Про шоколадку и английский язык
Я уже поняла, что заставить себя сесть и написать, наконец, обещанный мЭмуар у меня не получится. Потовошто, сами знаете. Разгильдяйка, прокрастанейтер, несобранная и прочее.
Но куда умище-то мысли девать? То-то же.
Пока я думаю, как и что написать, в какой последовательности и от чьего имени, я решила поназаписывать поток сознания.
Потерпите?
Если не хочите, так и скажите. Я не обижусь, но злостно зверска забаню, писать не перестану, только не буду никому показывать. Наебарот! Буду чувствовать себя классиком, непризнанным гением, которых при жизни тоже не оценили, не поняли и они умерли в нищете и беззвестности. (Всхлип от жалости к себе).
Инаф сэд.
В Нью Йорке в первые дни я себя чувствовала Алисой. Именно той, что из Страны Чудес. Я не могу даже сказать что конкретно мне нравилось, а что нет. Было безумно интересно. Все необычное. После черно-белого Советского Союза все казалось каким-то ненастоящим. Ярморочным.
Я поняла смысл песни Вилли Токарева о небоскребах. Идешь по длинным, высоким, стеклянно-металлическим, блестящим от неоновых огней улицам Манхеттена и чувствуешь себя такой маленькой, растерянной и в то же время впитываешь в себя впечатления, как губка. А ночью гудела голова. Яркие всполохи мелькали, складываясь в причудливый калейдоскоп лиц, зданий, рекламы, подсмотренных уличных сценок и ощущения себя, уже не как стороннего наблюдателя, а как частицы всего этого хаоса.
Мы ехали в очередной офис, то ли оформлять документы, то ли устраиваться на курсы английского.
Трэйн. Это по-нью-йоркски метро. Я разглядываю людей. Сейчас бы моя дочерь сказала бы - «что ты пялишься?». Тогда она, четырехлетняя сидела у меня на коленях и тоже рассматривала всех подряд, задавая вопросы, стестняясь, наклонившись к моему уху.
В вагон вошла огромная в парикмахерской, чудотворно изготовленной, прическе негритянка. Прическа состояла из множества косичек, заплетенных каким-то чудным способом и затейливо сложенных в некое подобие бабетты, закрепленных огромной пластмассовой бабочкой. За руку она вела девочку, лет двух-трех, всю в розовом от миллиона бантиков на голове до розовых, и тоже с бантиками, ботиночек. Даже кукла, которую несла девочка в руках была вся в розовом и с косичками.
Женька онемела от восторга и во все глаза смотрела на куклу, на девочку, на ее маму и на мамину прическу.
Женщина уселась напротив нас, посадила девочку на колени, достала из сумки конфету в яркой, шуршащей бумажке. Девочка живо развернула обертку и с удовольствием откусила шоколадку. Всё происходило молча.
Молчали и мы с Женей, потихоньку разглядывая и девочку, и ее розовые колготки, и ее розовые башмаки с розовыми же бантиками. Неожиданно, не говоря ни слова, большая негритянка с бабочкой на голове вытаскивает еще одну шоколдаку, передает ее девочке, а та, ловко спрыгнув с колен матери подошла к нам и протянула шоколадку Жене.
- Would you like some chocolate? - спросила она и улыбнулась.
Женя прижалась ко мне еще ближе и помотала головой.
- Take the chocolate! - засмеялась большая женщина и бабочка на ее голове замахала крыльями.
- Спасибо, - по-русски ответила Женя и посмотрела на меня.
- Ну, возьми, шоколадку и скажи «Thank you», - сказала я.
- It’s a very good candy! - улыбалась девочка.
- Спасибо, - еще раз сказала Женя и взяла конфету, а девочка запрыгнула на руки к своей маме.
Они переглядывались и улыбались друг другу и все в вагоне тоже улыбались.
А я сидела и думала про негритянского ребенка. Надо же! Такая маленькая девочка, а уже так хорошо говорит по-английски.