Вознесенский
Оказалось, сегодня умер Вознесенский.
Хороший был мужик, хоть и странный, конечно. С юмором. Мою фамилию он, в свое время, переиначил, обидевшись, очень смешно: Вой Цековский. От известного сокращения ЦК. Это была дурацкая история, а потому мы быстро помирились, встречались несколько раз и разговаривали по всяким поводам, хотя беседу с Андреем Андреевичем сложно было назвать беседой: он говорил так тихо, да еще и прикрывая рот ладонью, что приходилось прилагать максимум усилий, чтобы разобрать слова.
В Зале им. Чайковского Вознесенский читал свои стихи куда более уверенно и громко.
В последний раз мы встречались шесть лет назад…
* * *
Гардеробщица Центрального Дома литераторов встречает Вознесенского, словно мужа, вернувшегося после месячного отсутствия домой. Со слезами счастья на глазах выбегает из-за частокола вешалок, нежно обнимает и трепетно расстегивает пуговицы его дорогущего темно-синего пальто Burberry.
Андрей Андреевич, расточая запах Kenzo, улыбается, словно Чеширский кот, и жмурится то ли от удовольствия, то ли еще почему-то... Наконец, он поправляет сбившийся шейный платок, и ведет меня в знаменитый ресторан ЦДЛ.
- Как пусто... А ведь раньше какие здесь были люди, какие скандалы, какие мордобои!..
Взгляд поэта на секунду становится задумчиво-романтичным, потом снова тускнеет.
- Видите, шкафчик стоит? Мы тут с друзьями раньше на стенах всякую всячину писали, а теперь именно мою надпись загораживает эта штуковина с посудой.
Из-за шкафа действительно выглядывают слова «аллигатор» и «литератор», срифмованные Вознесенским в годы бесшабашной и зубастой юности. Но поговорить мы зашли не о том. В понедельник, 5 апреля, знаменитый шестидесятник выйдет на сцену Большого театра и запалит свечу в человеческий рост, чтобы в третий раз вручить поэтам премию имени Бориса Пастернака...
- Видите, какой значок? Эскиз я сам придумал, а сделал его Феликс Комаров. Вот тут свечки из белого золота... Это как у Пастернака - «свеча горела на столе». Борис Леонидович читал мне когда-то свои стихи, был удивительно тонким человеком. Вот и мы сейчас ищем достойных поэтов.
В этом году номинантов много - шесть человек. Есть два блистательных парня из Харькова - Александр Кривенко и Денис Ворошилов. Москвич Михаил Каспаров. Челябинец Виталий Кальпиди. Сергей Вратановский из Питера и Лазарь Флейшман из США. Кто из них получит премию - пока не знаю. Будем спорить - я как председатель жюри, Татьяна Бек, Александр Кушнер, Юрий Любимов и другие достойные люди... Победитель получит памятный знак и немного денег, может, тысячу долларов.
- На Западе человек получит премию - так его книги потом идут огромными тиражами, и народ в ажиотации расхватывает. А у нас на лауреатов различных конкурсов всем плевать. Их никто и не знает толком...
- Да у нас народу нынче все безразлично. Но премия-то все равно важна: молодой поэт должен знать, что его заметили. Иначе ему же вообще никто слова доброго не скажет. Поэт же не поп-звезда, откуда у него деньги на раскрутку?!
- Вот вы Земфиру недавно номинировали на премию «Триумф». За стихи, кстати. А почему не предложили отметить ее и премией Пастернака?
- Все-таки она литератор немного не того уровня. Не для всех, так сказать.
- Пастернак ведь и прозу, как известно, писал. А почему вы не награждаете прозаиков?
- Я пока не вижу достойной прозы. Прозы уровня «Доктора Живаго».
- Модных литераторов, скажем, Владимира Сорокина, вы не привечаете?
- К Сорокину я хорошо отношусь. Но «Живаго» - роман о жизни, а книги Сорокина - сплошной эпатаж. Эпатаж же - дорога в тупик.
- Ну а Пелевин?
- Пелевин уже давно в тупике. Не знаю... Сейчас все говорят, что наша литература на подъеме, а мне кажется, что она все равно не дотягивает до определенной планки.
Мне когда-то Пастернак говорил, что писатели его поколения, словно гайки, обкатывались друг об друга. Какие имена - Маяковский, Мандельштам, Есенин... А сейчас кому об кого обкатываться и непонятно.
- Ну вы-то обкатались по полной программе. Ахмадулина, Искандер, Евтушенко, Окуджава, Рождественский, Жванецкий...
- Мне повезло с компанией. И еще повезло в том, что у всех у нас была какая-то цель, направление движения...
Но идти вместе хорошо, пока ты молод. Потом у каждого появляется свой путь. Хотя я до сих пор очень близок с Беллой Ахмадулиной, прекрасно отношусь к Искандеру. А Евтушенко... У него очень сложный характер. Как-то я был в Оклахоме - ма-а-аленький такой городок. Читал свои стихи перед студентами университета, где Евтушенко служит профессором. Смотрю, в зале появился Евгений Александрович. Но как только мне стали аплодировать, он молча встал и ушел из зала. А я-то надеялся, что он хоть на сцену поднимется, памятуя наше старое братство.
Ну да ладно. Меня сейчас волнует совсем другое…
Хороший был мужик, хоть и странный, конечно. С юмором. Мою фамилию он, в свое время, переиначил, обидевшись, очень смешно: Вой Цековский. От известного сокращения ЦК. Это была дурацкая история, а потому мы быстро помирились, встречались несколько раз и разговаривали по всяким поводам, хотя беседу с Андреем Андреевичем сложно было назвать беседой: он говорил так тихо, да еще и прикрывая рот ладонью, что приходилось прилагать максимум усилий, чтобы разобрать слова.
В Зале им. Чайковского Вознесенский читал свои стихи куда более уверенно и громко.
В последний раз мы встречались шесть лет назад…
* * *
Гардеробщица Центрального Дома литераторов встречает Вознесенского, словно мужа, вернувшегося после месячного отсутствия домой. Со слезами счастья на глазах выбегает из-за частокола вешалок, нежно обнимает и трепетно расстегивает пуговицы его дорогущего темно-синего пальто Burberry.
Андрей Андреевич, расточая запах Kenzo, улыбается, словно Чеширский кот, и жмурится то ли от удовольствия, то ли еще почему-то... Наконец, он поправляет сбившийся шейный платок, и ведет меня в знаменитый ресторан ЦДЛ.
- Как пусто... А ведь раньше какие здесь были люди, какие скандалы, какие мордобои!..
Взгляд поэта на секунду становится задумчиво-романтичным, потом снова тускнеет.
- Видите, шкафчик стоит? Мы тут с друзьями раньше на стенах всякую всячину писали, а теперь именно мою надпись загораживает эта штуковина с посудой.
Из-за шкафа действительно выглядывают слова «аллигатор» и «литератор», срифмованные Вознесенским в годы бесшабашной и зубастой юности. Но поговорить мы зашли не о том. В понедельник, 5 апреля, знаменитый шестидесятник выйдет на сцену Большого театра и запалит свечу в человеческий рост, чтобы в третий раз вручить поэтам премию имени Бориса Пастернака...
- Видите, какой значок? Эскиз я сам придумал, а сделал его Феликс Комаров. Вот тут свечки из белого золота... Это как у Пастернака - «свеча горела на столе». Борис Леонидович читал мне когда-то свои стихи, был удивительно тонким человеком. Вот и мы сейчас ищем достойных поэтов.
В этом году номинантов много - шесть человек. Есть два блистательных парня из Харькова - Александр Кривенко и Денис Ворошилов. Москвич Михаил Каспаров. Челябинец Виталий Кальпиди. Сергей Вратановский из Питера и Лазарь Флейшман из США. Кто из них получит премию - пока не знаю. Будем спорить - я как председатель жюри, Татьяна Бек, Александр Кушнер, Юрий Любимов и другие достойные люди... Победитель получит памятный знак и немного денег, может, тысячу долларов.
- На Западе человек получит премию - так его книги потом идут огромными тиражами, и народ в ажиотации расхватывает. А у нас на лауреатов различных конкурсов всем плевать. Их никто и не знает толком...
- Да у нас народу нынче все безразлично. Но премия-то все равно важна: молодой поэт должен знать, что его заметили. Иначе ему же вообще никто слова доброго не скажет. Поэт же не поп-звезда, откуда у него деньги на раскрутку?!
- Вот вы Земфиру недавно номинировали на премию «Триумф». За стихи, кстати. А почему не предложили отметить ее и премией Пастернака?
- Все-таки она литератор немного не того уровня. Не для всех, так сказать.
- Пастернак ведь и прозу, как известно, писал. А почему вы не награждаете прозаиков?
- Я пока не вижу достойной прозы. Прозы уровня «Доктора Живаго».
- Модных литераторов, скажем, Владимира Сорокина, вы не привечаете?
- К Сорокину я хорошо отношусь. Но «Живаго» - роман о жизни, а книги Сорокина - сплошной эпатаж. Эпатаж же - дорога в тупик.
- Ну а Пелевин?
- Пелевин уже давно в тупике. Не знаю... Сейчас все говорят, что наша литература на подъеме, а мне кажется, что она все равно не дотягивает до определенной планки.
Мне когда-то Пастернак говорил, что писатели его поколения, словно гайки, обкатывались друг об друга. Какие имена - Маяковский, Мандельштам, Есенин... А сейчас кому об кого обкатываться и непонятно.
- Ну вы-то обкатались по полной программе. Ахмадулина, Искандер, Евтушенко, Окуджава, Рождественский, Жванецкий...
- Мне повезло с компанией. И еще повезло в том, что у всех у нас была какая-то цель, направление движения...
Но идти вместе хорошо, пока ты молод. Потом у каждого появляется свой путь. Хотя я до сих пор очень близок с Беллой Ахмадулиной, прекрасно отношусь к Искандеру. А Евтушенко... У него очень сложный характер. Как-то я был в Оклахоме - ма-а-аленький такой городок. Читал свои стихи перед студентами университета, где Евтушенко служит профессором. Смотрю, в зале появился Евгений Александрович. Но как только мне стали аплодировать, он молча встал и ушел из зала. А я-то надеялся, что он хоть на сцену поднимется, памятуя наше старое братство.
Ну да ладно. Меня сейчас волнует совсем другое…