Н. Н. Брешко-Брешковский. Поход Корнилова на Петроград (1937) Часть III
(Казаки хоронят погибших товарищей после большевицкого мятежа. Петроград, июль 1917)
(Продолжение) ( Начало) (Предыдущий раздел)
21.
Тамъ же, въ главномъ штабѣ, въ кабинетѣ Половцева, идетъ совѣщаніе: Керенскій, Половцевъ и я...
Питъ настаиваетъ на твердыхъ, стремительныхъ мѣрахъ...
- Александръ Федоровичъ, если мы будемъ и дальше такъ миндальничать, вторая болѣе удачная попытка раздавитъ насъ, - «все снесетъ...» И васъ, самихъ, за компанію...
- Что же дѣлать, Петръ Александровичъ! Что? - спрашивалъ военный министръ хрипучимъ отъ митинговыхъ выступленій голосомъ, моргая воспаленными отъ хроническаго недосыпанія глазами...
- Что? - Перехватать сначала всѣхъ зачинщиковъ-главарей, начавъ съ Ленина и Троцкаго...
- Борисъ, ты знаешь, гдѣ они, эти оба? - повернулся ко мнѣ такой стройный, «выправленный», въ свѣтло-сѣрой черкескѣ Питъ... На вопросъ я отвѣтилъ, не сразу, а этакъ секунды черезъ двѣ: зрительное вниманіе мое отвлеклось сравненіемъ одѣтаго съ горскимъ щегольствомъ Пита съ военнымъ министромъ въ гетрахъ и замызганномъ френчѣ...
- По моимъ свѣдѣніямъ Ленинъ удралъ въ Финляндію... Троцкій же находился у себя квартирѣ...
- Чудесно! - съ него и начнемъ! Немедленно командируйте кого-нибудь!
- Арестовать, и, - сюда, ко мнѣ... Александръ Федоровичъ, одобряете?...
Но Керенскаго уже не было въ кабинетѣ. Словно корова языкомъ слизала.
Приказываю моему помощнику, капитану Тарасову:
- Не теряя ни минуты, мчитесь на штабной машинѣ къ Троцкому, и если онъ только дома, доставьте въ кабинетъ «командующаго»...
- Живымъ, господинъ полковникъ, прикажете?...
- Если встрѣтите вооруженное сопротивленіе, то и мертвымъ...
Минутъ черезъ двадцать возвращается капитанъ Тарасовъ, - самъ «мертвый», до того былъ у него убитый видъ...
- Что? И этотъ сбѣжалъ?...
- Хуже, господииъ полковникъ!... Хуже!... Разрѣшите доложить: подкатываю, звоню, открываетъ Троцкій. Все, какъ слѣдуетъ: пенснэ, мефистофельская бородка, густая грива... Онъ!.. Однако, для «про формы»:
- Вы - Троцкій?...
- Да, это я...
- Вы арестованы. Потрудитесь слѣдовать за мной...
- Сейчасъ...
А самъ топчется на мѣстѣ, ехидно улыбается... Откуда то изъ внутреннихъ комнатъ выходитъ...
- Керенскій?...
- Какъ вы угадали! - изумился Тарасовъ.
- Дальше, капитанъ, дальше!...
- Дальше, подходитъ ко мнѣ вплотную:
- Я, вашъ военный министръ, приказываю вамъ, капитанъ Тарасовъ, немедленно же удалиться.
- Что мнѣ осталось дѣлать?..-.
22.
Да не подумаютъ читающіе меня, что я, то ли отвлекаясь, то ли растекаясь въ подробностяхъ, то ли весь во власти воспоминаній, мѣстами какъ бы сворачиваю съ большой дороги... «Дороги Корнилова на Петроградъ»?...
Нѣтъ, я ни разу не свернулъ.
Я уже въ самомъ началѣ оговорился: Корниловскую эпоху разскажу нѣсколько иначе и разностороннѣе, чѣмъ она до сихъ поръ разсказывалась въ печати, вѣрнѣе, пожалуй, такъ, какъ она совсѣмъ не разсказывалась!...
Въ Станиславовѣ узнаю не только анекдотическое, а и серьезное... Хотя странно, тогда даже серьезное выявлялось и преломлялось какъ то анекдотически...
Въ одинъ день, да что въ одинъ день, въ нѣсколько часовъ революціонный Петроградъ сдѣлалъ нѣсколько важныхъ смѣщеній и перемѣщеній въ дѣйствующей арміи.
Какъ проштрафившійся военный писарь удаленъ былъ съ поста главнокомандующаго съ требованіемъ немедленно покинуть Ставку генералъ-адъютантъ Алексѣевъ. Даже больше: именно въ такомъ же случаѣ и въ то же время Керенскій не посмѣлъ бы такъ расправиться съ писаремъ, какъ съ главковерхомъ: за писаря заступились бы всемогущіе комитетчики, за главковерха не заступился никто...
Вмѣсто Алексѣева былъ назначенъ Брусиловъ. Вмѣсто Брусилова вѣдать юго-западнымъ фронтомъ было поручено Корнилову, а восьмую корниловскую армію получилъ гереналъ Черемисовъ...
Какая-то повышенная нервозность, суетливая истерическая безтолковость была во всей этой перетасовкѣ. Перетасовкѣ генераловъ.
Какъ будто этимъ можно было задержать или предотвратить паденіе въ бездну...
И вмѣсто того, чтобы, спохватившись, вернуть генераламъ власть, и этимъ дать возможность кочующимъ съ винтовками бандамъ возвратить вновь хотя бы подобіе арміи, вмѣсто этого переставляли генераловъ, какъ свинцовыхъ солдатиковъ.
23.
Вы думаете, Черемисовъ, Корниловъ, даже Брусиловъ были рады этимъ свалившимся на нихъ повышеніямъ? Ничуть... Наоборотъ, было такъ: чѣмъ выше командный постъ, тѣмъ унизительнѣй и безпомощнѣй положеніе генерала.
Мнѣ какъ разъ привелось быть въ шгабѣ черемисовскаго корпуса, когда въ этой опрятной галиційской хатѣ стало извѣстно, что генералъ немедленно перекочевываетъ въ Коломыю, дабы принять у Корнилова «бразды правленія» надъ восьмой арміей...
Въ вишневомъ садикѣ денщикъ накрывалъ столъ къ раннему обѣду... Тутъ же, невдалекѣ, какое-то подобіе параллельныхъ брусьевъ. Невысокій, легкій, сухощавый, - скорѣе подпоручичья фигура, чѣмъ генеральская, - Черемисовъ любилъ «погимнастиковать»...
Я съ удовольствіемъ наблюдалъ его предъобѣденныя упражненія. Онъ ловко и свободно бросалъ въ воздухъ свое спружиненное тѣло въ моментъ, когда на мгновеніе, отрываясь «отъ параллелей», вновь соприкасался съ ними въ «солдатской стойкѣ»...
«Съ параллелями» кончено. Возбужденный гимнастикой, раскраснѣвшійся генералъ подошелъ ко мнѣ.
- Что-жъ, корпусъ вашего превосходительства еще дерется, - сказалъ я и не только для того, чтобы сказать утѣшительное что-нибудь.
Черемисовъ удивительно моложавый, провелъ рукою по свѣтлому «ежику» волосъ и какъ-то неопредѣленно улыбнулся...
- Да, если хотите, - кое-какъ дерутся еще... У другихъ - хуже!... Но, по совѣсти, заслуга не моя!... Генеральская наша пѣсенка спѣта!... Нашъ зигзаго-образный погонъ такъ оплеванъ, осмѣянъ, забрызганъ грязью, - все было пущено для этого въ ходъ! - что нафанатизированный противъ насъ солдатъ не «вѣритъ» генераламъ, ненавидитъ ихъ!... Нѣтъ, все держится на прапорщикахъ... Почти всѣ прапорщики - члены комитетовъ... Имъ вѣрятъ, ибо они, - самый маленькій офицерскій чинъ, чинъ широко пріявшій подъ свою одинокую звѣздочку десятки тысячъ отличившихся нижнихъ чиновъ... Конечно, все зависитъ: что за личность прапорщикъ?...
Карьеристъ, демагогъ, или же порядочный человѣкъ, если даже и не особенно любящій Россію и армію, то щадящій и ту, и другую...
- Моими прапорщиками, - вы ихъ сейчасъ увидите за столомъ, - я доволенъ...
- А они какъ? Любятъ или только щадятъ?
- Любятъ ли - не знаю, но «щадятъ» умно, съ тактомъ и съ пользою... А главное, ничуть не поддѣлываясь ко всей корпусной массѣ... Они сумѣли ее прибрать къ рукамъ не лестью, не угодливымъ чѣмъ-нибудь, а критикою, сарказмомъ...
- Удивительно!...
- Еще бы не удивительно! Не угодно ли: одна изъ парадоксальныхъ гримасъ революціи нашей!...
- Кто же они, эти прапорщики?...
- Кто?... Роду - племени совсѣмъ не демократическаго. Одинъ фонъ Эйсмондъ, другой - Рубинштейнъ. Первый - помѣщикъ-полякъ, второй изъ богатѣйшей, очень культурной еврейской семьи. Кончилъ въ Парижѣ Сорбонну. Онъ и по русски говоритъ, грасируя, какъ парижанинъ. Да вотъ они оба легки напоминѣ...
24.
Я всматривался въ двухъ прапорщиковъ, сумѣвшихъ, - или это произошло помимо умѣнья! - прибрать хоть кое-какъ къ рукамъ сорокатысячную Черемисовскую «вольницу».
Ни въ одномъ, ни въ другомъ, ну рѣшительно ничего ни отъ «сохи», ни отъ «станка»! Оба одѣты съ иголочки и съ такимъ щегольствомъ на англійскій ладъ, - куда скромному кителю командира корпуса!..
Пока они «шли на насъ», я безъ труда узналъ, кто изъ нихъ фонъ-Эйсмонтъ и кто, - Рубинштейнъ... Первый былъ крѣпкій, бѣлокурый, съ горбоносымъ польскимъ профилемъ и съ пѣною усовъ надъ верхней губою. Второй - высокій и тонкій брюнетъ съ красивымъ бритымъ лицомъ и, это я замѣтилъ позже, - съ длинными - предлинными дѣвичьими рѣсницами...
Познакомились. Подошли еще чины штаба корпуса. Усѣлись въ вишневомъ садочкѣ за трапезу...
Именно - «трапеза»!..
Въ памяти еще такъ свѣжи были дореволюціонные обѣды въ штабахъ и корпусовъ и дивизій. Какимъ горячимъ закускамъ, какимъ молочнымъ поросятамъ отдавали мы надлежащую честь!.. А теперь, - борщъ, да вареное мясо...
Словно извиняясь передъ гостемъ, генералъ почелъ нужнымъ объяснить мнѣ:
- Ужъ вы не взыщите... Мы - подъ стекляннымъ колпакомъ... Комитетчики влѣзли съ сапогами въ нашу частную жизнь... Шпіонятъ за каждымъ шагомъ... Критикуютъ, доносятъ, разжигаютъ и безъ того накаленныя страсти: «Думаютъ, что генералы, такъ имъ и гуси и все!.. Изъ котла пусть жрутъ, какъ и мы!.. Изъ одного тѣста слѣплены»!..
25.
Послѣ борща съ варенымъ мясомъ, я занялся фонъ-Эйсмонтомъ и Рубинштейномъ... Полюбопытствовалъ: какъ и чѣмъ они завоевали, если и не симпатіи корпусныхъ «коноводовъ», то все же нѣкоторое вліяніе на нихъ?..
Получилъ отвѣтъ, не лишенный пикантной парадоксальности:
- На митингахъ мы рѣшили итти напроломъ... Или - или?.. Или они насъ растерзаютъ, или мы ихъ возьмемъ за морду. Подчинимъ какъ укротитель подчиняетъ себѣ звѣря... Путь хотя и опасный, но далеко не всегда безнадежный... Товарищи привыкли къ митинговымъ угодливости и лести. Пресыщены, развращены и тѣмъ и другимъ... Вы знаете излюбленную ихъ реплику: «Офицеры нашу кровь пили»!.. Что дѣлаютъ въ большинствѣ подобныхъ случаевъ многіе офицеры?.. Лѣзутъ изъ кожи, справедливо доказывая ошибочность такого сужденія...
Но - извольте доказывать истину скопищу тупыхъ, обозленныхъ, отравленныхъ пропагандою людей!... Мы же на всякій такой выпадъ съ неизмѣнной «попитой кровушкой», такъ неизмѣнно-шутливо-презрительно отвѣчаемъ: «Полно, ребята, чепуху молоть!... Кому изъ господъ офицеровъ охота пить такую гадость, какъ ваша кровь»! Дерзкій балаганъ - скажутъ!... Да!... Но именно этотъ балаганъ былъ оглоблей по черепу «сознательной» массы. Онѣ, массы теряются и балдѣютъ отъ подобныхъ отповѣдей... Въ такомъ же духѣ и все остальное... И... въ результатѣ, - успѣхъ!.. Не надо самообольщаться... Успѣхъ довольно хрупкій, призрачный... А развѣ все кругомъ не такъ же хрупко и призрачно?.. Да вотъ вамъ... Хотя это не нашъ корпусъ... Это «пробиваются» черезъ наше расположеніе какія-то чужія части...
26.
Оба прапорщика были у себя «дома», нюхомъ все чуя, угадывая... Вашъ же покорный слуга, новичекъ здѣсь, только минутами двумя позже постигъ «суть дѣла»...
Да, это вполнѣ безмятежно, никѣмъ не останавливаемыя, - кто могь остановить ихъ? - пробившись съ позиціи какія-то солдатскія сотни, а можетъ и тысячи... Эти дезертиры успѣли уже и пѣсенку сложить дезертирскую... Бѣгство съ фронта уже стало «бытомъ». Чѣмъ не бытовая пѣсня, чѣмъ не эпосъ, - то, что доносилось къ намъ все явственнѣй, громче:
Бѣжали мы лѣсомъ дремучимъ
А тамъ цѣлый полкъ къ намъ присталъ...
И такъ мы волною могучей
Лупили на ближній вокзалъ...
Второй куплетъ, ускользнувшій отъ моей памяти, могу разсказать «своими словами» и - въ двухъ словахъ: товарищи - дезертиры оккупируютъ станцію, оккупируютъ поѣздъ и угрожаютъ машинисту самосудомъ: «Крути, Гаврило!»
Гаврило крутитъ...
Но развѣ можно забыть великолѣпный финалъ?!.
Садимся мы всѣ въ первомъ классѣ...
Портянки на бархатъ кладемъ...
Развѣ не всѣ достиженія «великой безкровной» февральской - въ правахъ, «правахъ человѣка» - сушить перепрѣвшія онученьки на рыхломъ темно-зеленомъ бархатѣ дивана перваго класса?..
27.
Въ этотъ же день при мнѣ Черемисовъ получилъ приказъ въ спѣшномъ порядкѣ сдать свой корпусъ какому-то генералу и въ такомъ же спѣшномъ порядкѣ принять отъ Корнилова его восьмую армію...
Черемисовъ не выказалъ восторга. По причинѣ, мною раньше отмѣченной: по тѣмъ временамъ, - чѣмъ выше положеніе военачальника, тѣмъ оно эфемернѣе.. какъ снизу, такъ и сверху...
Началось свертываніе и развертываніе... Въ такихъ суетно-озабоченныхъ условіяхъ, - не до гостей!.. И я почелъ за благо тоже вернуться... Да и ничего не имѣлъ противъ. Очень хотѣлось увидѣть Корнилова, познакомиться съ нимъ... Онъ манилъ меня «Корниловской легендой» своею...
Только вотъ съ передвиженіемъ было не совсѣмъ ладно...
Прекрасные дни Аранжуэца, - гдѣ вы?..
Минуло время тонкихъ штабныхъ обѣдовъ, минуло время штабныхъ автомобилей... И за ними ревнивая солдатская слѣжка: «да кто, да зачѣмъ, да почему?..» Военный корреспондентъ?.. Это для нихъ звукъ пустой, если еще не худшее что - нибудь...
Но меня выручилъ изъ бѣды военный комиссаръ временнаго правительства гвардіи поручикъ М. М. Филоненко... На удобной просторной машинѣ онъ заскочилъ на нѣсколько минутъ къ Черемисову, откуда намѣренъ былъ рвануться въ Коломыю, къ Корнилову... Не только охотно, а съ любезностью человѣка общества, такъ несвойственной армейскому комиссару обще-установленнаго революціоннаго образца, пригласилъ онъ меня въ попутчики.
Революціонность же самого Филоненки была подъ большимъ сомнѣніемъ... Этотъ умный, широко образованный кадровый офицеръ, властный волевой человѣкъ, вдобавокъ, отлично понималъ, что въ домѣ буйно умалишенныхъ не краснобайство ко двору, а смирительная рубаха...
Въ такомъ повелительно приказывающемъ духѣ разговаривалъ онъ съ солдатской гущей. Фронтовое офицерство, ненавидѣвшее комиссаровъ изъ адвокатовъ и недоучившихся студентовъ, этихъ карьеристовъ-демагоговъ, къ Филоненкѣ относилось съ уваженіемъ и симпатіей...
28.
«Рѣжемъ» поля, луга, деревни, буковыя рощи...
Только вѣтеръ свиститъ, да сливаясь мелькаетъ пейзажъ...
Я для моего спутника - человѣкъ новый... Вначалѣ Филоненко былъ со мною какъ-то нащупывающе-остороженъ... Вначалѣ...
А когда я, глядя въ его бритое, нервно-подвижное лицо началъ «крыть» и «власть предержащую», и совѣтъ рабочихъ депутатовъ и весь этотъ кроваво-шутовской бедламъ, онъ тоже пристально посмотрѣлъ мнѣ въ глаза и мы, словно по командѣ расхохотались, какъ два авгура...
За нашъ полутора-часовой путь я успѣлъ оцѣнить моего собесѣдника:
- Вамъ бы Максимиліанъ Максимиліановичъ въ министры военные... Вы бы навели порядокъ!..
Актерски-экспрессивныя губы Филоненки искривились усмѣшкою...
- Что вы! Что вы!.. Развѣ Керенскій пуститъ меня?!. Да, если бы даже и захотѣлъ пустить, можно представить, какую бурную истерику закатилъ-бы ему Смольный!
Уже сумерками подъѣзжали къ Коломыѣ, уже этотъ галиційскій городокъ вспыхивалъ пока еще блѣдными огоньками...
Штабъ Корнилова помѣщался въ деревянномъ двухъэтажномъ домѣ... Я залюбовался парными часовыми: живымъ изваяніемъ застыли рослые стройные туркмены въ гимнастеркахъ, стянутыхъ въ таліи тоненькимъ чернымъ азіатскимъ ремешкомъ... Красные чакчиры уходили въ мягкіе, какъ горскіе чувяки, сапоги... высоченныя бѣлыя папахи превращали этихъ степныхъ наѣздниковъ въ какихъ-то грозныхъ загадочныхъ великановъ... За плечомъ карабинъ, въ рукѣ обнаженный клинокъ дѣдовскаго клыча... А смуглыя лица, гордо спокойныя, неподвижныя?.. А черные горящіе глаза?..
«За» такими парными часовыми можетъ спать безмятежно ихъ почти обожествляемый «бояръ»...
Въ штабѣ заявляю первому попавшемуся офицеру: хочу представиться генералу Корнилову...
Офицеръ съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ смотритъ на меня. И не столько на меня, сколько на мою форму сербскаго офицера. Почему она была сербская - долго пояснять, да и прямого отношенія это къ моему повѣствованію не имѣетъ...
- Хорошо, я доложу о вашемъ желаніи всаднику Завойкѣ...
Признаться меня удивило: Почему капитанъ, или ротмистръ, - погоны съ однимъ просвѣтомъ безъ звѣздочекъ, - будетъ сначала докдадывать обо мнѣ простому какому-то всаднику, наперекоръ азбучной субординаціи?.. Почему?..
Въ томъ то и дѣло, что Завойко, всадникъ чеченскаго полка даже безъ унтеръ-офицерскихъ нашивокъ былъ самымъ близкимъ, самымъ вліятельнымъ человѣкомъ изъ окруженія генерала Корнилова. Но это не былъ обыкновенный всадникъ. Онъ кончилъ Императорскій Александровскій лицей, гдѣ-то служилъ, потомъ гдѣ-то былъ директоромъ банка. А потомъ, уже въ разгарѣ войны то ли призванный подъ знамена, то ли добровольцемъ очутился въ рядахъ Дикой Днвизіи...
30.
И вотъ я передъ свѣтлыми очами перваго человѣка въ штабѣ, хотѣлъ было сказать - восьмой арміи. Нѣтъ, теперь за нѣсколько послѣднихъ часовъ, - это уже штабъ юго-западнаго фронта... Завтра же Корниловъ уже фактически приметъ у Брусилова въ Каменецъ-Подольскѣ этотъ юго-западный фронтъ... Быстро переворачивало страницы исторіи временное правительство...
«Свѣтлыя очи» - это для «красоты стиля». На самомъ же дѣлѣ у всадника въ темно-коричневой черкескѣ глаза были тускло-свинцовые, небольшіе, они пытливо смотрѣли сквозь поблескивающіе стекла пенснэ...
Бритая, отливавшая синевою голова. Подстриженные усы... Послѣ общества Филоненки съ его необыкновенно подвижнымъ лицомъ, окаменѣлая «маска» всадника Завойки, особенно показалась мнѣ странной... И въ тихомъ голосѣ Завойки и во всемъ его обликѣ было заговорщицкое, конспиративное что-то...
Да онъ и встрѣтилъ и принялъ меня, какъ заговорщикъ заговорщика... Сразу установилъ «общій языкъ»... Со мною это было легко и естественно при моемъ отрицательномъ отношеніи къ революціи: откровенно, никѣмъ и ничѣмъ не стѣсняясь, гдѣ только и могъ и не могъ, - посылалъ ее ко всѣмъ чертямъ ...
Но, вѣдь, и другой политической окраски «пишушая» птица залетная могла очутиться съ глазу на глазъ со всадникомъ въ темно-коричневой черкескѣ и подъ стукъ заколачиваемыхъ гдѣ-то по сосѣдству ящиковъ,- этотъ всадникъ-конспираторъ могъ бы и ей, птицѣ залетной говорить то, что говорилъ мнѣ... Но я это оставилъ про себя и при себѣ, а кто-нибудь другой, желая выслужиться передъ Смольнымъ, или передъ Зимнимъ, передъ обоими вмѣстѣ, наконецъ - донесъ бы:
- Что дѣлается!... Товарищи!... Гдѣ ваша революціонная бдительность?.. Въ штабѣ Корнилова вынашивается заговоръ противъ завоеваній реводюціи!.. Бѣлая крамола прочно свила гнѣздо подъ охраною звѣроподобныхъ головорѣзовъ-туркменъ... Вообще, Корниловская ставка, - притонъ всѣхъ политическихъ авантюристовъ и проходимцевъ...
Таковъ приблизительно письмовническій образецъ революціонно-всеподданнѣйшихъ доносовъ.
Продолжение