Наука - штука страстная
ученые потому и кажутся холодными, что страсти выпускают там, внутри, а наружу - ну, улыбнется бледно, что же ты так, нехорошо, или - хорошо, а по сути самую сволочную свою часть, самую радостную, самую счастливую, самую мерзкую - оставляют для науки. Потому Жены их должны быть по своим ТТХ типа хозяйственного, чтобы дом наладила и радовалась, что вот и солнышко село, вот и солнышко взошло, а не ищущих на земле страстей каких невозможных - рыцарь их все время таранит будку очередному дракону и до принцессы у него просто руки не доходят. Рыцарь, по нынешним временам, может быть любого полу, и от мужа ученого, то есть ученой дамы, требуются те же исконные женские добродетели - о многом не мечтать, хотя, конечно, дамы в эмоциональном плане помощнее будут и иногда ученая дама еще может кому-то, кроме науки, тоже... Впрочем, не стоит о личном, может и может, дело житейское и интимное, но вот как они там внутри, в тесных своих автоклавах сбитые бок к боку, меж ними и ссылки не пропихнуть, бродит всё вместе - злость, зависть, образцы воруют, интриги плетут, плачут, обижаются, дружат исступленно - "неужели он заметил, что я гениален?" - "нет, нет, подонок, он так и не понял, что я гениален!" - Более всего раздражает манера ученых знакомиться. Сойдутся незнакомые и нчинают с взаимных оскорблений - тон нагл, ноги в третьей позиции, попытка показать, что собеседник - пугало огородное, незваным ввлез на пир духа, опять же он по сущеглупости не способен понять даже и самой нелепости своих претензий. В ответ собеседник не менее хамски возражает, но должен упомянуть редкие источники и указать на глубокое знание фактов и литературы из области, которой он, по его словам, занимается. Тогда, после последовательного снижения тона реплик и всё меньшего градуса оскорблений, после "...поучитесь в техникуме, урод" - "сами вы недоучка" - "а, ну тогда вы же должны понимать..." - "вы, конечно, не читали Джимми Томаса, но хотя бы общее образование должно подсказывать..." - "на сто тридцать пятой страницы Джимми отмечает, что..." - "приятно беседовать с вами, вы знаток" - " ну что вы, это мне приятно, не часто встретишь такого вежливого и терпимого человека" - "а помните, как три года назад прошел слух..." - всё, помирились. Из смежных областей, друг другу не конкуренты, опознали принадлежность к цеху и могут говорить свободно. Местничество в чистом виде. Пока не выяснят, кто перед кем выше сидеть должен - бороды из рук не выпустят. Особенно с дамами потешно - бород у них от природы нет, но конкурентных сил хватает примерно на три с половиной ученых мужика.
а вот у Березина кусок как раз про http://berezin.livejournal.com/1290529.html
"Шкловский, как и некоторые выжившие формалисты структуралистов не любил. Есть такая история, которая случилась весной 1982 года. Тогда, 16 марта Шкловского снимали для телевидения вместе с Кавериным. Естественно, они говорили о Тынянове, который всегда стоял между ними - то как связующее звено, то как нечно оспариваемое. И вот как об этом рассказал Владимир Новиков: "Далее я привожу фрагмент разговора со стенографической точностью, поскольку косвенная речь привела бы к неизбежному искажению смысла. Перед нами, если угодно, постскриптум к роману «Скандалист». Шкловский продолжает выразительно “скандалить”, выясняя свои отношения с отечественной и мировой филологией начала 80-х годов XX века.
Каверин. Если ты занимаешься теорией литературы, то должен знать, что двадцать восьмого мая на родине Юрия Николаевича состоятся такие Тыняновские чтения, на которые приедут очень крупные учёные…
Шкловский. Из Африки?
Каверин. Из Африки не приедут. Но из Новосибирска, из Саратова, из Риги приедут люди и будут разговаривать о его трудах, о нём самом…
Шкловский. Зачем так много ездить?
Каверин. Не так много. Приедут, наверное, человек двадцать пять, у нас не приглашаются второстепенные литературоведы, а только крупные. Лотман будет, Пугачёв… Но очень жаль, что не будет тебя, хотя сгоряча ты однажды сказал: я поеду.
Шкловский. Лотмана я не люблю. Когда-то, чтобы отвлечь молодёжь от политики, в гимназиях стали преподавать греческий язык. Но не было людей, которые знали бы греческий, и их везли из Германии, поэтому русский язык они знали плохо. Вот Лотман мне кажется человеком, привезённым из какой-то другой страны. Он любит иностранные слова и не очень точно представляет, что такое литература.
Каверин. Возможно, я не очень хорошо знаю его.
Шкловский. Он знаменитый, очень знаменитый человек, особенно на окраинах земного шара.
Каверин. Я мало читал его. Но научное направление, которое в 20-х годах придерживалось мнения о том, что главное - форма, оно, по-моему, не очень связано с тем, что делает Лотман.
Шкловский. Нет, это что-то другое совсем… (После паузы.) Вот ты остался, я остался. Роман Якобсон уехал и там… Оба обидятся, но я скажу: он там залотмизи… залотманизировался. Это как дешёвое дерево, которое сверху обклеено слоем ценного дерева. Это не приближает людей к искусству. Пишем ведь для человека, а не для… соседнего учёного… Если говорить про старость, то мне через пять месяцев девяносто. Если говорить о здоровье, то я вот этой рукой за этот месяц написал сто страниц новой книги. И всё потому, что мы были к себе безжалостны.
Каверин. Да, и это осталось.
Шкловский. Осталось. Гори, гори ясно, чтобы не погасло".
Мне кажется, что у Шкловского в этом случае срабатывала ревность к той весёлой науке. которой все опоязовцы занимались яросно и небрежно, забывая о начных правилах. А спустя полвека приходят в науку люди, что занимаются ей с куда большим академизмом.
И Шкловский и Тынянов оказались писателями, а не академистами. И их сложная слава - с той стороны литературы, с которой она создаётся, внутри мастерской, а не с той стороны, где она изучается.
Этим и объясняется некоторая нервная интонация, деланное пренебрежение.
Однако ж есть лидия Гинзбург, столь безжалостная к Шкловскому в своих дневниках. но столь серьёзно относившаяся к нему в двадцатые. Её в недостатке научного инструментария не упрекнёшь.
С Лидией Гинзбург дружила сестра Лотмана. оставившая чрезвычайно интересные мемуары.
Про эти мемуары надо бы рассказать отдельно.
Они стоят того, потому что несмотря на скучноватый язык говорится в них о трагедиях и подвигах.
А так же говорится о событиях причудливых, которые кажутся выдуманными, но невыдуманы.
Отношение Гинзбург к Лотману было суровым, и объяснений этому придумано много. Говорили, что он не читал книгу Гинзбург "О психологической прозе", и недооценил автора. Но Лидия Лотман, говорит, что читал. Так же шла речь о том, что Лотман не ссылался на работы Лидии Яковлевны, а в научной среде хэто воспринимается болезненно. Как пишет Лидия Лотман: "В отсутствии сноски автора можно упрекать, если он что-то заимствовал у своего предшественника. Но таких заимствований из трудов Л. Я. у Ю.М. нет. Обиды на отсутствие сносок в литературной среде не редки. В одном из анекдотов, которые в своё время бытовали на филологическом факультете университета, рассказывалось. что профессор Н. К. Пиксанов, получив от диссертанта автореферат с надписью: "Глубокоуважаемому Николаю Кирьяковичу с почтением" и не найдя ссылки на свои труды, сделал на нём надпись: "Почтения, стало быть, не вижу" Но представляется, что обида Л.Я. имеет другую природу. Речь шла не о поверхностном вопросе сносок, а о столкновении поколений, о глубинных, принципиальных исканиях, которые не находили ещё разрешения.
Есть распространённое заблуждение, что наука - область тишины, готовых решений и довольства ими. Но на самом деле наука - это область напряжённых исканий, разочарований и больших, мучительных страстей, вызывающих реакции, иногда непонятные людям, далёким от подобных переживаний.
Размолвка Л.Я. и Ю.М. меня огорчала, ведь я очень любила их обоих. Ю.М. чувствовал. что Л.Я. на него сердится. Он тоже огорчался и недоумевал, а Л.Я. расстраивалась. Ситуация. когда ссора хороших людей возникает без достаточных оснований, всегда побуждала меня помочь им помириться. Недаром Б. В. томашевский нередко шутливо называл меня "жена-мироносица". Однажды, когда Ю.М. был у меня в гостях, мы вернулись к вопросу к обиде на него Л.Я. Он тут же сорвался с места и побежжал к Л.Я., которая жила по соседству. Встретившись. они объяснились, и их симпатия разбила все элементы взаимного недоверия. Как долго длилась обида, и как бысто они примирились Ведь Л.Я. сама в 1932 году осуждала неспособность к примирению, ведущую к разрывам, как признак слабости характера людей. А слабыми они не были".
Впрочем, все подобности взаимоотношений научных школ знает какой-нибудь великий Лейбов, а я человек осторожный, и никого не хочу обидеть.
Всё это нужно мне для иллюстрации того, что литературоведение Шкловского было принципиально неакадемическим, а каким-то другим.
Наверное, в нём было что-то от истории, как её воспринимал младший Гумилёв. Ну и как тут не ревновать своё прошлое к людям, что пришли с точными приборами и знанием иностранных языков."
Цитата полная почти всклянь, без первой и последней строки.
а вот у Березина кусок как раз про http://berezin.livejournal.com/1290529.html
"Шкловский, как и некоторые выжившие формалисты структуралистов не любил. Есть такая история, которая случилась весной 1982 года. Тогда, 16 марта Шкловского снимали для телевидения вместе с Кавериным. Естественно, они говорили о Тынянове, который всегда стоял между ними - то как связующее звено, то как нечно оспариваемое. И вот как об этом рассказал Владимир Новиков: "Далее я привожу фрагмент разговора со стенографической точностью, поскольку косвенная речь привела бы к неизбежному искажению смысла. Перед нами, если угодно, постскриптум к роману «Скандалист». Шкловский продолжает выразительно “скандалить”, выясняя свои отношения с отечественной и мировой филологией начала 80-х годов XX века.
Каверин. Если ты занимаешься теорией литературы, то должен знать, что двадцать восьмого мая на родине Юрия Николаевича состоятся такие Тыняновские чтения, на которые приедут очень крупные учёные…
Шкловский. Из Африки?
Каверин. Из Африки не приедут. Но из Новосибирска, из Саратова, из Риги приедут люди и будут разговаривать о его трудах, о нём самом…
Шкловский. Зачем так много ездить?
Каверин. Не так много. Приедут, наверное, человек двадцать пять, у нас не приглашаются второстепенные литературоведы, а только крупные. Лотман будет, Пугачёв… Но очень жаль, что не будет тебя, хотя сгоряча ты однажды сказал: я поеду.
Шкловский. Лотмана я не люблю. Когда-то, чтобы отвлечь молодёжь от политики, в гимназиях стали преподавать греческий язык. Но не было людей, которые знали бы греческий, и их везли из Германии, поэтому русский язык они знали плохо. Вот Лотман мне кажется человеком, привезённым из какой-то другой страны. Он любит иностранные слова и не очень точно представляет, что такое литература.
Каверин. Возможно, я не очень хорошо знаю его.
Шкловский. Он знаменитый, очень знаменитый человек, особенно на окраинах земного шара.
Каверин. Я мало читал его. Но научное направление, которое в 20-х годах придерживалось мнения о том, что главное - форма, оно, по-моему, не очень связано с тем, что делает Лотман.
Шкловский. Нет, это что-то другое совсем… (После паузы.) Вот ты остался, я остался. Роман Якобсон уехал и там… Оба обидятся, но я скажу: он там залотмизи… залотманизировался. Это как дешёвое дерево, которое сверху обклеено слоем ценного дерева. Это не приближает людей к искусству. Пишем ведь для человека, а не для… соседнего учёного… Если говорить про старость, то мне через пять месяцев девяносто. Если говорить о здоровье, то я вот этой рукой за этот месяц написал сто страниц новой книги. И всё потому, что мы были к себе безжалостны.
Каверин. Да, и это осталось.
Шкловский. Осталось. Гори, гори ясно, чтобы не погасло".
Мне кажется, что у Шкловского в этом случае срабатывала ревность к той весёлой науке. которой все опоязовцы занимались яросно и небрежно, забывая о начных правилах. А спустя полвека приходят в науку люди, что занимаются ей с куда большим академизмом.
И Шкловский и Тынянов оказались писателями, а не академистами. И их сложная слава - с той стороны литературы, с которой она создаётся, внутри мастерской, а не с той стороны, где она изучается.
Этим и объясняется некоторая нервная интонация, деланное пренебрежение.
Однако ж есть лидия Гинзбург, столь безжалостная к Шкловскому в своих дневниках. но столь серьёзно относившаяся к нему в двадцатые. Её в недостатке научного инструментария не упрекнёшь.
С Лидией Гинзбург дружила сестра Лотмана. оставившая чрезвычайно интересные мемуары.
Про эти мемуары надо бы рассказать отдельно.
Они стоят того, потому что несмотря на скучноватый язык говорится в них о трагедиях и подвигах.
А так же говорится о событиях причудливых, которые кажутся выдуманными, но невыдуманы.
Отношение Гинзбург к Лотману было суровым, и объяснений этому придумано много. Говорили, что он не читал книгу Гинзбург "О психологической прозе", и недооценил автора. Но Лидия Лотман, говорит, что читал. Так же шла речь о том, что Лотман не ссылался на работы Лидии Яковлевны, а в научной среде хэто воспринимается болезненно. Как пишет Лидия Лотман: "В отсутствии сноски автора можно упрекать, если он что-то заимствовал у своего предшественника. Но таких заимствований из трудов Л. Я. у Ю.М. нет. Обиды на отсутствие сносок в литературной среде не редки. В одном из анекдотов, которые в своё время бытовали на филологическом факультете университета, рассказывалось. что профессор Н. К. Пиксанов, получив от диссертанта автореферат с надписью: "Глубокоуважаемому Николаю Кирьяковичу с почтением" и не найдя ссылки на свои труды, сделал на нём надпись: "Почтения, стало быть, не вижу" Но представляется, что обида Л.Я. имеет другую природу. Речь шла не о поверхностном вопросе сносок, а о столкновении поколений, о глубинных, принципиальных исканиях, которые не находили ещё разрешения.
Есть распространённое заблуждение, что наука - область тишины, готовых решений и довольства ими. Но на самом деле наука - это область напряжённых исканий, разочарований и больших, мучительных страстей, вызывающих реакции, иногда непонятные людям, далёким от подобных переживаний.
Размолвка Л.Я. и Ю.М. меня огорчала, ведь я очень любила их обоих. Ю.М. чувствовал. что Л.Я. на него сердится. Он тоже огорчался и недоумевал, а Л.Я. расстраивалась. Ситуация. когда ссора хороших людей возникает без достаточных оснований, всегда побуждала меня помочь им помириться. Недаром Б. В. томашевский нередко шутливо называл меня "жена-мироносица". Однажды, когда Ю.М. был у меня в гостях, мы вернулись к вопросу к обиде на него Л.Я. Он тут же сорвался с места и побежжал к Л.Я., которая жила по соседству. Встретившись. они объяснились, и их симпатия разбила все элементы взаимного недоверия. Как долго длилась обида, и как бысто они примирились Ведь Л.Я. сама в 1932 году осуждала неспособность к примирению, ведущую к разрывам, как признак слабости характера людей. А слабыми они не были".
Впрочем, все подобности взаимоотношений научных школ знает какой-нибудь великий Лейбов, а я человек осторожный, и никого не хочу обидеть.
Всё это нужно мне для иллюстрации того, что литературоведение Шкловского было принципиально неакадемическим, а каким-то другим.
Наверное, в нём было что-то от истории, как её воспринимал младший Гумилёв. Ну и как тут не ревновать своё прошлое к людям, что пришли с точными приборами и знанием иностранных языков."
Цитата полная почти всклянь, без первой и последней строки.