Глава 23. Карты и паспорта (часть 1)
- Пропустите!
- Не толкайтесь!
- А-а! Ногу отдавили!
- Куда вы лезете со своими чемоданами?
- Месье, месье!.. Почему такое столпотворение?
- Потому что в вокзал не запускают! Выставили кучу жандармов, вот эти бездельники и не пускают! Лучше бы маньяков ловили!
- Маньяков?!
- А вы разве не слышали?! В окрестных лесах снова начали находить трупы!
- Mon Dieu et Les Cinq Saints!.. Боже милосердный и Пятеро Святых, неужто, бомба?! О, проклятые революсьонарьос и прочие анархисты!
- Вас тут не стояло! В очередь!
- Да нет же! Грузят какой-то специальный груз, вроде как…
- Это возмутительно. Я буду жаловаться! Я виконт Форзейльский!..
- Ничем не можем помочь, месье, - усатый жандарм был непреклонен. Сложив руки на эфесе, он застыл на ступенях - одна из фигур в шинелях и кепи, выстроившихся по периметру вокзала Жемчужные Врата. На площади перед зданием волновалась пёстрая толпа недовольных пассажиров.
- Если я опоздаю на «Экспресс», клянусь, это вам с рук не сойдёт! - кипятился расфранченный хлыщ с пальцами унизанными перстнями и напомаженными волосами.
- Велено никого не пущать, месье, мы и не пущаем, - спокойно и со скукой повторял жандарм. - Велят пущать - всех пустим. Никто никуда не опоздает, поезда без вас не уйдут, извольте не беспокоиться…
- Что? Я беспокоюсь?! - разошёлся хлыщ. - Это вам стоит беспокоиться за своё жалкое служебное положенье, вы, мундирная крыса! Когда я!..
Молодой человек в дорогом пиджаке и клетчатом картузе наблюдал за этим, сидя на оклеенных ярлыками чемоданах, к одному из которых было приторочено банджо. Когда разошедшийся аристократ сорвался на фальцет, потрясая тростью, парень с удручённым видом покачал головой.
- Признайте, я был прав, Джобс, - сказал он. - Аристократия по эту сторону Глен-Мора совсем утратила понятия о нормах приличия в обществе. Разве я вам не говорил?
- Вне всякого сомнения, вы употребляли именно такие аргументы, сэр, - сдержанно кивнул упитанный человек средних лет в шляпе-котелке и строгом, как у гробовщика, костюме.
- Вот именно. Ну, что, теперь вы понимаете, почему я так не хотел ехать в это путешествие?
- Для меня весьма огорчительно, что местные нравы портят вам впечатление от прекрасной и познавательной поездки, сэр, - чопорно сообщил Джобс.
- Да уж, клянусь фамильной честью Фостеров! Напомните, что вы там говорили о том, что честью платят за добро, или как там?..
- «Честь есть награда, присуждаемая за добродетель». Аристобал Мирмидонский, сэр.
Собравшаяся у вокзала толпа, как раствор в мензурке, понемногу расслоилась по сословиям. Благородная публика, ограждённая телохранителями, сдержанно (или, напротив, громогласно - подобно виконту Форзейльскому) возмущалась тем, что им приходится коротать время в окружении простолюдинов. Богатеи поглядывали на часы, сверяя их с вокзальными курантами, сердились и вполголоса переговаривались, подсчитывая убытки от опоздания. Ну, а более невзыскательным пассажирам было в основном всё равно. Кто-то успел собраться в маленькие компании, найдя общие темы для разговоров, другие расселись на багаже, некоторые раскинули карты. Все не без оснований полагали, что раз уж господа тоже тут - беспокоиться не о чем, без толстосумов поезда не посмеют уйти.
А на дальнем краю площади запестрели оборчатые юбки и роскошные лохмотья. На запах толпы явились цыгане, пасущиеся у вокзалов и теперь с радостью воспользовавшиеся тем, что жандармы были слишком заняты стоянием в оцеплении. Кому-то сегодня суждено было сесть на поезд налегке, с обчищенными карманами…
На платформе первого пути меж тем собралась другая, столь же смуглолицая и попугайски разряженная компания. Дипломатическая делегация Урхан-Эрема, прибывшая засвидетельствовать отправку груза, во всём попугайском великолепии своих нарядов - длинных белых с красным одежд, барсовых и тигровых шкур, сверкающих орденов. Вторая группа, ждавшая неподалёку от них, выглядела куда более однотонной: все в чёрно-серых мундирах йормландской армии, скупо украшенных неброскими лентами наград и аксельбантами генштабистов.
Переговариваясь вполголоса на своём тарабарском наречии, урханы следили за тем, как по рельсам к составу подползает сцепка из вагона и открытой платформы, подталкиваемая пыхтящим локомотивом; над перроном плыли клубы пара. Вот заскрежетали тормоза, громыхнуло железо, зашипел стравливаемый воздух - и локомотив, отцепившись, покатил по путям в депо.
- Вот так. Превосходно, - довольно кивнул посол Урхан-Эрема. - Благодарю вас за то, что обеспечили спецгрузу надлежащую охрану, генерал!
- Это вопрос чести моей страны, херр посол, и дальнейшего укрепления нашей непоколебимой государственной дружбы, - заученно ответствовал генерал. - Я лишь надеюсь и верю, что мощь йормландского оружия, будучи, эм… - он на миг смешался, - …направлена урхан-эремской рукой обагрит, то есть, озарит наш альянс сиянием новых побед! - с ноткой воодушевления закончил он, гордый тем, что почти без ошибок выдал торжественную речь. Не зря накануне зубрил по бумажке!
- Прекрасно сказано, генерал! - одобрил посол. И протянул руку, будто утверждая совершённую сделку. Генерал с охотой ответил на рукопожатие. Высокие стороны замерли. Военный фотограф c аппаратом на треноге полыхнул магниевой вспышкой. Если сделка принесёт задуманные плоды, будет историческое фото для потомков.
«Варвары», приятно улыбаясь, думал генерал, глядя на посла. «Цепляющиеся за свои дикие порядки и замшелые традиции многовековой давности посреди века просвещения и прогресса. Погрязшие в расфуфыренных титулах и церемониале, раззолоченные снаружи и прогнившие в труху изнутри - и при этом грезящие о мировом величии! Но у них есть золото, и много; и этим золотом они сами оплатят тот день, когда наша военная машина перемелет их!»
«Варвары», приятно улыбаясь, думал посол, глядя на генерала. «Оторвавшиеся от корней и традиций, отринувшие мудрость предков ради новых соблазнов. Превратившиеся в рабов молоха прогресса, лихорадочно кидающие уголь в пасть его топки и не понимающие, что машина уже обогнала их самих, и скоро взорвётся под ними! Но у них есть хорошее оружие - и этим оружием мы проложим славу нашей империи на тысячи лет вперёд!»
«Варвары», мрачно и без улыбки думал Марек Гузнорре, пялясь со стороны на исторический момент без всякого почтения. «Хоть бы пивка разрешили взять! Сатрапы! Тираны и деспоты! Эти, как их…» Марек припомнил беседы с Яцеком Шкаличеком, навострившимся ругаться заумно и кучеряво, прежде чем был вытурен из славных рядов студенчества за кутежи; поднатужился и выдал: «Гамалиилы, во!»
Что такое «гамалиилы», инфантерист не представлял; на слух - не то крокодилы, не то обезьяны. Но звучало внушительно.
В мыслях Марек уже много раз проклял злой рок в лице полковника Айзенштирна, подписавшего его в сопровождение секретного груза. Не иначе, всё из-за того конфуза с газовой маской!
И будь проклят заодно и тот, кто придумал химические карандаши! Начиналось всё с шутки: роте выдали новейшие, секретные маски для защиты от удушливых газов. Сами-то маски не секретные - что там особого, намордник да пара стекляшек плюс шланг; а вот содержимое поясного «фелтербокса» и впрямь секретом было. Коробочки даже опечатаны!
Впрочем, до содержания коробочки Мареку дела не было - раз положено секретить, стало быть, так надо. А вот сама маска и шланг напомнили виденного на картинке заморского слона. Смеху ради, рядовой выпросил у писарчука Даниеля огрызок химического карандаша и слегка поработал над маской: с боков появились овалы, изображающие уши-лопухи, рядом с носом обозначились бивни, а на лбу добавилось морщин. Смеялись всем отделением. Зря. Увидевший доработку казенного имущества фельдфебель последовательно отверг сперва одно оправдание (маскировка под дикое животное), затем второе (противник, встретив слона, будет ошеломлен и деморализован) после чего велел «убрать это безобразие».
Беда была в том, что проклятый карандаш оказался дико стойким и всячески сопротивлялся воде, щетке и зубному порошку, которыми Марек нещадно драил маску. В то время, как товарищи по взводу ждали окончания процедур в упоре лежа на кулаках.
Вот и дохудожничался!
Нет, поначалу, услышав, что его включили в группу сопровождения груза в Урхан-Эрем, Марек чуть было не ошалел от восторга. Не прошло и года службы, а ему поручают задание, от которого зависят судьбы двух держав, а то и всей мировой политики! Ехать через пол-света на самом роскошном в мире поезде! Повидать другие страны, чужеземные города, отведать тамошних харчей и упиться нездешними винами! А какие там, на юге, должно быть, красотки!.. В голове у инфантериста Гузнорре замельтешил пёстрый калейдоскоп из чужих баек и обрывков синемафильмов, раскрашенных воображением в яркие цвета с преобладанием золота.
Яцек, выслушав восторженные фантазии приятеля, сострадательно посмеялся - а потом несколькими фразами развалил воздушный замок по камушку. Ничего особо почётного в подобной миссии не было, да и шансы повидать чужеземные красоты были мизерны. Солдаты из группы сопровождения обязаны неотлучно находиться при грузе. А значит - всю дорогу сидеть в запертом блиндвагоне, ни с кем не вступать в разговоры (а вдруг шпионы?), не брать в рот ничего, кроме выданных в дорогу опечатанных пайков (не ровен час, отравят!), и спасибо ещё, если на станциях будут выпускать покурить. Хотя маловероятно.
И вот теперь Марек уныло глядел на своё будущее узилище, прицепленное в конце состава. Если отвлечься от мрачных мыслей, сам «Эмеральд-Экспресс» выглядел потрясающе. В голове состава - гигантский, последнего поколения локомотив, весь заключённый в обтекаемый кожух, изумрудно-зелёного цвета с позолотой. Механики, лазавшие по корпусу паровоза и готовившие его к отправлению, казались крошечными блошками на панцире исполинского жука-бронзовки.
За локомотивом следовал вагон-тендер с углём и водяной цистерной (Марек, уже навострившийся думать и действовать по-солдатски, заранее разглядывал поезд, в котором предстояло ехать: «оценивал диспозицию», как это грамотно называется). Далее два вагона обслуги, а за ними - вагон высшего класса. От одного вида дыхание перехватывало: ни дать, ни взять лакированная шкатулка… с хрустальной крышкой. Верх вагона был накрыт приземистым, гранёным колпаком из сверкающего, полупрозрачного стекла. Марек слыхал, что изнутри оно прозрачней слезы, и притом до того крепкое, что пуля не возьмёт - гномьи хитрости. В этой оранжерее обустроена прогулочная площадка для графьёв и князьёв, чтобы могли в пути полюбоваться видами, потанцевать под ясным небом, выпить винишка - да мало ли, какие увеселения у знати? И притом не надо дышать чадом от паровоза!
За вагоном-шкатулкой шли по два вагона первого, второго и третьего классов, разделённые двумя вагонами-ресторанами. При виде них Марек с тоской сглотнул слюну: ему-то жрать армейскую кашу с тушёнкой из банки, а всего в нескольких вагонах пассажирам такие угощенья будут подавать… Хер бы с первым классом, у которых, поди, всё варёные омары да галантины из соловьиных языков - тут бы хоть горшочек горячего супа! Далее следовали багажный и почтовый вагоны, а уж за ними только что прицепленная платформа с блиндвагоном, замыкавшие состав.
Блиндированный вагон внушал уважение. Весь в клёпаной броне, с узкими прорезями бойниц, закрытыми изнутри железными шторками. Раздвижная крыша тоже крыта металлом, и Марек в душе порадовался, что сейчас не лето: можно заживо свариться в этакой душегубке, когда крыша начнет калиться от солнца! Хотя пёс его знает, как там будет на югах…
Открытая платформа меж блиндированным и почтовым вагонами тоже выглядела будто приехала прямиком из фильма про Новый Свет: там, как известно, по прериям ходят бронепоезда на случай инджунских и гоблинских налётов. Вдоль бортов крепились разделённые зазорами броневые щиты с бойницами - чтобы поездные охранники с платформы могли вести пальбу, буде налетят какие-нибудь негодяи. А посредине платформы возвышался над щитами самый что ни на есть настоящий пулемёт на поворотной станине. Из блиндвагона вела на платформу дверь, тоже вся в броне - на случай, если группе охраны доведётся принять участие в бою. Хотя это уж совсем невероятно: с пулемётом-то! Никакой злодей не рискнет!
Марек завистливо вздохнул. Понятно, что желать такого грех, а всё ж таки жаль, что не доведётся на платформе постоять. Этак встал бы за пулемёт, как в фильмах - и, по команде, по гоблинским рылам! По бандитским выблядкам! По казачьим ордам! Да по кому угодно - й-эх!..
Инфантерист отогнал фантазии и тоскливо поморщился. Какое там… Сидеть тебе, Марек, пятеро суток с лихером в железном сундуке, да слушать, как колёса по стыкам тыгдык-тыгдык, вот и вся забава. Ещё и товарищей по сопровождению подобрали в группу таких, что хуже всяких врагов! Сплошь старослужащие, с которыми даже не заговоришь, только что в рыло плюнуть в ответ не норовят. А за старшего - панцер-фельдфебель Зольф Штирнике, мелкий, жилистый и злой, как свинособака: рожа носатая в рыжих усах и клочковатой щетине, а слева на пол-скулы - застарелый, розовый шрам от ожога. На робкий вопрос Марека о том, будет ли в блиндвагоне отхожее место, Штирнике поглядел на него с отвращением:
- Не по форме одет, рядовой. Где каска?
- Каска? А зачем? Т-то есть, осмелюсь доложить, приказа не было!..
- Зачем, зачем! Чтоб срать в неё в дороге! Отставить дебильные вопросы, кругом, строевым шагом, нахер - марш!
Думал было Марек купить на вокзале газет, а то и какой-нибудь романец, чтоб скоротать время в дороге. Так их даже с перрона не выпустили, и к вокзальным торговцам сходить не дали. С одной стороны, верно: мало ли, вдруг да сыпанут солдату в пиво мышьяку, или подсунут в проданной книжке вложенные меж страниц банкноты - плату за предательство? С другой, хоть и верно, но до чего обидно!
Вот и топтался Марек на перроне в ожидании дальнейших приказов, уныло разглядывая по десятому разу вычурное здание вокзала и торчащие над пакгаузами городские шпили. Побывал, называется, в Лютеции: ничего даже и не видал. Ни родне, ни девицам потом ничего не расскажешь…
- Эй, солдатик!
Марек резко обернулся. Неподалёку меж крылом вокзала и стеной пакгауза был небольшой зазор, забранный высоченной чугунной решёткой. И за решёткой стояла женщина. Чернокудрая, темнолицая, в драных, но шикарных цветастых юбках, с монистами на шее; пёстрая шаль обнажала худые, голые плечи. Встретившись взглядом с Мареком, женщина улыбнулась - белозубой улыбкой на серовато-смуглом лице с живыми чёрными глазами. Из спутанных кудрей, перехваченных на лбу яркой повязкой, выглядывали острые уши, оттянутые тяжёлыми серьгами.
Солдат подавил невольную дрожь. Зингари. Цыганка.
Пёстрое племя бродяг, рассеявшееся по всей Эвропии, смешало в себе кровь самых разных рас. Народ чёрных эльфов-«зингари», во времена оные потерявший свою родину в одной из бесчисленных кровавых войн прошлого, пустился в бесконечные скитания, по пути прирастая изгоями и отщепенцами самых разных племён. В отличие от прочих эльфийских народов, смуглолицые выходцы из мёртвых земель не гнушались ложиться с более плодовитыми инорасцами и рожать от них детей. (Одни находили эту привычку омерзительной, другие - пикантной).
По легенде, какое-то древнее проклятие за давно забытые грехи обещало всем зингари вечность невообразимых мук на том свете, когда с лица земли исчезнет последний представитель их народа. До тех пор же, как верили зингари, души их мертвецов тенями скитаются по земле. И живые бродяги, предпочитая неприкаянность аду, отчаянно стремились, чтобы их род не перевёлся никогда. Растущий народ вбирал обрывки чужеземных культур, сметывая из них собственную, пёструю, как лоскутная юбка - пока не стал тем, чем был сейчас: ярким, суетливым и неопрятным кочевым сбродом из чёрных эльфов, полуэльфов, людей и невесть кого ещё, разбитым на бесчисленное множество родовых караванов. Объединял их, по сути, лишь древний язык - «зингарин», впрочем, также набравшийся инородных слов.
Оседлые народы к цыганам традиционно относились с опасливой брезгливостью. Одни воспевали их за сомнительную романтику кочевой свободы. Другие обвиняли во всех грехах, включая жульничество, воровство детей, торговлю дурманом, инцест и перенос болезней (и даже колдовство, несмотря на то, что никакого колдовства не бывает): где-то заслуженно, где-то - как обычно… Но те и другие предпочитали держать зингари подальше от своих домов, сундуков и кошельков.
- Чего невесел, герой отважный? - с улыбкой спросила чёрная эльфийка (или полуэльфийка, не разберёшь: что-то такое неуловимо чуждое, нелюдское было в чертах зингари, что Марек не смог бы даже сказать, молода она, или же ближе к средним летам).
- Поди к чёрту! - велел Марек угрюмо, в мыслях досадуя: кто оставил без надзора эту дыру на перрон? Тут же секретное, государственное дело! Он повернулся к цыганке спиной, да ещё и нарочно встал враскоряку, стараясь загородить ей вид на платформу и «Экспресс».
- Чего до него ходить, он всегда рядом, недалече, - весело сказала за спиной цыганка. - Никак, о будущем кручинишься, судьбы своей не знаючи?
- Нет у меня никакой судьбы! - огрызнулся Марек.
- Эва как! - присвистнула зингари. - Даже у курицы на подворье судьба есть, в суп попасть: а ты что же, не человек, а упырь кладбищенский, чтоб у тебя судьбы вовсе не было?
- У солдат на всех одна судьба, - повысил голос Марек, не оборачиваясь и злясь на себя за то, что почему-то продолжает говорить с этой оборванкой. - Родине и герцогу служить честью и славой, и жизнь за них положить, если придётся! - и он горделиво расправил плечи, вздёрнув подбородок, как на плацу.
- Хорошо сказал, солдат, - одобрила женщина. - Красивые слова… жаль, не твои - чужие. Слово чужое прикарманил, щёткой с порошком зубным почистил, нацепил - и глянь-ка, блестит, как родное! Ловок ты, солдатик, хоть сейчас к нам в табор!
- Да хули тебе от меня надо?! - наконец обернулся Марек. - Чего привязалась? - и тут же мысленно сам себя укорил, что сорвался на брань: каким-то шестым чувством понял, что это была слабость.
- Не горячись, чай, не жеребец, - беззлобно заметила цыганка. Она прислонилась к решётке, держась рукой за прут. - Добра я тебе хочу, золотой: такой бравый солдат, а грустит, как девица на мосту. Дай крону, а я тебе судьбу твою расскажу!
- Отвяжись, - угрюмо велел Марек, вновь отвернувшись. - Херня это всё: иди, своим суеверьем бабам деревенским головы морочь!
Несколько секунд цыганка молчала.
- Боишься? - мягко спросила она.
Марек рывком развернулся, как от прилетевшего в спину камня, только что кулаки не сжал. Чёрная эльфийка, сложив руки на груди, смотрела с таким снисхождением, как умеют лишь женщины - по-доброму, понимающе, и оттого особенно обидно. Как шлюха в борделе на оплошавшего школяра.
- Не бойся, Марек, - с улыбкой сказала ведьма. - Или бравый панцерник трусливей деревенской бабы?
Мареку даже не хватило сил возразить, что он не панцерник, а простой пехотинец, настолько спёрло у него в груди дыхание от возмущения. Выхватив из кармана монету в одну крону, он шваркнул её о брусчатку. Пускай чёртова потаскуха только наклонится, а когда протянет руку сквозь решётку за монетой - схватить её за руку, да рвануть на себя, чтоб шваркнулась о прутья грязной, смазливой рожей!..
Но, к его досаде, монета укатилась за решётку. Цыганка проворно накрыла её ступнёй и подгребла под юбку.
- Вот и славно, - кивнула она. В её руках, откуда ни возьмись, вдруг развернулась колода засаленных карт; зингари со стрекотом перекинула их из руки в руку, будто заправский шулер. - Иди сюда, будем на судьбу твою гадать!
Кипящий от обиды Марек подступил ближе к решётке. В эту минуту в его голове невольно промелькнула гравюра из романа ужасов, который он как-то прочитал, и потом впервые в жизни среди ночи вскакивал в кровати с воплем. Пустой ночной зверинец, мальчонка у клетки - а между прутьями протянута рука с петушком на палочке, и за решёткой во тьме зубасто ухмыляется клоунская рожа со звериными глазами.
Вот так читал, и в душе орал про себя: «Не лезь, идиот, сожрёт!..» А теперь и сам повёлся, как тот дурачок.
Гадалка ловко уселась перед решёткой, скрестив босые, грязные ноги и расправив юбки. Перетасовала колоду в пальцах, закатила глаза, бормоча что-то пугающее (Марек разобрал только «Сатурн на весах», или вроде того) - и раскидала несколько карт на земле в незатейливую фигуру рубашками кверху.
- Ну-ка, поглядим, - цыганка перевернула первую карту, за ней ещё одну. - Шестёрка бубен. «Дорога»… С тузом крестовым - железная. Ждёт тебя, родной, дорога дальняя, казённый шлях…
Вот уж удивила! Марек скептически ухмыльнулся. Чего проще предсказать такое, гадая при вокзале! Небось, каждому первому выпадает.
- А с нею рядом и семёрка бубновая, - добавила цыганка. - Вовремя уезжаешь: дома слождно все становится. И беда рядышком.
- Чего? - встревожился и рассердился разом Марек. Умом тронулась, такое предсказывать, сука нелюдская? Или сейчас предложит ещё за сотню крон поворожить, чтоб отвести беду?
- Не у тебя дома, золотой, не у твоей родни, - поспешила уточнить гадалка. - А то девятка пик бы выпала… На родине, в Йормланде.
- А. Ну, тоже мне, удивила, - буркнул солдат, постаравшись не показать секундного замешательства. Когда в Йормланде хорошо-то было?
- Дорога дальняя. А на ней… - сухие пальцы с чёрными ногтями перевернули ещё одну карту. - А на ней семёрка пик. Враги лютые, да много. И с ними…
Шлёп, шлёп, шлёп. Марек невольно следил за открывшимися картами. Умом-то понимал, что чушь всё это и брехня - а вот поди ж ты.
- И с ними ещё враги, - сокрушённо покачала головой цыганка. - Трое. Валет крестовый, валет бубновый, да пиковая дама. Куда ни плюнь, злодеи да обманщики коварные. Прости, родной, - она виновато взглянула на Марека, будто и вправду сожалела о его судьбе. Будто её шарлатанство и впрямь что-то значило. А то, может, и сама верила?
Нет, Марек-то не верил, он же не совсем кретин! Тогда почему же он, затаив дыхание, смотрел на худую гадалкину руку, зависшую над последней неоткрытой картой? А когда карта наконец шлёпнула о камень - уставился на бородатую рожу в короне под чёрным крестом.
- Король крестов, - внушительно сказала гадалка. - Друг, союзник… Солдат. Вот он тебя и выручит на пути, золотой. Держись короля, и он тебя спасёт! - она ловко смела карты в колоду.
Марек, будто очнувшись от наваждения, потряс головой. Оказывается, он сидел на корточках у решётки; когда и успел присесть? Поднявшись на ноги, инфантерист недоумённо уставился на цыганку: та уже спрятала колоду невесть где в складках юбок и стремительно отступила на несколько шагов, не сводя с Марека горящего взгляда и по-прежнему загадочно усмехаясь.
- Держись короля! - негромко повторила она, и канула за угол: только пёстрые юбки плеснули.
- Э… Стой! - парень вдруг опомнился, поняв, что не давало ему покоя. - Ты откуда…?
Но зингари и след простыл. Да и была ли она?.. Марек поражённо пялился в узкий проулок за решёткой, где только что стояла загадочная гадалка.
- Гузнорре! - стеганул его по хребту рёв фельдфебеля Штирнике. Откуда только в этой чахлой тушке такой голосина? Ни дать, ни взять, сирена на бронеходе! - Ты что там, собака, ссышь в неуставном месте?! Ну-ка, живо закончил оправку, и по вагонам! Посадку объявили!
И где только был горластый панцерник парой минут раньше, куда смотрел?.. Марек поспешил к поезду, всё ещё не в силах изгнать из головы отзвуки насмешливого женского голоса.
«Не бойся, Марек…»
Откуда она узнала его имя?!
- Не толкайтесь!
- А-а! Ногу отдавили!
- Куда вы лезете со своими чемоданами?
- Месье, месье!.. Почему такое столпотворение?
- Потому что в вокзал не запускают! Выставили кучу жандармов, вот эти бездельники и не пускают! Лучше бы маньяков ловили!
- Маньяков?!
- А вы разве не слышали?! В окрестных лесах снова начали находить трупы!
- Mon Dieu et Les Cinq Saints!.. Боже милосердный и Пятеро Святых, неужто, бомба?! О, проклятые революсьонарьос и прочие анархисты!
- Вас тут не стояло! В очередь!
- Да нет же! Грузят какой-то специальный груз, вроде как…
- Это возмутительно. Я буду жаловаться! Я виконт Форзейльский!..
- Ничем не можем помочь, месье, - усатый жандарм был непреклонен. Сложив руки на эфесе, он застыл на ступенях - одна из фигур в шинелях и кепи, выстроившихся по периметру вокзала Жемчужные Врата. На площади перед зданием волновалась пёстрая толпа недовольных пассажиров.
- Если я опоздаю на «Экспресс», клянусь, это вам с рук не сойдёт! - кипятился расфранченный хлыщ с пальцами унизанными перстнями и напомаженными волосами.
- Велено никого не пущать, месье, мы и не пущаем, - спокойно и со скукой повторял жандарм. - Велят пущать - всех пустим. Никто никуда не опоздает, поезда без вас не уйдут, извольте не беспокоиться…
- Что? Я беспокоюсь?! - разошёлся хлыщ. - Это вам стоит беспокоиться за своё жалкое служебное положенье, вы, мундирная крыса! Когда я!..
Молодой человек в дорогом пиджаке и клетчатом картузе наблюдал за этим, сидя на оклеенных ярлыками чемоданах, к одному из которых было приторочено банджо. Когда разошедшийся аристократ сорвался на фальцет, потрясая тростью, парень с удручённым видом покачал головой.
- Признайте, я был прав, Джобс, - сказал он. - Аристократия по эту сторону Глен-Мора совсем утратила понятия о нормах приличия в обществе. Разве я вам не говорил?
- Вне всякого сомнения, вы употребляли именно такие аргументы, сэр, - сдержанно кивнул упитанный человек средних лет в шляпе-котелке и строгом, как у гробовщика, костюме.
- Вот именно. Ну, что, теперь вы понимаете, почему я так не хотел ехать в это путешествие?
- Для меня весьма огорчительно, что местные нравы портят вам впечатление от прекрасной и познавательной поездки, сэр, - чопорно сообщил Джобс.
- Да уж, клянусь фамильной честью Фостеров! Напомните, что вы там говорили о том, что честью платят за добро, или как там?..
- «Честь есть награда, присуждаемая за добродетель». Аристобал Мирмидонский, сэр.
Собравшаяся у вокзала толпа, как раствор в мензурке, понемногу расслоилась по сословиям. Благородная публика, ограждённая телохранителями, сдержанно (или, напротив, громогласно - подобно виконту Форзейльскому) возмущалась тем, что им приходится коротать время в окружении простолюдинов. Богатеи поглядывали на часы, сверяя их с вокзальными курантами, сердились и вполголоса переговаривались, подсчитывая убытки от опоздания. Ну, а более невзыскательным пассажирам было в основном всё равно. Кто-то успел собраться в маленькие компании, найдя общие темы для разговоров, другие расселись на багаже, некоторые раскинули карты. Все не без оснований полагали, что раз уж господа тоже тут - беспокоиться не о чем, без толстосумов поезда не посмеют уйти.
А на дальнем краю площади запестрели оборчатые юбки и роскошные лохмотья. На запах толпы явились цыгане, пасущиеся у вокзалов и теперь с радостью воспользовавшиеся тем, что жандармы были слишком заняты стоянием в оцеплении. Кому-то сегодня суждено было сесть на поезд налегке, с обчищенными карманами…
На платформе первого пути меж тем собралась другая, столь же смуглолицая и попугайски разряженная компания. Дипломатическая делегация Урхан-Эрема, прибывшая засвидетельствовать отправку груза, во всём попугайском великолепии своих нарядов - длинных белых с красным одежд, барсовых и тигровых шкур, сверкающих орденов. Вторая группа, ждавшая неподалёку от них, выглядела куда более однотонной: все в чёрно-серых мундирах йормландской армии, скупо украшенных неброскими лентами наград и аксельбантами генштабистов.
Переговариваясь вполголоса на своём тарабарском наречии, урханы следили за тем, как по рельсам к составу подползает сцепка из вагона и открытой платформы, подталкиваемая пыхтящим локомотивом; над перроном плыли клубы пара. Вот заскрежетали тормоза, громыхнуло железо, зашипел стравливаемый воздух - и локомотив, отцепившись, покатил по путям в депо.
- Вот так. Превосходно, - довольно кивнул посол Урхан-Эрема. - Благодарю вас за то, что обеспечили спецгрузу надлежащую охрану, генерал!
- Это вопрос чести моей страны, херр посол, и дальнейшего укрепления нашей непоколебимой государственной дружбы, - заученно ответствовал генерал. - Я лишь надеюсь и верю, что мощь йормландского оружия, будучи, эм… - он на миг смешался, - …направлена урхан-эремской рукой обагрит, то есть, озарит наш альянс сиянием новых побед! - с ноткой воодушевления закончил он, гордый тем, что почти без ошибок выдал торжественную речь. Не зря накануне зубрил по бумажке!
- Прекрасно сказано, генерал! - одобрил посол. И протянул руку, будто утверждая совершённую сделку. Генерал с охотой ответил на рукопожатие. Высокие стороны замерли. Военный фотограф c аппаратом на треноге полыхнул магниевой вспышкой. Если сделка принесёт задуманные плоды, будет историческое фото для потомков.
«Варвары», приятно улыбаясь, думал генерал, глядя на посла. «Цепляющиеся за свои дикие порядки и замшелые традиции многовековой давности посреди века просвещения и прогресса. Погрязшие в расфуфыренных титулах и церемониале, раззолоченные снаружи и прогнившие в труху изнутри - и при этом грезящие о мировом величии! Но у них есть золото, и много; и этим золотом они сами оплатят тот день, когда наша военная машина перемелет их!»
«Варвары», приятно улыбаясь, думал посол, глядя на генерала. «Оторвавшиеся от корней и традиций, отринувшие мудрость предков ради новых соблазнов. Превратившиеся в рабов молоха прогресса, лихорадочно кидающие уголь в пасть его топки и не понимающие, что машина уже обогнала их самих, и скоро взорвётся под ними! Но у них есть хорошее оружие - и этим оружием мы проложим славу нашей империи на тысячи лет вперёд!»
«Варвары», мрачно и без улыбки думал Марек Гузнорре, пялясь со стороны на исторический момент без всякого почтения. «Хоть бы пивка разрешили взять! Сатрапы! Тираны и деспоты! Эти, как их…» Марек припомнил беседы с Яцеком Шкаличеком, навострившимся ругаться заумно и кучеряво, прежде чем был вытурен из славных рядов студенчества за кутежи; поднатужился и выдал: «Гамалиилы, во!»
Что такое «гамалиилы», инфантерист не представлял; на слух - не то крокодилы, не то обезьяны. Но звучало внушительно.
В мыслях Марек уже много раз проклял злой рок в лице полковника Айзенштирна, подписавшего его в сопровождение секретного груза. Не иначе, всё из-за того конфуза с газовой маской!
И будь проклят заодно и тот, кто придумал химические карандаши! Начиналось всё с шутки: роте выдали новейшие, секретные маски для защиты от удушливых газов. Сами-то маски не секретные - что там особого, намордник да пара стекляшек плюс шланг; а вот содержимое поясного «фелтербокса» и впрямь секретом было. Коробочки даже опечатаны!
Впрочем, до содержания коробочки Мареку дела не было - раз положено секретить, стало быть, так надо. А вот сама маска и шланг напомнили виденного на картинке заморского слона. Смеху ради, рядовой выпросил у писарчука Даниеля огрызок химического карандаша и слегка поработал над маской: с боков появились овалы, изображающие уши-лопухи, рядом с носом обозначились бивни, а на лбу добавилось морщин. Смеялись всем отделением. Зря. Увидевший доработку казенного имущества фельдфебель последовательно отверг сперва одно оправдание (маскировка под дикое животное), затем второе (противник, встретив слона, будет ошеломлен и деморализован) после чего велел «убрать это безобразие».
Беда была в том, что проклятый карандаш оказался дико стойким и всячески сопротивлялся воде, щетке и зубному порошку, которыми Марек нещадно драил маску. В то время, как товарищи по взводу ждали окончания процедур в упоре лежа на кулаках.
Вот и дохудожничался!
Нет, поначалу, услышав, что его включили в группу сопровождения груза в Урхан-Эрем, Марек чуть было не ошалел от восторга. Не прошло и года службы, а ему поручают задание, от которого зависят судьбы двух держав, а то и всей мировой политики! Ехать через пол-света на самом роскошном в мире поезде! Повидать другие страны, чужеземные города, отведать тамошних харчей и упиться нездешними винами! А какие там, на юге, должно быть, красотки!.. В голове у инфантериста Гузнорре замельтешил пёстрый калейдоскоп из чужих баек и обрывков синемафильмов, раскрашенных воображением в яркие цвета с преобладанием золота.
Яцек, выслушав восторженные фантазии приятеля, сострадательно посмеялся - а потом несколькими фразами развалил воздушный замок по камушку. Ничего особо почётного в подобной миссии не было, да и шансы повидать чужеземные красоты были мизерны. Солдаты из группы сопровождения обязаны неотлучно находиться при грузе. А значит - всю дорогу сидеть в запертом блиндвагоне, ни с кем не вступать в разговоры (а вдруг шпионы?), не брать в рот ничего, кроме выданных в дорогу опечатанных пайков (не ровен час, отравят!), и спасибо ещё, если на станциях будут выпускать покурить. Хотя маловероятно.
И вот теперь Марек уныло глядел на своё будущее узилище, прицепленное в конце состава. Если отвлечься от мрачных мыслей, сам «Эмеральд-Экспресс» выглядел потрясающе. В голове состава - гигантский, последнего поколения локомотив, весь заключённый в обтекаемый кожух, изумрудно-зелёного цвета с позолотой. Механики, лазавшие по корпусу паровоза и готовившие его к отправлению, казались крошечными блошками на панцире исполинского жука-бронзовки.
За локомотивом следовал вагон-тендер с углём и водяной цистерной (Марек, уже навострившийся думать и действовать по-солдатски, заранее разглядывал поезд, в котором предстояло ехать: «оценивал диспозицию», как это грамотно называется). Далее два вагона обслуги, а за ними - вагон высшего класса. От одного вида дыхание перехватывало: ни дать, ни взять лакированная шкатулка… с хрустальной крышкой. Верх вагона был накрыт приземистым, гранёным колпаком из сверкающего, полупрозрачного стекла. Марек слыхал, что изнутри оно прозрачней слезы, и притом до того крепкое, что пуля не возьмёт - гномьи хитрости. В этой оранжерее обустроена прогулочная площадка для графьёв и князьёв, чтобы могли в пути полюбоваться видами, потанцевать под ясным небом, выпить винишка - да мало ли, какие увеселения у знати? И притом не надо дышать чадом от паровоза!
За вагоном-шкатулкой шли по два вагона первого, второго и третьего классов, разделённые двумя вагонами-ресторанами. При виде них Марек с тоской сглотнул слюну: ему-то жрать армейскую кашу с тушёнкой из банки, а всего в нескольких вагонах пассажирам такие угощенья будут подавать… Хер бы с первым классом, у которых, поди, всё варёные омары да галантины из соловьиных языков - тут бы хоть горшочек горячего супа! Далее следовали багажный и почтовый вагоны, а уж за ними только что прицепленная платформа с блиндвагоном, замыкавшие состав.
Блиндированный вагон внушал уважение. Весь в клёпаной броне, с узкими прорезями бойниц, закрытыми изнутри железными шторками. Раздвижная крыша тоже крыта металлом, и Марек в душе порадовался, что сейчас не лето: можно заживо свариться в этакой душегубке, когда крыша начнет калиться от солнца! Хотя пёс его знает, как там будет на югах…
Открытая платформа меж блиндированным и почтовым вагонами тоже выглядела будто приехала прямиком из фильма про Новый Свет: там, как известно, по прериям ходят бронепоезда на случай инджунских и гоблинских налётов. Вдоль бортов крепились разделённые зазорами броневые щиты с бойницами - чтобы поездные охранники с платформы могли вести пальбу, буде налетят какие-нибудь негодяи. А посредине платформы возвышался над щитами самый что ни на есть настоящий пулемёт на поворотной станине. Из блиндвагона вела на платформу дверь, тоже вся в броне - на случай, если группе охраны доведётся принять участие в бою. Хотя это уж совсем невероятно: с пулемётом-то! Никакой злодей не рискнет!
Марек завистливо вздохнул. Понятно, что желать такого грех, а всё ж таки жаль, что не доведётся на платформе постоять. Этак встал бы за пулемёт, как в фильмах - и, по команде, по гоблинским рылам! По бандитским выблядкам! По казачьим ордам! Да по кому угодно - й-эх!..
Инфантерист отогнал фантазии и тоскливо поморщился. Какое там… Сидеть тебе, Марек, пятеро суток с лихером в железном сундуке, да слушать, как колёса по стыкам тыгдык-тыгдык, вот и вся забава. Ещё и товарищей по сопровождению подобрали в группу таких, что хуже всяких врагов! Сплошь старослужащие, с которыми даже не заговоришь, только что в рыло плюнуть в ответ не норовят. А за старшего - панцер-фельдфебель Зольф Штирнике, мелкий, жилистый и злой, как свинособака: рожа носатая в рыжих усах и клочковатой щетине, а слева на пол-скулы - застарелый, розовый шрам от ожога. На робкий вопрос Марека о том, будет ли в блиндвагоне отхожее место, Штирнике поглядел на него с отвращением:
- Не по форме одет, рядовой. Где каска?
- Каска? А зачем? Т-то есть, осмелюсь доложить, приказа не было!..
- Зачем, зачем! Чтоб срать в неё в дороге! Отставить дебильные вопросы, кругом, строевым шагом, нахер - марш!
Думал было Марек купить на вокзале газет, а то и какой-нибудь романец, чтоб скоротать время в дороге. Так их даже с перрона не выпустили, и к вокзальным торговцам сходить не дали. С одной стороны, верно: мало ли, вдруг да сыпанут солдату в пиво мышьяку, или подсунут в проданной книжке вложенные меж страниц банкноты - плату за предательство? С другой, хоть и верно, но до чего обидно!
Вот и топтался Марек на перроне в ожидании дальнейших приказов, уныло разглядывая по десятому разу вычурное здание вокзала и торчащие над пакгаузами городские шпили. Побывал, называется, в Лютеции: ничего даже и не видал. Ни родне, ни девицам потом ничего не расскажешь…
- Эй, солдатик!
Марек резко обернулся. Неподалёку меж крылом вокзала и стеной пакгауза был небольшой зазор, забранный высоченной чугунной решёткой. И за решёткой стояла женщина. Чернокудрая, темнолицая, в драных, но шикарных цветастых юбках, с монистами на шее; пёстрая шаль обнажала худые, голые плечи. Встретившись взглядом с Мареком, женщина улыбнулась - белозубой улыбкой на серовато-смуглом лице с живыми чёрными глазами. Из спутанных кудрей, перехваченных на лбу яркой повязкой, выглядывали острые уши, оттянутые тяжёлыми серьгами.
Солдат подавил невольную дрожь. Зингари. Цыганка.
Пёстрое племя бродяг, рассеявшееся по всей Эвропии, смешало в себе кровь самых разных рас. Народ чёрных эльфов-«зингари», во времена оные потерявший свою родину в одной из бесчисленных кровавых войн прошлого, пустился в бесконечные скитания, по пути прирастая изгоями и отщепенцами самых разных племён. В отличие от прочих эльфийских народов, смуглолицые выходцы из мёртвых земель не гнушались ложиться с более плодовитыми инорасцами и рожать от них детей. (Одни находили эту привычку омерзительной, другие - пикантной).
По легенде, какое-то древнее проклятие за давно забытые грехи обещало всем зингари вечность невообразимых мук на том свете, когда с лица земли исчезнет последний представитель их народа. До тех пор же, как верили зингари, души их мертвецов тенями скитаются по земле. И живые бродяги, предпочитая неприкаянность аду, отчаянно стремились, чтобы их род не перевёлся никогда. Растущий народ вбирал обрывки чужеземных культур, сметывая из них собственную, пёструю, как лоскутная юбка - пока не стал тем, чем был сейчас: ярким, суетливым и неопрятным кочевым сбродом из чёрных эльфов, полуэльфов, людей и невесть кого ещё, разбитым на бесчисленное множество родовых караванов. Объединял их, по сути, лишь древний язык - «зингарин», впрочем, также набравшийся инородных слов.
Оседлые народы к цыганам традиционно относились с опасливой брезгливостью. Одни воспевали их за сомнительную романтику кочевой свободы. Другие обвиняли во всех грехах, включая жульничество, воровство детей, торговлю дурманом, инцест и перенос болезней (и даже колдовство, несмотря на то, что никакого колдовства не бывает): где-то заслуженно, где-то - как обычно… Но те и другие предпочитали держать зингари подальше от своих домов, сундуков и кошельков.
- Чего невесел, герой отважный? - с улыбкой спросила чёрная эльфийка (или полуэльфийка, не разберёшь: что-то такое неуловимо чуждое, нелюдское было в чертах зингари, что Марек не смог бы даже сказать, молода она, или же ближе к средним летам).
- Поди к чёрту! - велел Марек угрюмо, в мыслях досадуя: кто оставил без надзора эту дыру на перрон? Тут же секретное, государственное дело! Он повернулся к цыганке спиной, да ещё и нарочно встал враскоряку, стараясь загородить ей вид на платформу и «Экспресс».
- Чего до него ходить, он всегда рядом, недалече, - весело сказала за спиной цыганка. - Никак, о будущем кручинишься, судьбы своей не знаючи?
- Нет у меня никакой судьбы! - огрызнулся Марек.
- Эва как! - присвистнула зингари. - Даже у курицы на подворье судьба есть, в суп попасть: а ты что же, не человек, а упырь кладбищенский, чтоб у тебя судьбы вовсе не было?
- У солдат на всех одна судьба, - повысил голос Марек, не оборачиваясь и злясь на себя за то, что почему-то продолжает говорить с этой оборванкой. - Родине и герцогу служить честью и славой, и жизнь за них положить, если придётся! - и он горделиво расправил плечи, вздёрнув подбородок, как на плацу.
- Хорошо сказал, солдат, - одобрила женщина. - Красивые слова… жаль, не твои - чужие. Слово чужое прикарманил, щёткой с порошком зубным почистил, нацепил - и глянь-ка, блестит, как родное! Ловок ты, солдатик, хоть сейчас к нам в табор!
- Да хули тебе от меня надо?! - наконец обернулся Марек. - Чего привязалась? - и тут же мысленно сам себя укорил, что сорвался на брань: каким-то шестым чувством понял, что это была слабость.
- Не горячись, чай, не жеребец, - беззлобно заметила цыганка. Она прислонилась к решётке, держась рукой за прут. - Добра я тебе хочу, золотой: такой бравый солдат, а грустит, как девица на мосту. Дай крону, а я тебе судьбу твою расскажу!
- Отвяжись, - угрюмо велел Марек, вновь отвернувшись. - Херня это всё: иди, своим суеверьем бабам деревенским головы морочь!
Несколько секунд цыганка молчала.
- Боишься? - мягко спросила она.
Марек рывком развернулся, как от прилетевшего в спину камня, только что кулаки не сжал. Чёрная эльфийка, сложив руки на груди, смотрела с таким снисхождением, как умеют лишь женщины - по-доброму, понимающе, и оттого особенно обидно. Как шлюха в борделе на оплошавшего школяра.
- Не бойся, Марек, - с улыбкой сказала ведьма. - Или бравый панцерник трусливей деревенской бабы?
Мареку даже не хватило сил возразить, что он не панцерник, а простой пехотинец, настолько спёрло у него в груди дыхание от возмущения. Выхватив из кармана монету в одну крону, он шваркнул её о брусчатку. Пускай чёртова потаскуха только наклонится, а когда протянет руку сквозь решётку за монетой - схватить её за руку, да рвануть на себя, чтоб шваркнулась о прутья грязной, смазливой рожей!..
Но, к его досаде, монета укатилась за решётку. Цыганка проворно накрыла её ступнёй и подгребла под юбку.
- Вот и славно, - кивнула она. В её руках, откуда ни возьмись, вдруг развернулась колода засаленных карт; зингари со стрекотом перекинула их из руки в руку, будто заправский шулер. - Иди сюда, будем на судьбу твою гадать!
Кипящий от обиды Марек подступил ближе к решётке. В эту минуту в его голове невольно промелькнула гравюра из романа ужасов, который он как-то прочитал, и потом впервые в жизни среди ночи вскакивал в кровати с воплем. Пустой ночной зверинец, мальчонка у клетки - а между прутьями протянута рука с петушком на палочке, и за решёткой во тьме зубасто ухмыляется клоунская рожа со звериными глазами.
Вот так читал, и в душе орал про себя: «Не лезь, идиот, сожрёт!..» А теперь и сам повёлся, как тот дурачок.
Гадалка ловко уселась перед решёткой, скрестив босые, грязные ноги и расправив юбки. Перетасовала колоду в пальцах, закатила глаза, бормоча что-то пугающее (Марек разобрал только «Сатурн на весах», или вроде того) - и раскидала несколько карт на земле в незатейливую фигуру рубашками кверху.
- Ну-ка, поглядим, - цыганка перевернула первую карту, за ней ещё одну. - Шестёрка бубен. «Дорога»… С тузом крестовым - железная. Ждёт тебя, родной, дорога дальняя, казённый шлях…
Вот уж удивила! Марек скептически ухмыльнулся. Чего проще предсказать такое, гадая при вокзале! Небось, каждому первому выпадает.
- А с нею рядом и семёрка бубновая, - добавила цыганка. - Вовремя уезжаешь: дома слождно все становится. И беда рядышком.
- Чего? - встревожился и рассердился разом Марек. Умом тронулась, такое предсказывать, сука нелюдская? Или сейчас предложит ещё за сотню крон поворожить, чтоб отвести беду?
- Не у тебя дома, золотой, не у твоей родни, - поспешила уточнить гадалка. - А то девятка пик бы выпала… На родине, в Йормланде.
- А. Ну, тоже мне, удивила, - буркнул солдат, постаравшись не показать секундного замешательства. Когда в Йормланде хорошо-то было?
- Дорога дальняя. А на ней… - сухие пальцы с чёрными ногтями перевернули ещё одну карту. - А на ней семёрка пик. Враги лютые, да много. И с ними…
Шлёп, шлёп, шлёп. Марек невольно следил за открывшимися картами. Умом-то понимал, что чушь всё это и брехня - а вот поди ж ты.
- И с ними ещё враги, - сокрушённо покачала головой цыганка. - Трое. Валет крестовый, валет бубновый, да пиковая дама. Куда ни плюнь, злодеи да обманщики коварные. Прости, родной, - она виновато взглянула на Марека, будто и вправду сожалела о его судьбе. Будто её шарлатанство и впрямь что-то значило. А то, может, и сама верила?
Нет, Марек-то не верил, он же не совсем кретин! Тогда почему же он, затаив дыхание, смотрел на худую гадалкину руку, зависшую над последней неоткрытой картой? А когда карта наконец шлёпнула о камень - уставился на бородатую рожу в короне под чёрным крестом.
- Король крестов, - внушительно сказала гадалка. - Друг, союзник… Солдат. Вот он тебя и выручит на пути, золотой. Держись короля, и он тебя спасёт! - она ловко смела карты в колоду.
Марек, будто очнувшись от наваждения, потряс головой. Оказывается, он сидел на корточках у решётки; когда и успел присесть? Поднявшись на ноги, инфантерист недоумённо уставился на цыганку: та уже спрятала колоду невесть где в складках юбок и стремительно отступила на несколько шагов, не сводя с Марека горящего взгляда и по-прежнему загадочно усмехаясь.
- Держись короля! - негромко повторила она, и канула за угол: только пёстрые юбки плеснули.
- Э… Стой! - парень вдруг опомнился, поняв, что не давало ему покоя. - Ты откуда…?
Но зингари и след простыл. Да и была ли она?.. Марек поражённо пялился в узкий проулок за решёткой, где только что стояла загадочная гадалка.
- Гузнорре! - стеганул его по хребту рёв фельдфебеля Штирнике. Откуда только в этой чахлой тушке такой голосина? Ни дать, ни взять, сирена на бронеходе! - Ты что там, собака, ссышь в неуставном месте?! Ну-ка, живо закончил оправку, и по вагонам! Посадку объявили!
И где только был горластый панцерник парой минут раньше, куда смотрел?.. Марек поспешил к поезду, всё ещё не в силах изгнать из головы отзвуки насмешливого женского голоса.
«Не бойся, Марек…»
Откуда она узнала его имя?!