постбутусовское, долуппианское
Николай Гоголь «Мёртвые души» Театр Ленсовета, режиссёр Роман Кочержевский, 2019
Источник вдохновения начинающего режиссёра очевиден - бутусовское свободное парение над текстом первоисточника, вплоть до его деконструкции, саундрек как и у кумира, собран из современных музыкальных композиций. Не хватает лишь главного - бутусовской метафорики и образности, и вырастающих из них цельности спектакля и его месседжа. Режиссёрские конструкции - где-то сбоку от гоголевского текста: условно-современные костюмы персонажей, в интерьерах квартир помещиков узнаются 70-е годы прошлого века - ламповые радиолы и чёрно-белые телевизоры, холодильники «Север», портфель-дипломат из кожзаменителя, картинка стильная, красивая, даже более стильная, чем у идола-учителя режиссёра. Чичиковых почему-то трое - Пшеничный, Перегудов, Куликов. Ковальчук при появлении её в образе Коробочки и не узнать - одинокая старушка у телевизора, шамкающая маразмирущая речь, но постепенно она преображается, снимает парик, очки, что-то из одежды и вот это уже это роковая красавица-панночка, кокетливо и игриво трогающая своими стройными ножками Павла Ивановича.
Зачем эти условные 70-е, зачем висит польский флаг на сцене в одном из эпизодов, зачем три Чичикова, а не один или восемь, зачем превращение Коробочки в Панночку, зачем на сцене условная актёрская игра, зачем ужасный вставной номер Новикова с трешовым текстом про статистику смертности среди крепостных крестьян в России (в т.ч. на территории Войска Донского?!) от пищевых отравлений при поедании дождевых червей и мёртвых трупов дохлых ворон - на эти вопросы в спектакле нет ответа, все эти фишки для прикола ничего спектаклю не дают, и гоголевский текст на них не откликается, постбутусовский постмодернистский коллаж в цельное зрелище не складывается.
А финал неожиданно самокритичный: все актёры рассаживаются на стульях вдоль рампы лицом к залу и ритмически поворачивают головой - «нет-нет-нет-нет-…», и тут с ними я совпадаю - небутусовское это, увы, и конечно нелуппианское, прикольное, но неживое.
Источник вдохновения начинающего режиссёра очевиден - бутусовское свободное парение над текстом первоисточника, вплоть до его деконструкции, саундрек как и у кумира, собран из современных музыкальных композиций. Не хватает лишь главного - бутусовской метафорики и образности, и вырастающих из них цельности спектакля и его месседжа. Режиссёрские конструкции - где-то сбоку от гоголевского текста: условно-современные костюмы персонажей, в интерьерах квартир помещиков узнаются 70-е годы прошлого века - ламповые радиолы и чёрно-белые телевизоры, холодильники «Север», портфель-дипломат из кожзаменителя, картинка стильная, красивая, даже более стильная, чем у идола-учителя режиссёра. Чичиковых почему-то трое - Пшеничный, Перегудов, Куликов. Ковальчук при появлении её в образе Коробочки и не узнать - одинокая старушка у телевизора, шамкающая маразмирущая речь, но постепенно она преображается, снимает парик, очки, что-то из одежды и вот это уже это роковая красавица-панночка, кокетливо и игриво трогающая своими стройными ножками Павла Ивановича.
Зачем эти условные 70-е, зачем висит польский флаг на сцене в одном из эпизодов, зачем три Чичикова, а не один или восемь, зачем превращение Коробочки в Панночку, зачем на сцене условная актёрская игра, зачем ужасный вставной номер Новикова с трешовым текстом про статистику смертности среди крепостных крестьян в России (в т.ч. на территории Войска Донского?!) от пищевых отравлений при поедании дождевых червей и мёртвых трупов дохлых ворон - на эти вопросы в спектакле нет ответа, все эти фишки для прикола ничего спектаклю не дают, и гоголевский текст на них не откликается, постбутусовский постмодернистский коллаж в цельное зрелище не складывается.
А финал неожиданно самокритичный: все актёры рассаживаются на стульях вдоль рампы лицом к залу и ритмически поворачивают головой - «нет-нет-нет-нет-…», и тут с ними я совпадаю - небутусовское это, увы, и конечно нелуппианское, прикольное, но неживое.