«Лен, я взял билет на Аид…» (или второй пост про любофф:))
Я правда очень люблю эту оперу. Не так давно мне повезло ее наконец послушать ни с сайта классической музыки, но живьем в концертном исполнении. Даже хорошо: никакие лишние красивости не заслоняли околдовывающей музыки, которая удивительным образом вплеталась во множество внутренних размышлений и ощущений, звучала во мне тысячью органных обертонов.
Безусловно, рассматривать оперы с точки зрения сюжета и характеров - немного, м-м-м, неуместно (если не неумно), но есть в вердиевских гениальных образцах что-то такое, что заставляет воспринимать их как своего рода воплощение архепитов, мощный такой код, подобный кодам древнегреческих или шекспировских трагедий. Музыка у него как будто вспоминает о своих мистериальных и ритуальных корнях и несет с собой короба ассоциаций и аллюзий.
Вроде бы, сюжет "Аиды" - банальный любовный треугольник между полководцем Радамесом, его возлюбленной рабыней-эфиопкой Аидой и наследницей престола жрицей Амнерис, но соперничество за душу прекрасного воина осложняется корнелевски-расиновскими мотивами страсти и долга - долга перед отчизной, воюя за которую с эфиопами Радамес предает любимую Аиду. (Именно этот подтекст особенно слышим в булгаковской «Белой гвардии», о чем ниже, а пока же...)
А пока - про самих героев. Амнерис и Аида кажутся мне двумя ликами женского поведения, двумя архетипами любви: собственнической, эгоистической, властной - и преданной и предаваемой… …Когда внутри нас раздаются требования быть всегда подле него (даже точнее - чтобы он был всегда подле нас, в вечных пределах досягаемости), это поет Амнерис. Когда хочется всего его внимания - просто всего его, потому что иначе мир рушится, - это снова Амнерис, египетская жрица, которая «любя его безумно», отдает Радамеса палачам за любовь к другой женщине. Если бы все дело было только в мести! - Но Амнерис - натура подлинно трагическая: ее непомерная для простой смертной страсть оказывается больше ее самой и, выплескиваясь наружу, крушит и сметает все на своем пути - любимого, его возлюбленную, но заодно и саму Амнерис, плачущую на их могиле. И как-то не думается о том, что той, кто возлюбила много, той больше простится. - Наоборот: кому много дано, с той много и взыщется - и за неумение смириться с потерями, за неготовность прощать, за неуемность любви… Печальная оборотная сторона женской царственности.
Самое интересное, что как только «милая Аида» невольно начинает походить на Амнерис - вспоминая о собственном царственном происхождении - она тут же губит Радамеса, заставляя его (насколько осознанно и намерено, я до сих пор для себя не решила окончательно) попрать свой воинский долг - и после практически добровольно принять за это заслуженную, с его точки зрения, кару. - Нет, конечно, Аида, невольница, «милая» - из тех, кого любят за покорливость и смирение, за нежность и ласковость, за тишь и гладь очей и верность, бесконечную терпеливую верность любимому даже тогда, когда он разбивает на голову твоих соотечественников… …У Солженицына в «Раковом корпусе» нянечка Елизавета Анатольевна неслучайно вспоминает именно Аиду как …счастливицу, которой позволено было разделить с любимым его смерть и умереть, стало бы, радостной и полной чувств (героине Солженицына и множеству ее прототипов ХХ века куда солоней пришлось). - «Милость» и нежность, конечно, немного диссонируют с такими великими исполнительницами роли, как Вишневская или Кабалье - в таких Аидах больше огня, характера, протеста, чем покорности судьбе, но их колебания, внутренняя тихая сила их любовей - к родине и к мужчине, их безропотная готовность уйти с ним все равно куда - в жизнь или в смерть - пусть тоже не приносят хэппи-энда, но зато награждаются такой ответной любовью и такими жертвами, по сравнению с которыми любой царский венец - ветошка.
Заочно и очно сражаясь друг с другом и с собственными долгами и страстями, Амнерис, отчасти Аида, ее батюшка эфиопский царь Амонасро - все, решительно все занимаются тем, что предают Радамеса, - а в итоге именно ему и достается приговор за предательство. Но в его образе сочувствуешь (как никому) - архетипу настоящего рыцаря, все мотивации которого, кроме воинской чести, - любовь Аиды и ее счастье. Видеть ее свободной, ради нее порвать с египтянами, радоваться, что она не узнает о его печальной участи и не станет волноваться за него… Эх. Юный, честный, влюбленный… Не устоявший перед искушениями страсти? Забывший о всеобщем ради частного?...
…Глубоко неслучайно то, что у Булгакова голосом Радамеса гремит в цейхгаузе романный Мышлаевский, хотя, казалось бы, где тот Мышлаевский - и где этот тенор и герой-любовник Радамес?... (Кстати, булгаковское творчество недвусмысленно доказывает: русское либретто «Аиды» принадлежит отечественной культуре, проросло в ней - несмотря на все очень веские и справедливые аргументы, что оперы нужно петь на языке оригинала. То самое воландовское «Вы же даже оперы «Фауст» не слышали!» относится ведь не только к музыке, но и к тексту… …а «Я за сестру тебя молю» в Бг? ).
В случае Мышлаевского нелогичная музыкальная логика Булгакова, казалось бы, противоречит им же созданным характерам, если бы не очевидное тематическое сходство сюжетов: как «Аида», так и роман «Белая гвардия» - это история искушения и предательства, взывающая о чести, верности, «о доблестях, о подвигах, о славе», совершенно не возможных в условиях революций и гражданских войн, но абсолютно необходимых для того, чтобы мир не накрыло Апокалипсисом. - В романе много всяческих влюбленностей (у того же Мышлаевского с горничной Турбинных Анютой - чем не современные Радамес и Аида), но все они проходят по разряду искуса, испытания преданности Богу и положенному Им в основание мира принципу чести и честности («честного слова нельзя нарушать ни в коем случае, иначе совсем невозможно будет жить на свете»). - И когда Булгаков, существенно расширяющий ассоциативное поле романа за счет как раз музыкальных отсылок (и оперы «Фауст»: «Шервинский, демона!», и «Ночи перед Рождеством» (как ни поверни, а тоже мистериальная история борьбы черта и Бога за души влюбленных)), руками героев пишет на изразцах Саардамского плотника про «билет на Аид», то ведь в виду имеет не только разверзающийся под ногами ад (крушение мира, приход всадников Апокалипсиса петлюровцев, победу красных с демоническими пятиконечными звездами), но и…
…Как мощно и сильно, проницая до глубин, поет это хор в «Аиде»: «Боги, победу дайте нам!»… И далее в русском либретто:
Бог, ты защитой будешь нам,
ты от врагов спаси нас!
Нашей святой отчизне силы,
мужество дай в борьбе!
Всесильный бог, ты животворный дух,
ты, из хаоса весь мир создавший,
создавший землю и небо,
к тебе взываем!
Молим тебя, великий бог!
Ад немыслим без рая, без Бога, без звезд над головами - как предательство подразумевает верность, как ненависть не живет без любви. И в метельном, взвихренном мире «Белой гвардии», пошатнувшемся, путающим героев, заставляющем их метаться в поисках несуществующего выхода, Бог всегда рядом - во сне Турбина, в молитве Елены, в огнях Рождества и последней фразе романа… Но вся эта эсхатологическая вертикаль «Белой гвардии» не вещественна, не навязчива, лейтмотивна - мотивы Верди и Гуно запрятаны в булгаковских страницах, а нам остается только вслушаться, вчувствоваться и вот тогда…
…В «Собачьем сердце», похоже, «Аида» существует уже на стадии автопародии, но причудливая связь в булгаковском восприятии этой оперы и революции остается неизменной. - Или не с революцией, а с тем - высшим, архетипическим - измерением, в котором правит Бог и искушает дьявол, в котором смерть сильней жизни, но верность и любовь сильнее смерти…
Безусловно, рассматривать оперы с точки зрения сюжета и характеров - немного, м-м-м, неуместно (если не неумно), но есть в вердиевских гениальных образцах что-то такое, что заставляет воспринимать их как своего рода воплощение архепитов, мощный такой код, подобный кодам древнегреческих или шекспировских трагедий. Музыка у него как будто вспоминает о своих мистериальных и ритуальных корнях и несет с собой короба ассоциаций и аллюзий.
Вроде бы, сюжет "Аиды" - банальный любовный треугольник между полководцем Радамесом, его возлюбленной рабыней-эфиопкой Аидой и наследницей престола жрицей Амнерис, но соперничество за душу прекрасного воина осложняется корнелевски-расиновскими мотивами страсти и долга - долга перед отчизной, воюя за которую с эфиопами Радамес предает любимую Аиду. (Именно этот подтекст особенно слышим в булгаковской «Белой гвардии», о чем ниже, а пока же...)
А пока - про самих героев. Амнерис и Аида кажутся мне двумя ликами женского поведения, двумя архетипами любви: собственнической, эгоистической, властной - и преданной и предаваемой… …Когда внутри нас раздаются требования быть всегда подле него (даже точнее - чтобы он был всегда подле нас, в вечных пределах досягаемости), это поет Амнерис. Когда хочется всего его внимания - просто всего его, потому что иначе мир рушится, - это снова Амнерис, египетская жрица, которая «любя его безумно», отдает Радамеса палачам за любовь к другой женщине. Если бы все дело было только в мести! - Но Амнерис - натура подлинно трагическая: ее непомерная для простой смертной страсть оказывается больше ее самой и, выплескиваясь наружу, крушит и сметает все на своем пути - любимого, его возлюбленную, но заодно и саму Амнерис, плачущую на их могиле. И как-то не думается о том, что той, кто возлюбила много, той больше простится. - Наоборот: кому много дано, с той много и взыщется - и за неумение смириться с потерями, за неготовность прощать, за неуемность любви… Печальная оборотная сторона женской царственности.
Самое интересное, что как только «милая Аида» невольно начинает походить на Амнерис - вспоминая о собственном царственном происхождении - она тут же губит Радамеса, заставляя его (насколько осознанно и намерено, я до сих пор для себя не решила окончательно) попрать свой воинский долг - и после практически добровольно принять за это заслуженную, с его точки зрения, кару. - Нет, конечно, Аида, невольница, «милая» - из тех, кого любят за покорливость и смирение, за нежность и ласковость, за тишь и гладь очей и верность, бесконечную терпеливую верность любимому даже тогда, когда он разбивает на голову твоих соотечественников… …У Солженицына в «Раковом корпусе» нянечка Елизавета Анатольевна неслучайно вспоминает именно Аиду как …счастливицу, которой позволено было разделить с любимым его смерть и умереть, стало бы, радостной и полной чувств (героине Солженицына и множеству ее прототипов ХХ века куда солоней пришлось). - «Милость» и нежность, конечно, немного диссонируют с такими великими исполнительницами роли, как Вишневская или Кабалье - в таких Аидах больше огня, характера, протеста, чем покорности судьбе, но их колебания, внутренняя тихая сила их любовей - к родине и к мужчине, их безропотная готовность уйти с ним все равно куда - в жизнь или в смерть - пусть тоже не приносят хэппи-энда, но зато награждаются такой ответной любовью и такими жертвами, по сравнению с которыми любой царский венец - ветошка.
Заочно и очно сражаясь друг с другом и с собственными долгами и страстями, Амнерис, отчасти Аида, ее батюшка эфиопский царь Амонасро - все, решительно все занимаются тем, что предают Радамеса, - а в итоге именно ему и достается приговор за предательство. Но в его образе сочувствуешь (как никому) - архетипу настоящего рыцаря, все мотивации которого, кроме воинской чести, - любовь Аиды и ее счастье. Видеть ее свободной, ради нее порвать с египтянами, радоваться, что она не узнает о его печальной участи и не станет волноваться за него… Эх. Юный, честный, влюбленный… Не устоявший перед искушениями страсти? Забывший о всеобщем ради частного?...
…Глубоко неслучайно то, что у Булгакова голосом Радамеса гремит в цейхгаузе романный Мышлаевский, хотя, казалось бы, где тот Мышлаевский - и где этот тенор и герой-любовник Радамес?... (Кстати, булгаковское творчество недвусмысленно доказывает: русское либретто «Аиды» принадлежит отечественной культуре, проросло в ней - несмотря на все очень веские и справедливые аргументы, что оперы нужно петь на языке оригинала. То самое воландовское «Вы же даже оперы «Фауст» не слышали!» относится ведь не только к музыке, но и к тексту… …а «Я за сестру тебя молю» в Бг? ).
В случае Мышлаевского нелогичная музыкальная логика Булгакова, казалось бы, противоречит им же созданным характерам, если бы не очевидное тематическое сходство сюжетов: как «Аида», так и роман «Белая гвардия» - это история искушения и предательства, взывающая о чести, верности, «о доблестях, о подвигах, о славе», совершенно не возможных в условиях революций и гражданских войн, но абсолютно необходимых для того, чтобы мир не накрыло Апокалипсисом. - В романе много всяческих влюбленностей (у того же Мышлаевского с горничной Турбинных Анютой - чем не современные Радамес и Аида), но все они проходят по разряду искуса, испытания преданности Богу и положенному Им в основание мира принципу чести и честности («честного слова нельзя нарушать ни в коем случае, иначе совсем невозможно будет жить на свете»). - И когда Булгаков, существенно расширяющий ассоциативное поле романа за счет как раз музыкальных отсылок (и оперы «Фауст»: «Шервинский, демона!», и «Ночи перед Рождеством» (как ни поверни, а тоже мистериальная история борьбы черта и Бога за души влюбленных)), руками героев пишет на изразцах Саардамского плотника про «билет на Аид», то ведь в виду имеет не только разверзающийся под ногами ад (крушение мира, приход всадников Апокалипсиса петлюровцев, победу красных с демоническими пятиконечными звездами), но и…
…Как мощно и сильно, проницая до глубин, поет это хор в «Аиде»: «Боги, победу дайте нам!»… И далее в русском либретто:
Бог, ты защитой будешь нам,
ты от врагов спаси нас!
Нашей святой отчизне силы,
мужество дай в борьбе!
Всесильный бог, ты животворный дух,
ты, из хаоса весь мир создавший,
создавший землю и небо,
к тебе взываем!
Молим тебя, великий бог!
Ад немыслим без рая, без Бога, без звезд над головами - как предательство подразумевает верность, как ненависть не живет без любви. И в метельном, взвихренном мире «Белой гвардии», пошатнувшемся, путающим героев, заставляющем их метаться в поисках несуществующего выхода, Бог всегда рядом - во сне Турбина, в молитве Елены, в огнях Рождества и последней фразе романа… Но вся эта эсхатологическая вертикаль «Белой гвардии» не вещественна, не навязчива, лейтмотивна - мотивы Верди и Гуно запрятаны в булгаковских страницах, а нам остается только вслушаться, вчувствоваться и вот тогда…
…В «Собачьем сердце», похоже, «Аида» существует уже на стадии автопародии, но причудливая связь в булгаковском восприятии этой оперы и революции остается неизменной. - Или не с революцией, а с тем - высшим, архетипическим - измерением, в котором правит Бог и искушает дьявол, в котором смерть сильней жизни, но верность и любовь сильнее смерти…