Царя Давида и всю кротость его...
Как-то случался уже у меня зачин про «возвращающиеся сюжеты» - про те, которые идут со мной рука об руку через многие годы, возраста и перипетии. Меняюсь я, меняется восприятие сюжета, но острота эмоциональной реакции не дает их позабыть, отпустить от себя. …Очень хорошо помню, как впервые услышала имя этого героя - дело было в КДС, куда мы с подругой Женей еще школьницами отправились смотреть, кажется, «Дон Кихота». Параллельно мы с ней, натуры ищущие, как раз взялись за чтение Библии (к вящему беспокойству родных, кстати сказать). …Весь антракт Женька пересказывала мне так поразившую ее судьбу библейского царя Давида: взлеты, падения, трагедии, победы… А потом я сама дочитала до Второй Книги Царств - и…
…и мне стал еще как понятен ее восторг, ее увлеченность, ее жажда поделиться впечатлениями. Сколько раз после я сама пыталась пересказать родным, кто он такой, кем был он, каким он был - царь Давид, псалмопевец. Хотя нет, никаких псалмов мы тогда еще и не читали (а уж тем более - не слышали). Тогда для нас он был прежде всего - личностью, яркой, страстной, доброй и яростной, изведавшей в жизни все. От пещерных глубин одиночества - до всеобщей любви. От смертного греха - до Божьей милости и ласкового прощения. И столько в нем было веры в Бога… Какой-то фантастической и при этом - всецело человеческой, детской, сыновней, почти интимной. И его собственные сыновья… Те еще мальчишки, между прочим. В их взаимоотношениях с Давидом (прежде всего - в образе красавца-Авессалома) мне виделась вечно повторяющаяся история бунта сына против отца. Отцы и не желающие им подчиняться дети. Дети, бросающие вызов обществу, власти, самому Богу, - ослепленные собственным мнимым величием, собственными амбициями, желающие перекроить весь мир по своим рецептам. В Авессаломе даже через три тысячи лет завораживала харизма возмутителя устоев. Поразительная сила духа. Уверенность в правоте. - Каких мерзостей он только ни совершил: от мстительного и тщательно спланированного убийства наследника до осквернения отцовского гарема. Ну, у него, как у царевича, возможностей для бунта было поболее, чем у простых смертных. …А Давид прощал и прощал его. Знаете, он ушел из собственной столицы, чтобы не сражаться с восставшим сыном. Он не нашел в себе сил воевать с ним лично, а воинов своих просил пощадить «отрока». Это на Востоке-то, когда головы сыновьям (и прочим недовольным) сносили и за меньшие преступления. Ясное дело, что военачальники Давидовы начхали на его просьбы, заставив царя скорбеть и плакать до тех пор, пока его не упрекнули публично. Сколько можно-то? По этакому мерзавцу-то?... - Для меня Давидова любовь к Авессалому казалась не просто уроком всем прочим царям, всем прочим отцам - от нее повисал над пропастью времен легкий плетеный мостик к притче о блудном сыне, к идее милости к падшим, к слезам праведников о каждом грешнике… Даже пыталась когда-то написать обо всем об этом, но сейчас особенно явно сознаю несоизмеримость собственного масштаба - и предмета изображения.
…Потому что Давид - как раз тот случай, когда безмерность Божьей воли, Божьего чуда совершается в малости, почти в немощи. (Чтобы отличие обыденной человеческой логики от Божьей выглядело особенно пронзительно). Ни по каким обыденным законам не должен был юный пастушок Давид оказаться царем. Да что царем - хотя бы просто воином. - Младший в семье. К тому же - рыжий. Божий пророк аж посомневался - его ли предизбрал Бог? (Не так же ли сомневались в Павле?) Но про бой Давида с Голиафом слышали даже те, кто и понятия не имеет ни о какой Библии. И сказочность самого сюжета (хотя современные физиологи нашли рациональное объяснение проигрыша Голиафа) специально подталкивает к мысли: у Бога возможно все.
…По закону библейского параллелизма, эта мысль в Давидовой жизни будет повторяться вновь и вновь. Как испытание. Как Промысел. Как запоминающийся рефрен. Вот (одна из моих самых любимых сцен) Бог казалось бы отдает в руки Давида тогдашнего изральского царя, Саула, который, чувствуя Давидову богоизбранность, травит его, великого воина, как зайчишку по осени. От царства Давида отделяет один удар меча - это если по-человечески. …Книга Царств рисует все так образно, что я уже много лет вижу ярко эту картину: вслед за Саулом, облегчившимся в пещере, на свет Божий выходит Давид и окликает царя. - Тот оборачивается. Все-все понимает: и собственную оплошность, и небывалое Давидово милосердие. Нет, понимает даже более того - именно этот медноволосый и будет великим царем. Он и только он достоин. - Они обнимаются с Давидом. Смахивают слезы (Саул и вся его семья вообще-то Давида очень привечали). А потом расходятся каждый к своей свите. Потому что Саул, даже все понимая, не может Давида не преследовать, не ненавидеть. (…Тем более - все понимая…) Чудесный психологический этюд, правда ведь?... И одновременно - то самое, до сердцевины библейское - живи по Божьей правде. И поражение станет победой, за которую не придется краснеть и стыдиться. («И пораженье от победы…»)
Думаю, Давид прекрасно знал себе цену: и как воин, и как царь, и как художник. Но тем удивительней и поучительней в нем сознание зависимости от Бога, бесконечного самоумаления, смирения, памяти Божьей. Не хочу употреблять слово «страх». Быть может, Давид первый, кто не просто любил и доверял Богу, кто чувствовал на себе Его руку - но кто боялся опорочить эту любовь, растоптать оказанное доверие. Саулова дочка была потрясена тем, как ее царственный супруг Давид пляшет и стелется перед Ковчегом Завета. Не царское, мол, дело… - А у Давида была иная шкала ценностей. И Тот, Кто основал Завет, был для него подлинно центром вселенной. Точкой отсчета. Что Давид и выражал своими песнопениями. (Мне, увы, не хочется думать о том, насколько далек, насколько недостижим в этом отношении Давидов идеал… В конце концов, можно лишить его царских одежд, но чистота и страстность веры останутся… А что останется, если обшелушить нас?...)
А еще в нем была феерическая сила раскаяния. За века до Иоанна Крестителя и проповеди покаяния. Это такое «милости, а не жертвы», которое и в христианские-то времена встретишь нечасто. …Он согрешил. В самом таком человеческом. А потом до смертного греха защищал честь своей любовницы… - Все так узнаваемо. Все, кроме искренности его горя, его боли, его муки. На обвиняющий голос пророка - как на Глас Божий - он склонил главу (первый после Адама?)… И не было шепелявых оправданий, не было попыток преуменьшить вину… Воистину, кротость царя, сознающего себя всего лишь пылинкой пред мощью Создателя. «Кто есть человек, что Ты помнишь о нем»?... - И в той страшной Давидовой скорби близость Бога и человека раскрывается с почти родственной тонкостью. «Мой грех пред Тобой всегда со мной», но «по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое» - рвется из самой души, из того смрада падения, когда весь прочий мир отступает, перестает быть важным, оставляя человека с Богом наедине. Как сына с Отцом. Того самого, блудного. - Сколько сотен лет шепчутся эти слова 50-ого псалма - как будто собственные, выстраданные, ведущие от тоски к надежде. От уст, от сердца - к Нему Самому; минуя обстоятельства, чины, звания - к Единственному Судие. …И оказываются слова вековечнее любой материи, сильней всеразрушающего времени…
Казалось бы, какая смешная малость - слова. Изустная традиция, которая предшествовала записи обоих Заветов. ...Но если сравнить судьбы Давидовых псалмов и Соломонова храма, то первое оказалось куда прочней. - Тот самый Божий парадокс, Высшая Его мудрость. - Дерева, рассыпающиеся в труху; камни, разметанные людьми и эпохами; перепаханный Иерусалим, руины Храма. «Род приходит - и род уходит». …Но псалмы, начало которым положил Давид-псалмопевец, звучат и будут звучать, побеждая пространство со всеми его четырьмя измерениями. (…Христос вообще ничего не записывал за Собой - только говорил. Но этого оказалось достаточно…) …Это я к тому, что даже в своем псалмопевстве Давид утверждает все тот же, нечеловеческий, принцип Вечности. Всегда и во всем оставаясь человеком, суметь различить Вечность - и рассказать об этом другим… Всей судьбой свидетельствовать все о той же Вечности…
…Как-то так я представляю себе этого героя сейчас. Отчего-то мне кажется, что в дальнейшем придет и какой-то новый уровень понимания и проникновения в Давидову тайну. То есть - не хотелось бы останавливаться. Но, наоборот - пусть не дает покоя, пусть теребит душу и дальше. С ним так интересно… С этим стародавним царем…
Помимо традиционного спасиба дочитавшим, мои извинения за многословие. Честно - очень старалась быть экономной…Но увлеклась.
…и мне стал еще как понятен ее восторг, ее увлеченность, ее жажда поделиться впечатлениями. Сколько раз после я сама пыталась пересказать родным, кто он такой, кем был он, каким он был - царь Давид, псалмопевец. Хотя нет, никаких псалмов мы тогда еще и не читали (а уж тем более - не слышали). Тогда для нас он был прежде всего - личностью, яркой, страстной, доброй и яростной, изведавшей в жизни все. От пещерных глубин одиночества - до всеобщей любви. От смертного греха - до Божьей милости и ласкового прощения. И столько в нем было веры в Бога… Какой-то фантастической и при этом - всецело человеческой, детской, сыновней, почти интимной. И его собственные сыновья… Те еще мальчишки, между прочим. В их взаимоотношениях с Давидом (прежде всего - в образе красавца-Авессалома) мне виделась вечно повторяющаяся история бунта сына против отца. Отцы и не желающие им подчиняться дети. Дети, бросающие вызов обществу, власти, самому Богу, - ослепленные собственным мнимым величием, собственными амбициями, желающие перекроить весь мир по своим рецептам. В Авессаломе даже через три тысячи лет завораживала харизма возмутителя устоев. Поразительная сила духа. Уверенность в правоте. - Каких мерзостей он только ни совершил: от мстительного и тщательно спланированного убийства наследника до осквернения отцовского гарема. Ну, у него, как у царевича, возможностей для бунта было поболее, чем у простых смертных. …А Давид прощал и прощал его. Знаете, он ушел из собственной столицы, чтобы не сражаться с восставшим сыном. Он не нашел в себе сил воевать с ним лично, а воинов своих просил пощадить «отрока». Это на Востоке-то, когда головы сыновьям (и прочим недовольным) сносили и за меньшие преступления. Ясное дело, что военачальники Давидовы начхали на его просьбы, заставив царя скорбеть и плакать до тех пор, пока его не упрекнули публично. Сколько можно-то? По этакому мерзавцу-то?... - Для меня Давидова любовь к Авессалому казалась не просто уроком всем прочим царям, всем прочим отцам - от нее повисал над пропастью времен легкий плетеный мостик к притче о блудном сыне, к идее милости к падшим, к слезам праведников о каждом грешнике… Даже пыталась когда-то написать обо всем об этом, но сейчас особенно явно сознаю несоизмеримость собственного масштаба - и предмета изображения.
…Потому что Давид - как раз тот случай, когда безмерность Божьей воли, Божьего чуда совершается в малости, почти в немощи. (Чтобы отличие обыденной человеческой логики от Божьей выглядело особенно пронзительно). Ни по каким обыденным законам не должен был юный пастушок Давид оказаться царем. Да что царем - хотя бы просто воином. - Младший в семье. К тому же - рыжий. Божий пророк аж посомневался - его ли предизбрал Бог? (Не так же ли сомневались в Павле?) Но про бой Давида с Голиафом слышали даже те, кто и понятия не имеет ни о какой Библии. И сказочность самого сюжета (хотя современные физиологи нашли рациональное объяснение проигрыша Голиафа) специально подталкивает к мысли: у Бога возможно все.
…По закону библейского параллелизма, эта мысль в Давидовой жизни будет повторяться вновь и вновь. Как испытание. Как Промысел. Как запоминающийся рефрен. Вот (одна из моих самых любимых сцен) Бог казалось бы отдает в руки Давида тогдашнего изральского царя, Саула, который, чувствуя Давидову богоизбранность, травит его, великого воина, как зайчишку по осени. От царства Давида отделяет один удар меча - это если по-человечески. …Книга Царств рисует все так образно, что я уже много лет вижу ярко эту картину: вслед за Саулом, облегчившимся в пещере, на свет Божий выходит Давид и окликает царя. - Тот оборачивается. Все-все понимает: и собственную оплошность, и небывалое Давидово милосердие. Нет, понимает даже более того - именно этот медноволосый и будет великим царем. Он и только он достоин. - Они обнимаются с Давидом. Смахивают слезы (Саул и вся его семья вообще-то Давида очень привечали). А потом расходятся каждый к своей свите. Потому что Саул, даже все понимая, не может Давида не преследовать, не ненавидеть. (…Тем более - все понимая…) Чудесный психологический этюд, правда ведь?... И одновременно - то самое, до сердцевины библейское - живи по Божьей правде. И поражение станет победой, за которую не придется краснеть и стыдиться. («И пораженье от победы…»)
Думаю, Давид прекрасно знал себе цену: и как воин, и как царь, и как художник. Но тем удивительней и поучительней в нем сознание зависимости от Бога, бесконечного самоумаления, смирения, памяти Божьей. Не хочу употреблять слово «страх». Быть может, Давид первый, кто не просто любил и доверял Богу, кто чувствовал на себе Его руку - но кто боялся опорочить эту любовь, растоптать оказанное доверие. Саулова дочка была потрясена тем, как ее царственный супруг Давид пляшет и стелется перед Ковчегом Завета. Не царское, мол, дело… - А у Давида была иная шкала ценностей. И Тот, Кто основал Завет, был для него подлинно центром вселенной. Точкой отсчета. Что Давид и выражал своими песнопениями. (Мне, увы, не хочется думать о том, насколько далек, насколько недостижим в этом отношении Давидов идеал… В конце концов, можно лишить его царских одежд, но чистота и страстность веры останутся… А что останется, если обшелушить нас?...)
А еще в нем была феерическая сила раскаяния. За века до Иоанна Крестителя и проповеди покаяния. Это такое «милости, а не жертвы», которое и в христианские-то времена встретишь нечасто. …Он согрешил. В самом таком человеческом. А потом до смертного греха защищал честь своей любовницы… - Все так узнаваемо. Все, кроме искренности его горя, его боли, его муки. На обвиняющий голос пророка - как на Глас Божий - он склонил главу (первый после Адама?)… И не было шепелявых оправданий, не было попыток преуменьшить вину… Воистину, кротость царя, сознающего себя всего лишь пылинкой пред мощью Создателя. «Кто есть человек, что Ты помнишь о нем»?... - И в той страшной Давидовой скорби близость Бога и человека раскрывается с почти родственной тонкостью. «Мой грех пред Тобой всегда со мной», но «по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое» - рвется из самой души, из того смрада падения, когда весь прочий мир отступает, перестает быть важным, оставляя человека с Богом наедине. Как сына с Отцом. Того самого, блудного. - Сколько сотен лет шепчутся эти слова 50-ого псалма - как будто собственные, выстраданные, ведущие от тоски к надежде. От уст, от сердца - к Нему Самому; минуя обстоятельства, чины, звания - к Единственному Судие. …И оказываются слова вековечнее любой материи, сильней всеразрушающего времени…
Казалось бы, какая смешная малость - слова. Изустная традиция, которая предшествовала записи обоих Заветов. ...Но если сравнить судьбы Давидовых псалмов и Соломонова храма, то первое оказалось куда прочней. - Тот самый Божий парадокс, Высшая Его мудрость. - Дерева, рассыпающиеся в труху; камни, разметанные людьми и эпохами; перепаханный Иерусалим, руины Храма. «Род приходит - и род уходит». …Но псалмы, начало которым положил Давид-псалмопевец, звучат и будут звучать, побеждая пространство со всеми его четырьмя измерениями. (…Христос вообще ничего не записывал за Собой - только говорил. Но этого оказалось достаточно…) …Это я к тому, что даже в своем псалмопевстве Давид утверждает все тот же, нечеловеческий, принцип Вечности. Всегда и во всем оставаясь человеком, суметь различить Вечность - и рассказать об этом другим… Всей судьбой свидетельствовать все о той же Вечности…
…Как-то так я представляю себе этого героя сейчас. Отчего-то мне кажется, что в дальнейшем придет и какой-то новый уровень понимания и проникновения в Давидову тайну. То есть - не хотелось бы останавливаться. Но, наоборот - пусть не дает покоя, пусть теребит душу и дальше. С ним так интересно… С этим стародавним царем…
Помимо традиционного спасиба дочитавшим, мои извинения за многословие. Честно - очень старалась быть экономной…Но увлеклась.