Предновогоднее
за авторством mmavochka и вашего покорного слуги. Посвящается yudinkostik.
Клац! - щелкнули створки трамвайной двери, зажимая зазевавшийся зонтик, - клац! - и вагон утащил и зонт, и себя куда-то по предписанному направлению. Ивасевич же обнаружил себя на остановке, обнаружил и заозирался.
- Вы что-то потеряли? - спросила сидевшая на лавочке белая лошадь. Ридикюль ее… О, кто возьмется описывать ее ридикюль! Ивасевич, к примеру, примеривался, но тут же выронил и записную книжку, и перо, и порыв ветра. Только и видали.
- Э… а… кажется, да… - Ивасевич огляделся. - Вы моего трамвая не видели?
- Возьмите мой, - лошадь достала из ридикюля трамвай и протянула Ивасевичу.
- О… благодарствуйте… - Ивасевич поставил трамвай на рельсы. Клац! - створки зажали портфель, клац! - покатилось красное пятно в туман, ибо земля круглая, и колеса тоже круглы, и вы, читатель, возможно, упитаны.
- Так гораздо лучше… Кстати, любезная лошадь, вас не смущает, что я разговариваю с лошадью?
- Ну что вы, что вы! Меня даже не смущает, что лошадь вам отвечает. Хотите сидру? - Лошадь достала из ридикюля бочонок, кружку и ведро. Кружка и ведро были тотчас наполнены, бочонок же слегка опустошен, потому что если сосуды сообщаются, то это гораздо лучше, нежели наоборот. Всяк Паскаль знай свой закон!
- Я знаете ли, любезная лошадь, сегодня все теряю… Вот, видите ли, по списку… Надо отметить.
- Позвольте? - спросила лошадь и уткнулась в протянутый листок. - Похвально! Гм… часы с кукушкой… труба зрительная… да… гм… вашу близорукую фиалку, кстати, видела в ботаническом саду…
- Она просила потерять ее в номерах, но зная ее характер, знаете ли… - скромно потупился Ивасевич.
- Гм… двенадцать абзацев… так… блюдце в полете… Вы настоящий ценитель! Потерять всеобщее неразумие! Позвольте мне сопровождать вас, я всегда мечтала потерять двенадцать абзацев! - лошадь вскочила с лавочки, так что даже Гук подпрыгнул, схватила Ивасевича под руку и…
- Шляпа!.. моя шляпа! - закричал Ивасевич.
- Галочка проставлена, - успокоила лошадь.
…Тут, мудрый читатель, мы прервемся, ибо в шляпе замечен нами был потертый на сгибе листок бумаги. Неизвестная рука написала в нем… Ни в коем случае не посмели бы проникать в частную переписку Ивасевича, если бы в списке подлежащего потерянию не указал бы Ивасевич собственноручно: «Подлежит прочтению». Остановимся, читатель: «Друг мой Ивасевич…»
«…не далее как вчера, путешествуя по несметным мирам нашей необъятной вселенной, задумался я впервые о цели своего путешествия и, помня ваши наставительные советы о сохранении любой информации в письменном виде, ибо рано или поздно потомкам пригождается даже робкая закорючка в журнале бухучёта, написал на песке палочкой от только что съеденного мороженого «путешествие» и уже было решительно взялся за перечисление ниже всех реальных и вымышленных пунктов моего путешествия, как по песку прополз один из рода Myrmeleon, или, если точнее, Myrmeleontidae, или, если ещё точнее для тех же потомков, не утруждающих себя знанием латыни, Муравьиный лев. Если ещё точнее уже для вас, друг мой, славящийся своей скрупулёзной точностию, то будущий Муравьиный лев. Хищная личинка его как будто знала, где следует обосноваться и провести свою короткую воинственную жизнь: на месте буквы «п», пока я разглядывал высокослоистые облака, сравнивая утренние свои наблюдения за облаками с дневными, а сегодняшние - со вчерашними, образовалась воронка, и путешествие моё, незаметно для меня самого превратилось в утешествие, и если раньше цель путешествия была таинственной и неопределённой, то тут... О, мysterium сosmographicum, как иногда чудесно ты приоткрываешь свой полог и с какой чистой простотой и наивностию достаёшься случайным счастливчикам!.. Разве мог я мечтать, что с первой же минуты моё странствие (мой вояж, моя одиссея!) станет столь необходимым томящемуся в четырёх стенах утешением? Утешествие моё, Ивасевич! У него нет цели! Он сам есть цель! Вы понимаете, друг мой?..»
И пока мы …двенадцать абзацев велели сказать вам поклоны, читатель, без смеха паяцев, без вздохов эстетов, без даже статей стиховедов (одних деконструкций до тысячи тонн в пересчете на полночь безлунную), просто поклон вам, читатель, на узкой тропе, в поднебесье ли, в темном лесу ли, где бродят медведи, косули, еноты и выдры…
- И, вот, превратили же Череповец в Мелитополь. Желаете сидру? - судя по тому, с какой непринужденностью лошадь жонглировала бочонком, содержимого в нем поубавилось, ибо сила тяжести лишь столь бывает велика, сколь она полна своей значимостью. - Что у нас там еще осталось?
- Солнечный зайчик. С ушками.
- Какой лапочка! Вот, здесь, чтобы на видном месте. Дайте мне список… так… Утверждение Заключения Екстатической Логики Онтологического Карактера на Почве Абязательного МероприятиЯ... тьфу. Где вы только такое нашли?
- Ой… кажется, я его потерял…
- Как же мы тогда его отеряем, если оно отеряно? Ладно, невелика отеря. отеряем в следующий раз.
- Тогда все, - Ивасевич еще раз проверил список и кивнул удовлетворенно.
Они вышли на городскую площадь. Торговки уже убирали товары с прилавков. Отцы семейств и степенные хозяйки, нагруженные свертками и коробками, спешили по домам по утоптанным за день в снегу тропинкам. Рабочие заканчивали украшение ратуши, и бургомистр лично отдавал им последние распоряжения. Ивасевич и лошадь, не сговариваясь, свернули к подвальчику из которого доносились музыка и гул голосов. Только дверь за ними закрылась… Читатель, сколь бы ни были вы сильны в догадках, в поисках корней и соотношении неопределенностей, не угадаете. Так что скажем не скрывая: на площадь вышла новогодняя елка.
Но что это была за елка! Шляпа Ивасевича превратилась в сотни искрящихся шаров, зонтик разлетелся сверкающими созвездиями, листки из блокнота обернулись разноцветными флажками. И трамвай, как гирлянда, мчался по уложенным меж ветвями рельсам, звеня и мигая огнями.
Это была самая волшебная новогодняя елка. И только бургомистру, когда он запирал ратушу на замок, послышалось, как она деланно проворчала: «Ходи тут за вами и подбирай». Но бургомистр решил, что ему послышалось.
Но если же вам, любопытный читатель, довелось застыть у нее в восхищении и рассматривать, не таясь, мириады ее украшений, и ежели вас, драгоценный читатель, превратил на пять минут в снежинку проходящий мимо волшебник, и вы, повинуясь легкому ветерку, закружили вокруг сидящей на скамейке у елки неприметной фигуры, то прочли, как пишет он тросточкой на снегу: «Друг мой Ивасевич…»
«…время настолько условно, что иногда можно говорить о мгновении, которое всё ещё не прошло, и мгновение назад мне показалось, что мы с вами разминулись, и вот мы разминулись только что несколько часов назад, и вот мы разошлись вчера сию секунду, и я могу поклясться, что рядом с вами была лошадь, что совсем не удивительно, ведь в своём бесконечном утешествии я уже ничему не удивляюсь. Говорят, в одном городе письма до адресата идут дольше, чем из одного города в другой. Своё же я доверю снегу и ветру, и пусть закономерность спорит со случайностью, а порядок с хаосом. Ещё говорят, что ночь сегодня новогодняя. Исходя из своего многолетнего опыта наблюдения за новогодними ночами, могу сказать, что длиться она будет так долго, как будет угодно бодрствующему. Только что меня осенило, что бодрствующий - потрясающе точное сочетание слов «бодрый» и «существующий». Бодры ли вы, Ивасевич? Существуете ли вы? Бодра ли ваша лошадь?.. Ах!.. Опять я отвлёкся, что закономерно, на случайные изыскания. Непорядок. Видимо, пришло время сделать перерыв на поздний праздничный ужин, заглянуть в какой-нибудь местный кабачок, где сейчас самое веселье. Я даже слышу призывный гул голосов, и в этом гуле можно разобрать настойчивое «поддайся всеобщему веселью». Веселье тоже условно, но поддаваться ему, как и детям в игре, приятно. Чем время не шутит! Уступлю на мгновенье, пусть…»
Клац! - щелкнули створки трамвайной двери, зажимая зазевавшийся зонтик, - клац! - и вагон утащил и зонт, и себя куда-то по предписанному направлению. Ивасевич же обнаружил себя на остановке, обнаружил и заозирался.
- Вы что-то потеряли? - спросила сидевшая на лавочке белая лошадь. Ридикюль ее… О, кто возьмется описывать ее ридикюль! Ивасевич, к примеру, примеривался, но тут же выронил и записную книжку, и перо, и порыв ветра. Только и видали.
- Э… а… кажется, да… - Ивасевич огляделся. - Вы моего трамвая не видели?
- Возьмите мой, - лошадь достала из ридикюля трамвай и протянула Ивасевичу.
- О… благодарствуйте… - Ивасевич поставил трамвай на рельсы. Клац! - створки зажали портфель, клац! - покатилось красное пятно в туман, ибо земля круглая, и колеса тоже круглы, и вы, читатель, возможно, упитаны.
- Так гораздо лучше… Кстати, любезная лошадь, вас не смущает, что я разговариваю с лошадью?
- Ну что вы, что вы! Меня даже не смущает, что лошадь вам отвечает. Хотите сидру? - Лошадь достала из ридикюля бочонок, кружку и ведро. Кружка и ведро были тотчас наполнены, бочонок же слегка опустошен, потому что если сосуды сообщаются, то это гораздо лучше, нежели наоборот. Всяк Паскаль знай свой закон!
- Я знаете ли, любезная лошадь, сегодня все теряю… Вот, видите ли, по списку… Надо отметить.
- Позвольте? - спросила лошадь и уткнулась в протянутый листок. - Похвально! Гм… часы с кукушкой… труба зрительная… да… гм… вашу близорукую фиалку, кстати, видела в ботаническом саду…
- Она просила потерять ее в номерах, но зная ее характер, знаете ли… - скромно потупился Ивасевич.
- Гм… двенадцать абзацев… так… блюдце в полете… Вы настоящий ценитель! Потерять всеобщее неразумие! Позвольте мне сопровождать вас, я всегда мечтала потерять двенадцать абзацев! - лошадь вскочила с лавочки, так что даже Гук подпрыгнул, схватила Ивасевича под руку и…
- Шляпа!.. моя шляпа! - закричал Ивасевич.
- Галочка проставлена, - успокоила лошадь.
…Тут, мудрый читатель, мы прервемся, ибо в шляпе замечен нами был потертый на сгибе листок бумаги. Неизвестная рука написала в нем… Ни в коем случае не посмели бы проникать в частную переписку Ивасевича, если бы в списке подлежащего потерянию не указал бы Ивасевич собственноручно: «Подлежит прочтению». Остановимся, читатель: «Друг мой Ивасевич…»
«…не далее как вчера, путешествуя по несметным мирам нашей необъятной вселенной, задумался я впервые о цели своего путешествия и, помня ваши наставительные советы о сохранении любой информации в письменном виде, ибо рано или поздно потомкам пригождается даже робкая закорючка в журнале бухучёта, написал на песке палочкой от только что съеденного мороженого «путешествие» и уже было решительно взялся за перечисление ниже всех реальных и вымышленных пунктов моего путешествия, как по песку прополз один из рода Myrmeleon, или, если точнее, Myrmeleontidae, или, если ещё точнее для тех же потомков, не утруждающих себя знанием латыни, Муравьиный лев. Если ещё точнее уже для вас, друг мой, славящийся своей скрупулёзной точностию, то будущий Муравьиный лев. Хищная личинка его как будто знала, где следует обосноваться и провести свою короткую воинственную жизнь: на месте буквы «п», пока я разглядывал высокослоистые облака, сравнивая утренние свои наблюдения за облаками с дневными, а сегодняшние - со вчерашними, образовалась воронка, и путешествие моё, незаметно для меня самого превратилось в утешествие, и если раньше цель путешествия была таинственной и неопределённой, то тут... О, мysterium сosmographicum, как иногда чудесно ты приоткрываешь свой полог и с какой чистой простотой и наивностию достаёшься случайным счастливчикам!.. Разве мог я мечтать, что с первой же минуты моё странствие (мой вояж, моя одиссея!) станет столь необходимым томящемуся в четырёх стенах утешением? Утешествие моё, Ивасевич! У него нет цели! Он сам есть цель! Вы понимаете, друг мой?..»
И пока мы …двенадцать абзацев велели сказать вам поклоны, читатель, без смеха паяцев, без вздохов эстетов, без даже статей стиховедов (одних деконструкций до тысячи тонн в пересчете на полночь безлунную), просто поклон вам, читатель, на узкой тропе, в поднебесье ли, в темном лесу ли, где бродят медведи, косули, еноты и выдры…
- И, вот, превратили же Череповец в Мелитополь. Желаете сидру? - судя по тому, с какой непринужденностью лошадь жонглировала бочонком, содержимого в нем поубавилось, ибо сила тяжести лишь столь бывает велика, сколь она полна своей значимостью. - Что у нас там еще осталось?
- Солнечный зайчик. С ушками.
- Какой лапочка! Вот, здесь, чтобы на видном месте. Дайте мне список… так… Утверждение Заключения Екстатической Логики Онтологического Карактера на Почве Абязательного МероприятиЯ... тьфу. Где вы только такое нашли?
- Ой… кажется, я его потерял…
- Как же мы тогда его отеряем, если оно отеряно? Ладно, невелика отеря. отеряем в следующий раз.
- Тогда все, - Ивасевич еще раз проверил список и кивнул удовлетворенно.
Они вышли на городскую площадь. Торговки уже убирали товары с прилавков. Отцы семейств и степенные хозяйки, нагруженные свертками и коробками, спешили по домам по утоптанным за день в снегу тропинкам. Рабочие заканчивали украшение ратуши, и бургомистр лично отдавал им последние распоряжения. Ивасевич и лошадь, не сговариваясь, свернули к подвальчику из которого доносились музыка и гул голосов. Только дверь за ними закрылась… Читатель, сколь бы ни были вы сильны в догадках, в поисках корней и соотношении неопределенностей, не угадаете. Так что скажем не скрывая: на площадь вышла новогодняя елка.
Но что это была за елка! Шляпа Ивасевича превратилась в сотни искрящихся шаров, зонтик разлетелся сверкающими созвездиями, листки из блокнота обернулись разноцветными флажками. И трамвай, как гирлянда, мчался по уложенным меж ветвями рельсам, звеня и мигая огнями.
Это была самая волшебная новогодняя елка. И только бургомистру, когда он запирал ратушу на замок, послышалось, как она деланно проворчала: «Ходи тут за вами и подбирай». Но бургомистр решил, что ему послышалось.
Но если же вам, любопытный читатель, довелось застыть у нее в восхищении и рассматривать, не таясь, мириады ее украшений, и ежели вас, драгоценный читатель, превратил на пять минут в снежинку проходящий мимо волшебник, и вы, повинуясь легкому ветерку, закружили вокруг сидящей на скамейке у елки неприметной фигуры, то прочли, как пишет он тросточкой на снегу: «Друг мой Ивасевич…»
«…время настолько условно, что иногда можно говорить о мгновении, которое всё ещё не прошло, и мгновение назад мне показалось, что мы с вами разминулись, и вот мы разминулись только что несколько часов назад, и вот мы разошлись вчера сию секунду, и я могу поклясться, что рядом с вами была лошадь, что совсем не удивительно, ведь в своём бесконечном утешествии я уже ничему не удивляюсь. Говорят, в одном городе письма до адресата идут дольше, чем из одного города в другой. Своё же я доверю снегу и ветру, и пусть закономерность спорит со случайностью, а порядок с хаосом. Ещё говорят, что ночь сегодня новогодняя. Исходя из своего многолетнего опыта наблюдения за новогодними ночами, могу сказать, что длиться она будет так долго, как будет угодно бодрствующему. Только что меня осенило, что бодрствующий - потрясающе точное сочетание слов «бодрый» и «существующий». Бодры ли вы, Ивасевич? Существуете ли вы? Бодра ли ваша лошадь?.. Ах!.. Опять я отвлёкся, что закономерно, на случайные изыскания. Непорядок. Видимо, пришло время сделать перерыв на поздний праздничный ужин, заглянуть в какой-нибудь местный кабачок, где сейчас самое веселье. Я даже слышу призывный гул голосов, и в этом гуле можно разобрать настойчивое «поддайся всеобщему веселью». Веселье тоже условно, но поддаваться ему, как и детям в игре, приятно. Чем время не шутит! Уступлю на мгновенье, пусть…»