Пуденька…
Он казался вредным, капризным и нравным. Одно слово - «рыжий». Да еще и харизма ярко выраженная - пуделячья (это когда он не просит, а требует, когда все девушки - его, когда его удобства и нужны в сто раз важнее всего остального…) - Но на деле он был поразительно благородным и понимающим. Когда я плакала, он запрыгивал на диван, чтобы слизывать мои слезы. Когда пришлось отучать его от спанья в одной постели, он понял меня за пару дней - и мы договорились. Когда… даже когда он лечился, он всегда предпочитал видимость самостоятельности, своего свободного выбора - так он свободно выбрал меня в свои жертвы, выбрал наш с ним совместный переезд в новую квартиру, сложив свои игрушки вместе с моими чемоданами… (а мы-то, дураки, все гадали, как будем его делить - как будто это наша воля, а не его).
И еще у него и правда был настоящий характер. - Как он воевал с любыми врачами! Как отстаивал свое место под солнцем и в моем сердце:). Какую всегда проявлял волю к жизни, выкарабкиваясь из, казалось бы, неизлечимых болезней, из челюстей питбуля, из всех моих отъездов, которые он всегда обставлял как конец света и личную травму:). - Да, он был смешным, сообразительным, нервным, ласковым, обожал порядок и «когда гости приходят, особенно - когда они уходят». - Я не буду о «за тех, кого приручили». И так понятно.
Даже потеряв зрение и слух, перестав лаять от бессилия, он все равно сохранял бездну собственного достоинства, вышагивая на уже негнущихся лапках столько, сколько был в силах. И даже умом понимая, что он уходит, я не могла это себе представить, потому что… (И спасибо моему брату (огромное, огромное спасибо!) и родителям, без которых это все было бы вообще не переживаемо).
Я никогда не поверю в то, что у них, у любимым живых существ, нет души. Он позвал меня ночью. Хотел проститься? Хотел, чтобы я побыла рядом? Хотел, чтобы я его отпустила? - Он был возбужден, метался (если это можно так назвать), но стоило прикоснуться к нему, погладить его по шелковой курчавой шерстке, как он успокоился. Тихо-тихо: мой маленький пудель со мной. До последнего. - И если это и есть смерть с ее неотвратимостью: от полноты прожитых лет, рядом с тем, кто бесконечно тебя любит, - и пока любит и ласково гладит, то кажется, что это нестрашно, - то пусть будет только такой. (Помните, как это ужасно и человечно в «Чевенгуре»: « - Милый человек, дай мне подышать - не мучай меня. Позови мне женщину проститься! Либо дай поскорее руку - не уходи далеко, мне жутко одному»).
…Он так любил бегать… Особенно по снегу. Зимой с папой на лыжах (пока папа на лыжах, Савва бегом и бегом). Летом сам с собой в горелки. - Наверное, где-то там он сейчас бежит - без всяких там костюмчиков, которых он терпеть не мог, с десятком подружек, самым красивым, самым лучшим на свете…
Простите, что я написала все это. Но третий день меня мучат несказанные слова, которые нужно выпустить. И понять, что случившееся необратимо.
И еще у него и правда был настоящий характер. - Как он воевал с любыми врачами! Как отстаивал свое место под солнцем и в моем сердце:). Какую всегда проявлял волю к жизни, выкарабкиваясь из, казалось бы, неизлечимых болезней, из челюстей питбуля, из всех моих отъездов, которые он всегда обставлял как конец света и личную травму:). - Да, он был смешным, сообразительным, нервным, ласковым, обожал порядок и «когда гости приходят, особенно - когда они уходят». - Я не буду о «за тех, кого приручили». И так понятно.
Даже потеряв зрение и слух, перестав лаять от бессилия, он все равно сохранял бездну собственного достоинства, вышагивая на уже негнущихся лапках столько, сколько был в силах. И даже умом понимая, что он уходит, я не могла это себе представить, потому что… (И спасибо моему брату (огромное, огромное спасибо!) и родителям, без которых это все было бы вообще не переживаемо).
Я никогда не поверю в то, что у них, у любимым живых существ, нет души. Он позвал меня ночью. Хотел проститься? Хотел, чтобы я побыла рядом? Хотел, чтобы я его отпустила? - Он был возбужден, метался (если это можно так назвать), но стоило прикоснуться к нему, погладить его по шелковой курчавой шерстке, как он успокоился. Тихо-тихо: мой маленький пудель со мной. До последнего. - И если это и есть смерть с ее неотвратимостью: от полноты прожитых лет, рядом с тем, кто бесконечно тебя любит, - и пока любит и ласково гладит, то кажется, что это нестрашно, - то пусть будет только такой. (Помните, как это ужасно и человечно в «Чевенгуре»: « - Милый человек, дай мне подышать - не мучай меня. Позови мне женщину проститься! Либо дай поскорее руку - не уходи далеко, мне жутко одному»).
…Он так любил бегать… Особенно по снегу. Зимой с папой на лыжах (пока папа на лыжах, Савва бегом и бегом). Летом сам с собой в горелки. - Наверное, где-то там он сейчас бежит - без всяких там костюмчиков, которых он терпеть не мог, с десятком подружек, самым красивым, самым лучшим на свете…
Простите, что я написала все это. Но третий день меня мучат несказанные слова, которые нужно выпустить. И понять, что случившееся необратимо.