Скоро Новый год
В облачке мейлру появилась новая история: Скоро Новый год!
Истории я редко открываю, почти никогда, но эту открыла. А там Андрей под дождём у Колоннады. За его спиной самшит и пальма. Ниточка истории оборвалась, и тут же сменилась новым стежком: Андрей у водопада.
Та же дождливая погода, ещё и водопад добавляет брызги.
Вроде это было в один и тот же день, а может, и нет - просто выдалась тогда дождливая неделя.
Андрея у водопада фотографировали мы с Хасаном, только не помню, кто именно, скорей всего, Хасан - это видно по улыбке Андрея, улыбка немного чужая, мне он улыбался более доверительно.
Перед тем как попалось облачко с историей, я долго лежала в темноте, думая, что, наверное, ничего в том самом «там» нету, вот совсем ничего, и уверилась, и написала Мишке, что лежу в темноте.
Ну включи свет! - раздражённо ответил Мишка, поставив много восклицательных знаков. Мишка подумал, что я унываю и жалуюсь, а мне было хорошо без света. В тёмной комнате не замечаешь своего слабого зрения, кажется, что всё видишь, как раньше, и глаза не устают.
Андрей говорил, что никакого «там» нет, но, может быть, есть, раз очутившись там, он смог мне сказать, что скоро Новый год?
Андрею в том дожде было 69, глаза у него весёлые, губы сухие и тонкие, Андрей старый, надо же; он уже тогда с трудом ходил, а по лестнице и вовсе еле-еле - мы полчаса поднимались однажды через высокий переходной мост у порта.
Наутро я оказалась у дома на Ходынке. Было так солнечно, что я увидела себя в одной только жёлтой футболке. Перед тем как войти, я позвонила ТН, и её девушка-секретарь соединила с ТН не сразу, а прежде запустила ролик, информировавший о том, что ТН признана иноагентом. Словно давала мне шанс не рисковать и отказаться от разговора.
Ролик был как фейерверк: по фиолетовому фону вспыхивали и шипели жёлтые охапки света. ТН сказала мне что-то ободряющее, и я вошла в подъезд, не набрав кода на домофоне, дверь сама передо мной раскрылась.
Под лестницей у почтовых ящиков по-прежнему сидел охранник, только уже не в стеклянной будочке, а за столом. «Охранник» было новое слово, и я всё никак не могла вспомнить, как назывался этот человек раньше.
Иногда это была женщина, она сидела в будочке с вязаньем, мы здоровались. Изредка, для порядка, она интересовалась, в какую квартиру мы идём, но спрашивала с подсказкой: в 59? Чтобы мы не оплошали или не подумали, что лифтёрша нас забыла. Да, вот оно слово - лифтёрша. Или лифтёр.
Вроде бы люди, называемые так, должны были уметь чинить лифты, но те лифтёры просто сидели в подъезде, вязали и читали, в ожидании, когда их назовут консьержами, и, скорей всего, так и не дождались, потому что консьержи появились только лет через двадцать, и те лифтёры постарели и умерли лифтёрами.
Со мной в кабину вошла девушка в грязно-белой футболке, со скучным хвостиком на голове. Девушка стояла у стенки с кнопками, даже не думая прикрыть за собой деревянные створки лифта, думая, наверное, что это сделаю я, но я выжидала.
Девушка небрежно прикрыла дверцу, нажала сразу на две кнопки - её и моего этажа, лифт ни в коем случае не должен был поехать при таком раздолбайстве, но почему-то поехал, а девушка вдруг исчезла.
Сверху я услышала радостные крики младшей сестры: Эришка! Эришка!!!
Сестра предвкушала нашу с ней встречу, но непонятно было, как она догадалась, что в лифте поднимаюсь именно я.
На площадке между этажами сестра крепко меня обняла. Рядом стояли Дима с Наташей, они смотрели не на меня, а в сторону, на трубу Хлебозавода, но взгляд их, понурый и презрительный, без капли не то что любви, а даже симпатии, предназначался мне.
Не поздоровавшись и не попрощавшись, они вошли в кабину лифта, и лифт поплыл вниз.
Младшая сестра весело сказала, что она не завтракала, очень голодная, и ждала меня, чтобы мы пошли есть булки с сахаром в кафе у башни.
Наташка с Димой тоже не завтракали, но пошли уже обедать, пешком до 5-го Рощинского.
А что там? - спросила я. Пешком до 5-го Рощинского им, и правда, только к обеду дойти.
Там спаржа с креветками и пресные лепёшки, замялась младшая сестра, и мне стало неловко за толстые булки с сахаром в кафе у башни.
От булок мы решили отказаться, но не знали, где ещё можно позавтракать; думая об этом, шли к трамваю, и я решила позвонить маме, чтобы посоветоваться, куда нам лучше пойти.
К телефону подошла Бэлла Моисеевна, и я поздоровалась с ней по имени-отчеству, радостно отметив, что сразу узнала её голос, хотя давно не звонила маме на работу. Бэлла Моисеевна что-то говорила в ответ, но не радостно, как я, и с продолжительными паузами, так что разговор стал скучен и затянулся, а маму Бэлла Моисеевна всё не звала к телефону, и я со страхом подумала, уж не ушла ли мама с работы, а может быть, её уже много лет назад увезли в больницу, а я узнала об этом только сейчас?
Чем дальше расспрашивала меня Бэлла Моисеевна, тем больше её голос становился похожим на голос Лиды, и я уже сомневалась, не с Лидой ли говорю, потому что Белле Моисеевне не было дела до того, какой обед я готовлю, и чищу ли картошку для бабушки, а Лиде до всего этого было дело - она, к тому же, даже о картошке говорила так, будто я ни в чём не права и во всём виновата.
Маму я так и не услышала, и мы с младшей сестрой наугад сели в трамвай, и почти тут же из него вышли. Теперь вообще было непонятно, куда идти завтракать. Нас обступали арки и проспекты.
Мейлру подкинул рекомендованную публикацию с заголовком «Всё, что вам нужно знать о ТН». В публикации было много фотографий. На одной из них ТН ещё девочкой-подростком с растрёпанной толстой косой и в плиссированной юбке стояла у машины «Волга». Взгляд у ТН был странный, русалочий, а рот кривоватый. Мне дед всегда делал в детстве замечание: не криви рот! Он говорил это с брезгливой ненавистью. Может быть, ТН он бы тоже сказал не кривить рот, а она бы не послушалась.
Вслед за Мейлру Фейсбук прислал воспоминание: вспомните, чем вы делились 6 лет назад.
На фотографии стоят под снегом бабушка и дедушка. У бабушки точь-в-точь Наташины глаза, какими она не смотрела на меня сегодня у лифта, только у бабушки в глазах не было злости. Дедушка смотрит вбок, он старается не кривить рот, я тоже стараюсь с тех самых пор.
Снег на фотографии идёт точь-в-точь, как вчера и как шесть лет назад, когда я постила это фото и писала, что снег на фотографии идёт сейчас, как и в 74 году, где стоят бабушка с дедушкой.
Они застыли у готической усадьбы, на лестнице с массивными каменными вазами, словно в преддверье какой-то другой жизни, которая у них вот-вот начнётся. За их спинами по лестнице поднимаются неведомые люди - они уходят и уходят от нас, и уже никогда не оглянутся и не вернутся.
И нам останется только снег.