Всё, что вы хотели узнать об осуждении абортов, но не хотели
Некоторые знают, что пять одинаковых вопросов для меня - обсессивно-компульсивный сигнал к написанию поста. Так уж я устроена. В общем, заранее извините за текст на модную в эти дни тему, но меня действительно спросили об этом пять незнакомых друг с другом людей.
Итак, вот что я думаю об абортах и их запрете. Текст будет длинный, поэтому или бросайте читать, или идите готовить попкорн, я подожду.
Основная проблема с абортами, как все знают, состоит в том, что одни люди полагают это убийством, а другие - медицинской процедурой. В этом смысле проблема неотличима от вопроса эвтаназии, особенно если речь идёт о человеке-овоще, который, как и эмбрион, совершенно не может выразить собственное мнение на этот счёт.
В конечном итоге вся дискуссия сводится к тому, что же есть человек, а вернее - что делает человека человеком. Находящийся в давней коме больной, у которого нет особых шансов очнуться, вроде бы и остаётся человеком, однако никак, кроме внешности, этого не проявляет. Находящийся в утробе эмбрион примерно в той же - биологической - плоскости является представителем рода человеческого, однако также не слишком способен проявлять то, что мы признаём человеческим поведением. Процесс превращения зиготы в человека занимает около девяти месяцев и он совершенно не дискретный, поэтому эмпирически определить, с каких пор зародыш является человеческим существом, практически нереально.
Однако, на деле проблема ещё глубже. Дискретность - это свойство, присущее квантам и человеческой психике. Обычный человек не в состоянии воспринимать длительный процесс во всей его непрерывности. Известно, что человек и шимпанзе произошли от одного общего предка, и если мысленно откручивать человеческие поколения назад, мы рано или поздно наткнёмся на этого самого предка. Однако совершенно невозможно вообразить тот самый момент, когда предковая форма стала современной. Невозможно вообразить, чтобы родитель принадлежал к одному виду, а потомок - уже к другому. Собственно, так никогда и не было, так как генные мутации происходят слишком медленно, чтобы их можно было заметить (если речь не идёт о совсем уж короткоживущих организмах, и то с этим бывают проблемы). В определённый момент мутаций стало достаточно много, чтобы генетически можно было обособить более поздних существ в отдельный вид, и основным критерием в этом отношении является их нескрещиваемость с предковыми организмами.
В философском смысле с эмбрионом происходит ровно такая же история, так как за девять месяцев он успевает претерпеть изменения, по масштабам напрямую сравнимые с эволюцией от одноклеточных до высших приматов.
Также существует проблема антропоцентризма. Из одного названия вполне можно заключить, что подобная парадигма предполагает некую исключительность человека. В своё время такая избирательность стала едва ли не фундаментом всякой религии, каковая также играет в вопросе абортов не последнюю роль. Противники абортов, религиозны они или нет, в конечном итоге апеллируют к предположению, что человеческая жизнь имеет большую ценность, чем чья-либо ещё. В чём именно состоит эта ценность, никто толком сказать не может - религиозные люди ссылаются на божий дар, атеисты - на сложно организованную нервную деятельность, очевидно, недоступную грибам, брокколи и утконосам.
Это всё сводит проблему абортов к чистой этике, которая сама по себе является искусственным конструктом. Её функция в данном случае состоит в заполнении лакун, оставленных объективными фактами, перечисленными выше. Необходимость оправдания или порицания чего либо (в данном случае - аборта) перевешивает фактические доводы в ту или иную сторону. При этом поименованная искусственность этики зачастую игнорируется. Искусственность же эта играет фундаментальную роль в этом споре, поскольку подразумевает осознанную воспроизводимость или изменяемость любой системы в угоду каким-либо нуждам, что делает применение подобных категорий логически незаконным.
Двойственность и бессмысленность этики хорошо можно продемонстрировать на знаменитом примере американских пролайферов, которые, не моргнув глазом, убивали врачей из абортариев. Вооружившись доводами о священной ценности человеческой жизни, они запросто лишали её других людей.
Этика эта особенно избирательна потому, что касается главным образом плода, но никак не матери. Можно предположить, что раз плод по известным причинам не может отстаивать своё мнение, он некоторым образом действует через своих адвокатов. В конечном итоге сторонники запрета абортов полагают жизнь наивысшей ценностью - однако, во-первых, не могут чётко аргументировать свою позицию, апеллируя либо к религиозным доктринам, либо к тому, что это, дескать, и так все знают; и во-вторых, что ещё важнее, лезут в философские дебри этики, не потрудившись сперва определить само понятие ценности, а затем ещё и показать, в чём же именно она состоит.
Также существует сугубо утилитарный аргумент о том, что аборт никак не является полезным для организма, с чем, разумеется, трудно спорить. Однако он зачастую идёт в сцепке с другим аргументом, согласно которому на свете достаточно контрацептивов, чтобы без абортов можно было вовсе обойтись. Если развивать эти аргументы дальше, то можно придти к выводу, что, мол, раз ты залетела, значит, сама виновата. Понятно, что это особо извращённая форма виктим-блейминга, однако, нетрудно заметить, что это ещё и ярко выраженный пример двоемыслия, так как беременность, которую так рьяно отстаивают как благо, в данном случае является наказанием, по всей видимости, за секс. Потому что нефиг было трахаться. Потому что трахаться - это плохо. Кто так решил, неизвестно, но раз этого стыдятся, значит, это точно плохо.
Всё это наконец-то сводит вопрос абортов к проблемам общественного дискурса и общественного мнения. Оно формируется за счёт культурной общности группы людей, количественный состав которой не имеет особого значения. Едва ли нужно приводить примеры того, что одни и те же вещи в двух разных культурах могут полагаться дурными или замечательными. Роза, однако, так и будет пахнуть розой, и потому общественное порицание или одобрение чего-либо для окончательного разрешения вопроса значения иметь не может. Вопрос того, что есть ценность, и что её делает таковой, имеет один банальный ответ - это то, что полагается таковым в данном обществе, которое не имеет никакого объективного права на монополизацию истины. Вот и всё.
Осуждение абортов в сути сводится к тому, что общество осуждает право человека распоряжаться собственным телом. У осуждения абортов те же корни, что и осуждения татуировок, пирсинга, транссексуальности и пластических операций. Между тем, это осуждение сугубо избирательно - ведь по той же логике порицаться должна и беременность, особенно не случайная, а вполне себе запланированная.
Поэтому, прежде чем осуждать что-либо, задайте себе вопрос: а вам-то какое дело? Как на вас лично повлияет то, что одна ваша подруга сделала аборт, а другая наколола себе на заднице царь-бомбу? На вашей жизни никак не скажется, если ваша третья подруга сделает себе лицо, как у дельфина, а четвёртая однажды окажется бородатым слесарем Степаном.
Люди настолько привыкли идентифицировать человека с его телом, что любые отступления от этой связи вызывают у них когнитивный диссонанс. Причина этого достаточно проста, лежит в эволюционной истории вида, и связана с инстинктом отделения своих от чужих. Ровно та же причина является фундаментом ксенофобии и вообще любой нетерпимости к чему-то, выходящему за рамки установившихся в социуме норм - при этом, напомню, условных до самого основания и не имеющих никакого права на то, чтобы называться объективными.
Та же самая причина является фундаментом противостояния индивидуализма и коллективизма - независимо действующий индивидуум по умолчанию воспринимается коллективом как угроза и вызов самому его порядку и вообще - существованию.
Осуждение абортов, таким образом, есть двоюродный родственник нацизма, коллективизации, сталинских чисток, фашизма, пуританства и испанской инквизиции. Все эти вещи были проявлениями ненависти коллективистов к индивидуумам. Аборт для коллективизма в глубоком смысле совершенно идентичен соответственно еврейству, кулакам, врагам народа, гомосексуальности, католицизму, ереси - этот список можно продолжать довольно долго. Доводы в защиту или против феномена всегда являются вторичными и призваны найти оправдание глубоко иррациональной нетерпимости.
Dixi.
Итак, вот что я думаю об абортах и их запрете. Текст будет длинный, поэтому или бросайте читать, или идите готовить попкорн, я подожду.
Основная проблема с абортами, как все знают, состоит в том, что одни люди полагают это убийством, а другие - медицинской процедурой. В этом смысле проблема неотличима от вопроса эвтаназии, особенно если речь идёт о человеке-овоще, который, как и эмбрион, совершенно не может выразить собственное мнение на этот счёт.
В конечном итоге вся дискуссия сводится к тому, что же есть человек, а вернее - что делает человека человеком. Находящийся в давней коме больной, у которого нет особых шансов очнуться, вроде бы и остаётся человеком, однако никак, кроме внешности, этого не проявляет. Находящийся в утробе эмбрион примерно в той же - биологической - плоскости является представителем рода человеческого, однако также не слишком способен проявлять то, что мы признаём человеческим поведением. Процесс превращения зиготы в человека занимает около девяти месяцев и он совершенно не дискретный, поэтому эмпирически определить, с каких пор зародыш является человеческим существом, практически нереально.
Однако, на деле проблема ещё глубже. Дискретность - это свойство, присущее квантам и человеческой психике. Обычный человек не в состоянии воспринимать длительный процесс во всей его непрерывности. Известно, что человек и шимпанзе произошли от одного общего предка, и если мысленно откручивать человеческие поколения назад, мы рано или поздно наткнёмся на этого самого предка. Однако совершенно невозможно вообразить тот самый момент, когда предковая форма стала современной. Невозможно вообразить, чтобы родитель принадлежал к одному виду, а потомок - уже к другому. Собственно, так никогда и не было, так как генные мутации происходят слишком медленно, чтобы их можно было заметить (если речь не идёт о совсем уж короткоживущих организмах, и то с этим бывают проблемы). В определённый момент мутаций стало достаточно много, чтобы генетически можно было обособить более поздних существ в отдельный вид, и основным критерием в этом отношении является их нескрещиваемость с предковыми организмами.
В философском смысле с эмбрионом происходит ровно такая же история, так как за девять месяцев он успевает претерпеть изменения, по масштабам напрямую сравнимые с эволюцией от одноклеточных до высших приматов.
Также существует проблема антропоцентризма. Из одного названия вполне можно заключить, что подобная парадигма предполагает некую исключительность человека. В своё время такая избирательность стала едва ли не фундаментом всякой религии, каковая также играет в вопросе абортов не последнюю роль. Противники абортов, религиозны они или нет, в конечном итоге апеллируют к предположению, что человеческая жизнь имеет большую ценность, чем чья-либо ещё. В чём именно состоит эта ценность, никто толком сказать не может - религиозные люди ссылаются на божий дар, атеисты - на сложно организованную нервную деятельность, очевидно, недоступную грибам, брокколи и утконосам.
Это всё сводит проблему абортов к чистой этике, которая сама по себе является искусственным конструктом. Её функция в данном случае состоит в заполнении лакун, оставленных объективными фактами, перечисленными выше. Необходимость оправдания или порицания чего либо (в данном случае - аборта) перевешивает фактические доводы в ту или иную сторону. При этом поименованная искусственность этики зачастую игнорируется. Искусственность же эта играет фундаментальную роль в этом споре, поскольку подразумевает осознанную воспроизводимость или изменяемость любой системы в угоду каким-либо нуждам, что делает применение подобных категорий логически незаконным.
Двойственность и бессмысленность этики хорошо можно продемонстрировать на знаменитом примере американских пролайферов, которые, не моргнув глазом, убивали врачей из абортариев. Вооружившись доводами о священной ценности человеческой жизни, они запросто лишали её других людей.
Этика эта особенно избирательна потому, что касается главным образом плода, но никак не матери. Можно предположить, что раз плод по известным причинам не может отстаивать своё мнение, он некоторым образом действует через своих адвокатов. В конечном итоге сторонники запрета абортов полагают жизнь наивысшей ценностью - однако, во-первых, не могут чётко аргументировать свою позицию, апеллируя либо к религиозным доктринам, либо к тому, что это, дескать, и так все знают; и во-вторых, что ещё важнее, лезут в философские дебри этики, не потрудившись сперва определить само понятие ценности, а затем ещё и показать, в чём же именно она состоит.
Также существует сугубо утилитарный аргумент о том, что аборт никак не является полезным для организма, с чем, разумеется, трудно спорить. Однако он зачастую идёт в сцепке с другим аргументом, согласно которому на свете достаточно контрацептивов, чтобы без абортов можно было вовсе обойтись. Если развивать эти аргументы дальше, то можно придти к выводу, что, мол, раз ты залетела, значит, сама виновата. Понятно, что это особо извращённая форма виктим-блейминга, однако, нетрудно заметить, что это ещё и ярко выраженный пример двоемыслия, так как беременность, которую так рьяно отстаивают как благо, в данном случае является наказанием, по всей видимости, за секс. Потому что нефиг было трахаться. Потому что трахаться - это плохо. Кто так решил, неизвестно, но раз этого стыдятся, значит, это точно плохо.
Всё это наконец-то сводит вопрос абортов к проблемам общественного дискурса и общественного мнения. Оно формируется за счёт культурной общности группы людей, количественный состав которой не имеет особого значения. Едва ли нужно приводить примеры того, что одни и те же вещи в двух разных культурах могут полагаться дурными или замечательными. Роза, однако, так и будет пахнуть розой, и потому общественное порицание или одобрение чего-либо для окончательного разрешения вопроса значения иметь не может. Вопрос того, что есть ценность, и что её делает таковой, имеет один банальный ответ - это то, что полагается таковым в данном обществе, которое не имеет никакого объективного права на монополизацию истины. Вот и всё.
Осуждение абортов в сути сводится к тому, что общество осуждает право человека распоряжаться собственным телом. У осуждения абортов те же корни, что и осуждения татуировок, пирсинга, транссексуальности и пластических операций. Между тем, это осуждение сугубо избирательно - ведь по той же логике порицаться должна и беременность, особенно не случайная, а вполне себе запланированная.
Поэтому, прежде чем осуждать что-либо, задайте себе вопрос: а вам-то какое дело? Как на вас лично повлияет то, что одна ваша подруга сделала аборт, а другая наколола себе на заднице царь-бомбу? На вашей жизни никак не скажется, если ваша третья подруга сделает себе лицо, как у дельфина, а четвёртая однажды окажется бородатым слесарем Степаном.
Люди настолько привыкли идентифицировать человека с его телом, что любые отступления от этой связи вызывают у них когнитивный диссонанс. Причина этого достаточно проста, лежит в эволюционной истории вида, и связана с инстинктом отделения своих от чужих. Ровно та же причина является фундаментом ксенофобии и вообще любой нетерпимости к чему-то, выходящему за рамки установившихся в социуме норм - при этом, напомню, условных до самого основания и не имеющих никакого права на то, чтобы называться объективными.
Та же самая причина является фундаментом противостояния индивидуализма и коллективизма - независимо действующий индивидуум по умолчанию воспринимается коллективом как угроза и вызов самому его порядку и вообще - существованию.
Осуждение абортов, таким образом, есть двоюродный родственник нацизма, коллективизации, сталинских чисток, фашизма, пуританства и испанской инквизиции. Все эти вещи были проявлениями ненависти коллективистов к индивидуумам. Аборт для коллективизма в глубоком смысле совершенно идентичен соответственно еврейству, кулакам, врагам народа, гомосексуальности, католицизму, ереси - этот список можно продолжать довольно долго. Доводы в защиту или против феномена всегда являются вторичными и призваны найти оправдание глубоко иррациональной нетерпимости.
Dixi.