Д.Рубина о сложностях русского языка
(обожаю этот рассказ)
записки литературного негра
В молодости, по причине крайней бедности и некоторых изнуряющих обстоятельств, мнепришлось пойти на панель.
Собственно, это была литературная панель, но особой разницы я тут не вижу. В кругу литераторов такой заработок называется «литрабством», и ни один знакомый мне литератор не избежал этой страшной участи.
Необходимо отметить немаловажное обстоятельство: дело происходило в советском Узбекистане, в период наивысшего расцвета «национальной по форме».
Узбекскую литературу работали три-четыре человека. Эти семижильные рабочие лошади обслуживали легион литературных аксакалов. Изрядную часть узбекской прозы писала, извините, я.
На одном из литературных семинаров ко мне зыбкой походкой подвалил подвыпивший классик и в порыве откровенности пожаловался, что переводчики не доносят его стихов до читателей. Плохо переводят, сволочи. Поэтому он сам написал стих. По-русски.
- Читай! - предложила я заинтересованно.
Классик сфокусировал взгляд и, профессионально выпевая строчки, разрубая рукою в воздухе размер, продекламировал:
Tu - любое моя, ти - свет моя!
Я хочу с тобой бит, я хочу с тобой жит!
Речах несмелая, ласках - умелая…
Походка нешумная… Умная-умная!
Я хочу с тобой бит, я хочу с тобой жит.
Ти - любое моя, ти - свет моя…
- Замечательно! - похвалила я. - Публикуй.
Но классик, видимо, почуял недоброе в моей усмехающейся физиономии.
- Нет, Динкя-хон! - он схватил меня за рукав.1
- Ти правда скажи, ти чесна скажи: недостаткя ест?
- Есть один недостаток, - сказала я честно. - По-русски «в ласках умелая» называется «блядь».
- Какой сложни русски язык! - схватился он за голову
записки литературного негра
В молодости, по причине крайней бедности и некоторых изнуряющих обстоятельств, мнепришлось пойти на панель.
Собственно, это была литературная панель, но особой разницы я тут не вижу. В кругу литераторов такой заработок называется «литрабством», и ни один знакомый мне литератор не избежал этой страшной участи.
Необходимо отметить немаловажное обстоятельство: дело происходило в советском Узбекистане, в период наивысшего расцвета «национальной по форме».
Узбекскую литературу работали три-четыре человека. Эти семижильные рабочие лошади обслуживали легион литературных аксакалов. Изрядную часть узбекской прозы писала, извините, я.
На одном из литературных семинаров ко мне зыбкой походкой подвалил подвыпивший классик и в порыве откровенности пожаловался, что переводчики не доносят его стихов до читателей. Плохо переводят, сволочи. Поэтому он сам написал стих. По-русски.
- Читай! - предложила я заинтересованно.
Классик сфокусировал взгляд и, профессионально выпевая строчки, разрубая рукою в воздухе размер, продекламировал:
Tu - любое моя, ти - свет моя!
Я хочу с тобой бит, я хочу с тобой жит!
Речах несмелая, ласках - умелая…
Походка нешумная… Умная-умная!
Я хочу с тобой бит, я хочу с тобой жит.
Ти - любое моя, ти - свет моя…
- Замечательно! - похвалила я. - Публикуй.
Но классик, видимо, почуял недоброе в моей усмехающейся физиономии.
- Нет, Динкя-хон! - он схватил меня за рукав.1
- Ти правда скажи, ти чесна скажи: недостаткя ест?
- Есть один недостаток, - сказала я честно. - По-русски «в ласках умелая» называется «блядь».
- Какой сложни русски язык! - схватился он за голову