Давила
Некоторое время я был очарован этими схолиями. В самом деле, приятные... Чтобы справиться с симпатией, решил прочесть полное их собрание.
Как рукой...
Обычно критикуют автора - мол, он не трудился тяжко, или еще чем несимпатичен. Мне степень его натруженности фиолетова. Там другое.
Симпатию вызывает настрой - автор неустанно критикует современность. Поскольку современность нехороша, критика ее вызывает симпатию.
В большом количестве однообразно. Но это бы ладно - Допустим, хорошего много, разве плохо?
Хуже, что он не думает. То есть читая отдельные схолии, я подозревал, что у него есть развернутое мировоззрение, на выходе блестящее этими точными фразами.
Оказалось - нет. Он, грубо говоря, не думал никогда дальше трех предложений. Парадоксы его коротки. И если кажется, что они чему-то противоречат - они противоречат. Он просто делился чувствами антисовременной направленности, и всё. За этим не стоит никакой особой фактологии, особенного опыта, удивительного мировоззрения... Стилист хороший.
Читая, вспомнил Бердяева. Не потому, что похожи по содержанию. У Бердяева была такая черта - сам признавался. Он писал один день - непрерывность его мысли была такой длины. На следующий день надо было уже другую тему писать. Он не мог править свои тексты. Если редакция заставляла его редактировать и править - он черкал, черкал, и получался совсем иной текст. Принципиально не был готов к уточнению, редактированию Как вылилось - так и готово.
Но у Бердяева все же была эта длина в день. Это глава, это статья, это хоть десять страниц - развернутой мысли. Пусть она потом не может быть ни повторена, ни исправлена - но все же. А тут - несколько предложений, и погасло.
Что не мешает приятно просматривать, если приятно. Просто за этими фразами нет смысла ничего искать - там ничего нету. Только вот эта вот схолия, которая по настроению может нравиться. А потом уже нет.
В изданном собрании схолий отличная вступительная статья Е. Косиловой. И, конечно, ее же перевод всего собрания с испанского.
О философии он пишет как о чем-то близком к литературе, при этом имеющем экзистенциальную значимость. Очень существенно для него то, что философия не должна строить позитивных метафизических систем, не должна давать ответов на вопросы. Ее дело - проживать вопросы, анализировать их, усложнять, понимать суть проблем, которые стоят за ними.
(Философствовать - это не решать проблемы, а проживать их на определенном уровне.) Он вообще всегда против решений, он не верит в них. Это лежит в одном русле с его неверием в способность человека построить хороший мир.
Гомес Давила - ярко выраженный, как мы сказали бы привычными терминами, иррационалист. Его отношение к философии было неоднозначно. Его интеллектуальный темперамент, безусловно, был философичен. Его схолии сформулированы обобщающе. В то же время он сам не формулировал системы и отрицательно относился к системам вообще. Он не принимает рассуждений длиной больше чем в три предложения. Сам не рассуждает так и не считает нужным так делать. Он часто противопоставляет рассудок, способность рассуждения (racionicio) и разум, ум (inteligencia).
Для Гомеса важно не выводить следствия из предпосылок, как делали бы рационалисты-логики, а продумывать собственные предпосылки, двигаться вглубь. Он вообще с недоверием относится к движению вперёд - недаром же и в истории прогресс он считает злом. Слово «согласованность» (coherencia) служит у него образцом того, к чему не нужно стремиться и что характеризует искусственно построенные системы. Сама Вселенная противоречива и не согласована, зачем нужны согласованные философские учения? Напротив, истина ухватывается парадоксом (Согласованность - это сеть, с помощью которой только парадокс может выловить реальные вещи). Однако несмотря на заявленное не-доверие к согласованности, сама позиция Гомеса совершенно непротиворечива.
Она ясно выстраивается из его схолий, и он остаётся все время верен ей. Особенно надо отметить отвращение Гомеса к профессиональной философии, а также к университетскому образованию. (Университеты - это помойная яма для гуманитарных наук.) Это тоже связано с недоверием к си-стемам, а также с его стремлением читать только подлинники, так что он даже не признавал переводы, а уж тем более второисточники и учебники.
Относительно профессиональной философии он считает, что дипломированные профессора только упрощенно пересказывают идеи великих философов, да еще позволяют себе снисходительно критиковать и поучать их. Думаю, ему просто не пришлось встретить по-настоящему талантливых преподавателей. Всему он научился сам в собственной библиотеке
Житейские аргументы против современного мира более разнообразны. В современном мире люди живут среди огромных анонимных толп. У них нет ярко выраженной личности, индивидуальности. Они верят политикам, которые обещают им золотые горы, и так и проводят жизнь в пустых надеждах. Ужасно для Гомеса то, что люди верят в прогресс, причем у них даже мысли нет, что движение современного общества к равенству и демократии обкрадывает души, делает их однообразными и плоскими. Современники видятся ему такими же серыми, как бесконечные одинаковые дома в городе ХХ века. «Равенство» - понятие для Гомеса отрицательное. Он отождествляет равенство с уравниловкой (igualitarismo) и противопоставляет ему иерархию.
Он вообще часто пользуется словами «низший» и «высший». «Иерархии происходят с небес. В аду все равны» - очень характерная схолия. Конечно, ему важно не только унизить ненавидимых им дураков и vulgo. В иерархии он видит способ сделать людей разными. Каждый должен быть на своем месте, распределен по сословиям и рангам, и каждый будет иметь уникальность, неповторимость. (В обществе, где все верят, что они равны, неизбежное превосходство немногих приводит к тому, что остальные чувствуют себя неудачниками. Напротив того, в обществах, в которых нормой является неравенство, каждый остается в своем собственном различии, не чувствуя ни настоятельной необходимости, ни возможности сравнивать себя с другими. Только иерархическая структура милосердна к посредственным и к смиренным.) Гомесу кажется, что в мире равенства это невозможно.
Современное ему искусство Гомес ненавидит. «У современной живописи больше поклонников, чем у современной литературы, потому что для кар-тины достаточно двух секунд отвращения, а книгу не прочитаешь меньше чем за два часа тоски и скуки». Особенно достается архитектуре: раньше дома строили по уникальным проектам, сейчас господствует типовая за-стройка. (Самое серьезное обвинение против современного мира - это его архитектура.) То, что люди стали жить с удобствами, его совершенно не волнует. Для него в жизни удобства - далеко не главное. Ему кажется, что в благословенное Средневековье в домах, даже бедных, было больше счастья, потому что было больше смысла жизни, меньше пустоты и бессмысленности. Да и в самом деле, об удобствах мы судим только по сравнению с другими людьми, мы хотим, чтобы у нас было не хуже, чем у всех, ведь никакого абсолютного уровня удобств не бывает. О погоне за тем, чтобы было «не хуже, чем у всех», Гомес отзывается уничижительно.
Как рукой...
Обычно критикуют автора - мол, он не трудился тяжко, или еще чем несимпатичен. Мне степень его натруженности фиолетова. Там другое.
Симпатию вызывает настрой - автор неустанно критикует современность. Поскольку современность нехороша, критика ее вызывает симпатию.
В большом количестве однообразно. Но это бы ладно - Допустим, хорошего много, разве плохо?
Хуже, что он не думает. То есть читая отдельные схолии, я подозревал, что у него есть развернутое мировоззрение, на выходе блестящее этими точными фразами.
Оказалось - нет. Он, грубо говоря, не думал никогда дальше трех предложений. Парадоксы его коротки. И если кажется, что они чему-то противоречат - они противоречат. Он просто делился чувствами антисовременной направленности, и всё. За этим не стоит никакой особой фактологии, особенного опыта, удивительного мировоззрения... Стилист хороший.
Читая, вспомнил Бердяева. Не потому, что похожи по содержанию. У Бердяева была такая черта - сам признавался. Он писал один день - непрерывность его мысли была такой длины. На следующий день надо было уже другую тему писать. Он не мог править свои тексты. Если редакция заставляла его редактировать и править - он черкал, черкал, и получался совсем иной текст. Принципиально не был готов к уточнению, редактированию Как вылилось - так и готово.
Но у Бердяева все же была эта длина в день. Это глава, это статья, это хоть десять страниц - развернутой мысли. Пусть она потом не может быть ни повторена, ни исправлена - но все же. А тут - несколько предложений, и погасло.
Что не мешает приятно просматривать, если приятно. Просто за этими фразами нет смысла ничего искать - там ничего нету. Только вот эта вот схолия, которая по настроению может нравиться. А потом уже нет.
В изданном собрании схолий отличная вступительная статья Е. Косиловой. И, конечно, ее же перевод всего собрания с испанского.
О философии он пишет как о чем-то близком к литературе, при этом имеющем экзистенциальную значимость. Очень существенно для него то, что философия не должна строить позитивных метафизических систем, не должна давать ответов на вопросы. Ее дело - проживать вопросы, анализировать их, усложнять, понимать суть проблем, которые стоят за ними.
(Философствовать - это не решать проблемы, а проживать их на определенном уровне.) Он вообще всегда против решений, он не верит в них. Это лежит в одном русле с его неверием в способность человека построить хороший мир.
Гомес Давила - ярко выраженный, как мы сказали бы привычными терминами, иррационалист. Его отношение к философии было неоднозначно. Его интеллектуальный темперамент, безусловно, был философичен. Его схолии сформулированы обобщающе. В то же время он сам не формулировал системы и отрицательно относился к системам вообще. Он не принимает рассуждений длиной больше чем в три предложения. Сам не рассуждает так и не считает нужным так делать. Он часто противопоставляет рассудок, способность рассуждения (racionicio) и разум, ум (inteligencia).
Для Гомеса важно не выводить следствия из предпосылок, как делали бы рационалисты-логики, а продумывать собственные предпосылки, двигаться вглубь. Он вообще с недоверием относится к движению вперёд - недаром же и в истории прогресс он считает злом. Слово «согласованность» (coherencia) служит у него образцом того, к чему не нужно стремиться и что характеризует искусственно построенные системы. Сама Вселенная противоречива и не согласована, зачем нужны согласованные философские учения? Напротив, истина ухватывается парадоксом (Согласованность - это сеть, с помощью которой только парадокс может выловить реальные вещи). Однако несмотря на заявленное не-доверие к согласованности, сама позиция Гомеса совершенно непротиворечива.
Она ясно выстраивается из его схолий, и он остаётся все время верен ей. Особенно надо отметить отвращение Гомеса к профессиональной философии, а также к университетскому образованию. (Университеты - это помойная яма для гуманитарных наук.) Это тоже связано с недоверием к си-стемам, а также с его стремлением читать только подлинники, так что он даже не признавал переводы, а уж тем более второисточники и учебники.
Относительно профессиональной философии он считает, что дипломированные профессора только упрощенно пересказывают идеи великих философов, да еще позволяют себе снисходительно критиковать и поучать их. Думаю, ему просто не пришлось встретить по-настоящему талантливых преподавателей. Всему он научился сам в собственной библиотеке
Житейские аргументы против современного мира более разнообразны. В современном мире люди живут среди огромных анонимных толп. У них нет ярко выраженной личности, индивидуальности. Они верят политикам, которые обещают им золотые горы, и так и проводят жизнь в пустых надеждах. Ужасно для Гомеса то, что люди верят в прогресс, причем у них даже мысли нет, что движение современного общества к равенству и демократии обкрадывает души, делает их однообразными и плоскими. Современники видятся ему такими же серыми, как бесконечные одинаковые дома в городе ХХ века. «Равенство» - понятие для Гомеса отрицательное. Он отождествляет равенство с уравниловкой (igualitarismo) и противопоставляет ему иерархию.
Он вообще часто пользуется словами «низший» и «высший». «Иерархии происходят с небес. В аду все равны» - очень характерная схолия. Конечно, ему важно не только унизить ненавидимых им дураков и vulgo. В иерархии он видит способ сделать людей разными. Каждый должен быть на своем месте, распределен по сословиям и рангам, и каждый будет иметь уникальность, неповторимость. (В обществе, где все верят, что они равны, неизбежное превосходство немногих приводит к тому, что остальные чувствуют себя неудачниками. Напротив того, в обществах, в которых нормой является неравенство, каждый остается в своем собственном различии, не чувствуя ни настоятельной необходимости, ни возможности сравнивать себя с другими. Только иерархическая структура милосердна к посредственным и к смиренным.) Гомесу кажется, что в мире равенства это невозможно.
Современное ему искусство Гомес ненавидит. «У современной живописи больше поклонников, чем у современной литературы, потому что для кар-тины достаточно двух секунд отвращения, а книгу не прочитаешь меньше чем за два часа тоски и скуки». Особенно достается архитектуре: раньше дома строили по уникальным проектам, сейчас господствует типовая за-стройка. (Самое серьезное обвинение против современного мира - это его архитектура.) То, что люди стали жить с удобствами, его совершенно не волнует. Для него в жизни удобства - далеко не главное. Ему кажется, что в благословенное Средневековье в домах, даже бедных, было больше счастья, потому что было больше смысла жизни, меньше пустоты и бессмысленности. Да и в самом деле, об удобствах мы судим только по сравнению с другими людьми, мы хотим, чтобы у нас было не хуже, чем у всех, ведь никакого абсолютного уровня удобств не бывает. О погоне за тем, чтобы было «не хуже, чем у всех», Гомес отзывается уничижительно.