Бесправие первой ночи
Неспособность разграничить миф и историческую реальность долго оставалась настоящим бедствием, преследовавшим медиевистику, и нет проблемы, которая могла бы иллюстрировать это обстоятельство лучше, чем предмет книги Алена Буро - так называемое droit de cuissage (букв.: "право возложения ляжки"). Речь идет о праве, известном англоязычному миру в латинизированной форме XIX века как jus primae noctis, "право первой ночи" (несколько смягченный эквивалент французского выражения), - праве, предоставлявшем помещику возможность лишать девственности любую невесту из его владений.
Термин одновременно описывает юридическую привилегию и сексуальное злоупотребление, соединяя в себе слово "право" (droit) и слово "ляжка", "бедро" (cuisse). Впервые он появляется в сочинениях юриста позднего средневековья Николя Буайе (1469-1532), сообщающего, что "гасконские помещики имели право класть обнаженную ногу поперек ложа новобрачных". В конце XVI века эту привилегию ярко описывает другой видный законник, Рене Шоппен, который изливает свой гнев в связи с тем обстоятельством, что каноники соборного капитула в Лионе, "бывшие одновременно и лионскими графами, по праву патронов "возлагали лядвие" [jus coxae locandae] на постель... своих подданных мужского и женского пола, скрепляя их брак в первый день супружеского соединения", - хотя далее он указывает, что эта "постыдная обязанность" позже сменилась вручением подарка во время свадебного пира. Мы видим здесь все компоненты, обеспечивающие возникновение стойкого мифа, - власть, секс и, конечно же, деньги, которые тоже входят сюда в качестве возмещения за отказ от осуществления предполагаемого "права".
Не приходится чрезмерно удивляться тому, что вера в droit de cuissage оказалась столь долговечной, несмотря на почти полное отсутствие доказательств реального существования этого права. Термин этот и сейчас имеет известное хождение во Франции: им обозначают "сексуальное домогательство" (sexual harassment), которое хотя и было определено в новой редакции французского уголовного кодекса 1991 года как {harcèlement sexuel}, тут же, по старой доброй традиции, стало именоваться в прессе droit de cuissage.
Отчасти путаница возникла из-за чисто языковой двусмысленности некоторых исторических текстов, подлинность которых не вызывает сомнений. Например, "Книга бургундских обычаев" (Coutumier bourguignon), составленная и снабженная комментариями в конце XIV века, утверждает, что, согласно одному из таких "обычаев" (речь идет о крепостных крестьянах), "когда мужчина женится в чужом поместье и приводит жену к себе, то если он в первую ночь заставит ее лечь под господина, то ничего не теряет, ибо приобретает женщину для господина и включает ее в его состояние". Для понимания этого текста нужно вспомнить об общеизвестном праве на брачный выкуп (formariage), которое компенсировало помещику потерю будущего потомства супружеской четы, если крепостной крестьянин или крестьянка "вступали в брак за пределами его владений". Согласно "Книге бургундских обычаев", крепостной может избежать уплаты выкупа, заставив свою невесту {gésir soubs le seigneur} (букв.: "лежать под господином"), что в средневековом смысле слова означает "в пределах его поместья" (иначе говоря, муж переводит жену "в подчиненное положение", и не более того), - вследствие чего помещик получает право на владение будущим потомством новобрачных, отказываясь от традиционного возмещения убытков с помощью formariage. Эта возможность неверного толкования открыла путь для идеологически мотивированных интерпретаций других документов, относящихся к более поздним векам. Значение подобных (ошибочных) прочтений и пытается проследить в своей работе Ален Буро.
Источник проблемы, полагает Буро, кроется в "преувеличении масштабов того монстра, каким историография представляет феодализм": только изучая "реальное положение дел с droit de cuissage и выстраивая историческую схему свидетельств в пользу этой концепции и против нее, мы получаем возможность измерить - с помощью несложного инструмента - подлинный характер градаций феодальной власти, до сих пор остающийся не вполне ясным". Считается, что droit de cuissage, утверждая право помещика на обладание женским телом, негласно противопоставляло автономии индивида и свободе личности систему наследуемых прав, отчего последние и стали настоящей эмблемой унижения человека, коренящегося в самой сути феодализма, - неотъемлемой частью того комплекса "феодальных бесчинств" и помещичьего гнета, который окончательно упразднила Французская революция. Концепция droit de cuissage превратилась в символ средневекового варварства и сыграла немаловажную роль в формировании общих представлений о Средних веках - как в восприятии широких масс, так и среди ученых-историков. Концептуальная схема, предложенная Буро, функционирует, таким образом, как своего рода путеводитель по средневековью, позволяющий более взвешенно оценивать этот период истории, в котором чаще всего видят либо совершенно беспросветные времена, когда царили подобные варварские обычаи, либо нечто прекрасное и восхитительное, считая при этом cuissage лишь поводом для надуманных вымыслов "об общепринятом и даже формально узаконенном согласии общества на насилие над личностью".
Ограничивая свое исследование Францией (в других местах, за исключением, может быть, Каталонии, существование cuissage не зафиксировано), Буро с самого начала утверждает, что cuissage никогда не было реальной социальной практикой, хотя свидетельства о нем в средневековых картуляриях и обычной литературе восходят к очень раннему времени - XIII веку. Сохранившиеся свидетельства заставляют признать, что даже если никто из помещиков в действительности не пользовался своим правом, соответствующее понятие обладало по меньшей мере словесной реальностью, которая и позволила ему превратиться в миф. По мнению Буро, однако, cuissage едва ли может претендовать на статус полноценного мифа, поскольку ему недостает характерной для мифа систематической структуры и способности внушать настоящую веру, - это всего лишь "своего рода словарь без синтаксиса; смутная традиция, выраженная на чисто словесном уровне". Действительно, в большинстве письменных источников cuissage предстает как фрагментарный и трудно уловимый феномен, с весьма широким временным и географическим разбросом соответствующих свидетельств. Ему так и не удалось - вплоть до XIX века - кристаллизоваться в развернутый дискурс, описывающий эту привилегию и/или сопротивление ей. Чем же объясняется устойчивость "мифа"?
Самый простой ответ предлагает этнография, которая рассматривает средневековый обычай как реликт более примитивных обрядов, относящихся к брачной практике и культу плодородия. Эти обряды включали в себя еще более фундаментальное "табу на девственность", в котором проявлялся "ужас или страх перед девственной кровью и дефлорацией в первобытных обществах", и потому брачная дефлорация препоручалась священной фигуре - царю или жрецу. Главным защитником этой точки зрения был Эдвард Вестермарк (1862-1939), который в монументальном труде "История брака", начатом в 1891 году, представил подтверждающие его теорию документальные свидетельства, почерпнутые из Геродота, из материалов, собранных в Бразилии, на Карибских островах, в Сенегале, Ливии, Марокко, Курдистане, Камбодже и на Малабарском береге, - но тем не менее он упорно отрицал существование соответствующего обычая в средневековой Европе. Впрочем, эта тенденция - относить cuissage как можно дальше во времени и в пространстве - была отнюдь не новой. Ее можно обнаружить уже в XIII и XIV веках у таких писателей, как Винцент де Бове и Джон Мандевиль, который в своих (воображаемых) "Путешествиях" проецирует описание cuissage на далекий мир. Согласно Мандевилю, опасность дефлорации девственницы столь остро переживалась некоторыми первобытными народами, что эту операцию осуществляли за плату специально отобранные молодые люди, называвшиеся gadlibiriens, или "отчаянными шутами": "В древние времена многие мужчины в этих местах умерли, лишая девственности своих невест, потому что у них внутри жили змеи, которые жалили мужей в половые члены, входившие в женское тело; так погиб не один мужчина, и потому-то теперь здесь следуют такому обычаю, заставляя других мужчин проверять дорогу, прежде чем отважиться на это самим".
При чтении этого места из сочинения Мандевиля может прийти на ум vagina dentata, о которой пишет в своей статье "Табу на девственность" Фрейд, упоминая, кстати, там же и jus primae noctis. Фрейд относил это табу скорее к женской, чем к мужской психологии, интерпретируя его вначале как способ, позволяющий женщине пережить физическую "травму" с другим партнером, избежав тем самым чрезмерной зависимости от самца\мужа (с которым, полагал Фрейд, после лишения девственности женщину связывают особые узы). Позже, не удовлетворенный таким объяснением, Фрейд локализовал "табу на девственность" в женском либидо, фиксированном на отце или брате, объясняя тем самым и jus primae noctis, в котором господин замещает отца, тем самым помогая избежать инцеста. Благодаря этим этнографическим и психоаналитическим интерпретациям cuissage стали рассматривать как обычай, который в принципе может существовать повсеместно.
Объяснение подобных практик их "первобытным" характером позволяет понять, почему наиболее ранние сообщения о cuissage обычно относили его к кельтским или германским ареалам. Например, авторитетная история Шотландии, написанная в 1526 г. шотландским ученым Гектором Боэсом, или Боэцием, восхваляет упразднение королем Малькольмом III Канмором (XI век) прежних обычаев, установленных его далеким предшественником, язычником Эвеном, который, по преданиям, правил в конце I века до н.э. Согласно Боэсу, Эвен постановил, что "жены незнатных людей находятся в свободном распоряжении знати, и что владелец земли вправе лишить девственности любую проживающую на ней девицу". Этот вымысел ученого сыграл важную роль в развитии истории droit de cuissage, связав ее с победой христианства над язычеством. Его содержание сводится к тому, что "дикари в сопредельных землях предаются блуду, как дикие звери, лишь до тех пор, пока их не коснется благодать обращения", - мнение, которому в Западной Европе была суждена очень долгая жизнь.
Не менее спорны сообщения о cuissage фольклористов XIX века, которые часто пишут о том, что молодежь крестьянской общины имела право требовать от приятеля по деревенской компании, только что вступившего в брак, своеобразный "выкуп" - вино или провизию. В данном случае гипотетическое "право" связано скорее с контролем, который деревня осуществляла над сексуальностью и брачной жизнью членов своей общины, чем со злоупотреблениями помещиков: оно иллюстрирует стойкую связь cuissage с компенсациями в виде пищи и питья - правом, известным под названием cullage [От франц. cul - "зад, задняя часть". Подразумевается, по-видимому, филейная часть свиньи, о которой идет речь ниже]. Так, в документе, датированном 1419 г., владелец Ларивьер-Бурде (в Нормандии) объявлял:
"В названном случае я также имею право взимать с моих людей и других, когда они женятся в моем владении, 10 турских су и филейную часть свиньи вдоль всего хребта и вплоть до уха, а также галлон любого напитка, присовокупленного к этой провизии, либо же я могу и должен, ежели сочту за благо, лечь с невестой в том случае, когда ее муж или его посланец не передаст мне или моему уполномоченному одну из вышепоименованных вещей".
Право "лечь" с невестой здесь упомянуто в контексте, подразумевающем в качестве нормы материальное возмещение едой и питьем (на самом деле cuissage никогда и не упоминается в документах само по себе, без компенсирующих его субститутов), и принимает форму более или менее шутливой "угрозы" (Буро называет это "социальным подшучиванием"), цель которой - подчеркнуть символическую власть феодала в тот исторический момент, когда изначальные формы крепостной зависимости в значительной степени уже ослабли. Не имея более истинной власти над общиной, феодал довольствуется шутками или унижающим достоинство подданных ритуалом, который "публично воспроизводит отошедшие в прошлое формы зависимости, хотя в действительности их уже давно не существует".
Подразумевающийся универсализм таких интерпретаций плохо согласуется с разрозненным характером дошедших до нас документов. В исторической перспективе складывающаяся картина выглядит значительно более сложной и, как доказывает Буро, должна рассматриваться не столько в связи с языческими ритуалами, сколько на фоне того, что он называет "диалектикой отношений хозяина и раба". С этой точки зрения cuissage демонстрировало метафорический язык сексуального обладания, чтобы подчеркнуть угрозу, которую представляет господская власть, и как бы пускало в ход "эротику неравенства". Говоря более конкретно, оно описывало привилегии сеньора, которые были составной частью его власти и требовали уплаты денег.
Во французской поэзии мотив cuissage впервые появляется в 1247 году в "Песне Версонских виланов", включенной в один из фрагментов картулярия аббатства Мон-Сен-Мишель. Это стихотворение, написанное монахом аббатства, обличает мирское обыкновение взимать деньги в качестве компенсации за право сеньора "творить свою волю над дочерью крепостного", тем самым живописуя варварство, якобы присущее некоторым феодалам, с которыми на деле аббатство вело территориальные распри. Более поздние упоминания cuissage встречаются в официальных декларациях или материалах переписей, составленных вассалами по запросу сюзеренов, предлагавших им перечислить свои права по отношению к арендаторам земли.
Фактически существует всего пять подлинных, действительно "тревожных" свидетельств этой практики, относящихся к средневековью как таковому; они разбросаны по трем регионам: Нормандии, Пикардии и Беарну. Их наличие в кадастрах феодов позволяет высказать предположение об использовании cuissage как стратегического приема для получения экономических или политических выгод. Так, в 1538 году владелец поместья Луви-Субирон, чей отец незадолго до этого потерпел неудачу в качестве предпринимателя, попытался перестроить свое хозяйство в соответствии с моделью позднего феодализма, обложив своих соседей-крестьян податями и взыскивая с них "феодальные" сборы и пошлины - в том числе cuissage, - и все это с целью как можно выгоднее продать свой феод. В другом случае ссылка на cuissage была использована помещиком для того, чтобы увеличить список своих законных прав и тем самым выжать из крестьян как можно больше, "бессистемно преследуя только личную выгоду".
Возможно, наиболее удивительным аспектом мифа о cuissage является его частое упоминание в связи с представителями церковной верхушки, которые вроде бы считались безгрешными. Например, в XVII веке о монахах аббатства Святого Теодара в Монториоле ходили слухи, будто те практикуют jus cunni (отсюда распространенное французское выражение {conduire la fiancee au moutier} - "отводить невесту в монастырь"), - черное пятно на репутации клира, впоследствии объявленное наветом протестантов. В художественной литературе предание о церковном cuissage восходит к "Ста новым новеллам" - сочинению 1462 года, написанному по заказу бургундского герцога Филиппа Доброго. В тридцать второй новелле рассказывается о францисканских монахах из Каталонии, взимавших с женщин "десятину" - в зависимости от числа половых сношений, которые те имели со своими мужьями. Но поскольку францисканцам запрещено прикасаться к деньгам, они были вынуждены получать свою десятину "натурой", то есть в виде эквивалентных сексуальных ("невещественных") взносов. Далее "Сто новелл" сообщают, что все женщины без исключения платили свою десятину, и лишь несколько старушек заявили о своем нежелании это делать, предложив братьям-францисканцам получать ее "тканями, простынями, думками, покрывалами, подушками и прочими подобными вещами". Буро убежден, что в мифе о церковном cuissage следует видеть протест против податей, которыми церковь облагала брачное поведение прихожан, в частности против налога, взимавшегося за отмену установления, предписывавшего мужам и женам воздерживаться от половых контактов в течение трех ночей после свадьбы.
После XVI века миф включается в юридическую традицию, и, по мере того как с ошеломительной частотой начинают публиковаться различные примеры, накопленные в течение позднего средневековья, cuissage попадает в поле зрения общества, подготавливая тем самым обличения царивших в дореволюционной монархии "феодальных беззаконий", громко зазвучавшие в эпоху Просвещения и Французской революции. Буро подчеркивает важную роль, которую сыграли в распространении этого мифа такие произведения, как "Опыт о нравах" Вольтера (1756) и "Свадьба Фигаро" Бомарше (1784). Перенося проблему господской власти в плоскость домашнего фарса, где главные действующие лица уже не "господин и раб", а "господин и служанка", комедия нравов XVIII века впервые обнажила социальные притязания, таившиеся внутри cuissage, показывая, что для слабеющих или мнимых представителей дворянского сословия (например, лиц буржуазного происхождения) это право стало одним из средств, позволявших разыгрывать - в буквальном смысле этого слова - роль "важного сеньора".
Центральное место в истории вопроса о "первой ночи господина" занимает продолжительная дискуссия, состоявшаяся во время так называемых "больших дебатов" 1854-58 гг., а также собрание семидесяти двух доказательств существования cuissage, опубликованное Жюлем Дельпитом в 1857 году. Буро показывает, что сама дискуссия стала возможна благодаря открытию исторических архивов, публикации недавно обнаруженных средневековых документов, появлению новых форм исторического образования, которые были созданы возникшей в 1820-х гг. Школой Хартий, и - связанному прежде всего с именем Мишле - подъему либеральной историографии, видевшей в cuissage мрачный пролог к более гармоничному и благополучному настоящему. Все эти обстоятельства и привели к политической атаке на обычай, символизировавший одновременно и злодеяния знати, и скандальное поведение клира. Защищаясь, католические публицисты с не меньшим пылом доказывали, что в действительности этого обычая не существовало. Особенную остроту полемика приобрела после революции 1848 года, когда, по словам Буро, "отчаяние, вызванное поражением, заставляло изображать жизнь при старом режиме и бесчинства феодалов ... как нечто в высшей степени гнетущее и одиозное". В конце концов, однако, cuissage стали рассматривать как чисто средневековый феномен, в меньшей степени ассоциируя его с дореволюционной монархией как таковой.
Буро видит за всеми этими перипетиями двойственный и противоречивый процесс: с одной стороны, последовательное ослабление реальной зависимости крестьян и постепенный переход этой зависимости в чисто денежные формы, что и привело феодалов к требованию компенсации за символические по сути привилегии; с другой - утверждение церковью права индивида распоряжаться своим телом и принципа свободного выбора в брачной жизни - принципа, который, как настаивает Буро, был "наиболее священной областью личной свободы в средневековой Европе". Последнее утверждение остается скорее гипотезой, чем доказанным фактом, однако оно весьма интересным образом перемещает проблему cuissage в контекст развития прав собственности индивида, сопротивлявшегося властному насилию, а также контролю над своей личностью и телом как практике, противоречащей божественному закону. "Первая ночь господина" замечательна тем, что такая точка зрения убедительно подтверждается на примере в общем-то сомнительного курьеза из наследия средневекового прошлого.
(Феодализм против феодала. Габриэлла Шпигель
Alain Boureau. The Lord's First Night: The Myth of the Droit de Cuissage (translated by Lydia Cochrane). Chicago, 310 pp.)
Взято на http://if.russ.ru/issue/2/20010504_schpig-pr.html, наводка george_rooke
Термин одновременно описывает юридическую привилегию и сексуальное злоупотребление, соединяя в себе слово "право" (droit) и слово "ляжка", "бедро" (cuisse). Впервые он появляется в сочинениях юриста позднего средневековья Николя Буайе (1469-1532), сообщающего, что "гасконские помещики имели право класть обнаженную ногу поперек ложа новобрачных". В конце XVI века эту привилегию ярко описывает другой видный законник, Рене Шоппен, который изливает свой гнев в связи с тем обстоятельством, что каноники соборного капитула в Лионе, "бывшие одновременно и лионскими графами, по праву патронов "возлагали лядвие" [jus coxae locandae] на постель... своих подданных мужского и женского пола, скрепляя их брак в первый день супружеского соединения", - хотя далее он указывает, что эта "постыдная обязанность" позже сменилась вручением подарка во время свадебного пира. Мы видим здесь все компоненты, обеспечивающие возникновение стойкого мифа, - власть, секс и, конечно же, деньги, которые тоже входят сюда в качестве возмещения за отказ от осуществления предполагаемого "права".
Не приходится чрезмерно удивляться тому, что вера в droit de cuissage оказалась столь долговечной, несмотря на почти полное отсутствие доказательств реального существования этого права. Термин этот и сейчас имеет известное хождение во Франции: им обозначают "сексуальное домогательство" (sexual harassment), которое хотя и было определено в новой редакции французского уголовного кодекса 1991 года как {harcèlement sexuel}, тут же, по старой доброй традиции, стало именоваться в прессе droit de cuissage.
Отчасти путаница возникла из-за чисто языковой двусмысленности некоторых исторических текстов, подлинность которых не вызывает сомнений. Например, "Книга бургундских обычаев" (Coutumier bourguignon), составленная и снабженная комментариями в конце XIV века, утверждает, что, согласно одному из таких "обычаев" (речь идет о крепостных крестьянах), "когда мужчина женится в чужом поместье и приводит жену к себе, то если он в первую ночь заставит ее лечь под господина, то ничего не теряет, ибо приобретает женщину для господина и включает ее в его состояние". Для понимания этого текста нужно вспомнить об общеизвестном праве на брачный выкуп (formariage), которое компенсировало помещику потерю будущего потомства супружеской четы, если крепостной крестьянин или крестьянка "вступали в брак за пределами его владений". Согласно "Книге бургундских обычаев", крепостной может избежать уплаты выкупа, заставив свою невесту {gésir soubs le seigneur} (букв.: "лежать под господином"), что в средневековом смысле слова означает "в пределах его поместья" (иначе говоря, муж переводит жену "в подчиненное положение", и не более того), - вследствие чего помещик получает право на владение будущим потомством новобрачных, отказываясь от традиционного возмещения убытков с помощью formariage. Эта возможность неверного толкования открыла путь для идеологически мотивированных интерпретаций других документов, относящихся к более поздним векам. Значение подобных (ошибочных) прочтений и пытается проследить в своей работе Ален Буро.
Источник проблемы, полагает Буро, кроется в "преувеличении масштабов того монстра, каким историография представляет феодализм": только изучая "реальное положение дел с droit de cuissage и выстраивая историческую схему свидетельств в пользу этой концепции и против нее, мы получаем возможность измерить - с помощью несложного инструмента - подлинный характер градаций феодальной власти, до сих пор остающийся не вполне ясным". Считается, что droit de cuissage, утверждая право помещика на обладание женским телом, негласно противопоставляло автономии индивида и свободе личности систему наследуемых прав, отчего последние и стали настоящей эмблемой унижения человека, коренящегося в самой сути феодализма, - неотъемлемой частью того комплекса "феодальных бесчинств" и помещичьего гнета, который окончательно упразднила Французская революция. Концепция droit de cuissage превратилась в символ средневекового варварства и сыграла немаловажную роль в формировании общих представлений о Средних веках - как в восприятии широких масс, так и среди ученых-историков. Концептуальная схема, предложенная Буро, функционирует, таким образом, как своего рода путеводитель по средневековью, позволяющий более взвешенно оценивать этот период истории, в котором чаще всего видят либо совершенно беспросветные времена, когда царили подобные варварские обычаи, либо нечто прекрасное и восхитительное, считая при этом cuissage лишь поводом для надуманных вымыслов "об общепринятом и даже формально узаконенном согласии общества на насилие над личностью".
Ограничивая свое исследование Францией (в других местах, за исключением, может быть, Каталонии, существование cuissage не зафиксировано), Буро с самого начала утверждает, что cuissage никогда не было реальной социальной практикой, хотя свидетельства о нем в средневековых картуляриях и обычной литературе восходят к очень раннему времени - XIII веку. Сохранившиеся свидетельства заставляют признать, что даже если никто из помещиков в действительности не пользовался своим правом, соответствующее понятие обладало по меньшей мере словесной реальностью, которая и позволила ему превратиться в миф. По мнению Буро, однако, cuissage едва ли может претендовать на статус полноценного мифа, поскольку ему недостает характерной для мифа систематической структуры и способности внушать настоящую веру, - это всего лишь "своего рода словарь без синтаксиса; смутная традиция, выраженная на чисто словесном уровне". Действительно, в большинстве письменных источников cuissage предстает как фрагментарный и трудно уловимый феномен, с весьма широким временным и географическим разбросом соответствующих свидетельств. Ему так и не удалось - вплоть до XIX века - кристаллизоваться в развернутый дискурс, описывающий эту привилегию и/или сопротивление ей. Чем же объясняется устойчивость "мифа"?
Самый простой ответ предлагает этнография, которая рассматривает средневековый обычай как реликт более примитивных обрядов, относящихся к брачной практике и культу плодородия. Эти обряды включали в себя еще более фундаментальное "табу на девственность", в котором проявлялся "ужас или страх перед девственной кровью и дефлорацией в первобытных обществах", и потому брачная дефлорация препоручалась священной фигуре - царю или жрецу. Главным защитником этой точки зрения был Эдвард Вестермарк (1862-1939), который в монументальном труде "История брака", начатом в 1891 году, представил подтверждающие его теорию документальные свидетельства, почерпнутые из Геродота, из материалов, собранных в Бразилии, на Карибских островах, в Сенегале, Ливии, Марокко, Курдистане, Камбодже и на Малабарском береге, - но тем не менее он упорно отрицал существование соответствующего обычая в средневековой Европе. Впрочем, эта тенденция - относить cuissage как можно дальше во времени и в пространстве - была отнюдь не новой. Ее можно обнаружить уже в XIII и XIV веках у таких писателей, как Винцент де Бове и Джон Мандевиль, который в своих (воображаемых) "Путешествиях" проецирует описание cuissage на далекий мир. Согласно Мандевилю, опасность дефлорации девственницы столь остро переживалась некоторыми первобытными народами, что эту операцию осуществляли за плату специально отобранные молодые люди, называвшиеся gadlibiriens, или "отчаянными шутами": "В древние времена многие мужчины в этих местах умерли, лишая девственности своих невест, потому что у них внутри жили змеи, которые жалили мужей в половые члены, входившие в женское тело; так погиб не один мужчина, и потому-то теперь здесь следуют такому обычаю, заставляя других мужчин проверять дорогу, прежде чем отважиться на это самим".
При чтении этого места из сочинения Мандевиля может прийти на ум vagina dentata, о которой пишет в своей статье "Табу на девственность" Фрейд, упоминая, кстати, там же и jus primae noctis. Фрейд относил это табу скорее к женской, чем к мужской психологии, интерпретируя его вначале как способ, позволяющий женщине пережить физическую "травму" с другим партнером, избежав тем самым чрезмерной зависимости от самца\мужа (с которым, полагал Фрейд, после лишения девственности женщину связывают особые узы). Позже, не удовлетворенный таким объяснением, Фрейд локализовал "табу на девственность" в женском либидо, фиксированном на отце или брате, объясняя тем самым и jus primae noctis, в котором господин замещает отца, тем самым помогая избежать инцеста. Благодаря этим этнографическим и психоаналитическим интерпретациям cuissage стали рассматривать как обычай, который в принципе может существовать повсеместно.
Объяснение подобных практик их "первобытным" характером позволяет понять, почему наиболее ранние сообщения о cuissage обычно относили его к кельтским или германским ареалам. Например, авторитетная история Шотландии, написанная в 1526 г. шотландским ученым Гектором Боэсом, или Боэцием, восхваляет упразднение королем Малькольмом III Канмором (XI век) прежних обычаев, установленных его далеким предшественником, язычником Эвеном, который, по преданиям, правил в конце I века до н.э. Согласно Боэсу, Эвен постановил, что "жены незнатных людей находятся в свободном распоряжении знати, и что владелец земли вправе лишить девственности любую проживающую на ней девицу". Этот вымысел ученого сыграл важную роль в развитии истории droit de cuissage, связав ее с победой христианства над язычеством. Его содержание сводится к тому, что "дикари в сопредельных землях предаются блуду, как дикие звери, лишь до тех пор, пока их не коснется благодать обращения", - мнение, которому в Западной Европе была суждена очень долгая жизнь.
Не менее спорны сообщения о cuissage фольклористов XIX века, которые часто пишут о том, что молодежь крестьянской общины имела право требовать от приятеля по деревенской компании, только что вступившего в брак, своеобразный "выкуп" - вино или провизию. В данном случае гипотетическое "право" связано скорее с контролем, который деревня осуществляла над сексуальностью и брачной жизнью членов своей общины, чем со злоупотреблениями помещиков: оно иллюстрирует стойкую связь cuissage с компенсациями в виде пищи и питья - правом, известным под названием cullage [От франц. cul - "зад, задняя часть". Подразумевается, по-видимому, филейная часть свиньи, о которой идет речь ниже]. Так, в документе, датированном 1419 г., владелец Ларивьер-Бурде (в Нормандии) объявлял:
"В названном случае я также имею право взимать с моих людей и других, когда они женятся в моем владении, 10 турских су и филейную часть свиньи вдоль всего хребта и вплоть до уха, а также галлон любого напитка, присовокупленного к этой провизии, либо же я могу и должен, ежели сочту за благо, лечь с невестой в том случае, когда ее муж или его посланец не передаст мне или моему уполномоченному одну из вышепоименованных вещей".
Право "лечь" с невестой здесь упомянуто в контексте, подразумевающем в качестве нормы материальное возмещение едой и питьем (на самом деле cuissage никогда и не упоминается в документах само по себе, без компенсирующих его субститутов), и принимает форму более или менее шутливой "угрозы" (Буро называет это "социальным подшучиванием"), цель которой - подчеркнуть символическую власть феодала в тот исторический момент, когда изначальные формы крепостной зависимости в значительной степени уже ослабли. Не имея более истинной власти над общиной, феодал довольствуется шутками или унижающим достоинство подданных ритуалом, который "публично воспроизводит отошедшие в прошлое формы зависимости, хотя в действительности их уже давно не существует".
Подразумевающийся универсализм таких интерпретаций плохо согласуется с разрозненным характером дошедших до нас документов. В исторической перспективе складывающаяся картина выглядит значительно более сложной и, как доказывает Буро, должна рассматриваться не столько в связи с языческими ритуалами, сколько на фоне того, что он называет "диалектикой отношений хозяина и раба". С этой точки зрения cuissage демонстрировало метафорический язык сексуального обладания, чтобы подчеркнуть угрозу, которую представляет господская власть, и как бы пускало в ход "эротику неравенства". Говоря более конкретно, оно описывало привилегии сеньора, которые были составной частью его власти и требовали уплаты денег.
Во французской поэзии мотив cuissage впервые появляется в 1247 году в "Песне Версонских виланов", включенной в один из фрагментов картулярия аббатства Мон-Сен-Мишель. Это стихотворение, написанное монахом аббатства, обличает мирское обыкновение взимать деньги в качестве компенсации за право сеньора "творить свою волю над дочерью крепостного", тем самым живописуя варварство, якобы присущее некоторым феодалам, с которыми на деле аббатство вело территориальные распри. Более поздние упоминания cuissage встречаются в официальных декларациях или материалах переписей, составленных вассалами по запросу сюзеренов, предлагавших им перечислить свои права по отношению к арендаторам земли.
Фактически существует всего пять подлинных, действительно "тревожных" свидетельств этой практики, относящихся к средневековью как таковому; они разбросаны по трем регионам: Нормандии, Пикардии и Беарну. Их наличие в кадастрах феодов позволяет высказать предположение об использовании cuissage как стратегического приема для получения экономических или политических выгод. Так, в 1538 году владелец поместья Луви-Субирон, чей отец незадолго до этого потерпел неудачу в качестве предпринимателя, попытался перестроить свое хозяйство в соответствии с моделью позднего феодализма, обложив своих соседей-крестьян податями и взыскивая с них "феодальные" сборы и пошлины - в том числе cuissage, - и все это с целью как можно выгоднее продать свой феод. В другом случае ссылка на cuissage была использована помещиком для того, чтобы увеличить список своих законных прав и тем самым выжать из крестьян как можно больше, "бессистемно преследуя только личную выгоду".
Возможно, наиболее удивительным аспектом мифа о cuissage является его частое упоминание в связи с представителями церковной верхушки, которые вроде бы считались безгрешными. Например, в XVII веке о монахах аббатства Святого Теодара в Монториоле ходили слухи, будто те практикуют jus cunni (отсюда распространенное французское выражение {conduire la fiancee au moutier} - "отводить невесту в монастырь"), - черное пятно на репутации клира, впоследствии объявленное наветом протестантов. В художественной литературе предание о церковном cuissage восходит к "Ста новым новеллам" - сочинению 1462 года, написанному по заказу бургундского герцога Филиппа Доброго. В тридцать второй новелле рассказывается о францисканских монахах из Каталонии, взимавших с женщин "десятину" - в зависимости от числа половых сношений, которые те имели со своими мужьями. Но поскольку францисканцам запрещено прикасаться к деньгам, они были вынуждены получать свою десятину "натурой", то есть в виде эквивалентных сексуальных ("невещественных") взносов. Далее "Сто новелл" сообщают, что все женщины без исключения платили свою десятину, и лишь несколько старушек заявили о своем нежелании это делать, предложив братьям-францисканцам получать ее "тканями, простынями, думками, покрывалами, подушками и прочими подобными вещами". Буро убежден, что в мифе о церковном cuissage следует видеть протест против податей, которыми церковь облагала брачное поведение прихожан, в частности против налога, взимавшегося за отмену установления, предписывавшего мужам и женам воздерживаться от половых контактов в течение трех ночей после свадьбы.
После XVI века миф включается в юридическую традицию, и, по мере того как с ошеломительной частотой начинают публиковаться различные примеры, накопленные в течение позднего средневековья, cuissage попадает в поле зрения общества, подготавливая тем самым обличения царивших в дореволюционной монархии "феодальных беззаконий", громко зазвучавшие в эпоху Просвещения и Французской революции. Буро подчеркивает важную роль, которую сыграли в распространении этого мифа такие произведения, как "Опыт о нравах" Вольтера (1756) и "Свадьба Фигаро" Бомарше (1784). Перенося проблему господской власти в плоскость домашнего фарса, где главные действующие лица уже не "господин и раб", а "господин и служанка", комедия нравов XVIII века впервые обнажила социальные притязания, таившиеся внутри cuissage, показывая, что для слабеющих или мнимых представителей дворянского сословия (например, лиц буржуазного происхождения) это право стало одним из средств, позволявших разыгрывать - в буквальном смысле этого слова - роль "важного сеньора".
Центральное место в истории вопроса о "первой ночи господина" занимает продолжительная дискуссия, состоявшаяся во время так называемых "больших дебатов" 1854-58 гг., а также собрание семидесяти двух доказательств существования cuissage, опубликованное Жюлем Дельпитом в 1857 году. Буро показывает, что сама дискуссия стала возможна благодаря открытию исторических архивов, публикации недавно обнаруженных средневековых документов, появлению новых форм исторического образования, которые были созданы возникшей в 1820-х гг. Школой Хартий, и - связанному прежде всего с именем Мишле - подъему либеральной историографии, видевшей в cuissage мрачный пролог к более гармоничному и благополучному настоящему. Все эти обстоятельства и привели к политической атаке на обычай, символизировавший одновременно и злодеяния знати, и скандальное поведение клира. Защищаясь, католические публицисты с не меньшим пылом доказывали, что в действительности этого обычая не существовало. Особенную остроту полемика приобрела после революции 1848 года, когда, по словам Буро, "отчаяние, вызванное поражением, заставляло изображать жизнь при старом режиме и бесчинства феодалов ... как нечто в высшей степени гнетущее и одиозное". В конце концов, однако, cuissage стали рассматривать как чисто средневековый феномен, в меньшей степени ассоциируя его с дореволюционной монархией как таковой.
Буро видит за всеми этими перипетиями двойственный и противоречивый процесс: с одной стороны, последовательное ослабление реальной зависимости крестьян и постепенный переход этой зависимости в чисто денежные формы, что и привело феодалов к требованию компенсации за символические по сути привилегии; с другой - утверждение церковью права индивида распоряжаться своим телом и принципа свободного выбора в брачной жизни - принципа, который, как настаивает Буро, был "наиболее священной областью личной свободы в средневековой Европе". Последнее утверждение остается скорее гипотезой, чем доказанным фактом, однако оно весьма интересным образом перемещает проблему cuissage в контекст развития прав собственности индивида, сопротивлявшегося властному насилию, а также контролю над своей личностью и телом как практике, противоречащей божественному закону. "Первая ночь господина" замечательна тем, что такая точка зрения убедительно подтверждается на примере в общем-то сомнительного курьеза из наследия средневекового прошлого.
(Феодализм против феодала. Габриэлла Шпигель
Alain Boureau. The Lord's First Night: The Myth of the Droit de Cuissage (translated by Lydia Cochrane). Chicago, 310 pp.)
Взято на http://if.russ.ru/issue/2/20010504_schpig-pr.html, наводка george_rooke