Среди миров, в мерцании светил
Мне тут товарищ звонил, Андрей. У него всё по-прежнему: женский идеал где-то шарится, дыша духами и туманами, а где конкретно - неведомо. На поиски нет ни сил, ни времени. Я ему объясняю, что надо за волосы и в пещеру, ибо где ты, юность, ау, а он всё плавает в туманностях и условностях.
А как же, говорю, Оля с Тухачевского? А-а-а, отвечает, к Оле вернулся из «горячей точки» парень, он контуженный и ревнивый. Их квартира превратилась в пулемётное гнездо с элементами окопа, так что лучше про Олю забыть.
А как же, говорю, Наташа с Просвещения? А-а-а, отвечает, к Наташе приехал из другого города газосварщик, у него газосварочный аппарат с таким длинным шлангом. В окнах их квартиры теперь всё время искры и жужжание, лучше про Наташу забыть.
Ну и далее по списку. Марину подцепил лысый актёр, на Кристину клюнул толстый ювелир, у Светланы завёлся еврей Боря. Известные идеалы разобраны, неизвестные продолжают где-то шататься. С духами и туманами.
Некогда милые окна горят другим светом. Грустно в Столярном переулке, где так здорово было сидеть на крыше; грустно в Дровяном переулке, где вечно пьяный художник Федя никак не допишет Христа вполоборота; грустно на Дрезденской и Херсонской. Во всём - запах прошлого, и никаких перспектив.
Андрей недавно отмочил. Познакомился с девушкой, которая была внучкой его университетской преподавательницы. Поскольку преподавательница отличалась весьма вздорным характером, наш герой вознамерился вступить с внучкой в максимально близкий контакт и тем самым отомстить злобной старухе. Одна только мысль о том, в какую ярость придёт старая княгиня, ужасно воодушевляла столичного повесу.
Он увёз девушку в мрачный безлюдный парк Царского села, вывел на мрачную безлюдную площадь перед Екатерининским дворцом и стал рассказывать разные волнующие истории, стремясь вызвать ответный поток флюидов. Девушка таращила глаза и глупо улыбалась. Наверное, свежего воздуха наглоталась.
- Вот здесь, - пылко говорил кавалер, указывая на запущенную беседку, - бравые гусары лобызали фрейлин!
- А вот здесь, - восклицал он, указывая на заснеженную клумбу, - бравые гусары обнимали фрейлин!
- А вот здесь… - Андрей повернулся к девушке и обнаружил, что 20-летнее дитя меланхолично и невинно крошит голубям булку. Один из голубей взлетел и уронил на товарища каплю. По этому знаку Штирлиц понял, что операция провалена.
Когда мы созвонились вечером, он весьма доходчиво объяснил причину облома:
- Сидели мы в кафе. Она пиво не пьёт. А значит, и я не пью. И нет между нами искры…
Я ему раньше помогал в качестве подпевалы. Помните, в «Собаке на сене» Караченцов под балконом Тереховой поёт «Венец творенья, дивная Диана»? Там в конце каждого куплета из-за спины героя выступает толстяк, который берёт высокие ноты, необходимые для завершения строфы.
Так вот, у нас всё было по-другому.
Мела метель, по линиям Васильевского острова бежали позёмки. На углу 14-й и Среднего проспекта колыхалась тень Гоголя, сквозь которую чернели мачты и трубы зимующих кораблей. Андрей прибегал, заманчиво позвякивая пакетом, и объявлял:
- Я понял, это - она! Та самая, единственная! Никаких сомнений. Все прежние - пустой звук, ошибка, недоразумение. Ну, сделай одолжение, напиши песню, а?
Я быстренько ваял пару куплетов, что-нибудь вроде:
Ангелы в небе, тише парите,
ветры, не дуйте по закоулкам,
я расскажу вам о Маргарите,
милой девчонке из Петербурга! -
Андрей набирал телефон «той самой, единственной» и важно сообщал, что придумал в её честь романс. После этого я брал аккорды, а он с максимально возможной страстностью исполнял куплеты. Сбивчивость, связанная с необходимостью разбирать мой почерк, создавала особую прелесть и выдавалась за оригинальную манеру исполнения. Дама, как правило, преисполнялась и была готова на многое. Добившись нужного эффекта, Андрей радостно клал трубку и доставал из пакета всё то, что звякало и провоцировало.
Через пару вечеров оказывалось, что прежняя дама - ошибка и пустой звук. Вдохновлённый звяканьем в пакете, я доставал гитару и оперативно писал романс в честь «той самой, единственной», которую на этот раз звали Жоржеттой или Лизеттой, или Жанеттой, или Мариэттой, или ещё как-нибудь.
На моё предложение сделать более крупный заказ и оставить след в вечности - ну, скажем, поэма в честь любимой всего-то за ящик пива - Андрей резонно и афористично заметил, что «пиво - оно настоящее, оно здесь и сейчас, а кто знает, что будет с твоей вечностью через неделю». Так что наши деловые отношения не вышли за рамки мелкого гешефта.
И на самом деле ничего смешного в этом не было. Потому что когда ты молод, когда ты бродяга, когда у тебя нет ни постоянного дома, ни постоянной работы, идеал, который ты ищешь, вероломно ускользает, иногда оставляя лишь слабые отблески то на Маргарите, то на Кате. Такие, знаете, маячки, намёки. А ведь они и сами ищут свой идеал - идеал мужественности. Который тоже где-то шарится.
На Ваське возле метро есть турецкая кафешка, мы там раньше частенько сиживали. Как-то раз заскочила девушка - красивая, в шубке, с длинными волосами. Плюхнулась на диван, весело и шумно поздоровалась с хозяином кафешки. Было ясно, что она идёт с праздника и что ей очень хочется как-нибудь сохранить в себе эту праздничную атмосферу. И точно так же было очевидно, что атмосфера ускользала, убегала, выветривалась.
Звали её вроде Катей, работала она вроде начальником отдела, а праздник у неё вроде был профессиональный.
Атмосфера выветрилась через минуту. Такое бывает.
Катя угасла, тусклым голосом сказала, что пойдёт домой и, может, выпьет чаю перед сном, а может, почитает книжку, потому что делать ей дома больше нечего.
Мы вышли чуть позже, допив своё пиво. Мела метель, за апокалиптичными петербургскими тучами расплывалось лунное марево.
Боже, сколько же на этом свете одиночества.