Ярмарка кармы, ч.1
В первый раз эта мысль посетила меня сразу после отравления несвежей газетой. Не знаю, кто был в этом виноват, но подозреваю своего домохозяина, явившегося за арендной платой в мундире служаки из гусарского полка Эрцгерцога Фердинанда и с напомаженными усами.
Меня рвало до самого утра: сначала сводками о падении курса рубля, затем репортажем о встрече с инопланетянами, а под конец - новостью о том, как одна смазливая девица впервые в жизни испытала оргазм, в темноте приняв своего мужа за виолончель Растроповича. Журналист утверждал, что шрам, оставшийся у ее супруга после удаления аппендикса, она посчитала царапиной от шпоры Бонапарта.
Именно тогда меня и осенило, что, возможно, этого можно было бы и избежать, попадись мне нечто посвежее и покачественнее.
Собрав остатки сил, я окинул взглядом все углы, но ни в одном из них не нашел ничего подходящего. Тогда-то я и понял, что с моей жизнью что-то не так.
Следующий камень из уже шатающегося базиса моего мироощущения выбил телевизор.
(Крупным планом мы видим достаточно старый включенный телевизор. На экране - «Черная кошка, белый кот» Эмира Кустурицы как раз в том месте, Грга просит Дадана выдать за него сестру.
Произносится вот это:
- Если ты её брат, давай что-нибудь придумаем.
- Я хочу на ней жениться. Так давай сразу устроим свадьбу.
- Она сбежала со своей свадьбы!
- Со свадьбы убежать можно, а от судьбы - никогда)
От свадьбы мне отвертеться не удалось - моя невеста являла собой идеальную гармонию упорства и третьего размера груди, к которому я питаю особую слабость. Но я был упрямым малым и хотел взять у жизни реванш, вплотную занявшись собственной судьбой.
В этот самый момент я и принял окончательно решение: во что бы то ни стало изменить свою жизнь. Я понял, что мне нужно стать другим человеком, ибо в нынешнем положении и на нынешней жилплощади ждать чего-то хорошего было столь же бессмысленно, как просить у бога манны небесной или клон Сэльмы Хайек, решившей освоить в моей компании несколько интригующих меня с восьмого класса позиций из «Кама-Сутры».
На поиски того, кто мог бы оказаться полезным, ушло каких-то пару недель. И вот уже, предварительно сделав дыхательную гимнастику и выкурив полпачки сигарет, я звонил по написанному на стенке лифта уверенной рукой объявлению: «Симпатичная девушка окажет на своей площади услуги по замене кармы. Недорого»...
На следующий день, закончив все необходимые дела и надев носки без единой дырочки, я отправился на встречу своей новой судьбы. Носившиеся в воздухе стрижи, запахи копченой курицы и собачьих экскрементов казались мне добрыми знаками, хотя, не исключаю, что причиной хорошего настроения стали на этот раз совсем не они, а приснившаяся мне под утро любовница премьер-министра, уморительно исполняющая на фаготе вальс Мендельсона.
- Брендель? - едва открыв дверь, произнесла довольно вульгарного вида девица с многообещающим декольте и облупившимся лаком на руках. - Я думала, вы струсите.
Так я познакомился с Эстер Лесман, сыгравшей далеко не последнюю роль в этой истории.
За следующие полчаса мне удалось узнать про нее многое: Эстер была убежденной демократкой, страдала астигматизмом и одышкой, умела готовить дивный цимес, гадать на заплесневевшем чае и суточных щах, виртуозно материться, проникать в суть вещей, за что уже давно получила от соседей прозвище Клизма, музицировать на тамбурине, читала Карла Маркса в подлиннике и плясала не хуже Фреда Астера.
Не скрою, я был впечатлен. Когда же Эстер перешла на «ты», начала развязывая поясок халата и цитировать Махатму Ганди, я потерял всякий страх и изложил ей суть гнетущих меня проблем.
Я рассказал ей обо всем: гусарском полке эрцгерцога Фердинанда, несвежих газетах, окнах на проезжую часть, сбежавшей жене, одиноких вечерах, подпгре, невостребованности интеллекта, неспособности взять до малой октавы, страсти к лишним запятым и необходимости мириться с многоточиями.
- Пойми, Эстер, я достоин лучшей жизни! Измени мою карму! Сделай меня Цезарем, Калигулой, Фиделем Кастро или Мухаммедом Али! Мне нужны имя, деньги и возможности! Ты сможешь?
- Смогу, - сказала Эстер. - Этим и занимаюсь. Скажу тебе, Брендель, как на духу, потому что ты хороший малый: теперь все хотят стать Клинтом Иствудом или Фомой Аквинским, но, поверь - они не сделают тебя счастливым. Тебе нужно что-то поинтеллектуальнее. Может, Бродский?
- Бродский - зануда.
- Набоков?
- Тогда мне придется спать с его женой! Ты видела фото этой Слоним? Я интеллектуал, а не мазохист, хотя многие путают эти понятия! И, кстати, какие условия?
- Все просто, Брендель. Условий два. Во-первых - деньги. За них я отправлю тебя к кому угодно! А, во-вторых, с теми, кем хочешь стать, договаривайся сам. У тебя язык подвешен. Убеди их уступить тебе свое имя и место, и дело сделано! Так что, кем ты хочешь стать?
Я нервничал. Я отдал ей необходимое количество купюр. Я протер запотевшие очки. Я не знал, почему я это произнес, но из моего рта вылетело…
ГОМЕР
Действующие лица:
Гомер, каким его и принято изображать: плешивый, мордастый и слепой. Одет по моде тех лет
Брендель, в хитоне и сандалиях
Хор - несколько юношей разной степени упитанности в возрасте от 18 до 60. Совершенно разношерстная толпа.
Голос: Все хорошее рано или поздно остается позади. Великий античный поэт все еще полон надежд, но даже последнему пастушку понятно: Гомер исписался. Гонорары и роялти за «Илиаду» и «Одиссею» давно потрачены. Творческий кризис подорвал его и без того слабое здоровье и расшатал нервы.
Хор:
Много сказителей славных жили на землях Эллады и песни слагали,
Но удалось лишь Гомеру стать знаменитым, воспев Одиссея скитанья.
Ныне сидит он один на прибрежных камнях Колофона,
Слушая, как набегает волна на песок и чирикают пташки.
Слеп он давно, но считает, что сам - невидимка,
Что не заметен ни Зевсу, ни року, ни нимфам смешливым.
Что-то кричит иногда о мозолистой пятке Ахилла,
Словно впадая в безумство, а, может, безумцем являясь.
Гомер:
Прожил я жизнь и сейчас, облысев, как коленка,
В море мочусь, чтоб сильней насолить Посейдону
За то, что так долго домой Посейдон не пускал Одиссея,
За то, что топил Посейдон корабли с полусладким,
За то, что… но, чу! - слышу чьи-то шаги я!
Кто здесь? Парки, плетущие нити судьбы,
Затянуть узелок мне на шее до срока явились,
Или агент страховой из Афин в час недобрый приехал?
Или же сам Ахиллес, чтоб отбить своей пяткой чечетку?
Хор:
Знай же, Гомер, о, великий поэт и зануда:
Брендель приперся к тебе, чтобы слезно просить об услуге!
Брендель:
Здравствуйте. Э-э-э… Разрешите представиться. Брендель.
С виду совсем не герой и, к тому ж, близорук и с подагрой.
Эстер меня к вам сегодня отправила способом странным,
Чтобы могли мы вдвоем кой о чем по-мужски покумекать.
Гомер:
Что же… Но раньше тебя попрошу я нужду свою справить
В этот залив, как, бывало, справляли герои,
Стоя плечами к плечу на борту белокрылой триремы,
Прямо в глаза Посейдона, сгубившего глупо
Много достойных сынов, что могли бы еще пригодиться
Их матерям и девицам, до игрищ нескромных охочим.
Хор:
О, времена, когда даже Гомер-слововержец,
Гневу подвержен, не может построить беседу
И, от души прославляя Афину Палладу,
Мудрое Бренделю слово сказать не способен!
Брендель:
Вот. Пошалили и - к делу! Мне нужно не так уж и много:
Стать я Гомером мечтаю, с Гомером махнувшись судьбою,
Чтобы прославить себя и деньжат заработать побольше,
Чтоб окружить свое ложе брюнетками без целлюлита,
Чтоб несвежих газет не читать в своей скромной квартире,
А наслаждаться погодой и лаской на пляжах Эгейских.
Ты же, коль будешь согласен, отправишься жить в Бирюлево,
Где в магазинах дешевый портвейн продается,
Рыба сушеная, я обещаю, все время в избытке
И не гоплиты, но гопники сходятся в битвах кровавых,
Ксифоса вместо схватив черенки от лопаты совковой!
Как ты, согласен, Гомер?
Гомер:
Слушай, а ты не кретин? Или, Брендель, ты выпил без меры?
Может, помимо подагры, страдаешь ты идиотизмом,
Если ты мне, великому сыну свободной Эллады, п
Предлагаешь пилить в Бирюлево,
Где и зрячий не сыщет смазливой и трезвой гетеры?!
Хор:
Так он вскричал, бородою своей потрясая,
Словно разгневанный Зевс посылая срамные проклятья
В сторону Бренделя. Но, тренированный бывшей супругой,
Стойко Брендель сносил всю хулу с матерщиной.
Стоик, каких в этом мире подлунном еще не бывало!
И, впечатленной божественной крепостью нервов,
Гнев на улыбку сменяет Гомер-слововержец.
«Ну-ка, давай еще раз все обсудим сначала», - он говорит
И, закинувши ногу на ногу, Бренделю слово дает.
Брендель:
Если я что-то не так, это я не подумав.
Снова, так снова я все объясню - мне не жалко…
Слушай, страдал я всю ночью несвареньем желудка,
Посланным мне лишь за тем, чтоб утроить страданья.
Нет у меня ни жены, ни товаров, ни светлой просторной квартиры,
Свежих газет, фау-гра, контрамарки на Анну Нетребко.
Жизнь не сложилась. Но, вместо того, чтоб покончить
С ней, и отправиться в царство Аида, я вот что придумал:
Кармой хочу поменяться я с тем, кто счастливей,
Вот, для примера, с Гомером, то есть, с тобою.
Ну, а взамен, я тебе предлагаю билет на троллейбус,
Пару кошерных сосисок в своей морозилке
И обещание имя твое еще больше прославить,
К каждому Новому году слагая по длинной поэме.
Первую я посвящу своей бывшей супруге, той,
Что из дома ушла с фессалийским пельтастом
(видишь, как в роль я вхожу!) и вернулась, спустя пару весен,
Вместе с микенским танцором, забравшим любимый мой галстук
И подложившим в мой правый карман пару старых квитанций.
Хор:
Кажется, снова что-то не то он Гомеру промолвил!
Видим мы: сжал кулаки Аполлона любимец,
Может быть даже он кинется в драку, как тигр,
Чтобы отрезать от Бренделя ногу с подагрой!
Гомер:
Прочь уходи, не достойный и Бахуса взгляда!
То, что сейчас ты сказал, как стрела, что вонзилась
В пятку Ахилла, его обрекая на гибель.
Всю свою жизнь я писал про богов и героев,
Их восхваляя, слагал свои строки проворно,
Ты же задумал, забрав себе имя Гомера,
Его опорочить стишком о блудливой бабенке!
Вон! - говорю тебе. - Вон! Убирайся отсюда!
Даже не видящий взор мой тобой оскорбился.
Чтобы ты сдохнул скорей в своей гнусной квартире,
Вновь отравившись таблоидом сильно не свежим!
Хор:
Нос свой повесив и горько вздохнув на прощанье,
Брендель несмелой походкой взобрался на скалы,
И, растопыривши руки, как будто бы крылья,
Бросился в воды, что моют брега Колофона.
Но не погиб, чтоб Гомера не радовать смертью,
А очутился опять на диване пред Эстер.
Брендель (в квартире у Эстер): Послушай… Э-э-э… Тут вышло небольшое недоразумение. Гомер оказался слишком нервным.
Мне показалось, что он вообще расположен как нормальной беседе, как Ахиллес к бальным танцам.
Мне, конечно, всегда нравились поэты. Говорят, что девочки от них без ума. Но теперь я что-то передумал. И потом, это ведь невыносимо, постоянно говорить рифмами. Я, к примеру, уже много лет не могу ни с чем срифмовать «фаршированную рыбу». И что мне, из-за этого не иметь возможности попросить ее ресторане?
Кроме того, я ужасно боюсь срифмовать собственную жизнь. Знаешь, все эти повторы, одинаковые окончания. Это не для меня. Оставим поэтов в покое. Среди писателей куда больше свободных людей и куда меньше психопатов. Я бы, к примеру, с удовольствием стал бы… Нет, ну, правда, мне нравится…
продолжение