Путь Первенца
Зима 1886 года выдалась особенно холодной, спасибо хоть за то, что не налетела, а подошла спокойно и тихо. Так подходит к дому усталый странник.
Да и горные хребты опять выручили. Если бы не каменные объятия Китаками и Оу, совсем выстудило бы дыханием океана всю префектуру, ещё не выбравшую в свои покровители цветок павлонии, рыжую сосну, японского фазана и кету.
В эту зиму, в двадцатую ночь февраля, когда гора Иватэ хмуро чернела на фоне мутно-жёлтого неба, и казалось, что никогда больше с трёх сторон её подножья не будут звенеть цикады, в одном из самых бедных домов деревни Сибутами родился мальчик.
- Наш первенец, - сказал счастливый отец, священник местного буддистского храма. - Пускай он так и зовётся: Хадзимэ.
Первенец оказался необычным ребёнком. Он с самого рождения смотрел на жизнь так внимательно и пронзительно, точно жил последний час. Этот взгляд, исполненный грусти, сохранился и потом, когда он подрос.
Хадзимэ никогда не уставал созерцать. Не переставал восхищаться. Иногда без всякой цели выходил и возвращался. Во время еды мог отрешиться и машинально постукивать палочками о чашку до тех пор, пока его не окликали.
Не сразу, не вдруг Первенец сформулировал то странное, что нахлынуло на него с детства. Это было невыносимо тяжело - и одновременно упоительно и опьяняюще. В один из дней ему вдруг показалось, что он один знает слова, неведомые людям. В другой раз, когда он играл с крабом на побережье, нахлынуло гнетущее чувство - точно грядущее раскрылось во всей своей страшной наготе. И такая накатила печаль, что не забыть и не отбиться.
Эта печаль преследовала юношу всегда, он жил с изматывающим чувством своей инаковости. С этим чувством 15-летний подросток в белой летней форме, надетой после того как осыпались вишни, выпрыгивал из окна школьного класса и мчался на вершину, где развалины замка Кодзуката отбрасывают широкую рваную тень. Из того самого окна, у которого потом, спустя несколько лет, будет стоять незнакомая учительница, когда он, усталый и нищий странник, вернётся, мучительно кашляя, в родные края.
Обычно у таких людей не бывает друзей, но у Хадзимэ они были, как были и обычные для всех детей забавы. С сыном армейского капитана он бросал камни, собранные в высокой траве у деревенской дороги, в воробьёв - главных вредителей рисовых полей. Гонял с одноклассниками мяч - до тех пор, пока тот не залетел на высокую дощатую крышу начальной школы Мориоки, да там и остался.
Был ещё приятель, который рос без матери и привык воровать, он объяснял Первенцу, как лучше всего справиться со строптивым гнедым жеребцом. Но среди всех друзей выделялся Сайт, который делился книгами Сохо. Жаль, парню слишком рано пришлось покинуть школу - из-за бедности. Брат у него оказался «с придурью», отец был калекой. А сам Сайт чем-то напоминал Хадзимэ: такой же книгочей, погружённый в себя.
Были и другие друзья, которые, опершись на перила старого школьного балкона, любили обсуждать, как вырастут и уедут в город. Учитель недолюбливал фантазёров и крепко бранил. У старика была жидкая борода, и школяры называли его за глаза «козлом». Он часто рассказывал самонадеянным юнцам поучительную историю о том, как один человек безвозвратно загубил свою жизнь, потому что был слишком талантлив.
Насчёт таланта у Первенца имелось своё мнение. В Мориоке, центральном городе северной префектуры, он познакомился с членами «Общества новой поэзии». Основателями и руководителями кружка были поэт Ёсано Хироси и его жена - известная поэтесса Ёсано Акико. Очарованный вдохновенными стихами старших товарищей, юноша решил посвятить себя литературе.
Дорога в литературу - это непременно дорога из родной деревни в большой город, без одного нет другого. 16-летний Первенец отправляется в Токио. У него и у других мечтателей «покорение столицы» прошло по-разному. Один не прижился, оказался «деревенским простаком» и уже через три дня вернулся домой в растрёпанных чувствах, другой зацепился, устроился на железную дорогу кондуктором.
Сам Хадзимэ сильно волновался, когда покидал родные края. Сестрёнка вцепилась и никак не отпускала.
- Я с красными шнурами сандалии хочу… - плакала она.
Маленькая мечта маленькой бедной девочки. Невыполнимая маленькая мечта.
Первенцу не удаётся «зацепиться», он соскальзывает обратно, в префектуру Иватэ, где пишет - пишет много, вдохновенно и с полной отдачей. Пишет синтайси, которые удаётся пристроить в авторитетной «Утренней звезде», а потом объединить в первом авторском сборнике, чуть позже опять посещает Токио, где проникается натурализмом и приступает к прозе.
Он много пишет - и много голодает. Голодает настолько сильно, что переступает через себя и просит денег в долг у человека, который открыто считает его непригодным к делу фантазёром. Даже запах свежих чернил вызывает спазмы желудка.
Как раз в тот период у Хадзимэ начинают болеть глаза. Раздобыв чёрные очки, он прячет глаза от солнца - и внезапно с каким-то радостным облегчением понимает, что в чёрных очках можно плакать сколько хочешь и никто этого не увидит. И он плачет - тоже много, тоже постоянно. От унижений, от голода, от боли, от неудач, которые идут следом. Попытка найти работу корреспондента на Хоккайдо заканчивается провалом, возвращением в Токио и мучительным кашлем: открылся туберкулёз.
Что дальше? Тоска по родине и острое чувство ускользающей жизни. Редкие поэтические публикации и язвительные критические отзывы. Работа корректором у Асахи Симбун. Эссе о поэзии «Стихи, которые можно есть», «Дневник, написанный латиницей», сборник танка «Горсть песка».
А ещё - неистребимый восторг перед жизнью во всех её проявлениях, восторг, сквозящий сквозь отчаяние.
Достаточно мельком увидеть жену сельского врача, чтобы потом отчётливо видеть во сне деревянный гребень с украшением в виде мотылька, найденный в галерее храма, на полу. Сухой шорох листьев вишни, сорванных западным ветром на улице Утимару. Прогулка по сосновой аллее Барадзима с молодой девушкой, горячо верящей в свой талант. Красивое женское лицо, увиденное в толпе и на век, на короткий отпущенный век ставшее неотъемлемой частицей памяти.
Зарыться
В мягкий ворох снега
Пылающим лицом…
Такой любовью
Я хочу любить!
Когда он ехал домой, всё думал: вот сейчас сойду с поезда и сразу пойму, куда идти. А как приехал и сошёл, понял: идти некуда, потому что жизнь прошла и впереди - только тени прошлого. Ноги-то лёгкие, да вот сердце - тяжёлое. Только в памяти сохранилось волшебство и очарование, которыми дети наделяют мир.
Где же отец, тяжело опиравшийся при ходьбе на палку? А мать… мать стала так легка, что исхудавший больной Первенец, взяв её на руки, не смог сдержать слёз.
Даже имя его
Позабыто,
А он вернулся
В деревню свою,
И бьёт его кашель надсадный.
И только один единственный тёплый золотой лучик, на короткое мгновенье прорезавший мглу: знакомый дом, встретившийся на пути. В этом окне он и смешливая Хидэко однажды весной целую ночь напролёт слушали, как поют лягушки. Хадзимэ и Хидэко, Первенец и Великолепный Ребёнок.
Мне выпало готовить к печати его сборник, когда мне было 22, а ему навсегда 26. Так получилось. Мы были созвучны той зимой, наполненной гулом аэропорта и звоном созвездий. Мы молчали и вместе думали про далёкий северный берег, где ветер, дыша прибоем, летит над грядою дней. Цветёт ли там по-прежнему шиповник?
Вот и сейчас. С днём рожденья, друг…
На песчаном белом берегу
Островка
В Восточном океане
Я, не отирая влажных глаз,
С маленьким играю крабом.
