Ярмарка кармы, ч.2
начало
АНТОН ЧЕХОВ
Действующие лица:
Антон Чехов - пенсне, бородка, бледное осунувшееся лицо, блеск в глазах. Худ, высок, сутул, элегантен в своей шляпке и кашне.
Брендель - длинное широкое расстегнутое пальто, костюм по моде тех лет. Все смотрится довольно мешковатым и пыльным. Прическа слегка взлохмачена.
Голос: Это - набережная Сухума, в котором, как известно, Антон Павлович гостил в июле 1888 года, останавливаясь в гостинице «Франция».
Итак, Сухум конца XIX века. Город франтов и оборванцев, лоточников и аристократов, кофеен и шикарных ресторанов. Здесь рады всем и везде. В Сухуме прекрасно все: люди, запахи, здания, нравы, море и, конечно, погода.
(Мы видим, как по набережной под сильным дождем идет Чехов. Заметно, что ему холодно. Он сутулится еще больше, а ветер пытается вырвать из его рук большой зонт. Второй рукой он придерживает шляпу.
Наконец писатель быстрым шагом заходит в «Кондитерскую Цуладзе», где мужчины во фраках и в черкесках много пьют, громко говорят и вдохновенно курят. Садится за столик около окна. За окном - все та же набережная, серое неспокойное море, гнущиеся от ветра деревья. Вдалеке видна белоснежная колоннада. Чехов провожает взглядом молодую даму - невысокого роста блондинку, в берете. За нею бежит мокрый белый шпиц. За шпицем семенит уже знакомый нам Брендель.
Дама уходит. Брендель останавливается напротив окна кофейни и, близоруко щурясь, начинает в упор смотреть на Чехова. Чехов смотрит на Бренделя. Теперь мы видим только их глаза. Брендель мигает, открывает глаза и снова видит Чехова. Чехов мигает, открывает глаза и видит, что Брендель исчез.)
Чехов: Устал что ли… Мерещится черт знает, что… (Чехов поворачивает и вскидывает руку) Официа...!(он замолкает на полуслове, ибо, повернувшись, обнаруживает, что нелепая фигура мокрого Бренделя уже устраивается на стуле за его столиком)
Брендель: Ужасная погода. Ужасная. Слава Богу, что я вас нашел. Оббегал уже полгорода. Был в «Голландии», «Бирже», но куда там: вместо вас - сплошные мещане, у которых что ни слово, то о ценах на партулак или анекдоты про жеребцов. Я было пытался завести с ними разговор. Начал рассказывать о двенадцатом картезианском размышлении Мамардашвили, пытаясь объяснить им суть человеческой рефлексии, как…
Чехов: Вы, собственно, кто?
Брендель: Брендель.
Чехов: И та дама, что шла впереди вас…
Брендель: Не имею чести знать. Мне сейчас не до того. Я ведь, собственно, к вам. По важному делу. К смерти это отношение не имеет, а вот жизнь затрагивает напрямую. Мою и вашу.
Чехов: Вы страховой агент?
Брендель: Ну что вы. Я разве похож? Взгляните на меня. Не красавец, конечно, но явно не прохвост. Это даже моя бывшая жена признавала. Нет-нет! Обмана можете не опасаться.
Чехов: Так и…
Брендель: Что мне от вас нужно? Пустяки! Чай будете? Ну, и я. Официант! Два чая. Мне и… Антону. Ничего, что я так - по-свойски? Я вас все таки с детства знаю. Все эти каштанки-маштанки. Красота! Если б моя бывшая узнала, что я с Чеховым чай пью, удавилась бы от зависти. А если б к нам еще Набоков присоединился, так и вовсе бы с ума сошла.
Чехов: Позвольте, милый человек… Какая бывшая? Какой Набоков? Хотел посидеть, подумать, сюжет набросать, а тут вы! Это уже переходит все границы.
Брендель: «Границ не существует», - говорил Оскар Уайлд. «Разум, однажды расширивший свои границы, никогда не вернется в прежние», - утверждал Эйнштейн. А вы и вовсе как-то заявили, что воспитанные люди уважают человеческую личность, а потому всегда снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы. Так что будьте ко мне снисходительны и не кричите. Я, между прочим, чтобы с вами поговорить, Эстер кругленькую сумму отвалил.
Чехов: А мне, вы знаете, уже даже интересно стало. В этом городе, вы точно подметили, не с кем особо поговорить. И погода, сказать по правде, дрянь. И ни одного борделя, не говоря уже о том, что еще ни разу не имел чести говорить с человеком, цитирующим мне меня. Так о чем вы хотели?
Брендель: О карме. Жизни. Судьбе. Однажды мне изменила жена…
Чехов: Радуйся, что она изменила тебе, а не отечеству!
Брендель: Да, я читал про это в школе. Но это не отменяет факта. Так вот: однажды мне изменила жена. Пустяк, скажете вы, с кем не бывает. Но с тех пор все пошло наперекосяк. Меня уволили с работы из-за мятого галстука. Меня выгнали из приличной квартиры из-за появившейся привычки, стоя на балконе, декламировать «Цветы зла» Бодлера. Мне стали отказывать женщины из-за того, что я начал путать их имена. Я переехал в Бирюлево, перестал отвечать на звонки, смотреть новости и делать пробор посредине головы. Я готов был уже наложить на себя если не руки, то епитимию, когда вдруг понял, что лучшим решением моей проблемы может стать смена судьбы. Мне просто не повезло, Антон! Я должен был быть совсем другим. Например, как ты. А еще лучше - тобой. Что скажешь?
Чехов: Я и сам думал когда-то об этом. Мы хлопочем, чтобы изменить жизнь, чтобы потомки были счастливыми, а потомки скажут по обыкновению: там хорошо, где нас нет: в прошлом нас уже нет, и оно кажется прекрасным. Вы ведь, Брендель, про это мне толкуете?
Брендель: В общих чертах - да. Но мне хотелось бы конкретики. Так что не буду более напускать тумана, тем более что его в этом городе и так хватает. Вы можете без промедления ответить на мой вопрос?
Чехов: Доктора запретили мне торопиться. Прежде, чем высказать мысль, я должен сделать дыхательную гимнастику.
(несколько раз глубоко, расправляя впалую грудь, вдыхает и со свистом выдыхает, тут же слегка скукоживаясь)
Вот так. Теперь можно. Но я так до конца и не понял вашего предложения. Сформулируйте четче, если вас не затруднит.
Брендель: Вы ведь умный человек. Поэтому я и здесь. Ну, что ж, если с первого раза не поняли, объясню еще раз. От меня ушла…
Чехов: …жена. Эту часть можно пропустить. Вы повторяетесь. Тем более, что даже юный Бунин уже в курсе: от женщин всегда одни проблемы. То, что мы испытываем, когда бываем влюблены, быть может, есть нормальное состояние. Влюбленность указывает человеку, каким он должен быть. Но женщина все это тут же портит. Все эти скандалы, истерики, клубки волос в ванной быстро делают мужчину тряпкой. Он уже не способен на подвиги! Все, что ему остается, это молчать и сожалеть о потерянной свободе. Но я отвлекся. Так и на чем вы…
Брендель: Мне надоела моя жизнь.
Чехов: Кхм.
Брендель: Я хочу быть вами.
Чехов: Интересно.
Брендель: Совсем вами. Антоном Павловичем Чеховым.
Чехов: (удивленно-заинтересовано) Какая прелесть!
Брендель: Вы согласны?
Чехов: Я, может, был бы и не против. Писателю нужно идти на эксперименты и совершать безумства. Вот недавно я познакомился с одной актрисочкой у Станиславского, так мы с ней так безумствовали, так безумствовали, что меня радикулит скрутил… Впрочем, сейчас не об этом. Я о том, кем, в случае моего согласия, стану я?
Брендель: Мной.
Чехов: Бирюлево? Никаких женщин? Бодлер и косой пробор? Я ничего не путаю?
Брендель: Все так. По-моему, это будет незабываемым опытом, если, конечно, он вам нужен. Вы ведь станете Бренделем. Писать вам будет ни к чему. Отдохнете, расслабитесь, музыку послушаете.
Чехов: У насекомых из гусеницы получается бабочка, а у людей, наоборот: из бабочки гусеница.
Брендель: Давайте обойдемся без излишнего драматизма. Если вам этого мало, могу дать бонусом телефон знакомой журналистки. Во время Поста она великолепна в постели: чувство голода делает ее более чувствительной, особенно если перед тем, как заняться с ней любовью, слегка натереться беконом. Ну, правда, зачем вам эта беготня по издателям, нервотрепки, души прекрасные порывы, депрессии и муки творчества! Так что, по рукам?
Чехов: Кхм… Интересно… По ру… (протягивает руку, но останавливается на полпути) А, кстати, вы-то, став мной, чем займетесь?
Брендель: Для начала махну в Баден-Баден. Затем - в Ялту. После - в Москву. Кстати, адресочком той, что любит безумствовать, не поделитесь? Закручу роман с милашкой Книппер. Сыграю в чехарду с Левитаном. Но это все так, безделица! Я вам, как уже почти что Чехов, вот что скажу: великая пьеса - вот мечта всей моей жизни!
Чехов: Оригинально! У нас вами много общего. И о чем же она будет, если не секрет?
Брендель: Какие между нами теперь секреты! В моей пьесе не будет никакого занудства и интеллектуальных игр. Оставим это неокантианцам! Лишь чистый экзистенциализм и правда жизни! Ясперсовское озарение, настигающее героя в финале, когда менять что-либо уже поздно, а потому бессмысленно. Это будет пьеса о любви. Он и она. И все ее мужчины. Яркие диалоги о пользе свободных отношений. Поиски смысла жизни в самых необычных местах, включая судебные повестки и его карманы. Сцены ревности и ложные обвинения. И, наконец, ее окончательное сумасшествие на фоне старинной дряхлеющей усадьбы, странный танец в тени борщевика, страстный, но бессвязный монолог и - выстрел, который (но это выяснится уже почти в финале) будет символизировать открытие сезона охоты на глухарей и конец его пустых надежд.
Чехов: И что же дальше?
Брендель: Она растворится в его сне, а он женится на продавщице елочных игрушек, символизирующей его счастливое детство и хрупкость бытия.
Чехов: Женится?
Брендель: Ну, да… Ведь гениально?!
Чехов: Ни за что!
Брендель: Но…
Чехов: В моих пьесах никто никогда не женится! А, если и женится, то лишь затем, чтобы страдать.
Брендель: Но…
Чехов: Никаких «но»! Брак превращает мужика в бабу! Вы ведь знаете, что сам я не женат и лишь поэтому, возможно, пью чай в Сухуме, а не выковыриваю косточки из обреченной стать засахаренным вареньем вишни в каких-нибудь Малых Крутых. Я уверен, что нет того урода, который не нашел бы себе пары, и нет той чепухи, которая не нашла бы себе подходящего читателя, но я не желаю, чтобы подобная чушь выходила с моей фамилией на обложке! Это же стыд! Что скажут обо мне потомки?
Брендель: Но эта пьеса - история моей жизни!
Чехов: Ваша жизнь - говно!
Брендель: С этого я и начал наш разговор. Честно во всем признался.
Чехов: Того и гляди, став мной, вы еще и сами женитесь, отрастите брюшко и самомнение, начнете писать стишки для детей и рассуждать об оттенках губной помады. Вы представляете, к чему это приведет и что станет с моей репутацией? Счастливо женатый писатель - это такой же нонсенс, как не имеющий любовницы министр финансов! Возьмите Толстого и Достоевского - жалкое зрелище. Хотите проказничать с продавщицей? Никаких проблем, но не тащите ее под венец, потому что не пройдет и полугода, как осколки от елочных игрушек вонзятся в сердце вашего героя и изрежут его на мелкие куски. Да и вы не избежите потерь. Женщина с самого сотворения мира считается существом вредным и злокачественным. Она стоит на таком низком уровне физического, нравственного и умственного развития, что судить ее и зубоскалить над ее недостатками считает себя вправе всякий, даже лишенный всех прав прохвост и сморкающийся в чужие платки губошлеп. Она лукава, болтлива, суетна, лжива, лицемерна, корыстолюбива, бездарна, легкомысленна, зла... Только одно и симпатично в ней, а именно то, что она производит на свет таких милых, грациозных и ужасно умных душек, как мужчины!
Брендель: Но приятные моменты. От них же польза…
Чехов: Женщина не приносит никакой пользы! Она не ходит на войну, не переписывает бумаг, не строит железных дорог, а запирая от мужа графинчик с водкой, способствует уменьшению акцизных сборов. А тут - вы со своими семейными наклонностями.
Брендель: Однако я хочу жениться! Тем более, будучи Чеховым. Большеглазые инженю так и потекут в объятия, мечтая прикоснуться к настоящему искусству и всевозможным частям тела человека, обреченного стать легендой. Неужели я не выберу из них одну, достойную меня, с тонкими щиколотками и добрым нравом, не психопатку и не мещанку с волнующими формами и трехкомнатной квартирой с окнами во двор?
Чехов: Вы непроходимо глупы! На этом свете от женского пола много зла и всякой пакости. Не только мы, грешные, но и святые мужи совращались. Исчезните! Не надоедайте мне более всем этим вздором! Я, было, проникся к вам симпатией и готов был помочь, но теперь я понимаю: вы не мною, вы даже последним Фирсом быть не достойны. Неудачник! Шут! Пустое место! Мне противно находиться рядом с тем, кто мечтает о теплом борще больше, чем об искус…
(неожиданно замолкает, замирает, глядя уже в знакомое нам окно. За окном, уже в обратном направлении, идет вдоль набережной все так же дама - теперь уже со шпицем на руках. Неожиданно, лицо писателя озаряется озорной полуулыбкой, словно у охотника, увидевшего дичь. Он быстро вскакивает со стула, поворачивается, чтобы бежать за дамой, и снова замирает от удивления: там, где только что сидел Брендель, нет никого. Он словно испарился)
Чехов: Пустое место… А все туда же - жениться…
(вспоминает, куда хотел направиться, и бежит к выходу)
Брендель (в квартире у Эстер): Мне 38 лет. И все это время мне совершенно не везло с женщинами. Говорят, это все от того, что я не умею их выбирать. Но это не так. Просто я выбираю всегда один и тот же типаж. Такой уж человек! Мне нравятся… как бы это сказать… слегка сумасшедшие. Повернутые на картах Таро, теории заговора, знаках зодиака, сочувствии палестинским смертницам, экологических проблемах, экстремальном сексе и поиске корней. Во всех них есть что-то… Обреченное. Ты понимаешь? Что-то, что заставляет их выглядеть мученицами и провидицами. Гремучая смесь, скажу я тебе. На меня она действует безотказно. Я влюбляюсь, теряю голову, квартиру и самоуважение, но лишь для того, чтобы через некоторое время начать все заново.
Может быть, Чехов и прав: все это бредни и напрасные надежды. Остался бы я холостым, как знать, может, моя жизнь оказалась бы не такой плохой… Женщины! Ее сгубили женщины. Вот у кого не жизнь, а…
А, кстати!
Нет… ну… хотя… М-м-м…
Что, собственно, я хочу? Денег. Хорошего жилья. Но это мелко, мело… Обожания. Вожделения. Восторгов. Уже теплее! Признания. Секса. Славы. Отсутствие проблем с налоговой… Почему эта мысли сразу не пришла мне в голову? Слишком смело, да. Но сколько ж можно иначе…
Слушайте, Эстер, я все решил! Поэты, писатели, художники - это ерунда, чушь, понты. Ну, зачем мне это все? Быть мужчиной, скажу я тебе, паршивое занятие. Только сейчас я понял: если уж мечтать о чьей-то жизни, так это о жизни женщины. Довольно полумер! Звучит дико, но это так - я хочу стать женщиной. Молодой сексуальной интеллектуалкой, лишенной комплексов и неоплаченных квитанций, знаменитой и в меру состоятельной. Таких, согласен, немного. Но одна есть точно…
САША ГРЕЙ
Действующие лица
Саша Грей - в достаточно длинном узком красном платье в стиле 40-х. Распущенные черные волосы. Черный лак на ногтях. Горжетка. Сигарета в мундштуке.
Брендель - на этот раз в немецком военном мундире времен Третьего Рейха. Галифе, сапоги, китель. Аккуратно зачесанные волосы. По-прежнему неуверенный взгляд.
Охрана - двое молодых людей, сотрудников отеля, одетых в белую форменную одежду.
Тапер - негр во фраке, этакая реинкарнация Сэма из «Касабланки».
(Бар в холле дорогого отеля. Все утопает в золоте и отражается в зеркалах. Полумрак из-за опущенных тяжелых штор. За огромным черным роялем сидит чернокожий тапер и наигрывает вариацию на тему Time goes by)
Голос: у человечества существует множество глупых убеждений, бороться с которыми так же бесполезно, как Дону Кихоту сражаться с ветряными мельницами. Тысячелетняя история человечества так и не научила нас тому, что шанс увидеть бога равен нулю, искать смысл в пейсах - варварство, пробить лбом стену невозможно, в мастурбации нет ничего зазорного, а порно-актрисы не всегда обнажены и в постели.
(Мы видим со спины тонкую женскую фигуру. Нога на ногу неспешно покачивается в такт мелодии).
Обратите внимание на эту девушку, сидящую у барной стойки в холле одного из самых дорогих отелей Берлина. Не правда ли, сама элегантность? Платье за несколько тысяч долларов подчеркивает ее небольшую грудь и приличный доход. Взгляд выражает уверенность в завтрашнем дне, а рюмка водки в руке - умение пренебрегать любыми условностями и плевать на мнение большинства.
На часах - полдень.
В отличие от тех, кто в это время пишет, считает, разводит, скручивает, заполняет, изобретает, переносит, оперирует, летит, сажает, страхует, жарит, совещается, убивает или занимается любым другим рутинным делом, чтобы заработать себе на пенсию, эта девушка совершенно свободна. Ей некуда спешить.
Стоит ей выйти на улицу, как поклонники будут готовы снять перед ней последнее.
Но сейчас, после ночи, проведенной в лучах софитов и под стоны партнера по съемочной площадки, она наслаждается прохладой, тишиной и спокойствием. Разве может ей кто-то в этом помешать?
(Благостная уютная тишина неожиданно прерывается криками охраны и голосом… Бренделя)
Брендель: …плебеи! Собачьи дети!
Охрана: Но так нельзя! В таком виде…
Брендель: Жертвы стереотипов! Может быть, вы до сих пор уверенны, что Папа римский девственник, а то, что значится у вас в меню, как «салат по-русски», имеет хоть какое-то отношение к России?!
Охрана: Но что это за…
Брендель: …за костюм?!
Охрана: Костюм!
Брендель: Шедевр! Умри все живое! Я отвалил за него приличную сумму, но пришлось купить: Эстер предупредила, что Саша в этом вопросе капризна. Говорят, внешний вид мужчины для нее крайне важен. Сунуться к ней в спецодежде или чем-нибудь таком - ни-ни! Она даже в кино ни разу с водопроводчиком, ни говоря уже о трактористе или фрезеровщике. Я видел все ее фильмы! Она звезда. В ней есть что-то фассбиндеровское - посмотрите на этот трагический наклон спины и обреченный поворот шеи! А это слегка оттопыренное левое ухо! Такая не привыкла открывать рот почем зря.
Охрана: Хм!
Брендель: Я не об этом! Костюм - это мой пропуск, счастливый билет. Она любит фон Триера, фон Триер любит наци, наци любили шик. Мне кажется, сегодня я по-настоящему шикарен. С дороги! Хотя бы на время!
(ловко вырывается и бежит по направлению к Саше, она оборачивается в его сторону. Девушка явно заинтригована внешним видом мужчины.)
Грей: До завтрака я тоже хотела стать погибелью всего цивилизованного мира. Но это слишком банально, не находишь? Теперь каждый мечтает выглядеть крутым. Впрочем, мне насрать, что ты ответишь. Давай лучше выпьем.
Брендель: Мне того же, что и даме! И за ее счет! Вы ведь не возражаете?
Грей: А ты забавный. На секунду ты даже напомнил мне… м-м-м… о Камю. В том смысле, что глядя на вас, я понимаю, что данность абсурда действительно глупо отрицать. Я могла бы, конечно, закрыть глаза и представить, что вокруг меня абсолютная пустота или райские кущи, однако это глупо. Куда интереснее стремиться к идеалу. Я занималась любовью с Сиффреди. Это таким разочарованием! Он мил, но, как оказалось, непроходимо глуп. Я просила его ударить меня в живот, чтобы выйти на другой уровень, а он не смог даже сделать качественный куннилингус. Не язык, а тряпка. Впрочем, у него вся голова - сплошная проблема, что является явной компенсацией иных достоинств. Этакий когнитивный диссонанс. С тобой же, сдается мне иначе. Как тебя зовут?
Брендель: Брендель.
Грей: Судя по всему, ты - цельная личность, Брендель. Абсурдная и нелепая от начала до конца. Это большая редкость. Из таких я могу назвать лишь Иисуса Христа и Бенни Хилла. Ты - третий... Ха! Я вспомнила одну из своих любимых шуточек о том, каково это, быть в Троице. Перед камерой. Я предпочитаю, чтобы, помимо меня, была еще пара мужиков! Любой актрисе приятно чувствовать себя максимально востребованной.
Брендель: Эээ
Грей: Смущен?
Брендель: Я пытаюсь понять, когда лучше вставить слово.
Грей: Вставить слово… Это что-то новенькое. Выразить восхищение? Предложить с тобой переспать? Дать автограф для твоей жены? От меня все чего-то хотят. Наверное, это издержки профессии. Есть, впрочем, и еще одна: я стала слишком хорошо разбираться в людях. Хочешь, я сама угадаю, кто ты такой и что тебе от меня нужно?
Брендель: М-м-м… Да. Вы бы мне очень помогли. Здесь душновато. Не возражаете, если немного расстегну воротничок? Я, признаться, все же немного растерян. Не каждый же день перед тобой… такая дама, что… ну… как бы…
Грей: Господи!
Брендель: На это я не претендую. Хотел бы, но…
Грей: Да не ты - господи, а господи в экзистенциальном смысле, идиотина! На того, который на небе, мне, признаться, наплевать. С ним общается моя матушка, причем, все время заочно, но с нее какой спрос: она постоянно воображает что-то этакое - то Святого Духа в полосатой пижаме, то Иисуса, читающего под одеялом Кама Сутру, а то и вовсе Гомера Симпсона в непорочных объятиях сестер капуцинок. Раньше я пыталась говорить с ней об этом, а сейчас… Сейчас я просто не верю ни во что, кроме пользы клизмы, слабоумия моей тетушки Эсфирь и величия кинематографа.
Брендель: Могу подбросить отличный сюжет!
Грей: Что-нибудь в стиле Ленни Риффеншталь? Это бы хоть как-то оправдало твой прикид.
Брендель: Скорее, Антониони. Великая история великого неудачника, вселившегося в тело великой шлюхи.
Грей: Ненавижу политику!
Брендель: Никакой политики! Сексуально-психилогическая драма. Более того, в нее можно подпустить и немного Фассбиндера.
Грей: Гомосексуализм? Просто анальный секс? Наркотики? Да ты затейник!
Брендель: Ни в коем случае! Я уже не в том возрасте, чтобы экспериментировать в этих областях.
Грей: При чем же здесь тогда Фассбиндер?
Брендель: Меня прельщает его чувство обреченности. Мы ведь непременно помрем, даже если заплатим все налоги. К чему тогда вся суета?!
Грей: А ты не так глуп. Продолжай!
Брендель: Человечество обречено - факт. Про это и фильм. Герой - обычный житель Бирюлево. Все произойдет постепенно: сначала у него скиснет молоко, потом изменит жена, следом - депрессия, увольнение с работы, подагра, попытка писать дурные стихи, отравление несвежей прессой, неприятный разговор с Гомером, непреодолимые разногласия с Чеховым… Что ему остается?
Грей: Порно или смерть!
Брендель: Это было бы слишком просто. Слишком по-михалковски.
Грей: Идти к психоаналитику.
Брендель: Слишком по-алленовски.
Грей: Начать писать картины?
Брендель: Оставим это Китано!
Грей: Стать философом?
Брендель: Бергман!
Грей: Сойти с ума?
Брендель: Эйрамджан!
Грей: Сменить пол?
Брендель: Сидни Поллак!
Грей: Так что же?
Брендель: Сменить жизнь!
Грей: Еб… Гениально! Как я не догадалась сама! Сменить жизнь… И на какую же? Ах, да, ты говорил что-то про шлюху…
Брендель: Он мечтает стать не просто женщиной, а великой шлюхой!
Грей: Магдаленой!
Брендель: Вами!
Грей: Блядь!
Брендель: Именно!
Грей: Ты серьезно? Мной? Ты считаешь, что это круто?
Брендель: Не то слово! Вы согласны?
Грей: Да! Признаться, это мне даже льстит. Мне часто достаются роли, в которых мужчины бывают внутри меня, но чтобы настолько! Я хочу, наконец, доказать, что могу быть настоящим мужиком! Знал бы ты, как мне, с моим интеллектом, надоело изображать стонущую цыпочку! Наконец-то я сыгра…
Брендель: Кхм… Вы не поняли. Не вы, а - я. Вас сыграю я. Искусство не терпит обмана. Это история моей жизни. Мне надоел я. Я в восторге от вас. Так почему бы нам не помочь друг другу! Я прославлю Сашу Грей, выведу ее на новый уровень, сделаю героиней ленты, которой позавидовали все Годары мира, раскрашу ваше тело своей игрой, вложу в ваш рот… Нет, не то, что вы подумали, а слова, которые заставят этот мир содрогнуться от восторга и захлебнуться от слез. Я буду вами, чтобы сделать вас настоящей звездой! Я доведу ваш образ до совершенства, начав с эпиляции и закон…
Грей: Эпиляции?!
Брендель: Ага. Вы уж простите, но нельзя же вот так! Я видел ваши фильмы. Что у вас там?! Заросли! Кущи! Даже Мэл Гибсон, хоть и не отличается манерами, бреет грудь, а вы тут нюни развели. Я так ходить не намерен! Да и к тому же, это может отослать зрителей к «Последнему танго в Париже», что совершенно нежелательно. Наши фильмы принципиально разные. Там - грязь, унижение и сливочное масло в неположенных местах, у меня - возрождение, надежда и обретение счастья!
Грей: «Может отослать»? Да сейчас я тебя отошлю, чертов наци! Ты не понял обо мне ни-че-го! Куколок с бритыми кисками навалом. Искусственные сиськи торчат изо всех экранов. Но Саша Грей не делает эпиляцию и не вставляет силикон! Саша Грей никогда не унизит себя этим, потому что знает: условности и попытки соответствовать делают из свободного человека раба! И до тех пор, пока я, это я, ни один волосок не упадет у меня с… Не упадет ни откуда!
Брендель: Красота требует жертв!
Грей: Это я требую жертв, идиот! Охрана!
(те же молодые люди берут сопротивляющегося Бренделя под руки и выносят из бара. Грей, поправив волосы, достает мобильный телефон и набирает какой-то номер.)
Грей: Мэл? Это Саша…
Брендель (в квартире у Эстер): Мне кажется, что весь мир сошел ума: никто уже больше не способен пойти на риск, проявить милосердие, отдаться порыву, жениться без раздумий, побриться без пререканий, оплатить без вопросов, расстаться без скандалов, поверить на слово, не говорить гадостей и признавать ошибки.
Все эти поэты, писатели, актрисы - такие же, как все. Зацикленные на себе болваны. Громкие имена, за которыми скрывается полное безобразие. Хамы! Самодуры! Раздутые индюки!
Я хотел помочь им вкусить другой жизни. Я хотел сделать лучше их самих. Но человечество настолько самовлюбленно, что боится малейших перемен. Они обречены. Их погубят их страхи, эгоизм и полнейшее презрение к эмпиризму.
С другой стороны… они счастливы.
Так в чем же дело? Может, дело не в жизнях и опыте, а в уверенности в собственной незаменимости и служении прекрасному?
Что, если так? Тогда…
Послушай, Эстер!
Я, кажется, все понял! Я знаю, с кем хочу поговорить. Я заплачу! Мне нужно срочно увидеть…
СТУЛ ВАН ГОГА…