***
Когда моему сыну Марку исполнился год, мы попросили родственников написать для него письма в будущее. Сложили в один пакет, договорились подарить на совершеннолетие. Через пять лет Марк откроет эти послания и найдет среди них конверт, подписанный «От дяди Сережи». Конверт запечатанный, но сквозь бумагу проступают буквы: одиннадцать лет назад Сережа еще немного видел и написал свое письмо от руки. Маленький Марик нежно называл его «Зизёза», мы всегда хохотали. Сережа Марика обожал, задаривал подарками, никогда не приходил в гости без пирожных и любимого Маркушиного торта «Папирус». В телефоне у Марка он так и записан «Доставка папируса».
Говорят, когда умирает человек, близкие плачут от жалости к себе. Думаю, это правда лишь отчасти. Потому что я плачу от невероятного чувства жалости к нему, к тому, сколько еще могло бы быть дней, сколько дел, сколько встреч и слов, сколько испытанных чувств. Такая сила жизни была в Сереже, такая воля, что я не допускала ни одной мысли, что он не поправится, что этот сложный путь, который ему достался на земле, но который он бесконечно ценил, может завершиться так внезапно, так рано, так горько. Всей своей сущностью он стремился быть необходимым, востребованным, приносящим пользу. Всего за несколько часов до того, как он попал в больницу, Сережа разгружал детские новогодние подарки для маленьких подопечных центра, в котором работал. И тут нужно понять:
Он почти ничего не видел. Жил наощупь. Тринадцать лет жил с опухолью в голове, дважды сражался с ней, c каждой операцией отвоевывая хоть капельку зрения, хоть малейшую возможность работать и быть самостоятельным. Каждый день был преодолением. Встать с постели, превозмочь слабость и немощь, спрятать волнение за будущий день настолько вглубь себя, чтобы никто не мог подумать, что он бессилен. Надеть костюм, начистить ботинки, продолжать делать дело, быть нужным.
Поэтому мой брат - мой герой.
У меня не было ни одного предчувствия. Ни одного плохого сна. Ни одного знака. Только однажды, в августе, был момент. Он попросил проводить его с работы до автобусной остановки. Его жена Лена в тот день приболела и не села за руль, Сереже нужно было самому доехать из центра за город, где они жили, а она встречала его на остановке у дома - он уже не мог переходить дорогу сам. Мы с ним прошлись в тот день по центру весело, с шутками, трепом обо всем на свете, как обычно между нами было, сделали видеозвонок маме с остановки. И вдруг, садясь в автобус, он сказал: «Пока, Леночка. Я тебя очень сильно люблю». И меня будто током ударила мысль: «Что-то случится?»
Сережа никогда не говорил мне о любви. Его чувства выражались в делах, преданности, заботе. Но не в словах, он был очень сдержанным. Он мог быть резким, но всегда честным. Осторожным и вдумчивым, но никогда не малодушным. И если что-то говорил, это имело большой вес, много значило, не было поверхностным.
У душевной боли нет никакой шкалы.
У горя нет никакой схемы.
Невозможно загадать, что будешь чувствовать, теряя.
Невозможно найти хоть мало-мальски похожие слова, чтобы объяснить, как это сложно.
Я не знаю, что было самым сложным. Сказать маме, что умер ее сын. Сказать папе, что умер его сын. Слышать невыносимый родительский крик. Выбирать гроб. Писать слова для похоронных венков. Опознавать тело и впервые увидеть неживое лицо брата - красивое, молодое, спокойное. Провести папу в катафалк, чтобы он побыл наедине с Сережей, и рыдать, будучи не в силах смотреть, как отец целует, целует, просто не может остановиться целовать лицо своего мальчика, и потом как-то его, папу, вывести на воздух. Выслушать каждого, кто пришел проститься, столько было людей. Держаться. Держать маму. Все было очень сложным, непредставимым и до жути реальным. А все же постоянно думалось: этого просто не может быть.
У меня остается память: мой брат был мне данностью, я родилась - а он уже был. Мы все детство и юность провели в одной комнате на соседних диванах. Болтали и хохотали по ночам, бесили друг друга подростками, покрывали друг друга перед родителями, помогали друг другу деньгами, доверяли секреты, были очень разными и очень близкими. Если что - он звонил мне. Если что - я звонила ему.
У меня остается имя: шестилетний Сережа сказал беременной маме: «Родите мне Леночку», и я стала Леной. Имя это станет для него судьбоносным, подростком он влюбится в другую Лену, добьется ее через 10 лет, она станет его ангелом, другом, проводником, главным человеком до последних дней.
У меня остается футболка - я взяла из Сережиных вещей одну футболку, надела ее через 9 дней и почувствовала что-то очень хорошее как присутствие тепла.
Остается полдома подарков, на которые он всегда был щедр и считал долгом опекать и баловать: даже будучи взрослой, я оставалась его маленькой сестрой, мой сын - его единственным племянником, мой муж - его хорошим другом. И куда ни кинь взгляд, увидишь Сережины весточки: вот подушка, на которой спит Марик, вот айпад, за которым он учится и смотрит фильмы, вот армейский нож для походов, вот кофейная чашка, вот узбекское блюдо для сухофруктов, вот коньяк, вот игрушки, которым Марик как дал имена в раннем детстве, так и живут они на полках - мягкие хвостатые мыши и коты со своими именами, одного кота зовут Сережа.
Остается то, о чем не напишешь. Оно всплывает совместными воспоминаниями, запахами пирогов и блинчиков, на которые мы - когда-то девочка и мальчик - слетались в кухню двумя птенцами, забираясь на табуретки и дожидаясь очереди мазать блин маслом. Оно накрывает ассоциациями детства, нашей с ним общности, его ко мне добра, моей к нему нежности.
30 декабря, когда Сережи не стало, я сидела на кровати у окна и вдруг увидела, как между двумя домами поднимается ввысь огромный воздушный шар. Словно душа полетела, подумала я. Этих знаков в дни похорон и после было столько, что трудно не верить в метафизику. Я встала и сказала Марку, что мы сейчас будем делать торт. Торт нашего с Сережей детства готовился на все дни рождения и Новый год. Мама выпекала коржи, а мы с Сережей отвечали за крем: по очереди взбивали ручным миксером холодное сливочное масло со сгущенкой, потом же пальцами выскребали остатки до кристальной чистоты миски. 31 декабря, когда день прощания был организован и обговорен, а все приготовления сделаны, к нам приехала Сережина Лена, и мы ели наш семейный торт, говорили о Сереже, о том, что нам предстоят трудные дни похорон, прощания, эмоций, но день будет идти за днем и мы будем делать шаг за шагом.
Сережа похоронен в удивительном месте - это маленькое сельское кладбище на горе с видом на просторы, леса и посевные поля, уходящие за горизонт. Все это - Сережина стихия спортсмена, бегуна, мастера спорта, картографа, большого профессионала в мире спортивного ориентирования, которому он посвятил свою жизнь. Пока он был зрячим, пока были силы, он проводил в лесу все свободное время. И дом они с Леной купили себе почти на опушке. 5 декабря мы там отметили его и мой день рождения, после тридцати мы всегда отмечали дни рождения вместе, они у нас с разницей ровно в неделю. Был чудесный день, Сережа был спокойным и радостным, мы фотографировались и строили планы, в предновогоднем календаре у меня записана заметка на 26 декабря «Прогулка с Сережей в лесу».
С одной стороны от кладбища, буквально в километре их красивый, уютный дом. Он прожил в нем всего полтора года, но был там с Леной счастлив. С другой стороны, в десяти минутах езды - наш с ним сад детства, дачный домик на пригорке, доставшийся по наследству нам на двоих от бабушки и дедушки. Последний приют между детством и зрелостью. Это место такой невероятной красоты и такой силы, что когда я возвращалась оттуда, проводив брата в последний путь, почувствовала, что сделала для него в эти дни все, что могла, и сделала правильно. Что судьба и божья воля может быть горькой, болезненной и несправедливой. Но и она - часть принятия этого мира. Дни разные. Но они идут и ведут к утешению. День за днем. Шаг за шагом.
Говорят, когда умирает человек, близкие плачут от жалости к себе. Думаю, это правда лишь отчасти. Потому что я плачу от невероятного чувства жалости к нему, к тому, сколько еще могло бы быть дней, сколько дел, сколько встреч и слов, сколько испытанных чувств. Такая сила жизни была в Сереже, такая воля, что я не допускала ни одной мысли, что он не поправится, что этот сложный путь, который ему достался на земле, но который он бесконечно ценил, может завершиться так внезапно, так рано, так горько. Всей своей сущностью он стремился быть необходимым, востребованным, приносящим пользу. Всего за несколько часов до того, как он попал в больницу, Сережа разгружал детские новогодние подарки для маленьких подопечных центра, в котором работал. И тут нужно понять:
Он почти ничего не видел. Жил наощупь. Тринадцать лет жил с опухолью в голове, дважды сражался с ней, c каждой операцией отвоевывая хоть капельку зрения, хоть малейшую возможность работать и быть самостоятельным. Каждый день был преодолением. Встать с постели, превозмочь слабость и немощь, спрятать волнение за будущий день настолько вглубь себя, чтобы никто не мог подумать, что он бессилен. Надеть костюм, начистить ботинки, продолжать делать дело, быть нужным.
Поэтому мой брат - мой герой.
У меня не было ни одного предчувствия. Ни одного плохого сна. Ни одного знака. Только однажды, в августе, был момент. Он попросил проводить его с работы до автобусной остановки. Его жена Лена в тот день приболела и не села за руль, Сереже нужно было самому доехать из центра за город, где они жили, а она встречала его на остановке у дома - он уже не мог переходить дорогу сам. Мы с ним прошлись в тот день по центру весело, с шутками, трепом обо всем на свете, как обычно между нами было, сделали видеозвонок маме с остановки. И вдруг, садясь в автобус, он сказал: «Пока, Леночка. Я тебя очень сильно люблю». И меня будто током ударила мысль: «Что-то случится?»
Сережа никогда не говорил мне о любви. Его чувства выражались в делах, преданности, заботе. Но не в словах, он был очень сдержанным. Он мог быть резким, но всегда честным. Осторожным и вдумчивым, но никогда не малодушным. И если что-то говорил, это имело большой вес, много значило, не было поверхностным.
У душевной боли нет никакой шкалы.
У горя нет никакой схемы.
Невозможно загадать, что будешь чувствовать, теряя.
Невозможно найти хоть мало-мальски похожие слова, чтобы объяснить, как это сложно.
Я не знаю, что было самым сложным. Сказать маме, что умер ее сын. Сказать папе, что умер его сын. Слышать невыносимый родительский крик. Выбирать гроб. Писать слова для похоронных венков. Опознавать тело и впервые увидеть неживое лицо брата - красивое, молодое, спокойное. Провести папу в катафалк, чтобы он побыл наедине с Сережей, и рыдать, будучи не в силах смотреть, как отец целует, целует, просто не может остановиться целовать лицо своего мальчика, и потом как-то его, папу, вывести на воздух. Выслушать каждого, кто пришел проститься, столько было людей. Держаться. Держать маму. Все было очень сложным, непредставимым и до жути реальным. А все же постоянно думалось: этого просто не может быть.
У меня остается память: мой брат был мне данностью, я родилась - а он уже был. Мы все детство и юность провели в одной комнате на соседних диванах. Болтали и хохотали по ночам, бесили друг друга подростками, покрывали друг друга перед родителями, помогали друг другу деньгами, доверяли секреты, были очень разными и очень близкими. Если что - он звонил мне. Если что - я звонила ему.
У меня остается имя: шестилетний Сережа сказал беременной маме: «Родите мне Леночку», и я стала Леной. Имя это станет для него судьбоносным, подростком он влюбится в другую Лену, добьется ее через 10 лет, она станет его ангелом, другом, проводником, главным человеком до последних дней.
У меня остается футболка - я взяла из Сережиных вещей одну футболку, надела ее через 9 дней и почувствовала что-то очень хорошее как присутствие тепла.
Остается полдома подарков, на которые он всегда был щедр и считал долгом опекать и баловать: даже будучи взрослой, я оставалась его маленькой сестрой, мой сын - его единственным племянником, мой муж - его хорошим другом. И куда ни кинь взгляд, увидишь Сережины весточки: вот подушка, на которой спит Марик, вот айпад, за которым он учится и смотрит фильмы, вот армейский нож для походов, вот кофейная чашка, вот узбекское блюдо для сухофруктов, вот коньяк, вот игрушки, которым Марик как дал имена в раннем детстве, так и живут они на полках - мягкие хвостатые мыши и коты со своими именами, одного кота зовут Сережа.
Остается то, о чем не напишешь. Оно всплывает совместными воспоминаниями, запахами пирогов и блинчиков, на которые мы - когда-то девочка и мальчик - слетались в кухню двумя птенцами, забираясь на табуретки и дожидаясь очереди мазать блин маслом. Оно накрывает ассоциациями детства, нашей с ним общности, его ко мне добра, моей к нему нежности.
30 декабря, когда Сережи не стало, я сидела на кровати у окна и вдруг увидела, как между двумя домами поднимается ввысь огромный воздушный шар. Словно душа полетела, подумала я. Этих знаков в дни похорон и после было столько, что трудно не верить в метафизику. Я встала и сказала Марку, что мы сейчас будем делать торт. Торт нашего с Сережей детства готовился на все дни рождения и Новый год. Мама выпекала коржи, а мы с Сережей отвечали за крем: по очереди взбивали ручным миксером холодное сливочное масло со сгущенкой, потом же пальцами выскребали остатки до кристальной чистоты миски. 31 декабря, когда день прощания был организован и обговорен, а все приготовления сделаны, к нам приехала Сережина Лена, и мы ели наш семейный торт, говорили о Сереже, о том, что нам предстоят трудные дни похорон, прощания, эмоций, но день будет идти за днем и мы будем делать шаг за шагом.
Сережа похоронен в удивительном месте - это маленькое сельское кладбище на горе с видом на просторы, леса и посевные поля, уходящие за горизонт. Все это - Сережина стихия спортсмена, бегуна, мастера спорта, картографа, большого профессионала в мире спортивного ориентирования, которому он посвятил свою жизнь. Пока он был зрячим, пока были силы, он проводил в лесу все свободное время. И дом они с Леной купили себе почти на опушке. 5 декабря мы там отметили его и мой день рождения, после тридцати мы всегда отмечали дни рождения вместе, они у нас с разницей ровно в неделю. Был чудесный день, Сережа был спокойным и радостным, мы фотографировались и строили планы, в предновогоднем календаре у меня записана заметка на 26 декабря «Прогулка с Сережей в лесу».
С одной стороны от кладбища, буквально в километре их красивый, уютный дом. Он прожил в нем всего полтора года, но был там с Леной счастлив. С другой стороны, в десяти минутах езды - наш с ним сад детства, дачный домик на пригорке, доставшийся по наследству нам на двоих от бабушки и дедушки. Последний приют между детством и зрелостью. Это место такой невероятной красоты и такой силы, что когда я возвращалась оттуда, проводив брата в последний путь, почувствовала, что сделала для него в эти дни все, что могла, и сделала правильно. Что судьба и божья воля может быть горькой, болезненной и несправедливой. Но и она - часть принятия этого мира. Дни разные. Но они идут и ведут к утешению. День за днем. Шаг за шагом.