Древние Римы
В лагерь самнитов прибыл римский посол Гай Фабриций, чтобы вести переговоры о пленниках. Пирр хотел одарить его золотом, но тот, хотя и был бедным человеком, отказался. Тогда царь решил поразить его зрелищем боевого слона, поскольку римляне не знали этих животных. Накануне очередной встречи слон огромных размеров был скрыт за занавесом позади скамей, на которых должны были сидеть римские послы. Едва только начались переговоры, как по знаку, данному Пирром, занавес пал, и слон, протянув хобот над головой Гая Фабриция, издал ужасный трубный звук. Однако Фабриций, спокойно улыбнувшись, сказал: «Право, облик этого животного смутил меня сегодня не более, чем блеск вчерашнего золота».
Когда сенат после долгих колебаний постановил выдать Сципиону Африканскому деньги для военных нужд, день уже клонился к закату, и квесторы не пожелали так поздно отпирать двери казнохранилища. «Тогда, - решительно сказал прославленный консул, - отопру сам, ибо оно закрыто потому, что это я его наполнил!».
Многие римляне удивлялись тому, что нередко недостойным и ничтожным воздвигают статуи, между тем как о памятнике Катону и не помышляют. Узнав об этом, Катон заметил: «Пусть лучше люди спрашивают, почему Катону нет памятника, нежели - почему ему стоит памятник».
Павел Эмилий, приняв командование над войсками, сражавшимися в Македонии, обнаружил в римском воинстве полное отсутствие порядка. Среди мер, принятых полководцем по укреплению дисциплины, была такая: ночной страже предписывалось нести караул без всякого оружия. Лишенные возможности защищаться, караульные в страхе перед появлением неприятеля и не помышляли о сне.
Рассказывают, что Гай Гракх нередко во время своей речи терял самообладание и распалялся до того, что начинал кричать и браниться, в конце концов сбивался и умолкал. Чтобы избавиться от такой неприятности, он стал брать с собой раба Лициния, который становился позади оратора со свирелью в руках. Как только Гай начинал выходить из себя и повышал голос, Лициний издавал тихий и нежный звук. Народный трибун тут же убавлял свои страсти и успокаивался.
(не иначе, это потом заимствовали в "Человек-оркестр", не зря же Луи де Фюнес требовал "изобразите соловья" - jaerraeth)
За храбрость, проявленную в битве с кимврами, Гай Марий пожаловал римские вольности тысяче киммерийцев, союзников римлян. Это вызвало негодование у сената. Тогда консул заявил: «Из-за звона оружия я не слышал голоса законов».
Наслаждения и роскошь, в которые погрузился Луций Лукулл, отстранившись от государственных дел, вызывали резкие нарекания Помпея. Как-то зимой Помпей серьезно захворал, и врач предписал ему съесть дрозда. Но в эту пору достать такую птицу было невозможно. Один из друзей Помпея вспомнил, что дроздов круглый год откармливают у Лукулла. В ответ на это больной яростно запротестовал: «Значит, жизнь Помпея зависит от прихотей Лукулла?!».
Как-то Метелл Непот упрекнул Цицерона:
- Ты больше погубил людей, выступая свидетелем, нежели спас в качестве защитника.
Цицерон ответил:
- Следовательно, я - человек скорее надежный, чем красноречивый.
Непот соорудил над могилой своего покойного учителя риторика Деодота памятник с каменным изваянием ворона. (Ворон считался символом рассудительности и осторожности.) Цицерон заметил по этому поводу: «Все соответствует: ритор научил Метелла порхать, а не говорить».
Цицерон потребовал в суд Котту Попилия, чтобы снять свидетельские показания. Попилий очень стремился стать правоведом, однако мыслительные способности имел весьма ограниченные. На поставленный Цицероном вопрос он, ни на секунду не задумавшись, заявил:
- Ничего не знаю!
- Да ведь не о римском праве я тебя спрашиваю, Котта! - со смехом воскликнул Цицерон.
Видя, что Фавст, сын покойного диктатора Суллы, вывесил объявление о продаже своего имущества в счет долгов, Цицерон с удовольствием отметил: «Вот эти объявления читать куда приятнее, чем объявления его папаши о проскрипциях!»
Во время прений в сенате консул Луций Филипп, недовольный тем, какое они приняли направление, вспылил и стал кричать, что сенаторов давно пора заменить. Марк Красс ответил ему резкой репликой, указав на его недостойное поведение, и тогда Филипп, окончательно выйдя из себя, велел ликторам схватить протестующего сенатора. Красс оттолкнул служителей и воскликнул, обращаясь к Филиппу:
- В моих глазах ты больше не консул, потому, что в твоих - я больше не сенатор!
(чтой-то мне это нашу Верховну Раду напоминает - jaerraeth)
Между Крассом и Цицероном не раз вспыхивали словесные перепалки, в которых неизменным победителем выходил Цицерон. Поэтому Красс решил, что в его лице лучше иметь приятеля, нежели врага. Однажды, когда они встретились на Форуме, Красс приветливо поздоровался с Цицероном и спросил, нельзя ли у него отобедать. Тот охотно пошел на сближение и пригласил Красса домой. Несколько дней спустя друзья обратились к знаменитому сенатору от имени Ватиния, также желавшего примирения. «Как? - вскричал Цицерон. - Ватиний тоже хочет пристроиться к моему обеду?».
Цезарь, стремясь укрепить свою популярность у народа, внес законопроект о разделе кампанских земель между воинами, чем вызвал сильное негодование сената. Один из старейших сенаторов Луций Гелий встал и заявил, что, пока он жив, не бывать этому. Цицерон тут же вставил: «Погодите! Не так уж велика отсрочка, на которую указует Гелий!».
Когда вражда между Цезарем и Помпеем вылилась в междоусобную войну, Цицерон оказался в страшном смятении, не зная, чью принять сторону. В одном из своих писем он писал по этому поводу: «От кого бежать - мне ясно, но не ясно - к кому».
Цицерон возвратился в Рим, рассчитывая на милосердие Цезаря, и получил его. Ведя теперь образ жизни более спокойный, он иногда все же смело высказывал взгляды на окружающее, блистая прежним остроумием. Когда после победы над Помпеем Цезарь повелел с честью восстановить все поверженные статуи этого полководца, Цицерон сказал: «Восстанавливая статуи Помпея, Цезарь укрепляет свои собственные».
Когда за огромные долги распродавали имущество аристократа, Цезарь приказал купить себе его подушку. На удивленные вопросы друзей он ответил: «Нельзя упустить эту чудесную подушку, на которой можно спокойно спать, имея такие долги».
Отличившихся воинов Цезарь награждал оружием, щедро украшенным золотом и серебром - не столько для красоты, сколько для того, чтобы те, как полагал он, страшились потерять такую ценную вещь.
Цезарь говорил: «Чем больше за мной побед, тем меньше следует полагаться на случай, ибо никакая победа не даст столько, сколько может отнять одно поражение».
Десятый легион, пользовавшийся особой любовью Цезаря еще со времен Галльской войны, отказался подчиняться приказам, доведенный до полного изнеможения беспрерывной службой и бесчисленными походами. Взбунтовавшиеся легионеры, несмотря на военное положение в связи с событиями в Африке, где окопались остатки помпеянцев, и со зревшим в Риме недовольством, стали требовать немедленного увольнения. Друзья советовали Цезарю применить крутые меры, но полководец не слушал их. Явившись перед легионом, он без всяких оговорок дал всем увольнение. Когда утихли возгласы ликования, Цезарь, будто собираясь еще что-то сказать, обратился к солдатам: «Граждане!» вместо обычного «Воины!». И это единственное слово мигом изменило ситуацию. Легион единодушно отказался от увольнения и тут же решил следовать за своим военачальником в Африку, хотя тот уже готов был дать передышку.
Во время триумфа Цезаря в процессии несли макеты взятых им городов, сделанные из слоновой кости. Некоторое время спустя состоялось такое же шествие в честь Фабия, наместника Цезаря в Испании. Здесь также были показаны подобия завоеванных городов, но изготовленные из дерева, Хрисипп, ученый грек, созерцавший этот триумф вместе с римлянами, заметил: «Фабиевы модели - не что иное, как футляры для моделей Цезаря».
Вначале римский император Тиберий долго отказывался от власти, ссылаясь на то, что это ему непосильно и тягостно. Однако же он не забыл окружить себя почетной стражей и взять в руки регалии. При этом сенат оставался в тягостном неведении из-за двусмысленных заявлений Тиберия. И когда он появился перед сенаторами в Курии, то среди нестройного шума просьб раздался голос: «Правь или уходи!». Затем кто-то добавил: «Иные медлят делать то, что обещали, а ты медлишь обещать то, что уже сделал!».
Представители от граждан Рима возвестили Веспасиану, что ему на общественный счет решено воздвигнуть грандиозный памятник, который будет стоить немалых денег. Император протянул ладонь и изрек: «Воздвигайте немедленно - вот готовый постамент для вашей статуи!».
Проситель преклонных лет никак не мог добиться милости у императора Адриана. Тогда он покрасил свои седые волосы и, приняв другой облик, вновь появился на аудиенции. Однако император узнал его, но не подал виду и сказал: «Напрасно просишь об этом: я уже отказал твоему отцу».
Гладиатор, сражавшийся с быком на цирковой арене, в десятый раз пытался нанести смертельный удар животному и опять не достиг цели. Присутствовавший на зрелище император Галлиен приказал послать ему венок. Слыша, как зрители вокруг стали роптать, он велел глашатаю громогласно обнародовать объяснение своему поступку: «Столько раз промахнуться по быку очень нелегко!».
Император Аврелиан безуспешно осаждал город Тис, жители которого отбивали приступы вражеского войска с большим уроном для римлян. Это вывело императора из себя и он клятвенно вскричал: «Раз так - собаки живой в городе не оставлю!». Такая угроза весьма приободрила наступавших воинов, возмечтавших о грабеже, и привело в уныние осажденных. Вскоре в лагерь Аврелиана пробрался один горожанин, который указал уязвимое место в обороне, и римляне ворвались в город. Но вместо расправы над жителями император приказал повесить предателя. Когда же воинство напомнило о его обещании, Аврелиан ответил:
- Да, я помню, - и повелел: - Изловить всех собак в Тисе и уничтожить!
Добившийся наконец долгожданного первого места под солнцем, Диоклетиан принялся энергично пользоваться властью и, стремясь наверстать упущенное, довел ее до неограниченного уровня. Одна за другой следовали реформы во имя укрепления Рима, все пришло в движение. Казалось, вот-вот возродится его былое величие и удастся избежать обидной клички «древний», как вдруг император утратил интерес к государственным делам, отрекся от всех титулов и, вкушая сладость частной жизни и философского спокойствия, всецело отдался выращиванию фруктов и овощей.
Империя зашаталась, лишившись твердой руки. Выручить ее взялся старый друг самоустранившегося властителя Максимин.
Он спешно прибыл в садово-огородную обитель экс-императора и принялся уговаривать его.
- Мой друг, - ответил Диоклетиан, - внимательно посмотри на возделанное моими руками - вначале на государство, а теперь вон на ту капусту...
(угу, "посмотрите на этот мир - и посмотрите на эти штаны!" - jaerraeth)
Октавиан триумфатором въезжал в Рим после победы над Антонием, приветствуемый огромной толпой. На одной из улиц к его колеснице пробился какой-то гражданин, который поднес императору ворона, умевшего говорить: «Да здравствует Октавиан, победитель, император!». Удивленный Октавиан тут же предложил 20 тысяч сестерциев за птицу. Но в это время к нему протиснулся другой торговец, также с говорящим вороном.
- Ну что же, послушаем и твоего,- решил Октавиан, и ворон прокричал: «Да здравствует Антоний, победитель, император!».
- О, боги! Я взял не ту птицу! - простонал в ужасе незадачливый дрессировщик.
- Ничего,- успокоил его император,- птица будет напоминать нам о нашей победе,- и велел разделить между обоими владельцами названную первоначально сумму.
Во время представления в цирке Август обратил внимание на какого-то патриция, который без смущения закусывал, обильно запивая пищу вином. Император передал через приближенных свое неудовольствие нарушителю приличия:
- Я, если захочу обедать, удаляюсь к себе.
На это замечание последовал такой ответ:
- Тебе, император, нечего бояться потерять место.
Каждый раз, когда Август выходил из своего дома, его неизменно встречал какой-то грек, который преподносил ему хвалебные оды. Однако император и не помышлял награждать бедного стихотворца. Но вот однажды, вновь столкнувшись с ним, Август на ходу сочинил эпиграмму в адрес незадачливого поэта и вручил ему. Тот прочел ее вслух и стал усердно расхваливать, а затем приблизившись к императору, открыл свой маленький кошелек, вытащил оттуда несколько мелких монет и, протянув их коронованному автору, произнес: «О, Божественный! Будь у меня достаточно денег, я бы одарил тебя более достойно!». Все вокруг рассмеялись, а императору ничего не оставалось делать, как выдать поэту приличную сумму.
(взято у Oetavnis)
Когда сенат после долгих колебаний постановил выдать Сципиону Африканскому деньги для военных нужд, день уже клонился к закату, и квесторы не пожелали так поздно отпирать двери казнохранилища. «Тогда, - решительно сказал прославленный консул, - отопру сам, ибо оно закрыто потому, что это я его наполнил!».
Многие римляне удивлялись тому, что нередко недостойным и ничтожным воздвигают статуи, между тем как о памятнике Катону и не помышляют. Узнав об этом, Катон заметил: «Пусть лучше люди спрашивают, почему Катону нет памятника, нежели - почему ему стоит памятник».
Павел Эмилий, приняв командование над войсками, сражавшимися в Македонии, обнаружил в римском воинстве полное отсутствие порядка. Среди мер, принятых полководцем по укреплению дисциплины, была такая: ночной страже предписывалось нести караул без всякого оружия. Лишенные возможности защищаться, караульные в страхе перед появлением неприятеля и не помышляли о сне.
Рассказывают, что Гай Гракх нередко во время своей речи терял самообладание и распалялся до того, что начинал кричать и браниться, в конце концов сбивался и умолкал. Чтобы избавиться от такой неприятности, он стал брать с собой раба Лициния, который становился позади оратора со свирелью в руках. Как только Гай начинал выходить из себя и повышал голос, Лициний издавал тихий и нежный звук. Народный трибун тут же убавлял свои страсти и успокаивался.
(не иначе, это потом заимствовали в "Человек-оркестр", не зря же Луи де Фюнес требовал "изобразите соловья" - jaerraeth)
За храбрость, проявленную в битве с кимврами, Гай Марий пожаловал римские вольности тысяче киммерийцев, союзников римлян. Это вызвало негодование у сената. Тогда консул заявил: «Из-за звона оружия я не слышал голоса законов».
Наслаждения и роскошь, в которые погрузился Луций Лукулл, отстранившись от государственных дел, вызывали резкие нарекания Помпея. Как-то зимой Помпей серьезно захворал, и врач предписал ему съесть дрозда. Но в эту пору достать такую птицу было невозможно. Один из друзей Помпея вспомнил, что дроздов круглый год откармливают у Лукулла. В ответ на это больной яростно запротестовал: «Значит, жизнь Помпея зависит от прихотей Лукулла?!».
Как-то Метелл Непот упрекнул Цицерона:
- Ты больше погубил людей, выступая свидетелем, нежели спас в качестве защитника.
Цицерон ответил:
- Следовательно, я - человек скорее надежный, чем красноречивый.
Непот соорудил над могилой своего покойного учителя риторика Деодота памятник с каменным изваянием ворона. (Ворон считался символом рассудительности и осторожности.) Цицерон заметил по этому поводу: «Все соответствует: ритор научил Метелла порхать, а не говорить».
Цицерон потребовал в суд Котту Попилия, чтобы снять свидетельские показания. Попилий очень стремился стать правоведом, однако мыслительные способности имел весьма ограниченные. На поставленный Цицероном вопрос он, ни на секунду не задумавшись, заявил:
- Ничего не знаю!
- Да ведь не о римском праве я тебя спрашиваю, Котта! - со смехом воскликнул Цицерон.
Видя, что Фавст, сын покойного диктатора Суллы, вывесил объявление о продаже своего имущества в счет долгов, Цицерон с удовольствием отметил: «Вот эти объявления читать куда приятнее, чем объявления его папаши о проскрипциях!»
Во время прений в сенате консул Луций Филипп, недовольный тем, какое они приняли направление, вспылил и стал кричать, что сенаторов давно пора заменить. Марк Красс ответил ему резкой репликой, указав на его недостойное поведение, и тогда Филипп, окончательно выйдя из себя, велел ликторам схватить протестующего сенатора. Красс оттолкнул служителей и воскликнул, обращаясь к Филиппу:
- В моих глазах ты больше не консул, потому, что в твоих - я больше не сенатор!
(чтой-то мне это нашу Верховну Раду напоминает - jaerraeth)
Между Крассом и Цицероном не раз вспыхивали словесные перепалки, в которых неизменным победителем выходил Цицерон. Поэтому Красс решил, что в его лице лучше иметь приятеля, нежели врага. Однажды, когда они встретились на Форуме, Красс приветливо поздоровался с Цицероном и спросил, нельзя ли у него отобедать. Тот охотно пошел на сближение и пригласил Красса домой. Несколько дней спустя друзья обратились к знаменитому сенатору от имени Ватиния, также желавшего примирения. «Как? - вскричал Цицерон. - Ватиний тоже хочет пристроиться к моему обеду?».
Цезарь, стремясь укрепить свою популярность у народа, внес законопроект о разделе кампанских земель между воинами, чем вызвал сильное негодование сената. Один из старейших сенаторов Луций Гелий встал и заявил, что, пока он жив, не бывать этому. Цицерон тут же вставил: «Погодите! Не так уж велика отсрочка, на которую указует Гелий!».
Когда вражда между Цезарем и Помпеем вылилась в междоусобную войну, Цицерон оказался в страшном смятении, не зная, чью принять сторону. В одном из своих писем он писал по этому поводу: «От кого бежать - мне ясно, но не ясно - к кому».
Цицерон возвратился в Рим, рассчитывая на милосердие Цезаря, и получил его. Ведя теперь образ жизни более спокойный, он иногда все же смело высказывал взгляды на окружающее, блистая прежним остроумием. Когда после победы над Помпеем Цезарь повелел с честью восстановить все поверженные статуи этого полководца, Цицерон сказал: «Восстанавливая статуи Помпея, Цезарь укрепляет свои собственные».
Когда за огромные долги распродавали имущество аристократа, Цезарь приказал купить себе его подушку. На удивленные вопросы друзей он ответил: «Нельзя упустить эту чудесную подушку, на которой можно спокойно спать, имея такие долги».
Отличившихся воинов Цезарь награждал оружием, щедро украшенным золотом и серебром - не столько для красоты, сколько для того, чтобы те, как полагал он, страшились потерять такую ценную вещь.
Цезарь говорил: «Чем больше за мной побед, тем меньше следует полагаться на случай, ибо никакая победа не даст столько, сколько может отнять одно поражение».
Десятый легион, пользовавшийся особой любовью Цезаря еще со времен Галльской войны, отказался подчиняться приказам, доведенный до полного изнеможения беспрерывной службой и бесчисленными походами. Взбунтовавшиеся легионеры, несмотря на военное положение в связи с событиями в Африке, где окопались остатки помпеянцев, и со зревшим в Риме недовольством, стали требовать немедленного увольнения. Друзья советовали Цезарю применить крутые меры, но полководец не слушал их. Явившись перед легионом, он без всяких оговорок дал всем увольнение. Когда утихли возгласы ликования, Цезарь, будто собираясь еще что-то сказать, обратился к солдатам: «Граждане!» вместо обычного «Воины!». И это единственное слово мигом изменило ситуацию. Легион единодушно отказался от увольнения и тут же решил следовать за своим военачальником в Африку, хотя тот уже готов был дать передышку.
Во время триумфа Цезаря в процессии несли макеты взятых им городов, сделанные из слоновой кости. Некоторое время спустя состоялось такое же шествие в честь Фабия, наместника Цезаря в Испании. Здесь также были показаны подобия завоеванных городов, но изготовленные из дерева, Хрисипп, ученый грек, созерцавший этот триумф вместе с римлянами, заметил: «Фабиевы модели - не что иное, как футляры для моделей Цезаря».
Вначале римский император Тиберий долго отказывался от власти, ссылаясь на то, что это ему непосильно и тягостно. Однако же он не забыл окружить себя почетной стражей и взять в руки регалии. При этом сенат оставался в тягостном неведении из-за двусмысленных заявлений Тиберия. И когда он появился перед сенаторами в Курии, то среди нестройного шума просьб раздался голос: «Правь или уходи!». Затем кто-то добавил: «Иные медлят делать то, что обещали, а ты медлишь обещать то, что уже сделал!».
Представители от граждан Рима возвестили Веспасиану, что ему на общественный счет решено воздвигнуть грандиозный памятник, который будет стоить немалых денег. Император протянул ладонь и изрек: «Воздвигайте немедленно - вот готовый постамент для вашей статуи!».
Проситель преклонных лет никак не мог добиться милости у императора Адриана. Тогда он покрасил свои седые волосы и, приняв другой облик, вновь появился на аудиенции. Однако император узнал его, но не подал виду и сказал: «Напрасно просишь об этом: я уже отказал твоему отцу».
Гладиатор, сражавшийся с быком на цирковой арене, в десятый раз пытался нанести смертельный удар животному и опять не достиг цели. Присутствовавший на зрелище император Галлиен приказал послать ему венок. Слыша, как зрители вокруг стали роптать, он велел глашатаю громогласно обнародовать объяснение своему поступку: «Столько раз промахнуться по быку очень нелегко!».
Император Аврелиан безуспешно осаждал город Тис, жители которого отбивали приступы вражеского войска с большим уроном для римлян. Это вывело императора из себя и он клятвенно вскричал: «Раз так - собаки живой в городе не оставлю!». Такая угроза весьма приободрила наступавших воинов, возмечтавших о грабеже, и привело в уныние осажденных. Вскоре в лагерь Аврелиана пробрался один горожанин, который указал уязвимое место в обороне, и римляне ворвались в город. Но вместо расправы над жителями император приказал повесить предателя. Когда же воинство напомнило о его обещании, Аврелиан ответил:
- Да, я помню, - и повелел: - Изловить всех собак в Тисе и уничтожить!
Добившийся наконец долгожданного первого места под солнцем, Диоклетиан принялся энергично пользоваться властью и, стремясь наверстать упущенное, довел ее до неограниченного уровня. Одна за другой следовали реформы во имя укрепления Рима, все пришло в движение. Казалось, вот-вот возродится его былое величие и удастся избежать обидной клички «древний», как вдруг император утратил интерес к государственным делам, отрекся от всех титулов и, вкушая сладость частной жизни и философского спокойствия, всецело отдался выращиванию фруктов и овощей.
Империя зашаталась, лишившись твердой руки. Выручить ее взялся старый друг самоустранившегося властителя Максимин.
Он спешно прибыл в садово-огородную обитель экс-императора и принялся уговаривать его.
- Мой друг, - ответил Диоклетиан, - внимательно посмотри на возделанное моими руками - вначале на государство, а теперь вон на ту капусту...
(угу, "посмотрите на этот мир - и посмотрите на эти штаны!" - jaerraeth)
Октавиан триумфатором въезжал в Рим после победы над Антонием, приветствуемый огромной толпой. На одной из улиц к его колеснице пробился какой-то гражданин, который поднес императору ворона, умевшего говорить: «Да здравствует Октавиан, победитель, император!». Удивленный Октавиан тут же предложил 20 тысяч сестерциев за птицу. Но в это время к нему протиснулся другой торговец, также с говорящим вороном.
- Ну что же, послушаем и твоего,- решил Октавиан, и ворон прокричал: «Да здравствует Антоний, победитель, император!».
- О, боги! Я взял не ту птицу! - простонал в ужасе незадачливый дрессировщик.
- Ничего,- успокоил его император,- птица будет напоминать нам о нашей победе,- и велел разделить между обоими владельцами названную первоначально сумму.
Во время представления в цирке Август обратил внимание на какого-то патриция, который без смущения закусывал, обильно запивая пищу вином. Император передал через приближенных свое неудовольствие нарушителю приличия:
- Я, если захочу обедать, удаляюсь к себе.
На это замечание последовал такой ответ:
- Тебе, император, нечего бояться потерять место.
Каждый раз, когда Август выходил из своего дома, его неизменно встречал какой-то грек, который преподносил ему хвалебные оды. Однако император и не помышлял награждать бедного стихотворца. Но вот однажды, вновь столкнувшись с ним, Август на ходу сочинил эпиграмму в адрес незадачливого поэта и вручил ему. Тот прочел ее вслух и стал усердно расхваливать, а затем приблизившись к императору, открыл свой маленький кошелек, вытащил оттуда несколько мелких монет и, протянув их коронованному автору, произнес: «О, Божественный! Будь у меня достаточно денег, я бы одарил тебя более достойно!». Все вокруг рассмеялись, а императору ничего не оставалось делать, как выдать поэту приличную сумму.
(взято у Oetavnis)