Гамов Георгий Антонович. Физик. Из воспоминаний
...Интересно отметить, что сын дяди Володи, Сева, которого я едва помню, потому что он был повешен, когда мне было только несколько лет. отправился в Италию изучать астрономию у профессора Скиапарелли. но спутался с нигилистской группой и отправился в С-Петербург с целью убить премьер-министра Столыпина . Попытка провалилась, н пять революционеров вместе с двумя уголовниками были повешены на берегу Невы.
Эта история хорошо описана в повести «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева где мой кузен изображен под именем «неизвестный, который назвал себя Вернером» . Конечно, русская тайная полиция знала, кем он был, и на следующем заседании сената кто-то поднял вопрос: «Как насчет того, что сын председателя Одесского окружного суда пытался совершить покушение на премьер-министра России?". К счастью, президент сената был крестным отцом моего кузена.
Поэтому он поднялся и сказал: «Я изучил этот вопрос и пришел к выводу, что это ошибочное опознание. Вопрос закрыт». Поэтому дядя Володя сохранил свой пост до самой смерти, а тетя Надя, его жена, получала после этого хорошую пенсию вплоть до падения царского правительства. После революции 1917 г. ее пенсия была, конечно, аннулирована, но почти сразу же она стала получать другую пенсию от Советского правительства за своего сына Севу, который был казнен за борьбу против царского режима.
До революции и в периоды, когда Одесса была занята Белой армией, уроки религии были так же обязательны во всех гимназиях, как и уроки чтения, письма и арифметики, и, будучи внуком митрополита, естественно, я должен был быть первым в классе. Священник из соседней церкви, который вел эти занятия, почтительно величал меня дьяконом. Но так как я уже изучил катехизис и порядок, в каком читаются различные молитвы и поются псалмы при пасхальной службе, мне было скучно, и я завидовал еврейским ребятам, которые освобождались от урока и гоняли мяч во дворе гимназии.
Однажды отец купил мне маленький микроскоп, и я решил провести важный эксперимент по проверке церковной догмы. В русском православии считается, что во время причастия красное вино и хлеб, опущенный в него, превращаются в кровь и плоть нашего спасителя, Иисуса Христа. Как-то раз священник дал мне чуточку превращенного вина и крошку хлеба на позолоченной ложке, я сохранил кусочек хлебной крошки за щекой, быстро прибежал домой и положил ее под микроскоп. Для сравнения я заранее приготовил маленькую хлебную крошку, вымоченную в красном вине. Смотря в микроскоп, я не мог увидеть разницы между двумя образцами.
Микроструктура двух кусочков хлеба была совершенно одинаковой и совсем не походила на микроструктуру тонких, кусочков моей кожи, которую я предварительно срезал с пальца острым ножом. Цвет образца, который я принес из церкви, был все еще красноватым, но мой микроскоп был недостаточно сильным, чтобы увидеть в него отдельные эритроциты. Поэтому это было только полудоказательство, но я думаю, это был эксперимент, который сделал меня ученым.
...несколько слов о положении с пищей. Голод был в городах, но не в деревнях, где эта пища производилась, а крестьяне запасали и прятали продукты. Единственный способ раздобыть немного хлеба и масла, а при удаче и курицу - идти в близлежащую деревню, неся в каком то носовом платочке несколько предметов фамильного серебра или даже золотые часы, и обменять нх на продукты. Многие прелпрн имчивые городские жители так и делали, хотя это и было опасным предприятием.
...история, рассказанная мне одним из моих друзей, который был в то время молодым профессором физики в Одессе. Его имя - Игорь Тамм (Нобелевский лауреат по физике 1958 г.). Когда однажды он пришел в соседнюю деревню в то время, когда Одесса была занята красными, н вел переговоры с деревенским жителем о том. сколько кур он мог бы получить за полдюжину серебряных ложек, деревня была захвачена одной из банд Махно, который бродил по округе, тревожа красных.
Обратив внимание на его городскую одежду, бандиты привели Тамма к атаману - бородатому парню в высокой черной папахе с пулеметными лентами на груди и парой ручных гранат за поясом. "Ах. сволочь, коммунистический агитатор, разрушающий нашу родную Украину! Да тебя расстрелять мало!» «Да нет же. - возразил Тамм - я профессор Одесского университета и пришел сюда, чтобы раздобыть немного продуктов». «Ерунда! - возразил атаман. - Какой ты профессор по специальности?»
«Я преподаю математику». «Математику? - сказал тогда атаман. - Очень хорошо! Тогда дай мне оценку ошибки, которая получается при обрезании ряда Маклорена на я-м члене. Сделаешь это - будешь освобожден, не сделаешь - тебя расстреляют!» Тамм не мог поверить своим ушам, так как эта задача относится к очень специальной области высшей математики. Однако трясущимися руками, под дулом наставленной на него винтовки он сумел найти решение и вручил его атаману.
«Правильно! сказал тот. - Теперь я вижу, что ты действительно профессор. Можешь отправляться домой!» Кто был этот человек? Никто н никогда этого не узнает. Если он не был позже убит. он. пожалуй, мог бы преподавать теперь высшую математику в каком нибудь украинском университете.
...Мне повезло: я получил работу в полевой Артиллерийской школе Красной Армии. ...Все дело в том, что я получил работу лектора по физике в Артиллерийской школе им. Красного Октября (бывшая Артиллерийская школа Великого князя Константина)
В течение зимних месяцев я преподавал курсантам элементы физики и метеорологии, а летом, когда школа ушла на стрельбище в Лугу (недалеко от Ленинграда), я получил новую работу. Я стал командиром метеорологической группы, состоявшей из дюжины курсантов и телеги с лошадью, перевозившей теодолиты, резиновые оболочки и баллоны с водородом для определения направления и силы ветра [на разных высотах].
Лето в Луге было захватывающим, и мой новый друг учил меня разным трюкам. Во время маневров я обычно скакал рядом с ним впереди кавалерийского эскадрона, около сотни всадников скакало в тесном строю (лавой) за нами. Однажды мы должны были пересечь открытое поле предположительно под огнем противника. «Галоп!» - последовала команда, и кони рванули вперед во весь опор. Каким-то образом моя правая нога потеряла стремя. Я ухитрился не упасть с седла под копыта летящих коней, и висел на колене через седло, держась за гриву коня левой рукой. Вдруг сильная рука одного из всадников, который подскакал сзади, схватила меня за шиворот и посадила обратно в седло. С того лета в Луге я могу сказать, что могу скакать на лошади при условии, если она экипирована специальным седлом Маклеана.
Самое волнующее событие того лета произошло в день, когда командир тригонометрической группы заболел, и мне было приказано взять ее также под свое командование. Были две группы в Артиллерийской школе: одна тригонометрическая, в обязанность которой входило измерять азимут н дальность целей, и другая метеорологическая - для вычисления поправок на ветер, температуру пороха и т.п. Обстреливаемая местность была холмистой, лесистой со множеством озер, а целями обычно былн двумерные церкви, подобные сценическим декорациям. - частично для удобства прицеливания, частично как антирелигиозная пропаганда. Я видел семь церквей и приказал тригонометрической группе дать их точные координаты.
Когда ребята моей собственной группы взяли поправки на ветер, я поскакал к холму, на котором располагался дивизионный командир со штабом: вручил ему список целей. Полевые офицеры связи с батареями, спрятанными в лесочках, начали давать сведения для прицеливания, но, к счастью, в этот момент инспектор, постоянно прикрепленный к стрельбищу, взглянул на лист и спросил меня; «Откуда Вы взяли семь церквей?» «Вот,- начал указывать я, - одна здесь, другая таи... н седьмая выше. там».
«О, черт) - вскричал он. - Седьмая - не цель, а церковь Святого Николая в деревне через дорогу».
«Отставить огонь по цели семь!» - заорал дивизионный командир в свой мегафон. «Отставить огонь по цели семь!» - эхом отозвался офицер в поле. Это спасло жизнь нескольким сотням крестьян, которые пришли на утреннее богослужение в церковь Святого Николая.
На этом закончилась моя авантюра с Красной армией. которая, однако, получила некоторый отзвук несколькими годами позже (точнее, в 1949 г.). Будучи в то время профессором физики при Университете Джорджа Вашингтона в Вашингтоне (округ Колумбия), я был приглашен провести свой годичный отпуск в Лое-Аламосской научной лаборатории Комиссии по атомной энергии в Нью-Мехико. Я уже был гражданином Соединенных Штатов, когда был организован так называемый Манхеттенский проект по изготовлению атомной бомбы, но в то время мне было отказано в разрешении работать над ней из-за информации, имевшейся в секретном отделе, что я однажды служил полковником в Красной Армии.
Профессор Рождественский надеялся, что одновременно с этой работой за бутерброд еще до того, как официально стану аспирантом, я начну исследование, которое должен был начать только в следующем году. Оно относилось к физической оптике - изучение аномальных изменений коэффициента преломления газов вблизи линий поглощения с использованием так называемого метода крюков, который Рождественский применил за несколько лет до этого. Поэтому я получил собственную комнату в Физическом институте, заполненную множеством чувствительных оптических приборов.
Как раз в это время я попробовал вкус водки. До революции я был слишком молод, чтобы употреблять спиртные напитки, а во время первой мировой войны был введен сухой закон. Но в рабочей комнате у меня всегда стояла бутыль чистого спирта, который был необходим для повышения светочувствительности фотопластинок, использовавшихся при съемке инфракрасных спектров. И однажды я решил испробовать вкус водки. Используя мерный цилиндр, я налил в соответствующих пропорциях чистый спирт и дистиллированную воду и. помешав стеклянной палочкой, выпил смесь до дна. Она была не очень вкусной, и я ничего не почувствовал.
В другой раз я воспользовался жидкостью нз бутылки не для внутренних, а скорее для внешних целей. Зимой в Ленинграде становится ужасно холодно, и Нева покрывается толстым льдом. Вы можете нанять сани с лошадью и попросить кучера провезти вас по замерзшей реке от одного шлюпочного причала вдоль но реке на километр или больше до следующего, где есть другой ряд ступенек. Получилось так, что. хотя я жил прямо через реку от университета, добираться до него было не просто, особенно летом - или идти далеко вправо, чтобы добраться до одного моста, или идти далеко влево, чтобы попасть на другой. Но зимой я мог идти по прямой, пересекая замерзшую Неву от берега до берега.
Конечно, ходили трамваи до мостов, но они были очень неудобны, а то и просто опасны для здоровья. Прежде всего, они были страшно переполнены; люди плотно забивали центральный проход, переднюю и заднюю площадки. Те, кто не мог пройти в вагон, внелн снаружи на ступеньке, держась за поручни, и была опасность, что они могут столкнуться с другой гроздью «внешних пассажиров» со встречных трамваев. Нет. я не путаю геометрию: когда русский трамвай приходит на остановку, его атакуют потенциальные пассажиры с обеих сторон. Надеюсь, что теперь это не так. Другая "медицинская" опасность состояла в том, что у многих пассажиров были вши, часто зараженные вирусом тифа н ползающие по всей их одежде. В местах скопления людей вши переходили от одного человека к другому.
Отсрочка на год, в течение которого я не обязан был посещать какие-либо лекции или сдавать какие бы то ни было экзамены, вызвала у меня беспокойство за мои занятия. Комиссариат просвещения как раз издал приказ, добавляющий два обязательных, курса к программе на всех факультетах: один был «история мировой революция», другой - «диалектический материализм».
Диалектический материализм является разделом философии, основанным на принципах, развитых в XIX столетии немецким философом Гегелем. И хотя я сдал экзамен по этому предмету, я до сих пор не знаю, что это такое, и могу только вспомнить, что согласно ему способ мышления по каждому аргументу должен состоять из трех частей: тезис, антитезис и синтезис.
Маркс, Энгельс. Ленин и их последователи использовали эту философию, чтобы доказать правильность коммунистической социологии, н она в конце концов стала главным обоснованием коммунизма и играла очень часто ту же роль, что и церковные догмы в средине века, принимая иногда гротескные формы. Все должно было соответствовать диалектическому материализму, и любое отклонение от него рассматривалось как ересь и сурово наказывалось.
Что касается моего мнения по этому поводу, то диалектический материализм имеет только одно великое достоинство: это предмет для каламбура, который, в отличие от большинства шуток, приспособлен для почти совершенного перевода с русского на другие языки. В России самое непристойное ругательство состоит в пожелании матери оппонента всего самого худшего в мире. Это называется там матершиной.
Каламбур состоит в том, что тогда как Советское правительство аргументирует с использованием диалектического материализма, простой народ всегда использует для этого матерщину. (Возможно, автор имел в виду бытовавший в то время анекдотический вопрос: В чем различие и в чем сходство между матом н диаматом?». Ответ: «Матом кроют, а диаматом прикрываются, однако н то, и другое является мощным оружием в руках рабочего класса». -Примеч. ред.)
Таким образом я должен был сдать два экзамена - по истории мирового революционного движения и по философии диалектического материализма. Эти экзамены принимались. между прочим, не университетскими профессорами, а двумя лицами, присланными из Московской коммунистической академии.
Первый экзамен был легким, так как раньше я много читал о французской революции и Парижской коммуне. Когда экзаменатор спросил меня о дате французской революции, я процитировал ему стихотворение : Охотился король в тот день в лесах Виши. Его собаки выследили оленя, но, к его огорчению,Пришла весть о революции в Париже, что помешало охоте.Почему и зачем такая помеха? Король прилег, но не мог заснуть, пометив в дневнике (Возмущенно): «Четырнадцатое июля опять ничего!*.
Это стихотворение произвело на экзаменатора такое сильное впечатление, что он не спросил меня, в каком году произошла революция, чего я, конечно же, не помнил.
Гораздо труднее был экзамен по диалектическому материализму, который для меня не имел никакого смысла. Один из вопросов был: «В чем отличие между людьми и животными?» Вспоминая свое прежнее религиозное образование, я уж было совсем готов был ответить: «Люди имеют душу, в то время как животные ее не имеют». Но такой ответ наверняка гарантировал бы мне «неуд». Поэтому я сдержался и сказал: «Никакого». «Неправильно, - сказал экзаменатор, - согласно этой книге люди используют орудия, в то время гак животные этого не делают». «Простите, - возразил я. - Насколько я знаю, обезьяны бросают кокосовые орехи с деревьев в своих врагов внизу, и, если я "не ошибаюсь, гориллы иногда используют большие дубины для самообороны». Не знаю, было ли мое утверждение научно правильно, и оставляю профессорам зоологии рассудить спор.
После этих экзаменов я, естественно, беспокоился о результатах. «Неуд» означал бы отсрочку на целый год при зачислении в аспирантуру. Поэтому я попросил одного марксистски настроенного студента, которого хорошо знал, подойти к экзаменатору и спросить, какова моя оценка. Почесывая затылок, тот сказал: «Гамов, Вы говорите? Да, помню, это тот горилла с палкой! Он не очень блистал, но экзамен у него я принял». Вот так я на «удовлетворительно» сдал свой последний экзамен.
Была, конечно, другая сторона жизни, тесно связанная с учебой. Это были собратья - студенты и студентки. В 1924 г. в Ленинград из Баку приехал человек с необычным характером по имени Лев Давидович Ландау (Дау для кратости). Вслед за ним - уроженец Полтавы Дмитрий Дмитриевич Иваненко (Димус, или Дим). Оба очень интересовались теоретической физикой, и втроем мы составили группу, которую часто в шутку называли «три мушкетера». Это ядро молодых теоретиков обычно окружали несколько других студентов.
Дау и Димус были полной противоположностью друг другу. Дау был высоким, очень тощим, с непокорной черной шевелюрой, напоминающей нахлобученный перевернутый веник. Димуса, наоборот, можно сравнить с французской сдобной булочкой. Как всегда это бывает, эта группа студентов-мужчин была окружена ореолом из студенток, причем самыми заметными среди них были Ирина Сокольская, талантливо рисовавшая карикатуры, и Евгения Канегиссер , легко слагавшая стихи. Так как теоретикам не полагалось личных рабочих комнат (я потерял свою, когда распрощался с интерферометром), нашим обычным местом встреч было помещение библиотеки, которая возникла из большой коллекции книг, завещанных в дар Физическому институту покойным профессором Боргманом. Библиотека, занимавшая пару комнат, заставленных книжными полками, была открыта для профессоров и аспирантов и служила местом обсуждения проблем современной физики и прочих вопросов.
...Бор спросил меня, что я сейчас делаю, и я рассказал ему о своей квантовой теории радиоактивного альфа-распада; моя статья была в печати, но еще не появилась. Бор слушал с интересом и затем сказал: «Моя секретарша сказала мне, что у Вас денег только на один день. Если я устрою для Вас Карлсбергскую стипендию от Королевской Датской академии наук , останетесь ли Вы здесь на год?» «Что касается меня, да. спасибо!» - ответил я с большим энтузиазмом.
Карлсберг - это лучшее пиво в мире, или по крайней мере все люди, которые когда-либо работали с Бором, думают так. Когда престарелый Карлсберг умер, он завещал доход от пивоваренного завода Королевской Датской академии наук и распорядился, чтобы его великолепный особняк, расположенный прямо в центре пивоваренного завода (с бродильными резервуарами, скрытыми за окружающими де-ревьячи). занимал самый знаменитый датский ученый..
Когда я впервые прибыл в Копенгаген, дом был занят Кнудом Расмуссеном, исследователем Гренландии. После смерти Расмуссена в него переехал Нильс Бор, а сегодня дом занят знаменитым датским астрономом Бенгтом Стрэм-греном. Самая впечатляющая часть дома - вероятно, столовая одна стена которой, сделанная из стекла, отделяет столовую от зимнего сада с декоративными растениями и поющими птицами.
Символично, что «исследовательской и производственной» лабораторией пивоваренного завода руководил хорошо известный биохимик Линдестрэм Ланг. Когда он праздновал свое 60-летие, в его честь был изготовлен специальный галстук в ограниченном количестве экземпляров. На этом галстуке была изображена бутылка «Карлсберг Пилзнер». Я получил один от Линдестрэма Ланга в обмен на галстук с ДНК, о котором речь пойдет ниже.
Да. старина Карлсберг сделал доброе дело, и жаль, что в Соединенных Штатах нет Шлитцевых нлн Беллентайновых стипендий, распределяемых Национальной академией наук.
Как только было решено, что я останусь у Бора, фрэкен Шульц нашла для меня прекрасный пансион на Треугольной площади в нескольких кварталах от Института. «Мы не пользовались этим местом раньше. - сказала она мне, -но. говорят, там хорошо>.
Так что я в тот же день перебрался в пансион фрэкен Хаве н даже не спал в кровати гостиницы, за которую должен был заплатить вперед несколько крон. Пансион фрэкен Хаве оказался действительно прекрасным местом, и многие физики, которые приезжали в Копенгаген позже, останавливались здесь. Сам Бор обычно заходил сюда время от вре мени, и гордая фрэкен Хаве считала свой пансион чем-то вроде филиала его Института.
Работа в Институте Бора была совершенно свободной: можно было приходить утром сколь угодно поздно и оставаться сколько хочешь вечером, играя в пннг-понг н обсуждая физику и вообше все на свете. Однако всегда было одно исключение: режим работы ассистента Бора был жестко привязан к его собственному расписанию. Бор не мог думать, одновременно не разговаривая о кем-нибудь,и не хотел отвлекаться на математические вычисления. Поколения «собеседников» Бора (хотя он обычно сам вел всю беседу) составили такие личности, как Гендрик Крамере (Нидерланды). Оскар Клейн (Швеция), Георг Плачек (Чехословакия) и Леон Розенфельд (Бельгия), который оставался рядом с Бором вплоть до его смерти. Я никогда не боялся быть привлеченным к этой работе, потому что Бор очень хорошо знал, что я даже хуже его разбирался в сложных математических вычнеленнях и ничем не мог бы помочь ему во фразеологии н грамматике иностранных языков. Но вместе с великой честью это положение требовало ежедневной работы, часто допоздна.
Предоставленный самому себе, я продолжал работать над теорией ядерного потенциального барьера, обратив случай спонтанного альфа частиц, бомбардирующих его извне.
Теперь, может быть, самое время немного рассказать о другом Кембриджском событии - или. точнее, явлении - известном как Петр Капица. Он прибыл в Кембридж из Ленин-града в начале двадцатых годов неизвестным молодым физиком и прошел беспрецедентный путь к славе. Его сверхъестественный дар создавать остроумные приспособления скоро привлек внимание Резерфорда. который также увлекался этим искусством. А в физике, по крайней мере в те дни. иметь маленькое приспособление могло означать очень многое. И действительно, приспособление Капицы начало все более увеличиваться в размерах и. наконец, превратилось в машину-гиганта, массивное маховое колесо для накопления механической энергии, освобождающейся в ннчтожную долю секунды в маленькой проволочной спирали, которая затем оглушительно взрывалась.
Но прежде чем она взрывалась, внутри нее создавалось самое сильное магнитное поле, которое могло быть создано в то время. И Капица очень быстро измерил влияние такого поля на различные элементы в Периодической системе Менделеева. Он хранил все элементы, которые использовал в своих экспериментах, в шкафу, устроенном точно так же, как периодические настенные таблицы элементов. Но поскольку эта книга рассчитана не на специалистов-физиков, нет нужды входить в дальнейшие детали экспериментальных исследований Капицы.
Что касается личной жизни, то Капица имел комфортабельный дом, где жил со своей очаровательной женой Аней (по рождению Крыловой). Ее отец, Алексей Николаевич Кры лов. знаменитый русский математик, до революции был адмиралом императорского русского флота, жил эмигрантом в Париже. Эта необычная комбинация деятельности объясняется тем. что будучи военно-морским инженером для того, чтобы математически объяснить колебания линкоров и их больших орудий, он развил теорию нелинейных дифференциальных уравнений.
Позже он возвратился в Россию как член советской Академии наук (в то время помешалась в Ленинграде), и в 1932 и 1933 гг. я имел честь работать под его началом в Физико-математическом институте академии, директором которого он был. Будучи старым моряком, он любил выражаться на матросском жаргоне. Помню несколько случаев, когда ои председательствовал на институтских общих собраниях и должен был комментировать какое-нибудь особо косное распоряжение академической диалектико-матерналистической ячейки.
«Маривановна. - в таких случаях обычно говорил он своей секретарше, единственной женщине на собрании, пожалуйста, заткните уши: я хочу выразиться». И затем гремел своим трехэтажным матросским выражением. Будучи выходцем из старой мореходной школы, Крылов не понимал таких нововведений, как теория относительности или квантовая теория. Однажды он сказал мне. что. пользуясь теми же самыми аргументами, он мог бы вычислить расстояние до трона Бога. В 1905 г., году русско-японской войны, все церкви матушки России возносили молитвы Богу, чтобы он наказал японцев.
Но великое японское землетрясение случилось только в 1923 г., 18 лет спустя. Считая, что молитвы распространялись с максимально возможной скоростью, т.е. со скоростью света в вакууме, н что ответ Бога на такую просьбу был отправлен на Землю с той же скоростью, легко найти, что расстояние до трона Бога 9 световых лет.
Однако возвратимся к его дочери и Петру Капице. Я искренне надеюсь, что никто из них не будет на меня в обиде за рассказ об этой истории, потому что она слишком хороша, чтобы быть потерянной для будущих поколений. Петр встретил Аню в Париже, куда она приехала из Кембриджа для встречи с отцом. Они понравились друг другу, и Петр пригласил ее в оперу. Во время представления он сделал ей шутливое замечание, и она тут же схватила его за волосы и дернула. Во избежание скандала они решили пожениться, и на следующий день Капица отправился к советскому послу для решения этого вопроса.
«Сожалею, профессор Капица, - сказал посол. - Вы можете жениться практически на любой девушке в Париже, но не на этой: у нее Нансеновский паспорт»
«Прекрасно! - воскликнул Петр, ударяя кулаком по столу. - Я поеду обратно в Кембридж, получу британское гражданство и все равно женюсь на ней!»
«Подождите минутку! - взмолился испуганный посол. - Я подумаю, что можно сделать... - он схватился за телефонную трубку. - Я хочу поговорить с послом Ирана... Да. немедленно!.. Ваше Превосходительство, это посол Союза Советских Социалистических Республик. Я высоко оценил бы Вашу благосклонность... У меня здесь девушка, мадемуазель Крылова. Вы понимаете. Нансеновский паспорт. Я был бы Вам очень признателен, если бы завтра в полдень она смогла стать полноправной гражданкой Ирана... Большое спасибо, Ваше Превосходительство!» Итак, на следующий день Капица женился на иранской девушке, которая автоматически стала советской гражданкой по браку!
...показать приглашение Маркони и организовать поездку в Италию, я сразу почувствовал, что атмосфера была совсем иной, чем два года назад. В самом деле, когда я навестил друзей из Московского университета, они уставились на меня в недоумении, спрашивая, с какой это стати я вдруг приехал обратно. «А почему бы и нет?» - спрашивал я в ответ. Тогда мне рассказали, что за время моего отсутствия произошли большие изменения в отношении Советского правительства к науке и ученым. Если раньше в годы послереволюционной реконструкции правительство стремилось восстановить связи с наукой «за границей» и гордилось теми русскими учеными, которых приглашали на научные форумы в Западную Европу и Америку, то теперь русская наука стала одним из орудий борьбы с капиталистическим миром.
Так же как Гитлер делил науку и искусства на европейские и арийские, Сталин создавал точку зрения о капиталистической и пролетарской науках. Для русских ученых стало преступлением «брататься» с учеными из капиталистических стран, и тем русским ученым, которые выезжали за границу, предлагалось разузнавать «секреты» капиталистической науки, не раскрывая «секретов» пролетарской. Много внимания уделялось отстаиванию русскими учеными правильной марксистской «идеологии», так же как русскими писателями, поэтами, композиторами и художниками.
Наука была подчинена официальной государственной философии диалектического материализма, использовавшегося Марксом. Энгельсом и Лениным в их писаниях по социологическим проблемам. Любое отклонение от правильной (по определению) диалектике-материалистической идеологии трактовалось как угроза рабочему классу и сурово преследовалось.
За очень немногими исключениями, философы не очень-то знали науку и не понимали ее. что вполне естественно. потому что наука лежит вне границ типично философских Дисциплин, таких как этика, эстетика и гносеология. Но в то время как в свободных странах философы вполне безобидны, в диктаторских странах они представляют собой большую опасность для развития науки.
В России государственных философов готовят в Коммунистической академии в Москве и направляют во все учебные и исследовательские институты, чтобы уберечь профессоров и исследователей от идеалистических, капиталистических ересей. Государственные философы обычно до некоторой степени знакомы с предметом исследовательского учреждения, за которым им поручено надзирать, будучи ранее нли школьными учителями. или прослушав в академии односеместровый курс по данной дисциплине.
Но они получают власть над научными директорами учреждений и могут наложить вето на любой исследовательский проект или публикацию, которые отклоняются от «правильной идеологии». Яркий пример философского диктаторства в русской науке - запрещение теории относительности Эйнштейна на том основании, что она отрицает мировой эфир, «существование которого прямо следует из философии диалектического материализма». Интересно отметить, что существование «мнрового эфира» подвергалось сомнению задолго до Эйнштейна Энгельсом, который в одном из своих писем писал: «... мировой эфир, если он существует».
Расскажу историю о волнении, которое возникло в 1925 г., когда я защищал точку зрения Эйнштейна, согласно которой «мировой эфир» (по крайней мере, в том смысле, как он понимался в классической физике) не существует. Однажды, когда Дау и я обсуждали свои проблемы в библиотеке Боргмана, вошел Аббатик Бронштейн, который приволок недавно изданный том Советской энциклопедии. Этот том содержал слово «эфир (световой)» с длинной статьей, написанной неким Гессеном. Мы все знали Гессена очень хорошо; он был «красным директором» Физического института в Московском университете и его работа состояла в том, чтобы следить, как бы «научный директор» (хорошо известный фнзнк Л. Мандельштам) и его персонал не отклонились в идеологическое болото от прямого пути диалектического материализма.
Мы собирались только вывести нз себя Гессена. но его реакция превзошла все наши ожидания. Он отослал наше телепнсьмо в Коммунистическую академию в Москве и обвинил нас в открытом мятеже против принципов диалектического материализма и марксистской идеологии. В результате по приказам' из Москвы был организован разбор наших персональных дел на совместном собрании Рентгеновского (А.Иоффе) н Политехнического институтов, с которыми Академия была связана. Нас должны были осудить как саботажников советской науки.
Дау, Аббатик и два завершивших обучение студента, которые подписали телеписьмо. должны были явиться, так как все они проводили исследования в Рентгеновском институте и преподавали в Политехническом. Меня не вызвали, так как официально я работал в Физико-математическом институте Академии наук и преподавал в университете, который не имел связей ни с Рентгеновским, ни с Политехническим институтами. По-видимому, считалось, что меня должны были осудить в Академии наук и университете на специальном собрании, которое, однако, никогда не состоялось.
После собрания, продолжавшегося несколько часов, Дау и Аббатик пришли в мою комнату и рассказали, что там было. Они были признаны виновными в контрреволюционной деятельности решением рабочих из механической мастерской института. Два окончивших обучение студента, которые подписали телеграмму, потеряли свои стипендии и должны были покинуть город. Дау и Аббатнк были отстранены от преподавательской работы в Политехническом институте (для предотвращения их пагубного влияния на умы студентов ядовитыми идеями), но были оставлены на своих исследовательских местах в Рентгеновском институте. Со мной ничего не случилось, так как я не был связан с этими учреждениями. Но были предложения наказать нас через «минус пять» (запрещение на проживание в пяти самых крупных городах СССР), что также никогда не было осуществлено.
После «оттепели», которая последовала за смертью Сталина, Коммунистическая академия издала воззвание, в котором была признана ценность теории Эйнштейна (но, предпочтительно, с мировым эфиром) в знак признания заслуг академика Абрама Иоффе, директора Рентгеновского института, в научно-техническом развитии Советского Союза».
Другим декретом Коммунистической академии матричная механика Гейзенберга объявлялась антиматериалистической, физикам-теоретикам приказывалось использовать исключительно волновую механику Шрёдингера. (Обратное мнение недавно было выражено знаменитым британским физиком П.A.M.Дираком, который считает, что Гейзенберг прав, а Шрёдикгер не прав.) В этой связи я имел неприятный опыт, оставаясь в Ленинграде с 1931 по 1933 гг. Меня попросили прочитать популярную лекцию в Доме ученых для смешанной аудитории о современной квантовой теории.
Когда я начал объяснение соотношений неопределенности Гейзенберга, дналектико- материалистический философ, прикрепленный к этому учреждению, прервал мою лекцию и распустил аудиторию, а на следующей неделе я получил строгое указание от своего университета никогда впредь не говорить (по крайней мере публично) о соотношениях неопределенности. Давление было временно ослаблено статьей в «Правде», написанной правительственным чиновником высокого ранга, который, по-видимому, был более коммунистом-практиком, чем философствующим диалектическим материалистом. Статья была озаглавлена примерно так: «Следует ли использовать философию диалектического материализма в учебнике по ловле раков в реках и озерах Советского Союза?».
Но в то время как в физических науках вмешательство правительственных философов было главным образом досадной помехой, настоящая трагедия произошла в биологических науках, особенно в области генетики. Здесь появился самозванный гений товарищ Трофим Лысенко, который провозгласил, что теория хромосомной наследственности совершенно неправильна, и вернулся к доменделевской точке зрения. что все изменения в живых организмах обусловлены средой и что все такие изменения продолжаются в воспроизводительных процессах.
Идеи Лысенко понравились Советскому правительству того периода, вероятно, главным образом из-за отказа от любых «наследственных сокровищ" из предреволюционных лет. Все человеческие существа рождаются равными по своим способностям, говорит эта теория, при условии, что они помешаются в благоприятную среду. «Каждая кухарка может руководить государством!» - лозунг того времени.
В то время как существование или несуществование светопереносящего эфира и ценность или неценность квантовомеханических соотношений неопределенности имели очень малое влияние на развитие физических наук и техники, неправильные взгляды на процесс наследственности непременно должны были катастрофически повлиять на аграрное развитие любой страны.
И именно это случилось в Советской России, когда взгляды Лысенко были приняты за основу правительственной аграрной политики. «Научное» разногласие обернулось кровавой чисткой, и русских генетиков увольняли с работы, сажали в тюрьмы и (вероятно) казнили. Ведущий русский генетик Николай Иванович Вавилов таинственно исчез 1940 г., и никто в то время не знал, что с ним случилось. Развитие сельского хозяйства и земледелия во всей стране было теперь основано на неправильных «теориях окружающей среды» Лысенко, который стал, так сказать, диктатором в сельском хозяйстве.
Только после 1955 г. Советское правительство признало свои ошибки и только с середины 60-х годов русская генетика стала оживать.
Эта история хорошо описана в повести «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева где мой кузен изображен под именем «неизвестный, который назвал себя Вернером» . Конечно, русская тайная полиция знала, кем он был, и на следующем заседании сената кто-то поднял вопрос: «Как насчет того, что сын председателя Одесского окружного суда пытался совершить покушение на премьер-министра России?". К счастью, президент сената был крестным отцом моего кузена.
Поэтому он поднялся и сказал: «Я изучил этот вопрос и пришел к выводу, что это ошибочное опознание. Вопрос закрыт». Поэтому дядя Володя сохранил свой пост до самой смерти, а тетя Надя, его жена, получала после этого хорошую пенсию вплоть до падения царского правительства. После революции 1917 г. ее пенсия была, конечно, аннулирована, но почти сразу же она стала получать другую пенсию от Советского правительства за своего сына Севу, который был казнен за борьбу против царского режима.
До революции и в периоды, когда Одесса была занята Белой армией, уроки религии были так же обязательны во всех гимназиях, как и уроки чтения, письма и арифметики, и, будучи внуком митрополита, естественно, я должен был быть первым в классе. Священник из соседней церкви, который вел эти занятия, почтительно величал меня дьяконом. Но так как я уже изучил катехизис и порядок, в каком читаются различные молитвы и поются псалмы при пасхальной службе, мне было скучно, и я завидовал еврейским ребятам, которые освобождались от урока и гоняли мяч во дворе гимназии.
Однажды отец купил мне маленький микроскоп, и я решил провести важный эксперимент по проверке церковной догмы. В русском православии считается, что во время причастия красное вино и хлеб, опущенный в него, превращаются в кровь и плоть нашего спасителя, Иисуса Христа. Как-то раз священник дал мне чуточку превращенного вина и крошку хлеба на позолоченной ложке, я сохранил кусочек хлебной крошки за щекой, быстро прибежал домой и положил ее под микроскоп. Для сравнения я заранее приготовил маленькую хлебную крошку, вымоченную в красном вине. Смотря в микроскоп, я не мог увидеть разницы между двумя образцами.
Микроструктура двух кусочков хлеба была совершенно одинаковой и совсем не походила на микроструктуру тонких, кусочков моей кожи, которую я предварительно срезал с пальца острым ножом. Цвет образца, который я принес из церкви, был все еще красноватым, но мой микроскоп был недостаточно сильным, чтобы увидеть в него отдельные эритроциты. Поэтому это было только полудоказательство, но я думаю, это был эксперимент, который сделал меня ученым.
...несколько слов о положении с пищей. Голод был в городах, но не в деревнях, где эта пища производилась, а крестьяне запасали и прятали продукты. Единственный способ раздобыть немного хлеба и масла, а при удаче и курицу - идти в близлежащую деревню, неся в каком то носовом платочке несколько предметов фамильного серебра или даже золотые часы, и обменять нх на продукты. Многие прелпрн имчивые городские жители так и делали, хотя это и было опасным предприятием.
...история, рассказанная мне одним из моих друзей, который был в то время молодым профессором физики в Одессе. Его имя - Игорь Тамм (Нобелевский лауреат по физике 1958 г.). Когда однажды он пришел в соседнюю деревню в то время, когда Одесса была занята красными, н вел переговоры с деревенским жителем о том. сколько кур он мог бы получить за полдюжину серебряных ложек, деревня была захвачена одной из банд Махно, который бродил по округе, тревожа красных.
Обратив внимание на его городскую одежду, бандиты привели Тамма к атаману - бородатому парню в высокой черной папахе с пулеметными лентами на груди и парой ручных гранат за поясом. "Ах. сволочь, коммунистический агитатор, разрушающий нашу родную Украину! Да тебя расстрелять мало!» «Да нет же. - возразил Тамм - я профессор Одесского университета и пришел сюда, чтобы раздобыть немного продуктов». «Ерунда! - возразил атаман. - Какой ты профессор по специальности?»
«Я преподаю математику». «Математику? - сказал тогда атаман. - Очень хорошо! Тогда дай мне оценку ошибки, которая получается при обрезании ряда Маклорена на я-м члене. Сделаешь это - будешь освобожден, не сделаешь - тебя расстреляют!» Тамм не мог поверить своим ушам, так как эта задача относится к очень специальной области высшей математики. Однако трясущимися руками, под дулом наставленной на него винтовки он сумел найти решение и вручил его атаману.
«Правильно! сказал тот. - Теперь я вижу, что ты действительно профессор. Можешь отправляться домой!» Кто был этот человек? Никто н никогда этого не узнает. Если он не был позже убит. он. пожалуй, мог бы преподавать теперь высшую математику в каком нибудь украинском университете.
...Мне повезло: я получил работу в полевой Артиллерийской школе Красной Армии. ...Все дело в том, что я получил работу лектора по физике в Артиллерийской школе им. Красного Октября (бывшая Артиллерийская школа Великого князя Константина)
В течение зимних месяцев я преподавал курсантам элементы физики и метеорологии, а летом, когда школа ушла на стрельбище в Лугу (недалеко от Ленинграда), я получил новую работу. Я стал командиром метеорологической группы, состоявшей из дюжины курсантов и телеги с лошадью, перевозившей теодолиты, резиновые оболочки и баллоны с водородом для определения направления и силы ветра [на разных высотах].
Лето в Луге было захватывающим, и мой новый друг учил меня разным трюкам. Во время маневров я обычно скакал рядом с ним впереди кавалерийского эскадрона, около сотни всадников скакало в тесном строю (лавой) за нами. Однажды мы должны были пересечь открытое поле предположительно под огнем противника. «Галоп!» - последовала команда, и кони рванули вперед во весь опор. Каким-то образом моя правая нога потеряла стремя. Я ухитрился не упасть с седла под копыта летящих коней, и висел на колене через седло, держась за гриву коня левой рукой. Вдруг сильная рука одного из всадников, который подскакал сзади, схватила меня за шиворот и посадила обратно в седло. С того лета в Луге я могу сказать, что могу скакать на лошади при условии, если она экипирована специальным седлом Маклеана.
Самое волнующее событие того лета произошло в день, когда командир тригонометрической группы заболел, и мне было приказано взять ее также под свое командование. Были две группы в Артиллерийской школе: одна тригонометрическая, в обязанность которой входило измерять азимут н дальность целей, и другая метеорологическая - для вычисления поправок на ветер, температуру пороха и т.п. Обстреливаемая местность была холмистой, лесистой со множеством озер, а целями обычно былн двумерные церкви, подобные сценическим декорациям. - частично для удобства прицеливания, частично как антирелигиозная пропаганда. Я видел семь церквей и приказал тригонометрической группе дать их точные координаты.
Когда ребята моей собственной группы взяли поправки на ветер, я поскакал к холму, на котором располагался дивизионный командир со штабом: вручил ему список целей. Полевые офицеры связи с батареями, спрятанными в лесочках, начали давать сведения для прицеливания, но, к счастью, в этот момент инспектор, постоянно прикрепленный к стрельбищу, взглянул на лист и спросил меня; «Откуда Вы взяли семь церквей?» «Вот,- начал указывать я, - одна здесь, другая таи... н седьмая выше. там».
«О, черт) - вскричал он. - Седьмая - не цель, а церковь Святого Николая в деревне через дорогу».
«Отставить огонь по цели семь!» - заорал дивизионный командир в свой мегафон. «Отставить огонь по цели семь!» - эхом отозвался офицер в поле. Это спасло жизнь нескольким сотням крестьян, которые пришли на утреннее богослужение в церковь Святого Николая.
На этом закончилась моя авантюра с Красной армией. которая, однако, получила некоторый отзвук несколькими годами позже (точнее, в 1949 г.). Будучи в то время профессором физики при Университете Джорджа Вашингтона в Вашингтоне (округ Колумбия), я был приглашен провести свой годичный отпуск в Лое-Аламосской научной лаборатории Комиссии по атомной энергии в Нью-Мехико. Я уже был гражданином Соединенных Штатов, когда был организован так называемый Манхеттенский проект по изготовлению атомной бомбы, но в то время мне было отказано в разрешении работать над ней из-за информации, имевшейся в секретном отделе, что я однажды служил полковником в Красной Армии.
Профессор Рождественский надеялся, что одновременно с этой работой за бутерброд еще до того, как официально стану аспирантом, я начну исследование, которое должен был начать только в следующем году. Оно относилось к физической оптике - изучение аномальных изменений коэффициента преломления газов вблизи линий поглощения с использованием так называемого метода крюков, который Рождественский применил за несколько лет до этого. Поэтому я получил собственную комнату в Физическом институте, заполненную множеством чувствительных оптических приборов.
Как раз в это время я попробовал вкус водки. До революции я был слишком молод, чтобы употреблять спиртные напитки, а во время первой мировой войны был введен сухой закон. Но в рабочей комнате у меня всегда стояла бутыль чистого спирта, который был необходим для повышения светочувствительности фотопластинок, использовавшихся при съемке инфракрасных спектров. И однажды я решил испробовать вкус водки. Используя мерный цилиндр, я налил в соответствующих пропорциях чистый спирт и дистиллированную воду и. помешав стеклянной палочкой, выпил смесь до дна. Она была не очень вкусной, и я ничего не почувствовал.
В другой раз я воспользовался жидкостью нз бутылки не для внутренних, а скорее для внешних целей. Зимой в Ленинграде становится ужасно холодно, и Нева покрывается толстым льдом. Вы можете нанять сани с лошадью и попросить кучера провезти вас по замерзшей реке от одного шлюпочного причала вдоль но реке на километр или больше до следующего, где есть другой ряд ступенек. Получилось так, что. хотя я жил прямо через реку от университета, добираться до него было не просто, особенно летом - или идти далеко вправо, чтобы добраться до одного моста, или идти далеко влево, чтобы попасть на другой. Но зимой я мог идти по прямой, пересекая замерзшую Неву от берега до берега.
Конечно, ходили трамваи до мостов, но они были очень неудобны, а то и просто опасны для здоровья. Прежде всего, они были страшно переполнены; люди плотно забивали центральный проход, переднюю и заднюю площадки. Те, кто не мог пройти в вагон, внелн снаружи на ступеньке, держась за поручни, и была опасность, что они могут столкнуться с другой гроздью «внешних пассажиров» со встречных трамваев. Нет. я не путаю геометрию: когда русский трамвай приходит на остановку, его атакуют потенциальные пассажиры с обеих сторон. Надеюсь, что теперь это не так. Другая "медицинская" опасность состояла в том, что у многих пассажиров были вши, часто зараженные вирусом тифа н ползающие по всей их одежде. В местах скопления людей вши переходили от одного человека к другому.
Отсрочка на год, в течение которого я не обязан был посещать какие-либо лекции или сдавать какие бы то ни было экзамены, вызвала у меня беспокойство за мои занятия. Комиссариат просвещения как раз издал приказ, добавляющий два обязательных, курса к программе на всех факультетах: один был «история мировой революция», другой - «диалектический материализм».
Диалектический материализм является разделом философии, основанным на принципах, развитых в XIX столетии немецким философом Гегелем. И хотя я сдал экзамен по этому предмету, я до сих пор не знаю, что это такое, и могу только вспомнить, что согласно ему способ мышления по каждому аргументу должен состоять из трех частей: тезис, антитезис и синтезис.
Маркс, Энгельс. Ленин и их последователи использовали эту философию, чтобы доказать правильность коммунистической социологии, н она в конце концов стала главным обоснованием коммунизма и играла очень часто ту же роль, что и церковные догмы в средине века, принимая иногда гротескные формы. Все должно было соответствовать диалектическому материализму, и любое отклонение от него рассматривалось как ересь и сурово наказывалось.
Что касается моего мнения по этому поводу, то диалектический материализм имеет только одно великое достоинство: это предмет для каламбура, который, в отличие от большинства шуток, приспособлен для почти совершенного перевода с русского на другие языки. В России самое непристойное ругательство состоит в пожелании матери оппонента всего самого худшего в мире. Это называется там матершиной.
Каламбур состоит в том, что тогда как Советское правительство аргументирует с использованием диалектического материализма, простой народ всегда использует для этого матерщину. (Возможно, автор имел в виду бытовавший в то время анекдотический вопрос: В чем различие и в чем сходство между матом н диаматом?». Ответ: «Матом кроют, а диаматом прикрываются, однако н то, и другое является мощным оружием в руках рабочего класса». -Примеч. ред.)
Таким образом я должен был сдать два экзамена - по истории мирового революционного движения и по философии диалектического материализма. Эти экзамены принимались. между прочим, не университетскими профессорами, а двумя лицами, присланными из Московской коммунистической академии.
Первый экзамен был легким, так как раньше я много читал о французской революции и Парижской коммуне. Когда экзаменатор спросил меня о дате французской революции, я процитировал ему стихотворение : Охотился король в тот день в лесах Виши. Его собаки выследили оленя, но, к его огорчению,Пришла весть о революции в Париже, что помешало охоте.Почему и зачем такая помеха? Король прилег, но не мог заснуть, пометив в дневнике (Возмущенно): «Четырнадцатое июля опять ничего!*.
Это стихотворение произвело на экзаменатора такое сильное впечатление, что он не спросил меня, в каком году произошла революция, чего я, конечно же, не помнил.
Гораздо труднее был экзамен по диалектическому материализму, который для меня не имел никакого смысла. Один из вопросов был: «В чем отличие между людьми и животными?» Вспоминая свое прежнее религиозное образование, я уж было совсем готов был ответить: «Люди имеют душу, в то время как животные ее не имеют». Но такой ответ наверняка гарантировал бы мне «неуд». Поэтому я сдержался и сказал: «Никакого». «Неправильно, - сказал экзаменатор, - согласно этой книге люди используют орудия, в то время гак животные этого не делают». «Простите, - возразил я. - Насколько я знаю, обезьяны бросают кокосовые орехи с деревьев в своих врагов внизу, и, если я "не ошибаюсь, гориллы иногда используют большие дубины для самообороны». Не знаю, было ли мое утверждение научно правильно, и оставляю профессорам зоологии рассудить спор.
После этих экзаменов я, естественно, беспокоился о результатах. «Неуд» означал бы отсрочку на целый год при зачислении в аспирантуру. Поэтому я попросил одного марксистски настроенного студента, которого хорошо знал, подойти к экзаменатору и спросить, какова моя оценка. Почесывая затылок, тот сказал: «Гамов, Вы говорите? Да, помню, это тот горилла с палкой! Он не очень блистал, но экзамен у него я принял». Вот так я на «удовлетворительно» сдал свой последний экзамен.
Была, конечно, другая сторона жизни, тесно связанная с учебой. Это были собратья - студенты и студентки. В 1924 г. в Ленинград из Баку приехал человек с необычным характером по имени Лев Давидович Ландау (Дау для кратости). Вслед за ним - уроженец Полтавы Дмитрий Дмитриевич Иваненко (Димус, или Дим). Оба очень интересовались теоретической физикой, и втроем мы составили группу, которую часто в шутку называли «три мушкетера». Это ядро молодых теоретиков обычно окружали несколько других студентов.
Дау и Димус были полной противоположностью друг другу. Дау был высоким, очень тощим, с непокорной черной шевелюрой, напоминающей нахлобученный перевернутый веник. Димуса, наоборот, можно сравнить с французской сдобной булочкой. Как всегда это бывает, эта группа студентов-мужчин была окружена ореолом из студенток, причем самыми заметными среди них были Ирина Сокольская, талантливо рисовавшая карикатуры, и Евгения Канегиссер , легко слагавшая стихи. Так как теоретикам не полагалось личных рабочих комнат (я потерял свою, когда распрощался с интерферометром), нашим обычным местом встреч было помещение библиотеки, которая возникла из большой коллекции книг, завещанных в дар Физическому институту покойным профессором Боргманом. Библиотека, занимавшая пару комнат, заставленных книжными полками, была открыта для профессоров и аспирантов и служила местом обсуждения проблем современной физики и прочих вопросов.
...Бор спросил меня, что я сейчас делаю, и я рассказал ему о своей квантовой теории радиоактивного альфа-распада; моя статья была в печати, но еще не появилась. Бор слушал с интересом и затем сказал: «Моя секретарша сказала мне, что у Вас денег только на один день. Если я устрою для Вас Карлсбергскую стипендию от Королевской Датской академии наук , останетесь ли Вы здесь на год?» «Что касается меня, да. спасибо!» - ответил я с большим энтузиазмом.
Карлсберг - это лучшее пиво в мире, или по крайней мере все люди, которые когда-либо работали с Бором, думают так. Когда престарелый Карлсберг умер, он завещал доход от пивоваренного завода Королевской Датской академии наук и распорядился, чтобы его великолепный особняк, расположенный прямо в центре пивоваренного завода (с бродильными резервуарами, скрытыми за окружающими де-ревьячи). занимал самый знаменитый датский ученый..
Когда я впервые прибыл в Копенгаген, дом был занят Кнудом Расмуссеном, исследователем Гренландии. После смерти Расмуссена в него переехал Нильс Бор, а сегодня дом занят знаменитым датским астрономом Бенгтом Стрэм-греном. Самая впечатляющая часть дома - вероятно, столовая одна стена которой, сделанная из стекла, отделяет столовую от зимнего сада с декоративными растениями и поющими птицами.
Символично, что «исследовательской и производственной» лабораторией пивоваренного завода руководил хорошо известный биохимик Линдестрэм Ланг. Когда он праздновал свое 60-летие, в его честь был изготовлен специальный галстук в ограниченном количестве экземпляров. На этом галстуке была изображена бутылка «Карлсберг Пилзнер». Я получил один от Линдестрэма Ланга в обмен на галстук с ДНК, о котором речь пойдет ниже.
Да. старина Карлсберг сделал доброе дело, и жаль, что в Соединенных Штатах нет Шлитцевых нлн Беллентайновых стипендий, распределяемых Национальной академией наук.
Как только было решено, что я останусь у Бора, фрэкен Шульц нашла для меня прекрасный пансион на Треугольной площади в нескольких кварталах от Института. «Мы не пользовались этим местом раньше. - сказала она мне, -но. говорят, там хорошо>.
Так что я в тот же день перебрался в пансион фрэкен Хаве н даже не спал в кровати гостиницы, за которую должен был заплатить вперед несколько крон. Пансион фрэкен Хаве оказался действительно прекрасным местом, и многие физики, которые приезжали в Копенгаген позже, останавливались здесь. Сам Бор обычно заходил сюда время от вре мени, и гордая фрэкен Хаве считала свой пансион чем-то вроде филиала его Института.
Работа в Институте Бора была совершенно свободной: можно было приходить утром сколь угодно поздно и оставаться сколько хочешь вечером, играя в пннг-понг н обсуждая физику и вообше все на свете. Однако всегда было одно исключение: режим работы ассистента Бора был жестко привязан к его собственному расписанию. Бор не мог думать, одновременно не разговаривая о кем-нибудь,и не хотел отвлекаться на математические вычисления. Поколения «собеседников» Бора (хотя он обычно сам вел всю беседу) составили такие личности, как Гендрик Крамере (Нидерланды). Оскар Клейн (Швеция), Георг Плачек (Чехословакия) и Леон Розенфельд (Бельгия), который оставался рядом с Бором вплоть до его смерти. Я никогда не боялся быть привлеченным к этой работе, потому что Бор очень хорошо знал, что я даже хуже его разбирался в сложных математических вычнеленнях и ничем не мог бы помочь ему во фразеологии н грамматике иностранных языков. Но вместе с великой честью это положение требовало ежедневной работы, часто допоздна.
Предоставленный самому себе, я продолжал работать над теорией ядерного потенциального барьера, обратив случай спонтанного альфа частиц, бомбардирующих его извне.
Теперь, может быть, самое время немного рассказать о другом Кембриджском событии - или. точнее, явлении - известном как Петр Капица. Он прибыл в Кембридж из Ленин-града в начале двадцатых годов неизвестным молодым физиком и прошел беспрецедентный путь к славе. Его сверхъестественный дар создавать остроумные приспособления скоро привлек внимание Резерфорда. который также увлекался этим искусством. А в физике, по крайней мере в те дни. иметь маленькое приспособление могло означать очень многое. И действительно, приспособление Капицы начало все более увеличиваться в размерах и. наконец, превратилось в машину-гиганта, массивное маховое колесо для накопления механической энергии, освобождающейся в ннчтожную долю секунды в маленькой проволочной спирали, которая затем оглушительно взрывалась.
Но прежде чем она взрывалась, внутри нее создавалось самое сильное магнитное поле, которое могло быть создано в то время. И Капица очень быстро измерил влияние такого поля на различные элементы в Периодической системе Менделеева. Он хранил все элементы, которые использовал в своих экспериментах, в шкафу, устроенном точно так же, как периодические настенные таблицы элементов. Но поскольку эта книга рассчитана не на специалистов-физиков, нет нужды входить в дальнейшие детали экспериментальных исследований Капицы.
Что касается личной жизни, то Капица имел комфортабельный дом, где жил со своей очаровательной женой Аней (по рождению Крыловой). Ее отец, Алексей Николаевич Кры лов. знаменитый русский математик, до революции был адмиралом императорского русского флота, жил эмигрантом в Париже. Эта необычная комбинация деятельности объясняется тем. что будучи военно-морским инженером для того, чтобы математически объяснить колебания линкоров и их больших орудий, он развил теорию нелинейных дифференциальных уравнений.
Позже он возвратился в Россию как член советской Академии наук (в то время помешалась в Ленинграде), и в 1932 и 1933 гг. я имел честь работать под его началом в Физико-математическом институте академии, директором которого он был. Будучи старым моряком, он любил выражаться на матросском жаргоне. Помню несколько случаев, когда ои председательствовал на институтских общих собраниях и должен был комментировать какое-нибудь особо косное распоряжение академической диалектико-матерналистической ячейки.
«Маривановна. - в таких случаях обычно говорил он своей секретарше, единственной женщине на собрании, пожалуйста, заткните уши: я хочу выразиться». И затем гремел своим трехэтажным матросским выражением. Будучи выходцем из старой мореходной школы, Крылов не понимал таких нововведений, как теория относительности или квантовая теория. Однажды он сказал мне. что. пользуясь теми же самыми аргументами, он мог бы вычислить расстояние до трона Бога. В 1905 г., году русско-японской войны, все церкви матушки России возносили молитвы Богу, чтобы он наказал японцев.
Но великое японское землетрясение случилось только в 1923 г., 18 лет спустя. Считая, что молитвы распространялись с максимально возможной скоростью, т.е. со скоростью света в вакууме, н что ответ Бога на такую просьбу был отправлен на Землю с той же скоростью, легко найти, что расстояние до трона Бога 9 световых лет.
Однако возвратимся к его дочери и Петру Капице. Я искренне надеюсь, что никто из них не будет на меня в обиде за рассказ об этой истории, потому что она слишком хороша, чтобы быть потерянной для будущих поколений. Петр встретил Аню в Париже, куда она приехала из Кембриджа для встречи с отцом. Они понравились друг другу, и Петр пригласил ее в оперу. Во время представления он сделал ей шутливое замечание, и она тут же схватила его за волосы и дернула. Во избежание скандала они решили пожениться, и на следующий день Капица отправился к советскому послу для решения этого вопроса.
«Сожалею, профессор Капица, - сказал посол. - Вы можете жениться практически на любой девушке в Париже, но не на этой: у нее Нансеновский паспорт»
«Прекрасно! - воскликнул Петр, ударяя кулаком по столу. - Я поеду обратно в Кембридж, получу британское гражданство и все равно женюсь на ней!»
«Подождите минутку! - взмолился испуганный посол. - Я подумаю, что можно сделать... - он схватился за телефонную трубку. - Я хочу поговорить с послом Ирана... Да. немедленно!.. Ваше Превосходительство, это посол Союза Советских Социалистических Республик. Я высоко оценил бы Вашу благосклонность... У меня здесь девушка, мадемуазель Крылова. Вы понимаете. Нансеновский паспорт. Я был бы Вам очень признателен, если бы завтра в полдень она смогла стать полноправной гражданкой Ирана... Большое спасибо, Ваше Превосходительство!» Итак, на следующий день Капица женился на иранской девушке, которая автоматически стала советской гражданкой по браку!
...показать приглашение Маркони и организовать поездку в Италию, я сразу почувствовал, что атмосфера была совсем иной, чем два года назад. В самом деле, когда я навестил друзей из Московского университета, они уставились на меня в недоумении, спрашивая, с какой это стати я вдруг приехал обратно. «А почему бы и нет?» - спрашивал я в ответ. Тогда мне рассказали, что за время моего отсутствия произошли большие изменения в отношении Советского правительства к науке и ученым. Если раньше в годы послереволюционной реконструкции правительство стремилось восстановить связи с наукой «за границей» и гордилось теми русскими учеными, которых приглашали на научные форумы в Западную Европу и Америку, то теперь русская наука стала одним из орудий борьбы с капиталистическим миром.
Так же как Гитлер делил науку и искусства на европейские и арийские, Сталин создавал точку зрения о капиталистической и пролетарской науках. Для русских ученых стало преступлением «брататься» с учеными из капиталистических стран, и тем русским ученым, которые выезжали за границу, предлагалось разузнавать «секреты» капиталистической науки, не раскрывая «секретов» пролетарской. Много внимания уделялось отстаиванию русскими учеными правильной марксистской «идеологии», так же как русскими писателями, поэтами, композиторами и художниками.
Наука была подчинена официальной государственной философии диалектического материализма, использовавшегося Марксом. Энгельсом и Лениным в их писаниях по социологическим проблемам. Любое отклонение от правильной (по определению) диалектике-материалистической идеологии трактовалось как угроза рабочему классу и сурово преследовалось.
За очень немногими исключениями, философы не очень-то знали науку и не понимали ее. что вполне естественно. потому что наука лежит вне границ типично философских Дисциплин, таких как этика, эстетика и гносеология. Но в то время как в свободных странах философы вполне безобидны, в диктаторских странах они представляют собой большую опасность для развития науки.
В России государственных философов готовят в Коммунистической академии в Москве и направляют во все учебные и исследовательские институты, чтобы уберечь профессоров и исследователей от идеалистических, капиталистических ересей. Государственные философы обычно до некоторой степени знакомы с предметом исследовательского учреждения, за которым им поручено надзирать, будучи ранее нли школьными учителями. или прослушав в академии односеместровый курс по данной дисциплине.
Но они получают власть над научными директорами учреждений и могут наложить вето на любой исследовательский проект или публикацию, которые отклоняются от «правильной идеологии». Яркий пример философского диктаторства в русской науке - запрещение теории относительности Эйнштейна на том основании, что она отрицает мировой эфир, «существование которого прямо следует из философии диалектического материализма». Интересно отметить, что существование «мнрового эфира» подвергалось сомнению задолго до Эйнштейна Энгельсом, который в одном из своих писем писал: «... мировой эфир, если он существует».
Расскажу историю о волнении, которое возникло в 1925 г., когда я защищал точку зрения Эйнштейна, согласно которой «мировой эфир» (по крайней мере, в том смысле, как он понимался в классической физике) не существует. Однажды, когда Дау и я обсуждали свои проблемы в библиотеке Боргмана, вошел Аббатик Бронштейн, который приволок недавно изданный том Советской энциклопедии. Этот том содержал слово «эфир (световой)» с длинной статьей, написанной неким Гессеном. Мы все знали Гессена очень хорошо; он был «красным директором» Физического института в Московском университете и его работа состояла в том, чтобы следить, как бы «научный директор» (хорошо известный фнзнк Л. Мандельштам) и его персонал не отклонились в идеологическое болото от прямого пути диалектического материализма.
Мы собирались только вывести нз себя Гессена. но его реакция превзошла все наши ожидания. Он отослал наше телепнсьмо в Коммунистическую академию в Москве и обвинил нас в открытом мятеже против принципов диалектического материализма и марксистской идеологии. В результате по приказам' из Москвы был организован разбор наших персональных дел на совместном собрании Рентгеновского (А.Иоффе) н Политехнического институтов, с которыми Академия была связана. Нас должны были осудить как саботажников советской науки.
Дау, Аббатик и два завершивших обучение студента, которые подписали телеписьмо. должны были явиться, так как все они проводили исследования в Рентгеновском институте и преподавали в Политехническом. Меня не вызвали, так как официально я работал в Физико-математическом институте Академии наук и преподавал в университете, который не имел связей ни с Рентгеновским, ни с Политехническим институтами. По-видимому, считалось, что меня должны были осудить в Академии наук и университете на специальном собрании, которое, однако, никогда не состоялось.
После собрания, продолжавшегося несколько часов, Дау и Аббатик пришли в мою комнату и рассказали, что там было. Они были признаны виновными в контрреволюционной деятельности решением рабочих из механической мастерской института. Два окончивших обучение студента, которые подписали телеграмму, потеряли свои стипендии и должны были покинуть город. Дау и Аббатнк были отстранены от преподавательской работы в Политехническом институте (для предотвращения их пагубного влияния на умы студентов ядовитыми идеями), но были оставлены на своих исследовательских местах в Рентгеновском институте. Со мной ничего не случилось, так как я не был связан с этими учреждениями. Но были предложения наказать нас через «минус пять» (запрещение на проживание в пяти самых крупных городах СССР), что также никогда не было осуществлено.
После «оттепели», которая последовала за смертью Сталина, Коммунистическая академия издала воззвание, в котором была признана ценность теории Эйнштейна (но, предпочтительно, с мировым эфиром) в знак признания заслуг академика Абрама Иоффе, директора Рентгеновского института, в научно-техническом развитии Советского Союза».
Другим декретом Коммунистической академии матричная механика Гейзенберга объявлялась антиматериалистической, физикам-теоретикам приказывалось использовать исключительно волновую механику Шрёдингера. (Обратное мнение недавно было выражено знаменитым британским физиком П.A.M.Дираком, который считает, что Гейзенберг прав, а Шрёдикгер не прав.) В этой связи я имел неприятный опыт, оставаясь в Ленинграде с 1931 по 1933 гг. Меня попросили прочитать популярную лекцию в Доме ученых для смешанной аудитории о современной квантовой теории.
Когда я начал объяснение соотношений неопределенности Гейзенберга, дналектико- материалистический философ, прикрепленный к этому учреждению, прервал мою лекцию и распустил аудиторию, а на следующей неделе я получил строгое указание от своего университета никогда впредь не говорить (по крайней мере публично) о соотношениях неопределенности. Давление было временно ослаблено статьей в «Правде», написанной правительственным чиновником высокого ранга, который, по-видимому, был более коммунистом-практиком, чем философствующим диалектическим материалистом. Статья была озаглавлена примерно так: «Следует ли использовать философию диалектического материализма в учебнике по ловле раков в реках и озерах Советского Союза?».
Но в то время как в физических науках вмешательство правительственных философов было главным образом досадной помехой, настоящая трагедия произошла в биологических науках, особенно в области генетики. Здесь появился самозванный гений товарищ Трофим Лысенко, который провозгласил, что теория хромосомной наследственности совершенно неправильна, и вернулся к доменделевской точке зрения. что все изменения в живых организмах обусловлены средой и что все такие изменения продолжаются в воспроизводительных процессах.
Идеи Лысенко понравились Советскому правительству того периода, вероятно, главным образом из-за отказа от любых «наследственных сокровищ" из предреволюционных лет. Все человеческие существа рождаются равными по своим способностям, говорит эта теория, при условии, что они помешаются в благоприятную среду. «Каждая кухарка может руководить государством!» - лозунг того времени.
В то время как существование или несуществование светопереносящего эфира и ценность или неценность квантовомеханических соотношений неопределенности имели очень малое влияние на развитие физических наук и техники, неправильные взгляды на процесс наследственности непременно должны были катастрофически повлиять на аграрное развитие любой страны.
И именно это случилось в Советской России, когда взгляды Лысенко были приняты за основу правительственной аграрной политики. «Научное» разногласие обернулось кровавой чисткой, и русских генетиков увольняли с работы, сажали в тюрьмы и (вероятно) казнили. Ведущий русский генетик Николай Иванович Вавилов таинственно исчез 1940 г., и никто в то время не знал, что с ним случилось. Развитие сельского хозяйства и земледелия во всей стране было теперь основано на неправильных «теориях окружающей среды» Лысенко, который стал, так сказать, диктатором в сельском хозяйстве.
Только после 1955 г. Советское правительство признало свои ошибки и только с середины 60-х годов русская генетика стала оживать.