Когда черное называют белым
навеяло этим сообщением: http://kirulya.livejournal.com/3974111.html?nc=20#t93190111
В сентября я была в Освенциме. Это такое страшное место. Там вокруг полно деревьев, но нет птиц. Черная тоска исходит от этой земли. За время 3-часовой экскурсии я видела только паршивую общипанную ворону. Наверное это была душа начальника концлагеря, которого после войны тут же и повесили. А потом мы видели как сотни израильских школьников с флагами Израиля прошли всю дорогу Смерти от поездов до бараков ( километр примерно). И это был Парад Жизни. Через пару дней, мы должны были вылететь в одном самолете в Тель Авив и самолет задерживался. Вот веселья задали наши школьники: они пели под гитары, танцевали, играли и прыгали. Такие веселые, красивые, славные, добродушные ребята. такие сильные и свободные!
Мы с мужем в списках лагеря нашли его родного дядю и его маленьких сыновей. Экскурсию вел чудесный польский молодой человек Томаш, на отличном иврите. Очень грустный этот Томаш. Он сказал, что придется бросать работу, потому что он уже и во сне продолжает водить экскурсии. И его мучает вопрос: как такое могло быть? В центре Европы.
Антисемитизм это такой педикулез души. возникает среди грязных и убогих гадиков с тухлинкой .
Александр Городницкий
ЕДВАБНЕ
Меиру Строяковскому
(у которого в Едвабне погибло 17 родственников)
В воду речную войти попытаемся дважды:
Всё изменилось вокруг со времен Гераклита.
В польской земле существует местечко Едвабне,
Тайна кровавая в этом местечке сокрыта.
После войны на полвека умолкло местечко,
Взгляд отводили поляки, которые старше,
Но неожиданно вдруг объявилась утечка -
Жид уцелевший, в Нью-Йорке профессором ставший.
Год сорок первый, дыхание горькой полыни,
Непогребенные юных жолнеров останки.
Польские земли идут из огня да в полымя, -
То под советские, то под немецкие танки.
И возникает, над Польшею вороном рея,
Эта позорная, черная эта страница,
Как убивали в Едвабне поляки евреев,
Чтобы деньгами и скарбом чужим поживиться.
Били и мучили их, убивали не сразу,
Тех, с кем годами до этого жили в соседстве,
Не по приказу немецкому, не по приказу,
А по велению пылкого польского сердца.
Красное знамя нести заставляли раввина,
Гнали по улицам через побои и ругань.
После загнали под черные срубы овина
И запалили бензином политые срубы.
В тот же сарай запихнули совместно с жидами
Статую Ленина, сброшенную с постамента,
Так и смешались, в одной захоронены яме,
Пепел людской и обугленный гипс монумента.
Что еще вспомнится в этом пронзительном вое,
Дыме и копоти? - В общем не так уж и много:
Школьник веселый играет в футбол головою
Только вчера еще чтимого им педагога.
Дети и женщины, и старики, и калеки, -
Было их много, - не меньше полутора тысяч.
Кто их припомнить сумеет в сегодняшнем веке?
Кто имена потрудится на мраморе высечь?
Всех извели, чтобы было другим не повадно,
Чтобы от скверны очистилась Речь Посполита.
В польской земле существует местечко Едвабне,
Тайна кровавая в этом местечке сокрыта.
Я побывал там недавно со съемочной группой,
В том городке, что по-прежнему выглядит бедно.
Площадь, базар, переулки, мощеные грубо,
Старый костел прихожан призывает к обедне.
Спросишь о прошлом, - в ответ пожимают плечами
Или слова подбирают с трудом и не быстро.
Как им живется, им сладко ли спится ночами,
Внукам людей, совершавших когда-то убийства?
Мэр городка черноусый по имени Кшиштоф
Дал интервью, озираясь на окна в испуге:
«Да, убивали поляки, конечно, но тише, -
Этого нынче никто не признает в округе».
Что до прелатов - ответ их всегда одинаков:
«Те и виновны, что в общей укрылись могиле, -
Сами себя и сожгли, чтобы после поляков
В том обвинять, что они никогда не творили».
Стебли травы пробиваются из-под суглинка,
В нынешнем веке минувшее так ли уж важно?
В польской истории нету названья «Треблинка»,
В польской истории нету названья «Едвабне».
Мир убиенным, землей безымянною ставшим,
Красным бурьяном, встающим над склоном покатым.
В русской истории нету названья «Осташков»,
В русской истории нету названия «Катынь».
Ветер в два пальца свистит, как раскосый кочевник.
Дождик танцует по сумрачному бездорожью.
Новые школьники новый листают учебник, -
Новая кровь открывается старою ложью.
2001
В сентября я была в Освенциме. Это такое страшное место. Там вокруг полно деревьев, но нет птиц. Черная тоска исходит от этой земли. За время 3-часовой экскурсии я видела только паршивую общипанную ворону. Наверное это была душа начальника концлагеря, которого после войны тут же и повесили. А потом мы видели как сотни израильских школьников с флагами Израиля прошли всю дорогу Смерти от поездов до бараков ( километр примерно). И это был Парад Жизни. Через пару дней, мы должны были вылететь в одном самолете в Тель Авив и самолет задерживался. Вот веселья задали наши школьники: они пели под гитары, танцевали, играли и прыгали. Такие веселые, красивые, славные, добродушные ребята. такие сильные и свободные!
Мы с мужем в списках лагеря нашли его родного дядю и его маленьких сыновей. Экскурсию вел чудесный польский молодой человек Томаш, на отличном иврите. Очень грустный этот Томаш. Он сказал, что придется бросать работу, потому что он уже и во сне продолжает водить экскурсии. И его мучает вопрос: как такое могло быть? В центре Европы.
Антисемитизм это такой педикулез души. возникает среди грязных и убогих гадиков с тухлинкой .
Александр Городницкий
ЕДВАБНЕ
Меиру Строяковскому
(у которого в Едвабне погибло 17 родственников)
В воду речную войти попытаемся дважды:
Всё изменилось вокруг со времен Гераклита.
В польской земле существует местечко Едвабне,
Тайна кровавая в этом местечке сокрыта.
После войны на полвека умолкло местечко,
Взгляд отводили поляки, которые старше,
Но неожиданно вдруг объявилась утечка -
Жид уцелевший, в Нью-Йорке профессором ставший.
Год сорок первый, дыхание горькой полыни,
Непогребенные юных жолнеров останки.
Польские земли идут из огня да в полымя, -
То под советские, то под немецкие танки.
И возникает, над Польшею вороном рея,
Эта позорная, черная эта страница,
Как убивали в Едвабне поляки евреев,
Чтобы деньгами и скарбом чужим поживиться.
Били и мучили их, убивали не сразу,
Тех, с кем годами до этого жили в соседстве,
Не по приказу немецкому, не по приказу,
А по велению пылкого польского сердца.
Красное знамя нести заставляли раввина,
Гнали по улицам через побои и ругань.
После загнали под черные срубы овина
И запалили бензином политые срубы.
В тот же сарай запихнули совместно с жидами
Статую Ленина, сброшенную с постамента,
Так и смешались, в одной захоронены яме,
Пепел людской и обугленный гипс монумента.
Что еще вспомнится в этом пронзительном вое,
Дыме и копоти? - В общем не так уж и много:
Школьник веселый играет в футбол головою
Только вчера еще чтимого им педагога.
Дети и женщины, и старики, и калеки, -
Было их много, - не меньше полутора тысяч.
Кто их припомнить сумеет в сегодняшнем веке?
Кто имена потрудится на мраморе высечь?
Всех извели, чтобы было другим не повадно,
Чтобы от скверны очистилась Речь Посполита.
В польской земле существует местечко Едвабне,
Тайна кровавая в этом местечке сокрыта.
Я побывал там недавно со съемочной группой,
В том городке, что по-прежнему выглядит бедно.
Площадь, базар, переулки, мощеные грубо,
Старый костел прихожан призывает к обедне.
Спросишь о прошлом, - в ответ пожимают плечами
Или слова подбирают с трудом и не быстро.
Как им живется, им сладко ли спится ночами,
Внукам людей, совершавших когда-то убийства?
Мэр городка черноусый по имени Кшиштоф
Дал интервью, озираясь на окна в испуге:
«Да, убивали поляки, конечно, но тише, -
Этого нынче никто не признает в округе».
Что до прелатов - ответ их всегда одинаков:
«Те и виновны, что в общей укрылись могиле, -
Сами себя и сожгли, чтобы после поляков
В том обвинять, что они никогда не творили».
Стебли травы пробиваются из-под суглинка,
В нынешнем веке минувшее так ли уж важно?
В польской истории нету названья «Треблинка»,
В польской истории нету названья «Едвабне».
Мир убиенным, землей безымянною ставшим,
Красным бурьяном, встающим над склоном покатым.
В русской истории нету названья «Осташков»,
В русской истории нету названия «Катынь».
Ветер в два пальца свистит, как раскосый кочевник.
Дождик танцует по сумрачному бездорожью.
Новые школьники новый листают учебник, -
Новая кровь открывается старою ложью.
2001