Михаил Осоргин - отрывок из "Времен"
Как человек с предрассудками, мало читал Осоргина, но этот красивый отрывок из первого номера "Нового журнала" (1942) захотелось поместить в журнал. В прошлогоднюю необыкновенную поездку на Урал по Царским скорбным местам обнаружил очень интересный раздел по Осоргину (целый зал!) в Пермском краеведческом музее. Нет, не умер в нем русский человек...
Европа именуется великой страной, но для нас, привыкших к пространствам, она лишь маленькій мірок, правда - тѣсно заселенный и насыщенный историческими словечками. Она суетлива, буржуазна, домовита и считает минуты за время, - мы швыряемся часами и днями, не придавая им цѣнности. Она утонула в предметах собственности, которыми каждый в ней дорожит почти так же, как жизнью, - нам, голым героям, это казалось смѣшным. Но она, тогдашняя (уже давно нѣт той Европы) очаровывала нас свободой, какой мы никогда не знавали, ненужностью паспортов, возможностью громко высказывать свои мысли и, неперекрестясь, перешагивать границы. Мелькнула Данія, затормозился поѣзд на франкфуртском вокзалѣ - и вот бѣлым корабликом заколебался лебедь на женевском озерѣ. В калейдоскопѣ прыгали и пересыпались разноцвѣтныя стеклышки. Это и есть Мон-блан? Какое нагроможденіе прекрасных бездѣлушек на нашем пути! Еще так недавно я проводил по пять суток в вагонѣ, чтобы навѣстить свою мать в дни университетских каникул; здѣсь в сутки мы пересѣкали нѣсколько государств. Мы обращали на себя вниманіе и внѣшним видом и громким говором; это так естественно: возвышать голос в Кіевѣ, чтобы слышно было в Москвѣ и чтобы откликнулись в Иркутскѣ и Владивостокѣ. Мы не привыкли к миніатюрам. Я живу в Европѣ тридцать лѣт, ея масштабы давно мнѣ знакомы, - но до сих пор иногда ощущаю себя слоном в игрушечной лавкѣ. Франція, напримѣр, очень почтенная страна, но все же она меньше губерніи, в которой я родился. Я пишу это, конечно, не без гордости. Я не дружу с правительством нынѣшней Россіи, как не дружил с правителями царской, как не свел бы дружбы и с «временным», если бы оно обратилось в постоянное. Но на карту Евразіи я очень любил смотрѣть, вымѣряя пальцами какую нибудь горделивую страну, и пытаясь впихнуть ее в уѣзд пермской губерніи, который на лошадях, дважды в год, об'ѣзжал мой отец по своим судейским дѣлам, прихватив служащаго и мѣшок с мороженными пельменями. Что скрывать, - россійское «мы-ста» во мнѣ живет прочно. Вот добраться бы хоть сейчас до границы, да кувырком через голову прокатиться «от финских хладных скал до пламенной Колхиды», легонько зашибив свой хребет об Уральскій. Громадна наша страна, и я понимаю тѣх европейцев, которые называют Сибирь русской колоніей: им завидно; а Сибирь самая подлинная Россія, ее не оторвешь. И мы - люди большого роста, крѣпкіе и здоровые, равно привыкшіе к жарѣ и морозу. Если бы Россія не была из вѣка в вѣк деревянной и горючей, она задавила бы мір архитектурой и исторіей, как давит и смущает литературой и музыкой. Но ея настоящая исторія вся впереди, и старым я хвастаю только так, для сведенія счетов с мурашками, называющими нас «нежелательными иностранцами»; я не сержусь на этих мурашей, зная, что они все равно мнѣ поклонятся, а я, по природному нашему великодушію, протяну им не два пальца, а всю пятерню, - мы народ отходчивый.
Я люблю в Европѣ сѣверян. Мы родня. Возможно, что есть во мнѣ и татарин, но во всяком случаѣ есть варяг. Мы пропахли смолой, мы одинаково молимся и лѣшему и водяному. Князья и викинги, мы равно землепашцы, охотники, рыболовы, люди простые, без дурацких феодальных замашек, без киченья голубыми кровями, без поклоненія гербам - природные демократы. Только мы знаем, что такое весна; и журченьем ручьев, стрекотом мушьих и жучьих крылышек озвучена и наша, и скандинавская литература. Из сердец наших - ударь кинжалом - брызнет кровь, а не нѣмецкое пиво, не французскій сидр, и не патока с примѣсью курортных вод. Думаю, что на этом можно и закончить восторженное бахвальство.