Воспоминания Дарьи Шпаликовой (окончание)
Геннадий Шпаликов. * Каннский кинофестиваль. 1962 год. Лариса Лужина, Инна Гулая, Станислав Ростоцкий, Сергей Герасимов, Лев Кулиджанов. "Когда деревья были большими" - в конкурсе.
(начало в предыдущем посте)
...Телефон в моей квартире не умолкал. Вдруг появились десятки знакомых, приятелей и приятельниц Инны Гулая, которых почему-то не было, когда мама страдала от одиночества и болезни. Эти люди звонили и спрашивали, правда ли, что Инночка умерла, допытывались, как это случилось, сокрушались:
- Вот до чего водка-то доводит - такая молодая, красивая, взяла и руки на себя наложила...
Я срывалась: - Кто вам сказал, что мама пила?! Да еще водку?! Она с полбокала вина пьянела так, как другие с бутылки водки! А за несколько последних лет глотка шампанского не сделала! И про то, что руки на себя наложила, - неправда. Да, она выпила лишние таблетки, но только для того, чтобы успокоиться. Мама даже не подозревала, что такая доза может стать смертельной. Она не самоубийца, вы слышите?!
Бросив трубку, долго не могла прийти в себя. Только начинало понемногу отпускать - раздавался новый звонок.
Я перестала спать, вздрагивала даже от звяканья ложки в стакане, от шороха за дверью. Не знаю, как бы я все это перенесла, если бы рядом не было Светы. Мы познакомились и подружились на съемках фильма «Посещение» питерского режиссера Валерия Ткачева, где я сыграла свою последнюю роль в кино, а она работала гримером. Вскоре Светлану Филиппову пригласили на «Мосфильм», и приехав в столицу, она поселилась у меня. Произошло это за пару месяцев до смерти мамы.
Видя, как я мучаюсь, Света посоветовала: «Ляг на пару недель в клинику неврозов. Она рядом, на Шаболовке - вечерами я смогу тебя навещать. Не отказывайся: у тебя так расшатаны нервы, что без врачей не выкарабкаешься». Я послушалась. Пролежала в «Соловьевке» полтора месяца, но особых улучшений не заметила. Немного отпускало только в храме Донского монастыря, который располагался неподалеку от клиники и куда мы с соседками по палате часто ходили. Как-то после службы одна из тамошних прихожанок позвала меня съездить в Коломну, в Свято-Троицкий Ново-Голутвин женский монастырь. Всего на пару дней, вроде как на экскурсию. Я согласилась.
По приезде, как принято в обители, подошли к игуменье за благословением. Матушка вышла к паломницам, посмотрела каждой в лицо. На моем задержала взгляд дольше всех:
- Психическая?
- Не совсем.
- Как зовут?
- Даша.
- Дарья, значит, - перекрестила, - ну иди, помолись.
В монастыре почитали святую Ксению Петербургскую: был нижний храм в ее честь, часовенка с ликом Ксении. И матушку звали тем же именем. Я раньше читала про блаженную Ксению, чьи мощи похоронены на Смоленском кладбище в Санкт-Петербурге, знала о чудесах, которые происходили и на ее могиле, и в храмах, где были ее приделы. Эта святая многим помогла обрести душевный покой - вдруг и мне поможет? На вечерней службе в храме пел хор монахинь. Почти все молодые, лица - красивые, вдохновенные. Просто картины какие-то. Попыталась представить себе их в миру и не смогла. Слушала чистые, как у ангелов, голоса, а губы сами шептали: «Матерь Ксения, моли Бога о нас!»
Два дня пролетели быстро, моя спутница вернулась в Москву, а я осталась. Потому что только среди облаченных в черное ровесниц чувствовала себя хорошо, только в монастыре меня ничто не напрягало и не раздражало.
Недели через две вдруг прорезалась тоска. Решила позвонить бабушке Люде. Телефон был в игуменском корпусе, и для того чтобы им воспользоваться, требовалось благословение матушки Ксении.
«Кому звонить будешь? - строго спросила она. - На Луну? Бабушка знает, где ты. А раз сама не звонит, не справляется о тебе - значит, ты ей не нужна. Пойди лучше помой луночку возле часовни Ксении».
Возле часовни был маленький водопад - вода стекала в выложенную камнями чашу. Я мыла луночку очень долго, несколько часов. Пока не подошла сестра Наталья и не сказала: «Чистая уже, добела отмыла, хватит. Пойдем ужинать».
Я вставала вместе с сестрами к заутрене, потом шла на работы: то на кухню чистить картошку и рубить капусту, то убирать храм, то полоть в скиту грядки, то убирать снег. Делала это вместе с монахинями, послушницами и не уставала поражаться, какие они великие труженицы. Ни минуты не сидят без дела. Когда работы не было, мы с послушницей Катей подолгу сидели и разговаривали о жизни, о том, что каждую из нас привело в монастырь.
В храме монастыря служил очень хороший священник. Мне было легко с ним разговаривать, но на исповедь всегда шла со страхом. Исповедоваться можно было хоть каждый день. И каждый же день я молилась за маму. Просил Господа упокоить ее душу и отец Сергий. Однажды батюшка сказал, что помолится и за моего отца: «За самоубийц не молятся, но я помолюсь...»
Прожила в монастыре паломницей год, когда вдруг накинулась паника: «Время проходит - я могу совсем выпасть из профессии. Надо возвращаться в Москву, показаться в Театре-студии киноактера, к которому приписана, напомнить о себе на киностудиях. Я же актриса, а уже столько времени не играю!»
Утром подошла к матушке:
- Хочу вернуться в Москву. Благословите.
- Не благословляю. Рано тебе туда. Поживи здесь.
Вряд ли игуменья боялась лишиться пары рабочих рук. Готовых делать любую работу паломниц в монастыре всегда было в избытке. Мне кажется, матушка Ксения не хотела отпускать меня в мир потому, что жалела. Чтобы я сильно туда не рвалась, разрешала наведываться в обитель бабушкам и моим подругам. В очередной приезд Светы Филипповой матушка позвала нас к себе в келью и начала говорить об актерах. О том, что, играя роль, они живут чужими страстями, а потом несут на себе чужие грехи. Мне показалось, за этими словами стоит что-то очень личное, и в голове родилась догадка: когда-то игуменья Ксения сама была человеком творческой профессии. Может, поэтому она так хорошо понимала, как мне тяжело в обители. Наверняка знала, что вечерами я выбираюсь за монастырские ворота, ухожу подальше и выкуриваю одну за другой несколько сигарет. Конечно, знала, но никогда за это не отчитывала, не требовала, чтобы я «немедленно, раз и навсегда, избавилась от греховной привычки». Сама я каждую сигарету выкуривала с таким острым чувством вины, будто кого-то грабила. Но бросить не могла.
Утихомирить рвавшие душу на куски суету и панику помогали молитвы. Особенно перед висевшей в главном храме большой иконой «Взыскание погибших» и в нижнем храме Ксении Петербургской. Помогали на время, а потом тоска накатывала новой волной. Я шла к матушке:
- Благословите вернуться в Москву.
- Еще рано. Оставайся здесь.
Несколько раз я пыталась уехать без благословения. Приходила на станцию, дожидалась электрички, но сесть в вагон не могла. Будто не пускало что-то. Поезд стоял на перроне, а я не в состоянии была даже руку к поручню протянуть и ногу на ступеньку поставить. Есть такое слово «невмочь» - вот оно точнее всего определяло мое состояние. Вернувшись в монастырь, жаловалась послушнице Кате, с которой очень дружила:
- Внутри состояние полной пустоты. Я - никто.
Она горько усмехалась:
- Какого ты о себе высокого мнения! - потом брала за руку и, глядя в лицо теплыми, жалостливыми глазами, говорила: - Даша, а ты не можешь просто жить?
Если бы во мне была такая вера, как в матушке, как в сестрах, я бы, наверное, осталась в монастыре навсегда. Но я пришла в обитель только потому, что после смерти мамы мне было невыносимо оставаться в миру. Время мою боль не вылечило, она просто превратилась в пустоту.
Из монастыря я уходила, унося подаренную Катей картинку. На ней была нарисована маленькая хромая собачка, внизу стояла подпись: «Она живет где-то и даже не думает, что никому не нужна. Но она же живая. Живи и ты. Бывай. Катя».
Эта картинка потом много лет висела над моей кроватью. Стихи Дарьи Шпаликовой.
Вернувшись в Москву, я узнала, что из Театра-студии киноактера меня уволили «по сокращению штатов», а фотографии из картотеки «Мосфильма» изъяли. Хлопотать о восстановлении не стала: с поселившейся внутри жуткой пустотой все равно играть не могла. Надо было чем-то ее заполнить, за кого-то зацепиться. Встретился Дима - музыкант-виолончелист. Играл на Арбате, продавал газеты в электричках - тем и жил. Поселился у меня, но сразу предупредил: «Я с тобой долго не буду, потому что долго тебя не выдержу». Мы были очень разные: Дима любил солнце, я - дождь, он готов был в любую минуту дня и ночи сорваться на вечеринку, а я многолюдных сборищ сторонилась. Посмотреть хорошее кино, почитать книгу, погулять в парке - больше мне ничего не надо было. Однажды Дима сказал, что хочет купить собаку. Я воспротивилась, потому что знала: он уйдет, а пес останется на мне. Но Дима не послушал, и вскоре в доме появился эрдельтерьер Грэм.
Дима прожил у меня пять лет. Иногда пропадал на несколько дней, но всегда возвращался. А однажды вечером пришел и сказал:
- Я уезжаю автостопом на юг. Вряд ли мы с тобой еще когда-нибудь увидимся.
Снял с шеи крестик, бросил на стол, вместо него повесил какой-то блестящий шарик на цепочке.
- А Грэм? - спросила я.
- Оставляю его на тебя. Тебе делать все равно нечего - будешь ухаживать за собакой.
Обижаться я на Диму не могла - он же предупредил, что долго со мной не будет. Но все равно было очень больно.
Бабушка Люда до самой старости следила за собой: прическа, маникюр, модные платья. Хотела пожить для себя, а тут я - невменяемая: то исчезну неизвестно куда и непонятно на сколько, то заявлюсь за полночь с огромной собакой и прошу денег на такси. Она сердилась:
- Все у тебя не как у людей.
- Почему это?
- Какого-то типа прописала, он же мог и квартиру отобрать. Все раздаешь, душа нараспашку. Шпаликовская дочка! Не знаешь, что от тебя в другую минуту ждать! Посмотри вокруг: все подруги замуж вышли, устроились. Одна ты не у дел. Ты зачем вот в прошлый раз скатерочку прожгла?
- Я не специально, прости.
- Неряха ты.
- Людочка, ну пожалуйста, и так тошно...
Я заплакала. Строгость в голосе бабушки сменилась жалостью:
- Плакса... Эх, Дашенька, милая моя Дашенька, на кого я тебя оставлю, на кого?
- Ладно тебе, Людочка. Еще неизвестно, кто скорее умрет.
- Типун тебе на язык.
Как-то я осталась у бабушки ночевать. Мы лежали в полной темноте, в воздухе висела безнадежность. Вдруг Люда изрекла:
- Даша, а Дима похож на Иисуса Христа.
От неожиданности я на мгновение онемела. Потом, подумав, согласилась:
- Да, похож. Да только он не про нас.
- Даша, а ты, случайно, не выпиваешь? Смотри, ни в коем случае. Гена ведь от этого погиб.
- Нет, ты что, Людочка, я не пью вообще.
- Гена, бедный Гена, - голос бабушки сорвался. - Все друзья-товарищи... Это они его погубили. А Инночка, моя любимая доченька... Пришла однажды ко мне через пол-Москвы пешком - странно одетая, в красивой длинной юбке. В руках какой-то сценарий. Молча прошла на балкон, потом вернулась: «Мама, я никому не нужна!!!» И бегом из квартиры. Напротив стояла шестнадцатиэтажка, она поднялась на последний этаж и встала на балконе. Я позвонила в «скорую», а со станции прислали бригаду психиатров. Инна с минуту смотрела на врачей, а потом вдруг начала хохотать и читать строчки из сценария. Взяли ее под руки, усадили в машину и увезли. В психушку стоит только раз попасть, а уж там - как по проторенной дорожке... Зачем я позвонила в «скорую»? Никогда себе этого не прощу!
- Хватит уже! - не выдержав, прикрикнула я на Людочку. А потом мягко добавила: - Ты же не знала, что так получится.
А спустя несколько лет бабушка вызвала милицию ко мне. Только за то, что, сидя на лестнице, я пела: «Богородица, Дева, радуйся! Благодатная Мария, Господь с тобою...» Пела потому, что думала: только это мне поможет...
С Вадимом Любшиным (фильм "Детская площадка", 1986)
Был очередной март. Самый странный месяц: не зима уже, но еще и не весна. Слякоть, тусклое солнце сквозь серую дымку. В марте у меня день рождения, который я почти никогда не отмечаю. Но тут приехал из Минска мой знакомый по ВГИКу актер Игорь Неупокоев и принялся настойчиво уговаривать устроить торжество. Я противилась, но после еще двух телефонных звонков согласилась. Сначала позвонил друг папы, режиссер Юлий Андреевич Файт, потом актриса Екатерина Сергеевна Васильева, которая после смерти мамы долгие годы меня поддерживала. И Юлий Андреевич, и Екатерина Сергеевна, поздравив, спросили, можно ли вечером прийти.
- Можно.
- Если ты не хочешь, мы не придем.
- Почему «не хочу»? Приходите.
Игорь Неупокоев появился на пороге первым. Сразу стал рассказывать, как его пробовали на роль Пастернака, но потом не взяли. «Почему?! - недоумевал Игорь. - Я же поразительно на него похож!» Когда я сказала, что жду еще гостей, Файта и Екатерину Васильеву с семьей, Неупокоев страшно заволновался, стал помогать накрывать на стол.
Приехал Файт. Начал рассказывать о своих четверых внуках, о том, что постоянно живет на Николиной горе, а в Москве бывает наездами: «Жизнь в столице ужасная». Вскоре прибыли сын Екатерины Сергеевны Митя с женой Любой. Привезли огромный и очень красивый пирог. Все сели за стол, но к еде не прикасались - ждали Екатерину Сергеевну.
Эрдельтерьер Грэм лежал, прижавшись к моим ногам, и дышал часто-часто. Месяц назад во время прогулки какой-то стаффорд очень сильно порвал ему горло - ветеринары, которых я вызывала к собаке, в один голос говорили: «Не выживет. Нужно усыплять». Тогда я пригласила врача-гомеопата. Доктор первым делом поинтересовался, какие у пациента жалобы. Я рассказывала - врач записывал. Потом заполнил рецепты и составил схему, по которой надо давать лекарства. На третьей неделе после начала лечения Грэм стал потихоньку поправляться.
В ожидании Екатерины Сергеевны Неупокоев нашел листок с записями гомеопата и начал читать вслух: «...нервный, боится, когда открываешь зонтик, боится машин, дождя, людей, собак, выходя на улицу, ищет врага...» Читал и смеялся. И все - вслед за ним. Я смотрела на гостей и думала: «Чего тут смешного? Больная собака. Страдает. Это грустно, а не смешно».
Звонок в дверь. Открываю. На пороге Екатерина Сергеевна с огромной мясной костью в вытянутой руке. За ней - настоятель храма Софии Премудрости Божией отец Владимир и его супруга матушка Нина.
Одной рукой я схватила Грэма за ошейник, другой взяла у Екатерины Сергеевны кость.
- Отдай собаке, - сказала Васильева.
- Ему нельзя, он болеет. И вообще не умеет грызть кости, Грэм ни разу этого не делал - он подавится.
Все опять рассмеялись.
- Батюшка, - обратилась я к отцу Владимиру, - у меня предчувствие было, что вы приедете. Спасете меня.
Сели за стол.
- По-моему, Даша стала лучше, да, отец Владимир?
- Да.
Попили чаю с пирогом - и отец Владимир стал готовиться к обряду освящения квартиры. Надо было сосредоточиться на молитве, которую читал батюшка, а я волновалась за запертого на балконе Грэма. Он скулил, подвывал и скреб когтями дверь.
Батюшка и матушка уехали. Другие гости остались еще на немного. Юлий Андреевич и Екатерина Сергеевна говорили о чем-то своем, Митя с Любой - о своем. Я на кухне срезала мясо с кости и давала Грэму.
- Даша, ты промолчала весь вечер, - сказал заглянувший ко мне на кухню Неупокоев. - Скажи что-нибудь.
- Когда у меня в жизни бывают тупиковые моменты, я звоню Екатерине Сергеевне, все рассказываю и делаю так, как она советует. Иногда сама задаю себе вопрос: а может, хватит так жить? Может, пора делать так, как кажется правильным мне? Не звонить... Впрочем, ты не поймешь...
- Почему же? Мысль понятна.
Потом мы с Игорем пошли провожать всех к подъезду.
- Спасибо вам, - поблагодарила я.
- Я специально не сказала, что привезу батюшку, а то бы ты сильно волноваться стала, да?
- Да, Екатерина Сергеевна. Еще раз спасибо.
Помыв посуду, мы сидели с Неупокоевым на кухне. Рядом дремал, посапывая, Грэм.
- Знаешь, когда-то я так же поступила с мамой.
- Как?
- Ее выписали из больницы в плохом состоянии. И я в квартиру на Страстном позвала священника. Не спросив у мамы, хочет она этого или нет. Она во время всего обряда молчала, а когда батюшка ушел, спросила: «Зачем ты это сделала?» Я ответила: «Мам, я же как лучше хотела».
- Ну и что?
- Ничего. Это ей не помогло. Вскоре она умерла.
- Это не от того, что квартиру освятили.
- Не знаю. Наверное, просто совпадение.
- Откуда у тебя такие мрачные мысли? Такой день, такие милые люди были в гостях. Они мне понравились.
- Да, они все очень хорошие...
Пока была жива бабушка Люда, я была с ней. Когда пять лет назад она умерла, со мной жила бабушка Зина. Но потом ушла и она. Теперь у меня никого нет. Ни одной родной души на всем свете. Большую часть времени я провожу в больнице. Люди здесь встречаются разные - как и «на воле». Умные и не очень, добрые и не слишком. В прошлом году со мной в палате лежала журналистка Ольга Мариничева - автор книги «Исповедь нормальной сумасшедшей». И сама Ольга, и ее книга мне очень помогли. И помогают до сих пор. Благодаря им я научилась не пугаться возникающих ни с того ни с сего страшных мыслей. Одну цитату из Ольгиной книги я повторяю про себя чаще всего: «К мыслям о самоубийстве надо привыкнуть и носить их как домашние тапочки».
Иногда у меня, как и у отца, совершенно спонтанно рождаются стихи. Я понимаю, что в них нет и тысячной доли того, что было в стихах папы. Наверное, поэтому ими не дорожу и, записав пришедшие в голову строки, бумажку вскоре теряю. Зато ставшие совсем ветхими два листочка храню много лет. На одном - то самое стихотворение-завещание, на втором - такие строки:
Остается во фляге
Невеликий запас,
И веселые флаги
Зажжены не про нас.
Вольным - вольная воля.
Ни о чем не грущу.
Чистым - в чистое поле
Я себя отпущу.
Но под сердцем - под сердцем
Вдруг такая тоска.
Жизнь уходит сквозь пальцы
Желтой горстью песка...
Эти два ветхих листочка да полтора десятка детских фотографий - вот и все мое богатство, с которым никогда не расстаюсь. Даже в больнице. Они - единственное напоминание о жизни, в которой я была счастлива.
Отсюда http://7days.ru/caravan-collection/2012/1/593543/1. Фото http://www.kino-teatr.ru, kinoart.ru.
(начало в предыдущем посте)
...Телефон в моей квартире не умолкал. Вдруг появились десятки знакомых, приятелей и приятельниц Инны Гулая, которых почему-то не было, когда мама страдала от одиночества и болезни. Эти люди звонили и спрашивали, правда ли, что Инночка умерла, допытывались, как это случилось, сокрушались:
- Вот до чего водка-то доводит - такая молодая, красивая, взяла и руки на себя наложила...
Я срывалась: - Кто вам сказал, что мама пила?! Да еще водку?! Она с полбокала вина пьянела так, как другие с бутылки водки! А за несколько последних лет глотка шампанского не сделала! И про то, что руки на себя наложила, - неправда. Да, она выпила лишние таблетки, но только для того, чтобы успокоиться. Мама даже не подозревала, что такая доза может стать смертельной. Она не самоубийца, вы слышите?!
Бросив трубку, долго не могла прийти в себя. Только начинало понемногу отпускать - раздавался новый звонок.
Я перестала спать, вздрагивала даже от звяканья ложки в стакане, от шороха за дверью. Не знаю, как бы я все это перенесла, если бы рядом не было Светы. Мы познакомились и подружились на съемках фильма «Посещение» питерского режиссера Валерия Ткачева, где я сыграла свою последнюю роль в кино, а она работала гримером. Вскоре Светлану Филиппову пригласили на «Мосфильм», и приехав в столицу, она поселилась у меня. Произошло это за пару месяцев до смерти мамы.
Видя, как я мучаюсь, Света посоветовала: «Ляг на пару недель в клинику неврозов. Она рядом, на Шаболовке - вечерами я смогу тебя навещать. Не отказывайся: у тебя так расшатаны нервы, что без врачей не выкарабкаешься». Я послушалась. Пролежала в «Соловьевке» полтора месяца, но особых улучшений не заметила. Немного отпускало только в храме Донского монастыря, который располагался неподалеку от клиники и куда мы с соседками по палате часто ходили. Как-то после службы одна из тамошних прихожанок позвала меня съездить в Коломну, в Свято-Троицкий Ново-Голутвин женский монастырь. Всего на пару дней, вроде как на экскурсию. Я согласилась.
По приезде, как принято в обители, подошли к игуменье за благословением. Матушка вышла к паломницам, посмотрела каждой в лицо. На моем задержала взгляд дольше всех:
- Психическая?
- Не совсем.
- Как зовут?
- Даша.
- Дарья, значит, - перекрестила, - ну иди, помолись.
В монастыре почитали святую Ксению Петербургскую: был нижний храм в ее честь, часовенка с ликом Ксении. И матушку звали тем же именем. Я раньше читала про блаженную Ксению, чьи мощи похоронены на Смоленском кладбище в Санкт-Петербурге, знала о чудесах, которые происходили и на ее могиле, и в храмах, где были ее приделы. Эта святая многим помогла обрести душевный покой - вдруг и мне поможет? На вечерней службе в храме пел хор монахинь. Почти все молодые, лица - красивые, вдохновенные. Просто картины какие-то. Попыталась представить себе их в миру и не смогла. Слушала чистые, как у ангелов, голоса, а губы сами шептали: «Матерь Ксения, моли Бога о нас!»
Два дня пролетели быстро, моя спутница вернулась в Москву, а я осталась. Потому что только среди облаченных в черное ровесниц чувствовала себя хорошо, только в монастыре меня ничто не напрягало и не раздражало.
Недели через две вдруг прорезалась тоска. Решила позвонить бабушке Люде. Телефон был в игуменском корпусе, и для того чтобы им воспользоваться, требовалось благословение матушки Ксении.
«Кому звонить будешь? - строго спросила она. - На Луну? Бабушка знает, где ты. А раз сама не звонит, не справляется о тебе - значит, ты ей не нужна. Пойди лучше помой луночку возле часовни Ксении».
Возле часовни был маленький водопад - вода стекала в выложенную камнями чашу. Я мыла луночку очень долго, несколько часов. Пока не подошла сестра Наталья и не сказала: «Чистая уже, добела отмыла, хватит. Пойдем ужинать».
Я вставала вместе с сестрами к заутрене, потом шла на работы: то на кухню чистить картошку и рубить капусту, то убирать храм, то полоть в скиту грядки, то убирать снег. Делала это вместе с монахинями, послушницами и не уставала поражаться, какие они великие труженицы. Ни минуты не сидят без дела. Когда работы не было, мы с послушницей Катей подолгу сидели и разговаривали о жизни, о том, что каждую из нас привело в монастырь.
В храме монастыря служил очень хороший священник. Мне было легко с ним разговаривать, но на исповедь всегда шла со страхом. Исповедоваться можно было хоть каждый день. И каждый же день я молилась за маму. Просил Господа упокоить ее душу и отец Сергий. Однажды батюшка сказал, что помолится и за моего отца: «За самоубийц не молятся, но я помолюсь...»
Прожила в монастыре паломницей год, когда вдруг накинулась паника: «Время проходит - я могу совсем выпасть из профессии. Надо возвращаться в Москву, показаться в Театре-студии киноактера, к которому приписана, напомнить о себе на киностудиях. Я же актриса, а уже столько времени не играю!»
Утром подошла к матушке:
- Хочу вернуться в Москву. Благословите.
- Не благословляю. Рано тебе туда. Поживи здесь.
Вряд ли игуменья боялась лишиться пары рабочих рук. Готовых делать любую работу паломниц в монастыре всегда было в избытке. Мне кажется, матушка Ксения не хотела отпускать меня в мир потому, что жалела. Чтобы я сильно туда не рвалась, разрешала наведываться в обитель бабушкам и моим подругам. В очередной приезд Светы Филипповой матушка позвала нас к себе в келью и начала говорить об актерах. О том, что, играя роль, они живут чужими страстями, а потом несут на себе чужие грехи. Мне показалось, за этими словами стоит что-то очень личное, и в голове родилась догадка: когда-то игуменья Ксения сама была человеком творческой профессии. Может, поэтому она так хорошо понимала, как мне тяжело в обители. Наверняка знала, что вечерами я выбираюсь за монастырские ворота, ухожу подальше и выкуриваю одну за другой несколько сигарет. Конечно, знала, но никогда за это не отчитывала, не требовала, чтобы я «немедленно, раз и навсегда, избавилась от греховной привычки». Сама я каждую сигарету выкуривала с таким острым чувством вины, будто кого-то грабила. Но бросить не могла.
Утихомирить рвавшие душу на куски суету и панику помогали молитвы. Особенно перед висевшей в главном храме большой иконой «Взыскание погибших» и в нижнем храме Ксении Петербургской. Помогали на время, а потом тоска накатывала новой волной. Я шла к матушке:
- Благословите вернуться в Москву.
- Еще рано. Оставайся здесь.
Несколько раз я пыталась уехать без благословения. Приходила на станцию, дожидалась электрички, но сесть в вагон не могла. Будто не пускало что-то. Поезд стоял на перроне, а я не в состоянии была даже руку к поручню протянуть и ногу на ступеньку поставить. Есть такое слово «невмочь» - вот оно точнее всего определяло мое состояние. Вернувшись в монастырь, жаловалась послушнице Кате, с которой очень дружила:
- Внутри состояние полной пустоты. Я - никто.
Она горько усмехалась:
- Какого ты о себе высокого мнения! - потом брала за руку и, глядя в лицо теплыми, жалостливыми глазами, говорила: - Даша, а ты не можешь просто жить?
Если бы во мне была такая вера, как в матушке, как в сестрах, я бы, наверное, осталась в монастыре навсегда. Но я пришла в обитель только потому, что после смерти мамы мне было невыносимо оставаться в миру. Время мою боль не вылечило, она просто превратилась в пустоту.
Из монастыря я уходила, унося подаренную Катей картинку. На ней была нарисована маленькая хромая собачка, внизу стояла подпись: «Она живет где-то и даже не думает, что никому не нужна. Но она же живая. Живи и ты. Бывай. Катя».
Эта картинка потом много лет висела над моей кроватью. Стихи Дарьи Шпаликовой.
Вернувшись в Москву, я узнала, что из Театра-студии киноактера меня уволили «по сокращению штатов», а фотографии из картотеки «Мосфильма» изъяли. Хлопотать о восстановлении не стала: с поселившейся внутри жуткой пустотой все равно играть не могла. Надо было чем-то ее заполнить, за кого-то зацепиться. Встретился Дима - музыкант-виолончелист. Играл на Арбате, продавал газеты в электричках - тем и жил. Поселился у меня, но сразу предупредил: «Я с тобой долго не буду, потому что долго тебя не выдержу». Мы были очень разные: Дима любил солнце, я - дождь, он готов был в любую минуту дня и ночи сорваться на вечеринку, а я многолюдных сборищ сторонилась. Посмотреть хорошее кино, почитать книгу, погулять в парке - больше мне ничего не надо было. Однажды Дима сказал, что хочет купить собаку. Я воспротивилась, потому что знала: он уйдет, а пес останется на мне. Но Дима не послушал, и вскоре в доме появился эрдельтерьер Грэм.
Дима прожил у меня пять лет. Иногда пропадал на несколько дней, но всегда возвращался. А однажды вечером пришел и сказал:
- Я уезжаю автостопом на юг. Вряд ли мы с тобой еще когда-нибудь увидимся.
Снял с шеи крестик, бросил на стол, вместо него повесил какой-то блестящий шарик на цепочке.
- А Грэм? - спросила я.
- Оставляю его на тебя. Тебе делать все равно нечего - будешь ухаживать за собакой.
Обижаться я на Диму не могла - он же предупредил, что долго со мной не будет. Но все равно было очень больно.
Бабушка Люда до самой старости следила за собой: прическа, маникюр, модные платья. Хотела пожить для себя, а тут я - невменяемая: то исчезну неизвестно куда и непонятно на сколько, то заявлюсь за полночь с огромной собакой и прошу денег на такси. Она сердилась:
- Все у тебя не как у людей.
- Почему это?
- Какого-то типа прописала, он же мог и квартиру отобрать. Все раздаешь, душа нараспашку. Шпаликовская дочка! Не знаешь, что от тебя в другую минуту ждать! Посмотри вокруг: все подруги замуж вышли, устроились. Одна ты не у дел. Ты зачем вот в прошлый раз скатерочку прожгла?
- Я не специально, прости.
- Неряха ты.
- Людочка, ну пожалуйста, и так тошно...
Я заплакала. Строгость в голосе бабушки сменилась жалостью:
- Плакса... Эх, Дашенька, милая моя Дашенька, на кого я тебя оставлю, на кого?
- Ладно тебе, Людочка. Еще неизвестно, кто скорее умрет.
- Типун тебе на язык.
Как-то я осталась у бабушки ночевать. Мы лежали в полной темноте, в воздухе висела безнадежность. Вдруг Люда изрекла:
- Даша, а Дима похож на Иисуса Христа.
От неожиданности я на мгновение онемела. Потом, подумав, согласилась:
- Да, похож. Да только он не про нас.
- Даша, а ты, случайно, не выпиваешь? Смотри, ни в коем случае. Гена ведь от этого погиб.
- Нет, ты что, Людочка, я не пью вообще.
- Гена, бедный Гена, - голос бабушки сорвался. - Все друзья-товарищи... Это они его погубили. А Инночка, моя любимая доченька... Пришла однажды ко мне через пол-Москвы пешком - странно одетая, в красивой длинной юбке. В руках какой-то сценарий. Молча прошла на балкон, потом вернулась: «Мама, я никому не нужна!!!» И бегом из квартиры. Напротив стояла шестнадцатиэтажка, она поднялась на последний этаж и встала на балконе. Я позвонила в «скорую», а со станции прислали бригаду психиатров. Инна с минуту смотрела на врачей, а потом вдруг начала хохотать и читать строчки из сценария. Взяли ее под руки, усадили в машину и увезли. В психушку стоит только раз попасть, а уж там - как по проторенной дорожке... Зачем я позвонила в «скорую»? Никогда себе этого не прощу!
- Хватит уже! - не выдержав, прикрикнула я на Людочку. А потом мягко добавила: - Ты же не знала, что так получится.
А спустя несколько лет бабушка вызвала милицию ко мне. Только за то, что, сидя на лестнице, я пела: «Богородица, Дева, радуйся! Благодатная Мария, Господь с тобою...» Пела потому, что думала: только это мне поможет...
С Вадимом Любшиным (фильм "Детская площадка", 1986)
Был очередной март. Самый странный месяц: не зима уже, но еще и не весна. Слякоть, тусклое солнце сквозь серую дымку. В марте у меня день рождения, который я почти никогда не отмечаю. Но тут приехал из Минска мой знакомый по ВГИКу актер Игорь Неупокоев и принялся настойчиво уговаривать устроить торжество. Я противилась, но после еще двух телефонных звонков согласилась. Сначала позвонил друг папы, режиссер Юлий Андреевич Файт, потом актриса Екатерина Сергеевна Васильева, которая после смерти мамы долгие годы меня поддерживала. И Юлий Андреевич, и Екатерина Сергеевна, поздравив, спросили, можно ли вечером прийти.
- Можно.
- Если ты не хочешь, мы не придем.
- Почему «не хочу»? Приходите.
Игорь Неупокоев появился на пороге первым. Сразу стал рассказывать, как его пробовали на роль Пастернака, но потом не взяли. «Почему?! - недоумевал Игорь. - Я же поразительно на него похож!» Когда я сказала, что жду еще гостей, Файта и Екатерину Васильеву с семьей, Неупокоев страшно заволновался, стал помогать накрывать на стол.
Приехал Файт. Начал рассказывать о своих четверых внуках, о том, что постоянно живет на Николиной горе, а в Москве бывает наездами: «Жизнь в столице ужасная». Вскоре прибыли сын Екатерины Сергеевны Митя с женой Любой. Привезли огромный и очень красивый пирог. Все сели за стол, но к еде не прикасались - ждали Екатерину Сергеевну.
Эрдельтерьер Грэм лежал, прижавшись к моим ногам, и дышал часто-часто. Месяц назад во время прогулки какой-то стаффорд очень сильно порвал ему горло - ветеринары, которых я вызывала к собаке, в один голос говорили: «Не выживет. Нужно усыплять». Тогда я пригласила врача-гомеопата. Доктор первым делом поинтересовался, какие у пациента жалобы. Я рассказывала - врач записывал. Потом заполнил рецепты и составил схему, по которой надо давать лекарства. На третьей неделе после начала лечения Грэм стал потихоньку поправляться.
В ожидании Екатерины Сергеевны Неупокоев нашел листок с записями гомеопата и начал читать вслух: «...нервный, боится, когда открываешь зонтик, боится машин, дождя, людей, собак, выходя на улицу, ищет врага...» Читал и смеялся. И все - вслед за ним. Я смотрела на гостей и думала: «Чего тут смешного? Больная собака. Страдает. Это грустно, а не смешно».
Звонок в дверь. Открываю. На пороге Екатерина Сергеевна с огромной мясной костью в вытянутой руке. За ней - настоятель храма Софии Премудрости Божией отец Владимир и его супруга матушка Нина.
Одной рукой я схватила Грэма за ошейник, другой взяла у Екатерины Сергеевны кость.
- Отдай собаке, - сказала Васильева.
- Ему нельзя, он болеет. И вообще не умеет грызть кости, Грэм ни разу этого не делал - он подавится.
Все опять рассмеялись.
- Батюшка, - обратилась я к отцу Владимиру, - у меня предчувствие было, что вы приедете. Спасете меня.
Сели за стол.
- По-моему, Даша стала лучше, да, отец Владимир?
- Да.
Попили чаю с пирогом - и отец Владимир стал готовиться к обряду освящения квартиры. Надо было сосредоточиться на молитве, которую читал батюшка, а я волновалась за запертого на балконе Грэма. Он скулил, подвывал и скреб когтями дверь.
Батюшка и матушка уехали. Другие гости остались еще на немного. Юлий Андреевич и Екатерина Сергеевна говорили о чем-то своем, Митя с Любой - о своем. Я на кухне срезала мясо с кости и давала Грэму.
- Даша, ты промолчала весь вечер, - сказал заглянувший ко мне на кухню Неупокоев. - Скажи что-нибудь.
- Когда у меня в жизни бывают тупиковые моменты, я звоню Екатерине Сергеевне, все рассказываю и делаю так, как она советует. Иногда сама задаю себе вопрос: а может, хватит так жить? Может, пора делать так, как кажется правильным мне? Не звонить... Впрочем, ты не поймешь...
- Почему же? Мысль понятна.
Потом мы с Игорем пошли провожать всех к подъезду.
- Спасибо вам, - поблагодарила я.
- Я специально не сказала, что привезу батюшку, а то бы ты сильно волноваться стала, да?
- Да, Екатерина Сергеевна. Еще раз спасибо.
Помыв посуду, мы сидели с Неупокоевым на кухне. Рядом дремал, посапывая, Грэм.
- Знаешь, когда-то я так же поступила с мамой.
- Как?
- Ее выписали из больницы в плохом состоянии. И я в квартиру на Страстном позвала священника. Не спросив у мамы, хочет она этого или нет. Она во время всего обряда молчала, а когда батюшка ушел, спросила: «Зачем ты это сделала?» Я ответила: «Мам, я же как лучше хотела».
- Ну и что?
- Ничего. Это ей не помогло. Вскоре она умерла.
- Это не от того, что квартиру освятили.
- Не знаю. Наверное, просто совпадение.
- Откуда у тебя такие мрачные мысли? Такой день, такие милые люди были в гостях. Они мне понравились.
- Да, они все очень хорошие...
Пока была жива бабушка Люда, я была с ней. Когда пять лет назад она умерла, со мной жила бабушка Зина. Но потом ушла и она. Теперь у меня никого нет. Ни одной родной души на всем свете. Большую часть времени я провожу в больнице. Люди здесь встречаются разные - как и «на воле». Умные и не очень, добрые и не слишком. В прошлом году со мной в палате лежала журналистка Ольга Мариничева - автор книги «Исповедь нормальной сумасшедшей». И сама Ольга, и ее книга мне очень помогли. И помогают до сих пор. Благодаря им я научилась не пугаться возникающих ни с того ни с сего страшных мыслей. Одну цитату из Ольгиной книги я повторяю про себя чаще всего: «К мыслям о самоубийстве надо привыкнуть и носить их как домашние тапочки».
Иногда у меня, как и у отца, совершенно спонтанно рождаются стихи. Я понимаю, что в них нет и тысячной доли того, что было в стихах папы. Наверное, поэтому ими не дорожу и, записав пришедшие в голову строки, бумажку вскоре теряю. Зато ставшие совсем ветхими два листочка храню много лет. На одном - то самое стихотворение-завещание, на втором - такие строки:
Остается во фляге
Невеликий запас,
И веселые флаги
Зажжены не про нас.
Вольным - вольная воля.
Ни о чем не грущу.
Чистым - в чистое поле
Я себя отпущу.
Но под сердцем - под сердцем
Вдруг такая тоска.
Жизнь уходит сквозь пальцы
Желтой горстью песка...
Эти два ветхих листочка да полтора десятка детских фотографий - вот и все мое богатство, с которым никогда не расстаюсь. Даже в больнице. Они - единственное напоминание о жизни, в которой я была счастлива.
Отсюда http://7days.ru/caravan-collection/2012/1/593543/1. Фото http://www.kino-teatr.ru, kinoart.ru.