петр Яковлевич, выступая на аппаратных совещаниях, еще некоторое время "полоскал" мое имя в соответствующем виде, но сам он, встречаясь со мной, раскланивался, мило улыбался и ничего не говорил по этому поводу. Никуда меня не вызывали, так как понимали, что это бесполезное дело.
Ситуация в стране изменилась, и говорить о тоталитарном государстве в это время, с моей точки зрения, нельзя. Я попытался привести здесь только часть доказательств. Многие преподаватели почувствовали себя более раскованными, более свободными. Достаточно вспомнить речи Марии Ермолаевны Плотниковой. Именно в это время никто особенно не стеснялся высказываться скептически о членах Политбюро, о самом Брежневе.
Общественная атмосфера сильно изменилась. Другое дело, что возобладал догматизм в самом партийном руководстве, но он был неизбежен при той геронтократической ситуации, которая сложилась, когда в руководстве были очень старые люди, воспитанные в сталинском духе. Им было очень трудно перестраиваться, да это и было невозможно, и настоящего обновления в руководстве, конечно, не было. Тех, из более толковых, кто хоть чуть-чуть высовывался, как, например, Шепилов, очень быстро отсекали. Это одно из несчастий нашей страны. В высших эшелонах власти оказываются совершенно недостойные люди.
Мне пришлось поработать в партаппарате. Я имею в виду партком университета. Здесь я сталкивался со многими его представителями. Не раз довелось побывать на заседаниях бюро обкома, посмотреть на Е.К. Лигачева во всей его красе. Я вовсе не являюсь таким восторженным сторонником этого человека, как многие. Я отдаю ему должное и не стесняюсь об этом говорить. Да, у нас был секретарь обкома, который заботился о деле, об области очень сильно. Ведь действительно, в 8 часов утра он уже где-то на свинокомплексе, на ферме, еще где-то, в то время как другие секретари обкома "забулдыживают" и палец о палец не стукнут. Лигачев работал, как черт. Это, безусловно.
Приезжает в университет и начинает смотреть организационно-партийную работу: готовится вопрос на бюро обкома и сам первый секретарь приезжает и занимается этим делом часа четыре, а то и больше. Вникает во все вопросы. Ничего не скажешь. Причем он знает дело, сразу видит и плюсы и минусы. Но при этом в аппарате он создал, во-первых, атмосферу подобострастия. Во-вторых, - страха. Что бы там ни говорили, это было. Я это наблюдал на заседаниях бюро обкома. Вот один или два примера. На бюро обкома обсуждается вопрос о работе столовых в высших учебных заведениях города. Прекрасно.Обком ставит важный социальный вопрос. Докладывает Николай Петрович Кириллов.
Докладывает, естественно, так, чтобы это понравилось Ю.К. Лигачеву. Он говорит о том, как плохо в этих столовых, как грязно, как отвратительно. Старается все это пожестче подать. Вот он разнес вдребезги столовую ТИСИ, хотя отмечает, что в последнее время там уже стало лучше, но было очень плохо. Вот в пединституте скверно обстоит дело, а в университете - и говорить нечего. Университетская столовая какая-то маленькая, вечно там огромное количество людей, не очень чисто. И дальше в таком же духе. "Конечно, -говорит Кириллов, - надо сказать, что и трест столовых, которому подчиняются эти столовые, работает не ахти как". Лигачев его на этом прерывает: "Ну, ладно, хватит о тресте столовых. Мы разбираем вузы. Что у Вас еще есть?" "Все".
Дальше следует такая сцена - Лигачев говорит: "Вопросы есть? Нет. Кто будет выступать? Нет выступающих? Хорошо. Вот тут проект постановления есть. Я думаю, что прежде, чем его принимать, надо послушать руководителей вузов. Ну-ка, вот, Рогов, идите сюда за трибуну". Выходит Рогов, заслуженный деятель науки, профессор, доктор, и говорит: "Конечно, у нас много недостатков. Николай Петрович, на мой взгляд, немного сгустил краски. Тем более, что у нас положение сейчас намного лучше. Мы многое успели исправить". Его тут же прерывает Лигачев: "Ну, хватит, хватит оправдываться! Что Вы там лепечете, как председатель какой-то сапожной артели (то есть старается больнее уязвить). Безобразие у вас там творится, ведь это совершенно очевидно. Ну ладно, идите на место. Ну-ка,Лимонов, иди сюда. Мы тебя зачем отправили в пединститут?
Чтобы ты там образцово все поставил, а ты там все разваливаешь. Отвратительно работаешь!" Тот начинает что-то мямлить, оправдываться. Лигачев его просто сгоняет с трибуны. Обращается к очень уважаемому человеку, заслуженному деятелю науки, профессору, доктору, кавалеру ордена Ленина А.П. Бычкову: "Ну, ректор ТГУ, идите-ка сюда, расскажите, как вы там принюхались к грязи в вашем университете". Бычкова так просто не возьмешь. Он выходит и говорит: "А мы тут не причем, здесь виноваты те, кто вам непосредственно подчиняется. Виноваты строители. Вот Муравьев. Он нам еще полгода назад обещал пустить столовую на 1000 мест, но ничего не сделал». Лигачев, обращаясь к строителю: "Ну, ты у меня дождешься! Дождешься!" Тот встает. "Ладно, садись. Закончим на этом.
Вопрос ясен. Давайте посмотрим постановление". Сижу, все жду, когда он, наконец, спросит, у кого какие вопросы есть, кто хочет выступить, какое мнение у членов бюро,какие соображения. Ничего такого. Когда Лигачев берет в руки постановление, смотрю, -все за столом президиума как будто стали ниже. Я даже не понял сразу, почему. Тогда-то Лигачев говорит, что вот это надо усилить, здесь записать покрепче; ну а, поскольку, как бы там ни было, столовыми занимается советская власть, поэтому записать и
председателю облисполкома Высоцкому; за вузы у нас отвечает Слезко, - и ему записать. Короче, всем "по перышку вставил". Все. Возражений нет. Постановление принимается.Можете быть свободными.
Стремление унизить человеческое достоинство - вот что мне не нравилось в Лигачеве. А ведь это было типично. Кроме того, это диктаторски-барское поведение первого секретаря. Я понимаю, вопросов для обсуждения много, времени мало. Но такая форма ведения заседаний бюро предопределяла вторичность тех членов бюро обкома, которые работали рядом с ним. Неудивительно, что, когда Лигачев ушел, то, по совести сказать, на его место не нашлось никого близко равного ему. И не только это. Нам довелось с Лигачевым встретиться еще в одной нестандартной ситуации. В университете было очень тяжело с общежитиями. Крайне тяжело. Поэтому мы вынуждены были в целом ряде комнат в общежитии на Ленина, 49 поставить двухъярусные кровати.
Специально реконструировали спинки кроватей, чтобы на них можно было положить сетки. Сделали, куда деваться. Или заставлять кроватями всю комнату, или оставлять пространство для стола. Мы строили в это время общежития. Одну "девятиэтажку" уже заселили, заканчивали строительство еще одной. Но в это время принимается решение ЦК относительно того, что строительство общежитий ведется по устаревшим проектам, что некоторые дошли до того, что ставят двухъярусные кровати, как в казарме, и прочее. И немедленно следует приказ Лигачева непосредственно проректору по хозяйственной части Лерману - ликвидировать все двухъярусные кровати в общежитиях. Как на грех, ректора не было, секретаря парткома тоже не было. Остались мы с М.П. Кортусовым. Я - за секретаря парткома. Иду в университет и вижу, студенты таскают спинки кроватей.
Прихожу в партком, выясняю, в чем дело. Говорят, что поступил соответствующий приказ Лигачева. Звоню Кортусову, объясняю ему, что и как, спрашиваю, что будем делать, куда студентов денем. Обсуждаем ситуацию с Кортусовым, договариваемся, чтобы Лигачев нас принял. Когда пришли в обком, попали к нему не сразу, через час, наверное. Встречает, выходит из-за стола (такой ритуал заведен, хотя мог бы и сидеть за своим столом, и ничего страшного не произошло бы), садит за длинный стол, здоровается. Мы ему говорим, что через месяц, в крайнем случае, через два, пускаем новое общежитие и, конечно, эти двухъярусные кровати уберем. Ну, а зачем сейчас-то это делать? А я еще зачем-то сказал, что вообще-то это даже удобно, в одном военном училище я смотрел, как там раскладные кровати встроены в стены: поспал, убрал. "Правильно, правильно, превращайте наши общежития в казармы". "Ну, зачем же так-то?" На столе у Лигачева лежит стопка бумаг. Достает бумажку и зачитывает выдержку: "... кое-где уже начали двухъярусные кровати ставить в общежитиях..." "Видите, - говорит, - подписано М.А.Сусловым, секретарем ЦК. Выполняйте!" Говорим, что готовы выполнить, но через два месяца. А сейчас-то куда девать студентов? "Как куда? Поселите их в аудиториях".
"А что с занятиями?" "Отмените занятия" "Какая нужда в таких экстраординарных мерах, если мы через два месяца введем в строй новое общежитие?" "Я вам показал постановление, подписанное Сусловым, а я - секретарь обкома, я обязан это постановление выполнять. Мы приняли решение, и вы должны его выполнить. Все. Разговор на эту тему окончен. Что у вас еще?" Ставим еще один вопрос. Обком почему-то принял решение запретить нам строительство еще одного 9-ти этажного общежития, хотя у нас все готово. Есть проект, привязали его к месту, все предусмотрели, улучшили системы канализации и социального блока, предусмотрели столовую, т.е. учли все недостатки прежних проектов, по которым строились "девятиэтажки" ТИАСУРа. "Хотим, чтобы Вы отменили это решение. Нам осталось только начать и быстро построить". Достает опять бумажку. Опять постановление ЦК: "... строят по устаревшим проектам, это недопустимо..." и т.д. Подписано М.А.Сусловым. "Вот на основании этого постановления ЦК мы и приняли решение". "Вы понимаете, сколько сил затрачено на согласование проекта? На все-все!" (Сейчас бы сколько денег на это было потрачено, но тогда об этом речи не шло.)
Лигачев опять: "Я вам только что зачитал постановление ЦК, на основе которого мы и приняли решение. Выполняйте! Тут я вам навстречу не пойду". Еще какой-то вопрос решали. Тоже достал бумажку, решение вышестоящего партийного органа: "Выполняйте!" Элемент догматизма совершенно отчетливый. На меня это, да и на М.П. Кортусова, это произвело просто угнетающее впечатление. И пошли мы "солнцем палимы".
А вечером кто-то на асфальтовой площадке возле кинотеатра "Октябрь" написал:"Студенты! Давайте бастовать! Нас выкидывают из общежития университета!" Ночью, в час ночи, звонит мне Кортусов, сообщает, что ему только что звонил Слезко и говорит:"Там ваши студенты бастовать собираются, что ли?" "Не знаю, говорю, - не слышал
ничего". "А я слышал". И Слезко рассказывает Кортусову такую историю. Юрий Кузьмич узнав о том, что студенты собираются бастовать, сказал: "Ладно, общежитие они скоро пускают, а с двухъярусными кроватями у них там немного человек живет (ничего себе -"немного" - 220 студентов!) пусть уж дождутся пуска общежития". Вот так. Ведь можно было сразу сделать все по-человечески. К сожалению, по-человечески делалось не всегда. Такие штрихи свидетельствуют и о системе, в которой люди работали, но и в какой-то степени о личности самого Лигачева. С другой стороны, когда началась вся эта вакханалия с обличениями, когда начали обвинять Лигачева во взяточничестве, я, конечно, ни на секунду в это не поверил.
Он слишком долго здесь работал и если бы факты коррупции имели место, об этом было бы известно. Шило в мешке не утаишь.Другое дело, что все-таки известная связь с коррупцией у Лигачева была. Это факт. Для такого заявления есть достаточно сильные аргументы. Мне, во всяком случае, многие крупные работники рассказывали об этом. Тот же Ф. Перегудов, помню, говорил мне, что,когда Лигачев вызывал человека к себе, он пенял ему: "Что ты тут сидишь, жалуешься, что у тебя того нет, сего нет? Ты поезжай в Москву, иди на этот завод, возьми, в конце концов, шкурки, рыбу и выколачивай, выколачивай!" Понимаете? Он отлично знал о коррупции и даже поощрял своих работников на это дело. Борьбу с коррупцией не вел, - значит, принципы расходились с делом. Ну, а что касается Г.М. Калабы - известного всему Томску мздоимца, про которого уже точно не скажешь, что он ни в чем не запачкан, так как все о его делах знали еще до того, как он на чем-то попался (до судебных органов дошло!), то Лигачев, вернувшись из командировки, дело прикрыл, а "щуку" бросил в реку. Г.М.Калабу направили, по-моему, руководить банком в г. Стрежевой. Это как оценивать?
Как я встретил перестройку? С одной стороны, я отлично понимал, что система пришла к кризису. Так оно и было. Я все-таки читал лекции по истории партии. Мы решили перестроить курс и читать его проблемно. Сначала рассказ о внешней политике, затем - экономическая политика на протяжении длительного периода, потом - социальная политика и развитие самой партии. Читать от съезда к съезду было неправильно, это было слишком примитивно, неинтересно и никуда не годилось. Прочитал проблемный курс, и вот в таком подходе все сразу вылезло наружу. Когда мы читали экономическую политику, стало видно, как "горит" наша несчастная экономика.
Не случайно цифры,которые приводились на съездах партии, были совершенно несопоставимые. В одном случае за пятилетку, в другом - за 15 лет, чтобы как-нибудь прикрыть очевидные вещи, потому что уже пошло серьезное отставание от планов. Началась ежегодная корректировка пятилетних планов, так как они не выполнялись. Они и не могли быть выполнены с этим чрезмерным раздуванием военно-промышленного комплекса, совершенно непосильным для нашей страны, с этим бездумным участием в гонке
вооружений, холодной войне. Омертвлялись колоссальные финансовые средства, особенно в капитальном строительстве. Всякое предприятие, развиваясь, начинает
строить новые цеха, корпуса и пр., а что касалось ВПК, то для него это вообще характерно.Закладывалось все новое и новое строительство, а доводить его до конца в срок не
удавалось. В том же Томске не хватало строительной индустрии.
Одно время Лигачев лично сам распределял подъемные краны. Пятилетние планы предусматривали ввод новых предприятий, объектов, а они не входили в строй, значит, рассчитывать на комплектующие тоже не приходилось, и вся цепочка Госплана трещала по швам. Начинали корректировать планы. На страну неумолимо надвигался кризис, но это пытались скрыть, вместо того, чтобы по-настоящему на него взглянуть и начать исправлять ситуацию. И, конечно же, надо было все исправлять по уму, постепенно,открыто и откровенно. Ведь люди больше всего ненавидели в коммунистической власти последнего времени именно расхождение между словом и делом. Провозглашались высокие принципы, шла трескотня о них, а в практической деятельности этими принципами не руководствовались. Конечно, коммунисты воровали совсем не столько, сколько воруют сегодня. Это несравнимо. Ну да, пользовались они какими-то льготами, и номенклатура была беззастенчива.
Правда, наш обком в этом отношении был более сдержанным, и очень поражал меня Новосибирский обком. Когда я приезжал поработать в Новосибирский облпартархив, на меня наводила просто ужас абсолютная беззастенчивость местных партократов. Дело-то как раз в том, что люди, слыша из их уст высокие слова о принципах, знали о фактах и случаях, когда стараются урвать себе лишний кусок, стараются получше пожить, побарствовать. закрыться подальше от людей.
Это вызывало огромное неудовольствие и зависть в обществе. Социальная зависть присутствует всегда, но она особенно сильна, когда пытаются прикрыть истинное
положение вещей, когда люди обнаруживают ложь. Сегодня все гораздо хуже, сегодня налицо ярко выраженное социальное неравенство, сегодня налицо откровенное
пренебрежение нуждами людей. Жутко смотреть, как люди копаются в мусорных ящиках. Я уже как-то забыл, что такое нищие. Я помню, во время войны, особенно после войны были нищие, хотя, конечно, и не в таком количестве, как сейчас. Но сейчас же на это невозможно смотреть. Вроде бы и много было сделано. По уровню потребления СССР, кстати сказать, в том числе за счет нефтедолларов (может быть, они и сейчас нас спасут) вышел, чуть ли не на 15-ое место в мире и отстал в этом от ведущих стран мира на 15 лет. И куда мы опять откатились? Можно было многое исправить. Эти нефтедоллары можно было использовать, конвертируя нашу валюту, сделав её сопряженной с мировой валютой. Ситуация бы резко изменилась и рыночные отношения стали нормальными. Но никто не хотел ничего делать, да и не умел. Хотели догматически следовать принципам.
Вот классический для этого пример. Одним из сегодняшних аргументов является следующее: вы вспомните пустые полки, ведь ничего не было, в очередях часами стояли
за продуктами. Все правильно. А почему не было? Вспоминаю одну реформу, очевидцем которой был. Денежную реформу 1947 года. Сталинскую реформу иногда называют
грабительской, а между тем, с моей точки зрения, она была образцовой для страны с такой централизованной экономикой, какой был СССР. Что там произошло? Ведь тогда
действительно в стране ничего не было. По-настоящему не было. Деньги были у спекулянтов, которые воспользовались войной. И вот обменяли деньги 1:10. Тем, у кого
лежали деньги в сберкассе, первые 3 тысячи оставили в неприкосновенности, а остальные обменяли также на льготных условиях. То есть немедленно повысили доверие кСбербанку - то, чего не хватает сегодня (сейчас говорят, что если бы было доверие к банкам, и люди понесли в них свои деньги, то очень многие проблемы были бы решены).
Дальше, что было сделано? Цены оставили прежние, зарплаты оставили прежние. Просто исчезло огромное количество денег, их стало меньше, и магазины начали наполняться
товарами. Не сразу, но быстро.
В 1949 году я жил в общежитии. Мы не знали, что такое сливочное масло, - был гидрожир - это по внешнему виду солидол, а вообще - растительное масло. Не знаю, из чего он делался, но жарить на нем было можно. И вдруг появился маргарин! Боже, белый,вкусный маргарин! Его мазали на хлеб. Потом появилось масло, потом - мясо, потом икра, осетры, крабы. Все-все! Магазины заполнились. Понадобилось 2 -2,5 года, чтобы это произошло. Почему? Потому что спрос понизился. Производство-то осталось, в основном, прежним. А потом стали снижать цены на разные товары, чтобы увеличить покупательский спрос: на 24%, на 27%, на 15%. Делалось это систематически, то два раза в год, то раз в год. У народа появляется доверие к власти. Люди видят, что власть идет им навстречу, снижает цены, становится легче жить. Это наглядно, и делается это
демонстративно. Спрашивают, откуда такое доверие к сталинской власти, нежелание её развенчивать. Да вот откуда оно берется, это доверие.
В конце 1970-х годов можно было заполнить магазины и товарами, и продуктами, да так, что не протолкнешься. Люди привыкли все покупать в магазинах по низким ценам, не очень-то охотно шли на рынок, где выбор был гораздо больше. Правительство догматически полагало, что можно делать все, что угодно, но только не поднимать цены на товары и продукты повышенного спроса. У наших руководителей и мысли такой не было, чтобы поднять цены на хлеб, молоко, сахар, они боялись такой мысли. А ведь стоило только в 2 раза поднять цены на эти продукты! Потом, когда цены поднялись в 10 и в 20 раз, в 1000 раз, - все стало заполнено, все стало, как на Западе. У нас раньше писали и рассказывали, что там все есть, только люди мало покупают. А у нас все озабочены были добыванием того, что где-то, по случаю,"выкинут". При этом определенными товарами полки магазинов были полны, и уровень жизни людей того времени, в общем-то, не был таким уж низким, хотя и высоким он
отнюдь не был."
Источник https://nkvd.tomsk.ru/content/editor/DOCUMENTS/WOPOMINANIA/KupertUW/Kupert-YU-V-SHtrihi-bylogo.pdf
демократическое (хотя по-настоящему демократических государств, к сожалению, в истории не было, так как везде существовал несправедливый строй).
Никита Сергеевич начал вести борьбу с коррупцией. Он в этом деле в послевоенный период был пионером. Некоторые элементы этой деятельности приписывают Берии, но в этом можно сомневаться. Вот Хрущев, да! Он начал давать строгие выговоры секретарям обкомов партии за приписки, даже исключал из партии. А Ларионов, которому только что дали Звезду Героя Социалистического Труда и подняли на щит за выполнение всяких планов, вынужден был пустить себе пулю в лоб, когда обнаружилось, что все это чистейшие приписки. Хрущев очень энергично вел эту работу, в том числе пострадал, кстати, бывший первый секретарь Томского обкома КПСС В.А. Москвин. В то время он был уже 2-м секретарем обкома партии в Кургане. Я, правда, не знаю всех деталей его перевода из Томска, очевидно, тоже что-то было связано с этим. Может быть, это было связано с недостаточной активностью в борьбе с культом личности Сталина. Москвин ведь был человек очень жесткий, и они тут с Лукьяненком были "два сапога - пара". Во всяком случае, он на приписках пострадал тоже. Это я знаю точно.
Уже тогда мы, историки партии, понимали, что скоро скажут свое слово секретари обкомов (а они все были членами ЦК партии), которые обладали очень большой властью на местах, и с ними поэтому вынуждены были считаться члены Политбюро. Был же такой случай в 1957 г., когда с ними не хотели считаться: Молотов в грубой форме предложил членам ЦК разойтись. Он был за это наказан, - антипартийная группа и все прочее. Они наказали его за то, что не согласился с их мнением. Так что это была сила. И так оно и получилось. Созрел очередной заговор (первый был в 1957 г.), который был поддержан всеми членами ЦК. Ну, а, кроме того, этим своим "яканием", своей детской
непосредственностью, своей инфантильностью Хрущёв прямо-таки надоел уже стране. С этим его хвастовством, "шапкозакидательством". Тут Аджубей ему подложил большую свинью своей книжкой "Наш дорогой Никита Сергеевич", потому что люди-то посмеивались, и Хрущев совсем не выглядел в их глазах как "Дорогой Никита Сергеевич",как крупный государственный деятель. Он выглядел человеком, который часто не может связать двух слов, и порой довольно-таки неграмотным (хотя на фоне последующих и некоторых современных первых руководителей этого уже не скажешь про Хрущева).
В 1978 году я ушел в докторантуру. Как-то меня пригласили в партком и попросили прочитать лекцию для кандидатов в партию на тему "Ленинские нормы и принципы партийной жизни". Я согласился. В конференц-зале собралось очень много народа. Среди собравшихся были секретари партбюро факультетов, я их всех знал, так как работал перед этим в парткоме заместителем секретаря. Прочитал лекцию, а я эту лекцию всегда с удовольствием читал, и кто-то задает вопрос. Для того времени, конца 70-х годов, это был типичный вопрос: "Как Вы относитесь к закрытым магазинам в обкоме, специальным магазинам для аппарата?" Я ответил, что этими магазинами не пользуюсь, кроме того, что иногда обедаю в обкомовской столовой, когда работаю в архиве; отношусь к этому однозначно - это попрание ленинских норм партийной жизни. Боже, что началось!
Как посыпались вопросы такого же плана! Я отвечал на них так, как думаю. Спрашивают про персональные машины. Я говорю, что персональные машины просто необходимы для работников крупного партийного аппарата, таких как обком, горком, райком, потому что надо успевать везде, не теряя времени. Другое дело, если жена партийного работника пользуется машиной для поездок на рынок, - это тоже попрание ленинских норм. И дальше в таком же духе. Была еще масса вопросов.
Что началось на следующий день! С утра звонят из парткома: "Срочно идите сюда. Секретарь парткома Якубеня хочет Вас видеть". Пришел. "Ты что там наговорил вчера? Тут на меня шквал звонков обрушился. Блинов звонит, требует передать тебе недовольство Слезко (секретарь обкома), который требует немедленно исправлять положение". Я говорю ему: "А ты что не согласен со мной?" "Я-то, - говорит, - согласен. Но нельзя же так делать!" "Как же нельзя, а что я должен был отвечать людям?" "Вот Слезко говорит, что при социализме не может быть равной оплаты. Она должна быть по труду". Я говорю: "Ну да, конечно, мы меньше здесь трудимся, чем какой-то инструктор отдела обкома. Так что ли это понимать?» Звонит А.Блинов, зав отделом науки и вузов обкома (он учился на курс младше меня, вместе с Черкасовым и Киселевым, и мы были очень хорошо знакомы). Я ему говорю: "Знаешь что, передай Слезко, что я говорил то, что думаю, говорил правду и не говорил о том, чего не знаю.
Это, во-первых. Во-вторых, пусть он не пользуется информацией, которую получает в постели (на лекции присутствовала жена Слезко - Нина Ивановна, она была секретарем
партбюро химического факультета). А в-третьих, передай, что если он хочет опровергнуть все сказанное мной, пусть соберет всех, кто там присутствовал, и им объясняет, что он сам получает по труду, а остальные получают, не знаю как. Я лично в этой комедии участвовать не буду". На этом все кончилось. Хотя мне потом рассказывали, что Петр Яковлевич, выступая на аппаратных совещаниях, еще некоторое время "полоскал" мое имя в соответствующем виде, но сам он, встречаясь со мной, раскланивался, мило улыбался и ничего не говорил по этому поводу. Никуда меня не вызывали, так как понимали, что это бесполезное дело.
Ситуация в стране изменилась, и говорить о тоталитарном государстве в это время, с моей точки зрения, нельзя. Я попытался привести здесь только часть доказательств. Многие преподаватели почувствовали себя более раскованными, более свободными. Достаточно вспомнить речи Марии Ермолаевны Плотниковой. Именно в это время никто особенно не стеснялся высказываться скептически о членах Политбюро, о самом Брежневе.
Общественная атмосфера сильно изменилась. Другое дело, что возобладал догматизм в самом партийном руководстве, но он был неизбежен при той геронтократической ситуации, которая сложилась, когда в руководстве были очень старые люди, воспитанные в сталинском духе. Им было очень трудно перестраиваться, да это и было невозможно, и настоящего обновления в руководстве, конечно, не было. Тех, из более толковых, кто хоть чуть-чуть высовывался, как, например, Шепилов, очень быстро отсекали. Это одно из несчастий нашей страны. В высших эшелонах власти оказываются совершенно недостойные люди.
Мне пришлось поработать в партаппарате. Я имею в виду партком университета. Здесь я сталкивался со многими его представителями. Не раз довелось побывать на заседаниях бюро обкома, посмотреть на Е.К. Лигачева во всей его красе. Я вовсе не являюсь таким восторженным сторонником этого человека, как многие. Я отдаю ему должное и не стесняюсь об этом говорить. Да, у нас был секретарь обкома, который заботился о деле, об области очень сильно. Ведь действительно, в 8 часов утра он уже где-то на свинокомплексе, на ферме, еще где-то, в то время как другие секретари обкома "забулдыживают" и палец о палец не стукнут. Лигачев работал, как черт. Это, безусловно.
Приезжает в университет и начинает смотреть организационно-партийную работу: готовится вопрос на бюро обкома и сам первый секретарь приезжает и занимается этим делом часа четыре, а то и больше. Вникает во все вопросы. Ничего не скажешь. Причем он знает дело, сразу видит и плюсы и минусы. Но при этом в аппарате он создал, во-первых, атмосферу подобострастия. Во-вторых, - страха. Что бы там ни говорили, это было. Я это наблюдал на заседаниях бюро обкома. Вот один или два примера. На бюро обкома обсуждается вопрос о работе столовых в высших учебных заведениях города. Прекрасно.Обком ставит важный социальный вопрос. Докладывает Николай Петрович Кириллов.
Докладывает, естественно, так, чтобы это понравилось Ю.К. Лигачеву. Он говорит о том, как плохо в этих столовых, как грязно, как отвратительно. Старается все это пожестче подать. Вот он разнес вдребезги столовую ТИСИ, хотя отмечает, что в последнее время там уже стало лучше, но было очень плохо. Вот в пединституте скверно обстоит дело, а в университете - и говорить нечего. Университетская столовая какая-то маленькая, вечно там огромное количество людей, не очень чисто. И дальше в таком же духе. "Конечно, -говорит Кириллов, - надо сказать, что и трест столовых, которому подчиняются эти столовые, работает не ахти как". Лигачев его на этом прерывает: "Ну, ладно, хватит о тресте столовых. Мы разбираем вузы. Что у Вас еще есть?" "Все".
Дальше следует такая сцена - Лигачев говорит: "Вопросы есть? Нет. Кто будет выступать? Нет выступающих? Хорошо. Вот тут проект постановления есть. Я думаю, что прежде, чем его принимать, надо послушать руководителей вузов. Ну-ка, вот, Рогов, идите сюда за трибуну". Выходит Рогов, заслуженный деятель науки, профессор, доктор, и говорит: "Конечно, у нас много недостатков. Николай Петрович, на мой взгляд, немного сгустил краски. Тем более, что у нас положение сейчас намного лучше. Мы многое успели исправить". Его тут же прерывает Лигачев: "Ну, хватит, хватит оправдываться! Что Вы там лепечете, как председатель какой-то сапожной артели (то есть старается больнее уязвить). Безобразие у вас там творится, ведь это совершенно очевидно. Ну ладно, идите на место. Ну-ка,Лимонов, иди сюда. Мы тебя зачем отправили в пединститут?
Чтобы ты там образцово все поставил, а ты там все разваливаешь. Отвратительно работаешь!" Тот начинает что-то мямлить, оправдываться. Лигачев его просто сгоняет с трибуны. Обращается к очень уважаемому человеку, заслуженному деятелю науки, профессору, доктору, кавалеру ордена Ленина А.П. Бычкову: "Ну, ректор ТГУ, идите-ка сюда, расскажите, как вы там принюхались к грязи в вашем университете". Бычкова так просто не возьмешь. Он выходит и говорит: "А мы тут не причем, здесь виноваты те, кто вам непосредственно подчиняется. Виноваты строители. Вот Муравьев. Он нам еще полгода назад обещал пустить столовую на 1000 мест, но ничего не сделал». Лигачев, обращаясь к строителю: "Ну, ты у меня дождешься! Дождешься!" Тот встает. "Ладно, садись. Закончим на этом.
Вопрос ясен. Давайте посмотрим постановление". Сижу, все жду, когда он, наконец, спросит, у кого какие вопросы есть, кто хочет выступить, какое мнение у членов бюро,какие соображения. Ничего такого. Когда Лигачев берет в руки постановление, смотрю, -все за столом президиума как будто стали ниже. Я даже не понял сразу, почему. Тогда-то Лигачев говорит, что вот это надо усилить, здесь записать покрепче; ну а, поскольку, как бы там ни было, столовыми занимается советская власть, поэтому записать и
председателю облисполкома Высоцкому; за вузы у нас отвечает Слезко, - и ему записать. Короче, всем "по перышку вставил". Все. Возражений нет. Постановление принимается.Можете быть свободными.
Стремление унизить человеческое достоинство - вот что мне не нравилось в Лигачеве. А ведь это было типично. Кроме того, это диктаторски-барское поведение первого секретаря. Я понимаю, вопросов для обсуждения много, времени мало. Но такая форма ведения заседаний бюро предопределяла вторичность тех членов бюро обкома, которые работали рядом с ним. Неудивительно, что, когда Лигачев ушел, то, по совести сказать, на его место не нашлось никого близко равного ему. И не только это. Нам довелось с Лигачевым встретиться еще в одной нестандартной ситуации. В университете было очень тяжело с общежитиями. Крайне тяжело. Поэтому мы вынуждены были в целом ряде комнат в общежитии на Ленина, 49 поставить двухъярусные кровати.
Специально реконструировали спинки кроватей, чтобы на них можно было положить сетки. Сделали, куда деваться. Или заставлять кроватями всю комнату, или оставлять пространство для стола. Мы строили в это время общежития. Одну "девятиэтажку" уже заселили, заканчивали строительство еще одной. Но в это время принимается решение ЦК относительно того, что строительство общежитий ведется по устаревшим проектам, что некоторые дошли до того, что ставят двухъярусные кровати, как в казарме, и прочее. И немедленно следует приказ Лигачева непосредственно проректору по хозяйственной части Лерману - ликвидировать все двухъярусные кровати в общежитиях. Как на грех, ректора не было, секретаря парткома тоже не было. Остались мы с М.П. Кортусовым. Я - за секретаря парткома. Иду в университет и вижу, студенты таскают спинки кроватей.
Прихожу в партком, выясняю, в чем дело. Говорят, что поступил соответствующий приказ Лигачева. Звоню Кортусову, объясняю ему, что и как, спрашиваю, что будем делать, куда студентов денем. Обсуждаем ситуацию с Кортусовым, договариваемся, чтобы Лигачев нас принял. Когда пришли в обком, попали к нему не сразу, через час, наверное. Встречает, выходит из-за стола (такой ритуал заведен, хотя мог бы и сидеть за своим столом, и ничего страшного не произошло бы), садит за длинный стол, здоровается. Мы ему говорим, что через месяц, в крайнем случае, через два, пускаем новое общежитие и, конечно, эти двухъярусные кровати уберем. Ну, а зачем сейчас-то это делать? А я еще зачем-то сказал, что вообще-то это даже удобно, в одном военном училище я смотрел, как там раскладные кровати встроены в стены: поспал, убрал. "Правильно, правильно, превращайте наши общежития в казармы". "Ну, зачем же так-то?" На столе у Лигачева лежит стопка бумаг. Достает бумажку и зачитывает выдержку: "... кое-где уже начали двухъярусные кровати ставить в общежитиях..." "Видите, - говорит, - подписано М.А.Сусловым, секретарем ЦК. Выполняйте!" Говорим, что готовы выполнить, но через два месяца. А сейчас-то куда девать студентов? "Как куда? Поселите их в аудиториях".
"А что с занятиями?" "Отмените занятия" "Какая нужда в таких экстраординарных мерах, если мы через два месяца введем в строй новое общежитие?" "Я вам показал постановление, подписанное Сусловым, а я - секретарь обкома, я обязан это постановление выполнять. Мы приняли решение, и вы должны его выполнить. Все. Разговор на эту тему окончен. Что у вас еще?" Ставим еще один вопрос. Обком почему-то принял решение запретить нам строительство еще одного 9-ти этажного общежития, хотя у нас все готово. Есть проект, привязали его к месту, все предусмотрели, улучшили системы канализации и социального блока, предусмотрели столовую, т.е. учли все недостатки прежних проектов, по которым строились "девятиэтажки" ТИАСУРа. "Хотим, чтобы Вы отменили это решение. Нам осталось только начать и быстро построить". Достает опять бумажку. Опять постановление ЦК: "... строят по устаревшим проектам, это недопустимо..." и т.д. Подписано М.А.Сусловым. "Вот на основании этого постановления ЦК мы и приняли решение". "Вы понимаете, сколько сил затрачено на согласование проекта? На все-все!" (Сейчас бы сколько денег на это было потрачено, но тогда об этом речи не шло.)
Лигачев опять: "Я вам только что зачитал постановление ЦК, на основе которого мы и приняли решение. Выполняйте! Тут я вам навстречу не пойду". Еще какой-то вопрос решали. Тоже достал бумажку, решение вышестоящего партийного органа: "Выполняйте!" Элемент догматизма совершенно отчетливый. На меня это, да и на М.П. Кортусова, это произвело просто угнетающее впечатление. И пошли мы "солнцем палимы".
А вечером кто-то на асфальтовой площадке возле кинотеатра "Октябрь" написал:"Студенты! Давайте бастовать! Нас выкидывают из общежития университета!" Ночью, в час ночи, звонит мне Кортусов, сообщает, что ему только что звонил Слезко и говорит:"Там ваши студенты бастовать собираются, что ли?" "Не знаю, говорю, - не слышал
ничего". "А я слышал". И Слезко рассказывает Кортусову такую историю. Юрий Кузьмич узнав о том, что студенты собираются бастовать, сказал: "Ладно, общежитие они скоро пускают, а с двухъярусными кроватями у них там немного человек живет (ничего себе -"немного" - 220 студентов!) пусть уж дождутся пуска общежития". Вот так. Ведь можно было сразу сделать все по-человечески. К сожалению, по-человечески делалось не всегда. Такие штрихи свидетельствуют и о системе, в которой люди работали, но и в какой-то степени о личности самого Лигачева. С другой стороны, когда началась вся эта вакханалия с обличениями, когда начали обвинять Лигачева во взяточничестве, я, конечно, ни на секунду в это не поверил.
Он слишком долго здесь работал и если бы факты коррупции имели место, об этом было бы известно. Шило в мешке не утаишь.Другое дело, что все-таки известная связь с коррупцией у Лигачева была. Это факт. Для такого заявления есть достаточно сильные аргументы. Мне, во всяком случае, многие крупные работники рассказывали об этом. Тот же Ф. Перегудов, помню, говорил мне, что,когда Лигачев вызывал человека к себе, он пенял ему: "Что ты тут сидишь, жалуешься, что у тебя того нет, сего нет? Ты поезжай в Москву, иди на этот завод, возьми, в конце концов, шкурки, рыбу и выколачивай, выколачивай!" Понимаете? Он отлично знал о коррупции и даже поощрял своих работников на это дело. Борьбу с коррупцией не вел, - значит, принципы расходились с делом. Ну, а что касается Г.М. Калабы - известного всему Томску мздоимца, про которого уже точно не скажешь, что он ни в чем не запачкан, так как все о его делах знали еще до того, как он на чем-то попался (до судебных органов дошло!), то Лигачев, вернувшись из командировки, дело прикрыл, а "щуку" бросил в реку. Г.М.Калабу направили, по-моему, руководить банком в г. Стрежевой. Это как оценивать?
Как я встретил перестройку? С одной стороны, я отлично понимал, что система пришла к кризису. Так оно и было. Я все-таки читал лекции по истории партии. Мы решили перестроить курс и читать его проблемно. Сначала рассказ о внешней политике, затем - экономическая политика на протяжении длительного периода, потом - социальная политика и развитие самой партии. Читать от съезда к съезду было неправильно, это было слишком примитивно, неинтересно и никуда не годилось. Прочитал проблемный курс, и вот в таком подходе все сразу вылезло наружу. Когда мы читали экономическую политику, стало видно, как "горит" наша несчастная экономика.
Не случайно цифры,которые приводились на съездах партии, были совершенно несопоставимые. В одном случае за пятилетку, в другом - за 15 лет, чтобы как-нибудь прикрыть очевидные вещи, потому что уже пошло серьезное отставание от планов. Началась ежегодная корректировка пятилетних планов, так как они не выполнялись. Они и не могли быть выполнены с этим чрезмерным раздуванием военно-промышленного комплекса, совершенно непосильным для нашей страны, с этим бездумным участием в гонке
вооружений, холодной войне. Омертвлялись колоссальные финансовые средства, особенно в капитальном строительстве. Всякое предприятие, развиваясь, начинает
строить новые цеха, корпуса и пр., а что касалось ВПК, то для него это вообще характерно.Закладывалось все новое и новое строительство, а доводить его до конца в срок не
удавалось. В том же Томске не хватало строительной индустрии.
Одно время Лигачев лично сам распределял подъемные краны. Пятилетние планы предусматривали ввод новых предприятий, объектов, а они не входили в строй, значит, рассчитывать на комплектующие тоже не приходилось, и вся цепочка Госплана трещала по швам. Начинали корректировать планы. На страну неумолимо надвигался кризис, но это пытались скрыть, вместо того, чтобы по-настоящему на него взглянуть и начать исправлять ситуацию. И, конечно же, надо было все исправлять по уму, постепенно,открыто и откровенно. Ведь люди больше всего ненавидели в коммунистической власти последнего времени именно расхождение между словом и делом. Провозглашались высокие принципы, шла трескотня о них, а в практической деятельности этими принципами не руководствовались. Конечно, коммунисты воровали совсем не столько, сколько воруют сегодня. Это несравнимо. Ну да, пользовались они какими-то льготами, и номенклатура была беззастенчива.
Правда, наш обком в этом отношении был более сдержанным, и очень поражал меня Новосибирский обком. Когда я приезжал поработать в Новосибирский облпартархив, на меня наводила просто ужас абсолютная беззастенчивость местных партократов. Дело-то как раз в том, что люди, слыша из их уст высокие слова о принципах, знали о фактах и случаях, когда стараются урвать себе лишний кусок, стараются получше пожить, побарствовать. закрыться подальше от людей.
Это вызывало огромное неудовольствие и зависть в обществе. Социальная зависть присутствует всегда, но она особенно сильна, когда пытаются прикрыть истинное
положение вещей, когда люди обнаруживают ложь. Сегодня все гораздо хуже, сегодня налицо ярко выраженное социальное неравенство, сегодня налицо откровенное
пренебрежение нуждами людей. Жутко смотреть, как люди копаются в мусорных ящиках. Я уже как-то забыл, что такое нищие. Я помню, во время войны, особенно после войны были нищие, хотя, конечно, и не в таком количестве, как сейчас. Но сейчас же на это невозможно смотреть. Вроде бы и много было сделано. По уровню потребления СССР, кстати сказать, в том числе за счет нефтедолларов (может быть, они и сейчас нас спасут) вышел, чуть ли не на 15-ое место в мире и отстал в этом от ведущих стран мира на 15 лет. И куда мы опять откатились? Можно было многое исправить. Эти нефтедоллары можно было использовать, конвертируя нашу валюту, сделав её сопряженной с мировой валютой. Ситуация бы резко изменилась и рыночные отношения стали нормальными. Но никто не хотел ничего делать, да и не умел. Хотели догматически следовать принципам.
Вот классический для этого пример. Одним из сегодняшних аргументов является следующее: вы вспомните пустые полки, ведь ничего не было, в очередях часами стояли
за продуктами. Все правильно. А почему не было? Вспоминаю одну реформу, очевидцем которой был. Денежную реформу 1947 года. Сталинскую реформу иногда называют
грабительской, а между тем, с моей точки зрения, она была образцовой для страны с такой централизованной экономикой, какой был СССР. Что там произошло? Ведь тогда
действительно в стране ничего не было. По-настоящему не было. Деньги были у спекулянтов, которые воспользовались войной. И вот обменяли деньги 1:10. Тем, у кого
лежали деньги в сберкассе, первые 3 тысячи оставили в неприкосновенности, а остальные обменяли также на льготных условиях. То есть немедленно повысили доверие кСбербанку - то, чего не хватает сегодня (сейчас говорят, что если бы было доверие к банкам, и люди понесли в них свои деньги, то очень многие проблемы были бы решены).
Дальше, что было сделано? Цены оставили прежние, зарплаты оставили прежние. Просто исчезло огромное количество денег, их стало меньше, и магазины начали наполняться
товарами. Не сразу, но быстро.
В 1949 году я жил в общежитии. Мы не знали, что такое сливочное масло, - был гидрожир - это по внешнему виду солидол, а вообще - растительное масло. Не знаю, из чего он делался, но жарить на нем было можно. И вдруг появился маргарин! Боже, белый,вкусный маргарин! Его мазали на хлеб. Потом появилось масло, потом - мясо, потом икра, осетры, крабы. Все-все! Магазины заполнились. Понадобилось 2 -2,5 года, чтобы это произошло. Почему? Потому что спрос понизился. Производство-то осталось, в основном, прежним. А потом стали снижать цены на разные товары, чтобы увеличить покупательский спрос: на 24%, на 27%, на 15%. Делалось это систематически, то два раза в год, то раз в год. У народа появляется доверие к власти. Люди видят, что власть идет им навстречу, снижает цены, становится легче жить. Это наглядно, и делается это
демонстративно. Спрашивают, откуда такое доверие к сталинской власти, нежелание её развенчивать. Да вот откуда оно берется, это доверие.
В конце 1970-х годов можно было заполнить магазины и товарами, и продуктами, да так, что не протолкнешься. Люди привыкли все покупать в магазинах по низким ценам, не очень-то охотно шли на рынок, где выбор был гораздо больше. Правительство догматически полагало, что можно делать все, что угодно, но только не поднимать цены на товары и продукты повышенного спроса. У наших руководителей и мысли такой не было, чтобы поднять цены на хлеб, молоко, сахар, они боялись такой мысли. А ведь стоило только в 2 раза поднять цены на эти продукты! Потом, когда цены поднялись в 10 и в 20 раз, в 1000 раз, - все стало заполнено, все стало, как на Западе. У нас раньше писали и рассказывали, что там все есть, только люди мало покупают. А у нас все озабочены были добыванием того, что где-то, по случаю,"выкинут". При этом определенными товарами полки магазинов были полны, и уровень жизни людей того времени, в общем-то, не был таким уж низким, хотя и высоким он
отнюдь не был."
Источник https://nkvd.tomsk.ru/content/editor/DOCUMENTS/WOPOMINANIA/KupertUW/Kupert-YU-V-SHtrihi-bylogo.pdf