О музыке в нас и снаружи нас
Вот настолько я задолбанная, что написала текст, и нет времени запостить :)
Обожаю смотреть, как музыка у меня в ушах разливается и начинает играть во всей окружающей окружающей реальности. Наверное, так умеет делать любая музыка. Наверное, так умеет делать та музыка, которую ты любишь. Или, наоборот, не перевариваешь. Правда, такой музыке мы не даем шанса. А любимой даем.
Это я откопала стопку старых дисков. Заслушанных до скачков, сожранных наполовину музыкопоедающими чудовищами, родственниками телефонных чудищ, живущих в беспроводных проводах. Но немножко еще живых.
Попса, надоевшая за сто миллионов раз прослушивания, немедленно отметилась в памяти как надоевшая. Будто и не было пяти или семи лет, пока эти диски валялись где-то в анналах. Немедленно, с первых нот - о Боже, это снова ты? Уходи, заеда, я тебя знаю.
Пятым по счету диском был Blackmore's night. Оригинальный. Помниться, в начале двухтысячных я запросила на день рождения оригинальный блакморевский диск. Кажется, единственный оригинальный диск в моей коллекции. Милая подсредневековая танцевальная музычка, голос Кэндис Найт, тогда казавшийся хрустальным, а теперь наивным. Но менять диск не хотелось, все же, она отзывалась где-то в подкорке чем-то похожим то ли на творожный торт, то ли на правильное мороженое - не слишком сладкое, мгновенно тающее во рту. Ведь я теперь знаю, чем слушают музыку. Нервами слушают, нервной системой. Когда у меня летом нервная система перепутала уровни импульсов, у меня болела спина и рука от музыки. От любой, но особенно от ритмичной - с каждым ударом барабанов, с каждым криком гитары мои мышцы переходили в запредельное напряжение и отзывались еще более сильной болью. Я тогда думала, что когда вылезу из этой передряги, буду вспоминать ее с интересом. Надо же, а музыку слушают нервами. Теми самыми, которыми болит тело и душа.
А блэкморы по нервным сплетениям как поглаживание кошки. Гладкие, атласные, без зацепок, без заусениц, без конфликтов. Детская музыка, когда-то ее очень любила пятилетняя Вика.
И под эту детскую музыку я на прошлой неделе возвращалась домой в гигантских пробках на почве недельной отмены поездов в нашем направлении. Это когда стоишь, потом проезжаешь пару метров, а дальше снова стоишь. Практически "Южное шоссе" Кортасара. С небольшой поправкой - я знала, что где-то сегодня я все-таки доберусь домой. Я лавировала между машинами, я объезжала за жёлтой полосой, считая себя умнее и непобедимее пробки, но большую часть времени все же стояла в этой очереди за колбасой, где по карточкам раздавали дорогу. И личное время. Всем по чуть-чуть, этого времени, только нюхнуть, вздохнуть, иначе всем не хватит, как чистого воздуха.
Пожалуй, пробка была даже красивой. Особенно красивой она, вероятно, была с высоты птичьего полета - длинная, яркая, плотная, переливающаяся огнями змея.
И в середине этой змеи, внутри, за закрытыми окнами моего дитяти Тардиса играли блэкморы. А снаружи на автобусной остановке танцевало существо. То ли девушка, то ли парень - с торчащими из-под капюшона толстовки длинными светлыми патлами, в коротких широких шортах и босиком. Танцевал он странно - кружился, как юродивый, размахивая руками и мотая головой, идеально попадая в такт кельтским танцам у меня на диске. А потом я увидела второго - тень в глубине остановки. Тень была облачена вся в черное и прикрыта капюшоном. Тень играла на гитаре, и гитара играла у меня в динамиках, и я, поняла, что все это часть одного целого концерта, одной симфонии для магнитофона, гитары и оркестра. И я от души сказала спасибо дирижеру.
Обожаю смотреть, как музыка у меня в ушах разливается и начинает играть во всей окружающей окружающей реальности. Наверное, так умеет делать любая музыка. Наверное, так умеет делать та музыка, которую ты любишь. Или, наоборот, не перевариваешь. Правда, такой музыке мы не даем шанса. А любимой даем.
Это я откопала стопку старых дисков. Заслушанных до скачков, сожранных наполовину музыкопоедающими чудовищами, родственниками телефонных чудищ, живущих в беспроводных проводах. Но немножко еще живых.
Попса, надоевшая за сто миллионов раз прослушивания, немедленно отметилась в памяти как надоевшая. Будто и не было пяти или семи лет, пока эти диски валялись где-то в анналах. Немедленно, с первых нот - о Боже, это снова ты? Уходи, заеда, я тебя знаю.
Пятым по счету диском был Blackmore's night. Оригинальный. Помниться, в начале двухтысячных я запросила на день рождения оригинальный блакморевский диск. Кажется, единственный оригинальный диск в моей коллекции. Милая подсредневековая танцевальная музычка, голос Кэндис Найт, тогда казавшийся хрустальным, а теперь наивным. Но менять диск не хотелось, все же, она отзывалась где-то в подкорке чем-то похожим то ли на творожный торт, то ли на правильное мороженое - не слишком сладкое, мгновенно тающее во рту. Ведь я теперь знаю, чем слушают музыку. Нервами слушают, нервной системой. Когда у меня летом нервная система перепутала уровни импульсов, у меня болела спина и рука от музыки. От любой, но особенно от ритмичной - с каждым ударом барабанов, с каждым криком гитары мои мышцы переходили в запредельное напряжение и отзывались еще более сильной болью. Я тогда думала, что когда вылезу из этой передряги, буду вспоминать ее с интересом. Надо же, а музыку слушают нервами. Теми самыми, которыми болит тело и душа.
А блэкморы по нервным сплетениям как поглаживание кошки. Гладкие, атласные, без зацепок, без заусениц, без конфликтов. Детская музыка, когда-то ее очень любила пятилетняя Вика.
И под эту детскую музыку я на прошлой неделе возвращалась домой в гигантских пробках на почве недельной отмены поездов в нашем направлении. Это когда стоишь, потом проезжаешь пару метров, а дальше снова стоишь. Практически "Южное шоссе" Кортасара. С небольшой поправкой - я знала, что где-то сегодня я все-таки доберусь домой. Я лавировала между машинами, я объезжала за жёлтой полосой, считая себя умнее и непобедимее пробки, но большую часть времени все же стояла в этой очереди за колбасой, где по карточкам раздавали дорогу. И личное время. Всем по чуть-чуть, этого времени, только нюхнуть, вздохнуть, иначе всем не хватит, как чистого воздуха.
Пожалуй, пробка была даже красивой. Особенно красивой она, вероятно, была с высоты птичьего полета - длинная, яркая, плотная, переливающаяся огнями змея.
И в середине этой змеи, внутри, за закрытыми окнами моего дитяти Тардиса играли блэкморы. А снаружи на автобусной остановке танцевало существо. То ли девушка, то ли парень - с торчащими из-под капюшона толстовки длинными светлыми патлами, в коротких широких шортах и босиком. Танцевал он странно - кружился, как юродивый, размахивая руками и мотая головой, идеально попадая в такт кельтским танцам у меня на диске. А потом я увидела второго - тень в глубине остановки. Тень была облачена вся в черное и прикрыта капюшоном. Тень играла на гитаре, и гитара играла у меня в динамиках, и я, поняла, что все это часть одного целого концерта, одной симфонии для магнитофона, гитары и оркестра. И я от души сказала спасибо дирижеру.