В.Беньямин: Безусловная готовность к мобилизации отличает большевика от его западных товарищей...
Зимой 1926-1927 гг. немецко-еврейский левый литературовед Вальтер Беньямин посетил Москву, влекомый не только всемирным притяжением этого города, волшебной столицы мирового коммунизма, но и своей влюбленностью в проживавшую там латышскую актрису Асю (Анну) Лацис. Беньямин симпатизировал марксизму, серьезно задумывался о вступлении в компартию и даже, видимо, о переселении в Советскую Россию. Но, как известно, не стоит смешивать личное и политическое. Об этом предупреждал еще пророк Мухаммад: «Каждому - по намерениям, и переселившийся ради Аллаха переселится к Аллаху, а переселившийся из-за женщины переселится всего лишь к тому, ради чего он переселялся». Из поездки Беньямина не вышло в результате ничего хорошего. Он так и не решился безоговорочно поставить свою жизнь на службу партии и остался просто колеблющимся попутчиком, «левым интеллектуалом» в худшем смысле этого слова. Возлюбленная же, эгоистичная стерва, откровенно издевалась над ним, держа на расстоянии и окружив презрением. По сути, Беньямин был слишком слабовольным и для бесповоротного политического выбора, и даже для серьезных отношений со своей Асей-Анной. Он, восторженно написавший о мобилизации, сам оказался на нее категорически не способен. «Ребенок, которому кто-то приклеил усы», - со скепсисом отзывался Батай о Беньямине, когда позже познакомился с ним на собраниях «Ацефала».
Дневниковые записи Беньямина и написанный на их основе небольшой очерк дают интересный моментальный снимок Москвы 1927 г. На первый взгляд, все утопает в вялом, развращенном, бессильном НЭПе (это время «Зойкиной квартиры» и «Двенадцати стульев»), но в недрах компартии уже созрели силы для нового рывка, и невозможно не чувствовать дыхание приближающегося сталинизма. Москва пока что представляет из себя малопривлекательную вязкую мешанину из города и деревни, она похожа, по словам Беньямина, «не на город, а скорее на свои собственные пригороды», но уже очень скоро здесь поднимутся громады лучезарных сталинских зданий...
Каждая мысль, каждый день и каждая жизнь существуют здесь словно на лабораторном столе. И словно металл, из которого всеми способами пытаются получить неизвестное вещество, каждый должен быть готов к бесконечным экспериментам. Ни один организм, ни одна организация не может избежать этого процесса. Происходит перегруппировка, перемещение и перестановка служащих на предприятиях, учреждений в зданиях, мебели в квартирах... Это поразительное экспериментальное состояние - оно называется здесь «ремонт» - касается не только Москвы, это русская черта. В этой доминирующей страсти заключается столько же наивного стремления к хорошему, как и безграничного любопытства и отчаянной удали. Вряд ли что еще сильнее определяет Россию сегодня. Страна день и ночь находится в состоянии мобилизации, впереди всех, разумеется, партия. Пожалуй, именно эта безусловная готовность к мобилизации отличает большевика, русского коммуниста от его западных товарищей. Материальная основа его существования настолько ничтожна, что он годами готов в любой момент отправиться в путь...
Россия начинает обретать свои очертания для человека из народа. На улице, в снегу сложены штабелями карты РСФСР, предлагаемые уличными торговцами. Мейерхольд использует карту в «Даешь Европу!» - на ней Запад представлен как сложная система русских полуостровов. Географическая карта близка к тому, чтобы стать центром новой русской культовой иконографии, подобно портрету Ленина. Совершенно определенно, что сильное национальное чувство, которое большевизм подарил всем русским в равной степени, придало карте Европы новую актуальность. Люди стремятся обмерять, сравнивать, и, возможно, предаваться тому восхищению размерами, в которое впадаешь от одного только взгляда на российскую территорию...
Страна отделена от Запада не столько границами и цензурой, сколько интенсивностью бытия, не имеющего аналога в Европе...
Москва (очерк) // Беньямин Вальтер. Московский дневник. М., 2012. С. 222-237