Птичье
1. Один мой дед любил песню про журавлей. Он даже переписал её слова в блокнот. Был у него такой блокнот поэтический, смех и грех, как сам дед говорил - не про блокнот, а про такие ситуации, где и смешно, и грустно или нелепо, но вряд ли грешно, просто деду нравилось, наверное, что в рифму - можно ведь было сказать «смех и слёзы», и это было бы точней, но дед любил стихи. У него и в юности был блокнот для записи стихов, тогда у многих были такие блокноты. В свой рукописный сборник дед записывал, в основном, стихи Есенина, а потом кто-то этот блокнот у деда украл, и по прошествии многих лет, наверное, шестидесяти или больше, дед с таким жаром и возмущением рассказывал про кражу того блокнота, что ненависть к неведомому вору передавалась и мне.
Про существование более позднего блокнота я узнала, когда училась классе во втором - деда тогда сильно прижало стенокардией, и он решил доверить мне свою просьбу. Других, видимо, беспокоить не хотел, а меня напугать не боялся, и в то же время был как будто уверен, что я запомню и не подведу.
Дед поманил меня в маленькую комнату, где стоял его письменный стол, достал из второго ящика блокнот, простой и удобный, до сих пор помню его светло-зелёную картонную обложку, открыл на нужной странице и показал четверостишие, отчёркнутое двумя жирными вертикальными чертами. Тыча пальцем в четверостишие, дед сказал, что, если с ним что-то случится, пусть эти слова будут на его памятнике, и больше он ни о чём не просит, но это уж выполните. В глазах его были слёзы. Я не переубеждала деда, и не сказала, что это глупость, и не пригрозила, что всё расскажу бабушке, а спокойно пообещала сделать так, как он просит. Видимо, дед, и правда, не ошибся в том, кому довериться.
После того разговора здоровье у деда поправилось, и он прожил ещё много-много лет. А когда его не стало, мы с отцом выполнили ту его просьбу. Правда, получилось не очень: гравёр, чтобы уместить надпись, вывел её тонкими мелкими буквами - слов почти не разобрать. Одно странно и хорошо: начертания букв похожи на летящих птиц, так что, думаю, дед не в обиде.
2. Другой мой дед любил песню про дроздов. Её тогда часто передавали по радио, и дед сразу же прибавлял звук. У деда, которому нравилась песня про журавлей, была винтовка, он из неё не стрелял, и как-то на лето отдал винтовку тому деду, что любил песню про дроздов, и тот убил однажды на даче дрозда. Убил случайно. Стрелял вверх, чтобы согнать птиц с вишни и с ирги, и попал в птицу. Дрозд дрожал в огромной ладони деда, судорожно дыша, и дед плакал, так же прерывисто и тревожно, как дышал дрозд.
Это было то ли последнее, то ли предпоследнее лето деда, я не помню точно, в каком году он убил дрозда. Но хорошо помню, как ранней-ранней весной, когда после смерти деда прошло всего ничего, месяц, или полтора, и горе ещё было очень свежим, бабушка стоит на балконе, так она «гуляет», потому что уже сильно больна, и не может выходить на улицу, стоит в своём мохнатом фиолетовом пальто и в мохеровом, тоже мохнатом, платке, а я в комнате, и выхожу к бабушке на балкон, чтобы ей что-то сказать, и, когда она нехотя поворачивается ко мне, я вижу, что она плачет, сильно и горько плачет. Потому что она услышала (где? на улице? на другом балконе?), как по радио поют эту песню про дроздов.
Я не помню, какую птицу бабушка выделяла из других, но однажды на даче я заметила, что бабушка сама не своя. И сказала, что птица залетела в кухню, а это значит, что скоро кто-то умрёт. Какая птица? - спросила я. Просто птица, какая-то птица,ответила бабушка.
3. Другая моя бабушка называла меня ласточкой. И почему-то всегда целовала меня при этом в ухо, так что я глохла на несколько минут.
4. Мой дядя перед уходом в армию подарил мне керамическую статуэтку, изображавшую птицу с гладкой головкой и длинным хвостом. Птица была разноцветная, с малиновыми и жёлтыми перьями, и даже с зелёным пёрышком, но напоминала она при этом голубя, и это был сам странный голубь на свете. Взрослые говорили, какая дурацкая птица, нашёл, что ребёнку подарить. А меня очень тревожила та птица,и то, что дядя подарил мне её перед уходом в армию, он даже на обороте статуэтки написал красным карандашом - «на память И. от дяди А. перед уходом в армию». И для меня тогда уход в армию был как уход на войну, и я думала, если дядю там убьют, у меня останется птица, птица на память.
Дядю не убили в армии, он прожил ещё много лет, но когда он умер, ко мне на балкон влетел стриж, он бился и бился об стенки, прощаясь.
5. На новой квартире к нам на карниз кухонного окна иногда прилетали голуби, и мама говорила, что это бабушка с дедушкой - смотрят, как мы живём. Голуби иногда даже стучали клювами в окно. Это означало, что мы давно не были на кладбище. Это продолжалось двадцать лет, пока мама была жива, а после её смерти голуби ни разу не появлялись на карнизе.
6. Моя дочь Дельфинка, когда была маленькая, на вопрос, кем она хочет быть, отвечала «ласточкой». Сейчас она выросла и работает младшим аналитиком в банке. Да, в детстве ей очень нравилась картина Гончаровой «Павлин под ярким солнцем». Так нравилась, что этот павлин с цветными бусинками в хвосте сделался для Дельфинки чем-что вроде сфрагиды: она вмонтировала его в каждый свой рисунок - павлин летел над всеми её каляками, это было смешно и странно.
7. А я вообще не люблю птиц, никаких. Только чито-гврито. Мы с А. нет-нет, да цитируем: «Что такое это «чито-гврито»? Птичка-птичка, невеличка - в общем, ничего».