Кенилли "Список Шиндлера": остается только история
Спонсор предыдущего поста - разумеется, книга австралийского писателя Томаса Кенилли “Список Шиндлера”, которая и была написана только потому…
Почему?
Потому что австралиец Кенилли по дороге с книжного фестиваля в Калифорнии как-то зашел в магазин на Беверли-Хиллз, чтобы купить себе чемодан вместо сломавшегося? А там его взял в оборот владелец магазина Леопольд/Польдек Пфефферберг/Пейдж, и не отпустил. - "Вау, вы писатель! У меня есть для вас история!" - Писатель уже думает, как сбежать. - "Да, я был в концлагере, и меня и мою жену оттуда спас наци, ни разу не святой, игрок, бабник, пьяница и воротила на черном рынке, но он спас мою жену и еще тысячу человек, поэтому для меня он святой, и я хочу поведать про моего друга миру, про него ващще фильм нужно снять!" - писатель прислушивается, не выдерживает напора, знакомится с женой и сыном, получает в руки распечатки о герре Шиндлере, одновременно не очень-то верит этой сказочке и поражается хуцпе покойного герра директора, годами игравшего со смертью на сотни чужих - и свою - жизнь и выигравшего.
Потому ли, что Леопольд Пфефферберг на тот момент уже годами пытается вручить эту историю всем писателям и сценаристам, кто по случайности зайдет в его магазинчик на Беверли-Хиллз, и потом обеспечивает Кенилли связи, и зацепки, и интервью с выжившими? Потому ли, что Шиндлер спустил все свое (нажитое рабским трудом) состояние на свою спасительную авантюру во время войны, и прогорел в смысле денег, и прогорал раз за разом потом, после войны, и так и не нашел себе места в послевоенной реальности? И остается только история - история, которую в первые годы после войны можно конвертировать во вполне материальные вещи - избежать суда над нацистскими преступниками, потом получить какую-то компенсацию, какую-то пенсию, и поэтому друзья герра Шиндлера рассказывают эту историю всем, кто хочет или не хочет слушать? Потому ли, что им кажется важным, чтобы об этом узнали? Что раз не удалось помочь деньгами (точней, удавалось, но Шиндлер их довольно быстро спускал) - то осталась история, и пусть хоть историю знают, и его доброе имя и безумные подвиги, и их борьбу за жизнь, и их любовь и верность друг другу, и их благодарность.
И - да, история остается.
А в смысле писательском книга Кенилли уникальна и тем, что он сам признается в предисловии: “Изложение подлинной истории в форме романа, с использованием специфических литературных приемов, в современной литературе встречается редко”. И удается блистательно - историки, которые потом напишут академические биографии, потом сходятся на том, что Кенилли, может, где-то что-то спрямил для композиции, но нигде не соврал, и точность его исследования - на высочайшем уровне. И она просто очень хорошо написана. А еще я очень люблю просто первую страницу; так задать тон всей книги - это уметь надо.
В Польше стояла глубокая осень.
Из элегантного и богатого дома на улице Страшевского, что в двух шагах от старинного центра Кракова, вышел высокий молодой человек в дорогом пальто; на лацкане его двубортного смокинга красовалась большая, украшенная золотом и черной эмалью свастика. Шофер уже открыл ему дверцу огромного лимузина марки “Адлер”, блиставшего еще ярче в этом почерневшем мире.
- Смотрите под ноги, герр Шиндлер, - сказал он. - Все покрыто льдом, словно сердце вдовы.
Наблюдая за этой сценой, мы можем сделать несколько вполне надежных выводов. Высокий молодой человек до конца своих дней так и будет носить двубортные смокинги, всегда будет - имея кое-какое отношение к технике - впечатляться большими блистающими машинами. А еще - будучи немцем и на тот момент истории немцем с некоторым влиянием - неизменно оставаться человеком, с которым польский шофер может позволить себе дружески-почтительно пошутить.
Но вряд ли возможно приступить к изложению нашей истории, ограничившись столь краткой характеристикой. Ибо эта история повествует об прагматичной победе добра над злом - конкретной, измеримой в цифрах, неоспоримой победе.
Когда вы заходите с другого конца - когда повествуете о предсказуемых и измеримых успехах зла - легко оставаться проницательным, точным и мудрым, избегать пафоса. Легко показать неизбежность, с которой зло воцаряется над всем, что составляет основной сюжет, даже если добру может достаться утешительный приз в виде достоинства или самопознания. Человеческие пороки - вот хлеб писателей, первородный грех - материнское молоко для историков. Но намного рискованней писать о добродетели.
Вообще говоря, “добродетель” - столь опасное слово, что поспешу объяснить: герр Оскар Шиндлер, который подвергает опасности свою блестящую обувь на обледенелом тротуаре одного из самых старых и аристократических кварталов Кракова, отнюдь не был добродетельным молодым человеком в привычном смысле этого слова.
Это сочетание очень точного морального компаса и суховатого, слегка отстраненного взгляда корреспондента и бесконечного сопереживания людям его истории, короткие авторские отступления, которые интересно читать, совершенство композиции так, что не можешь отложить книгу в сторону… Если у меня получится хоть доля того, что получилось от Кенилли, в моей книге, я буду очень-очень рада.