6-8 августа
В середине недели съездили в Москву, и через несколько дней стирки и глажки я уже вновь спала на чердаке.
В начале ночи с пятницы на субботу задул сильный ветер, и казалось, будто с чердака сдувает мою голову. Заснула под одеялом с головой («а это я, в трусах и майке, под одеялом с головой, бегу по солнечной лужайке, и мой сурок всегда со мной», да-да, вот точно), а потом быстро стало тепло, даже слишком.
Забрать бы чердак в Москву и возить его с собой повсюду.
Проснуться было трудно, дождь обкладывает голову, как подушкой. Правда, я всё равно встала рано и довольно легко, так была рада , что снова в саду. Зацвело много настурции, и мята пошла в цвет фиолетовыми кисточками. Сделала три букета! Тёмно-оранжевый ноготок поставила в бутылку из-под шампанского, несколько настурций в вазочку, и цветущую мяту - в бабушкин фарфоровый чайник! Картошка тоже вся в цвету.
Папа говорит, что ровно такие же цветы - настурции и ноготки - были на клумбах его детства, когда они жили на Хорошёвке. Он хорошо помнит тот двор, и вообще много чего помнит.
Я пила кофе с мёдом от Юли. Накануне отъезда из Москвы мёд привёз курьер, уже чуть ли не ночью. У курьера было какое-то спотыкающееся имя, и ехал он долго, в сильный дождь, дельфинка его отслеживала, наблюдая за иконкой шагающего человечка... С дороги курьер звонил и говорил, что к нам едет лучший на свете курьер... Похож он был на Серого волка, а мёд пах пчелиными испражнениями - наверное, был слишком свежим...
К утру мёд отстоялся, и есть его было приятно. Дельфинка взяла с собой четыре крошечные баночки из-под буржуйских джемов, наполнив их мёдом. Удивительно, что в такой вот игрушечной банке умещается десять чайных ложек мёда!
Перед моим отъездом из Москвы мы с дельфинкой долго сидели на диване и немного ссорились из-за всего - потом встали, и диван был буквально измят нашим разговором. Я поправила подушки и покрывало - и словно восстановила мир.
Новый сосед выстроил уже второй этаж своего фанерного особняка - папа говорит, что сооружение напоминает ему сельский клуб или Дом культуры, хо-хо. Работы, впрочем, ещё полно, и целый день елозит звук электропилы - будто ей выпиливают фигурные куски воздуха.
Около Мешковской дачи опять нападало слив, и я собрала и сварила джем, как у Оливии Лэйнг, и даже в такие же банки Bonne Maman с клетчатыми крышками его разложила.
Мешковская слива красивая, розово-перламутровая, но с неинтересным вкусом: как пресная надоедливая каша. А сваришь её - появляется и кислинка, и какой-то нездешний ванильно-карамельный привкус, и цвет становится рубиновым - в банках выглядит восхитительно.
За лето папа отреставрировал под нашим с дельфинкой нажимом ещё одно разрушенное старое дерево - штрифель рядом с домом. Строго говоря, «Штрейфлинг», конечно, ну да кто нам считает.
Больное дупло папа заполнил досками, залатал рубероидом и куском жести - получилось не хуже, чем в соседнем «Остафьево» - там подобным образом починяют карамзинские дубы и лиственницы Вяземских, а уж им лет в пять раз больше - правда, яблони и живут не так долго.
Папа мой, реалист, уверен, что сад наш обречён - «ну а что ты хочешь»: остались одни пустотелые декорации, лет пять - максимум, а дальше - тишина, как говорится. И что же делать? Не знаю. Ничего не поделаешь. Дельфинка считает, что с дедушкой вообще не надо обсуждать такие вот вещи.
Ну а я после таких разговоров собрала в мешок обломки старого штрифеля, как драгоценные реликвии, и снесла их на свой чердак. Барановский таскал к себе старинные московские кирпичи, я храню обломки деревьев.
Полешки такие выветренные, лёгкие, размером с новорожденных детей.